Текст книги "Правосудие"

Автор книги: Александр Лекаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Глава 24

Он долго смотрел в незнакомое, серое лицо, пока, наконец, понял, что это – Рита. Он разлепил сухие, как бумага губы, и она тут же поднесла к ним керамический сосудик, из которого пьют минеральную воду на курортах. Он сразу узнал этот сосудик – они вместе покупали две такие штуки в Карпатах, одна разбилась давно, а вторая – сохранилась, оказывается, он и не знал. Свою воду он тоже узнал сразу – это была вода из его источника, их источника, только кислая, с лимоном.

– Что? – спросил он почти беззвучно.

– Ничего, – Рита пожала плечами, и вдруг по ее лицу хлынули слезы.

Это была большая новость – Рита плачет. Но в данный момент его больше занимало другое – очень хотелось помочиться. Однако, едва осознав позыв к мочеиспусканию, он тут же и сделал это – в постель. – Я уссался, – сказал он.

– Ничего, сейчас поменяем, – Рита вскочила со стула.

– Не надо. Я сам.

– Что сам?

– Сам встану, – он повысил голос, – и поменяю.

Он начал вставать. Рита попыталась поддержать его, но он отвел ее руку в сторону. Он чувствовал себя слабым, но не настолько слабым, чтобы не встать. И встал. Но тут же сел – закружилась голова. Он посмотрел на себя. Хихикнул. И визгливо, со всхлипом, расхохотался – на нем была шелковая Ритина комбинация. От Диора. Рита захохотала вслед за ним – так же визгливо. Они смотрели друг на друга, смеялись и вытирали слезы.

– Ты собак кормила? – спросил он.

– Кормила.

– Когда?

– Утром.

– А сейчас что?

– День, – она помолчала. – Ты был без сознания девять дней.

Он снова лег, глядя в потолок. Он, конечно, понимал, что какое-то время был без сознания. И у него не было никаких провалов в памяти – он все хорошо помнил. Но девять дней!

– И почему же ты оставила меня без погребения? – задумчиво спросил он.

Рита знакомым жестом почесала нос.

– Я бы не оставила. Но твоя ведьма не дала, чтобы все честь по чести. Она сказала, что ты еще вернешься к нам, на мою голову.

– Где она?

– Уехала, слава Богу, пару дней назад.

– А что Берта?

– А что Берта? Почему ты не спрашиваешь, как я?

– Как ты?

– А что я? Кому есть до меня дело? Устала, как собака, пеленки твои меняючи. А Берта здорова, как корова, жопа растет не по дням, а по часам.

– Вы бы на свою посмотрели, – в комнату вошла Берта.

– Ты подслушивала под дверью?

– Нет. Ваш голос слышен по всему дому, – Берта подошла к кровати и, опустившись на колени, поцеловала ему руку. Он погладил ее по голове. Рита, не находя слов, смотрела на это, приоткрыв рот. Наконец она нашла слова и набрала в грудь воздуху, но он опередил ее.

– А где Эвелина?

– Спит, – ответила Берта. – Она дежурила этой ночью.

– Да, она вам надежурит! – крикнула Рита. – Она надежурила так, что насосалась ликеру над постелью больного отца!

– Неправда! – Берта повернулась к ней. – Она ничего не пила, кроме чая.

– Почему она тогда никак не может проснуться, а?

– Да какая разница! – он повысил голос настолько, насколько смог.

– Сегодня – девять дней. Почему я не вижу своей рюмки водки и кусочка хлеба?

Берта наклонилась к нему и шепнула на ухо:

– А девять дней назад был сороковой день со дня смерти моей дочери.

Эвелина вышла из спальни на шум застольных приготовлений, выглядела она неважно, возможно, подозрения ее матери были не так уж беспочвенны.

– Ну, наконец-то! – сказала она. – А то я уже начала думать, что ты проснешься лет через сто, когда здесь никого уже не останется в живых.

– Зато ты… – начала было мать.

– Хватит! – оборвал ее воскресший.

Через четверть часа застолье потекло, зажурчало смехом и зазвенело бокалами, как будто и не прерывалось девять дней назад, как будто и не было этих девяти дней. Но где же они были? В его сознании не существовало никаких черных дыр – куда же они провалились? Впрочем, он отправился в Зазеркалье, чтобы сражаться с драконом, а сражался с собственными ногами внутри какой-то машины – что значили какие-то девять дней по сравнению с этой шуткой? Но Берта, которая была при смерти – оказалась здоровой и цветущей, а он – вернулся и сильно хотел есть. Стоило ли, с бухгалтерской скаредностью, выискивать дыру в бюджете жизни? Эти девять дней ушли туда же, куда и все остальные дни его жизни – в никуда. Где прошлое? Оно в зазеркалье. И этот факт не менее таинственен, чем полет дракона.

Уяснив себе, что ничего не знает и никогда не узнает, он со спокойной совестью вернулся в настоящий момент и налил себе рюмку кальвадосу.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила Берта.

– Хорошо. А ты?

– Великолепно. Лучше, чем десять лет назад.

По ней это было видно, она выглядела помолодевшей, на ее лице играл румянец.

– Ты что-нибудь помнишь о своей болезни? – спросил он.

– Нет. Я проснулась утром, вся в крови и дерьме, и пошла в душ.

А вышла оттуда чистой и совершенно здоровой. Ты к тому времени уже выключился, и над тобой хлопотала Таня.

– Что она делала?

– Жгла какие-то вонючие травы и все время бормотала тебе что-

то в уши. Она не отходила от тебя первые трое суток и не подпускала никого, даже сильно повздорила с Ритой, чуть не подрались.

– Это я ей чуть не набила морду, – вступила всегда все слышавшая Рита. – Но я – справедливая женщина. Я признаю, что была не права. Ведьма охраняла тебя, как цепная собака. Она тряслась над тобой, то есть, в буквальном смысле тряслась, а не в переносном. Она не спала, не ела и мочилась в банку, чтобы не отходить от кровати. А такие вещи надо ценить. Но все равно она сука.

– А она на самом деле ведьма? – спросила Эвелина.

– Можешь не сомневаться, – заверила ее Рита. – Самая настоящая. Настоящая подружка для твоего папочки, черная, как грязь.

– У меня есть и другая подружка, – он усмехнулся и кивнул на Берту. – Белая, как снег.

– Это негатив, – отмахнулась Рита, и он в очередной раз подивился проницательности этой женщины, она была ничуть не менее ведьмой, чем Таня, только по-своему.

– Ты не права, – вступилась Эвелина, которая симпатизировала Берте.

– Твоя мать – фундаментально права, – заметил он.

– В чем? – спросила Эвелина, удивленная таким поворотом дел.

– В фундаменте, – ответил он. – На свете столько правд, сколько людей, и единственный способ не запутаться в них, это полагать свою – фундаментальной.

– Все люди так делают, – возразила Эвелина.

– Далеко не все. Если бы все так делали, то им не было бы нужды постоянно разбивать друг другу головы. Люди постоянно опираются на чей-то больший авторитет, чтобы подпереть им свою маленькую и шаткую правду. А когда они оперлись на авторитет – закона, религии или банды – им уже мало защитить свой маленький интерес и просто разбить кому-то нос. Они отобьют нос вместе с головой, они тысячу голов снесут – за Большую Правду.

– Не надо вещать! – запальчиво сказала Рита. – Ты не разбивал нос Владимиру. Ты убил его.

– Потому что он наступил на мою персональную ногу. И я защитил свой персональный интерес. А если бы я полагался на какие-то авторитеты, то вынужден был бы убивать всех паразитов в мире. Начиная с тебя.

– Я паразит?

– Ты паразит.

– А ты кто?

– Тоже паразит. Как и все. И если бы мы все паразитствовали, не прикрываясь никакими идеологиями, то обошлись бы малой кровью, а не убивали миллионами.

– Я была на собрании анархистов в Арле, – сказала Эвелина. – Они говорят то же самое.

– Они не могут говорить то же самое, потому что они – анархисты. Они – группа. А у группы есть идеология.

– И не спорь с папочкой, – насмешливо сказала Рита. – Он был там, где мы не были, и знает то, чего мы не знаем. И если он продолжит изрекать мудрость, то его мудрость опечалит нас всех.

Глава 25

Он думал, что выспался на месяц вперед, но ошибался. К вечеру его начало клонить в сон, и он едва добрался до постели, покинув застолье, но едва он обрушился на кровать, как вслед за ним в спальню вошла Берта с телефонной трубкой в руке:

– Это Таня.

– Как ты? – спросила Таня.

– Очень спать хочу.

– Ну, спи.

Трубка выпала из его руки.

– Никого нет здесь, – произнес голос в темноте, настолько низкий, что казался плотным и осязаемым, – кроме тебя. Ты получаешь все, что хочешь и за все платишь. Ты так захотел – плати. Нет черного и белого – это ты свет в темноте. Все, что ты встречаешь, начинает существовать, когда ты встречаешь его. Ты платишь светом за его жизнь, ты выкупаешь его из мрака, и оно начинает быть независимо от тебя. Нет дороги, нет обочины дороги – дорога начинается и заканчивается у твоих ног. Каждый, встреченный тобой на дороге, – это мытарь, взимающий плату с твоего неведения ради своей жизни, которую он у тебя не просил. Ты сам так захотел – плати. Ты – творец, который находится в рабстве у каждой твари и каждая тварь – твой палач, даже если и жертва. Ты сам так захотел – плати. Это ты пишешь рунами дерьма и крови на лбу каждого младенца, такой у тебя свет.

– Если за все плачу я, – крикнул во тьме отчаянный и яростный голос, – то кто такой ты?!

– Я тот, кто светит на тебя, – ответила тьма.

– Мне не нужен твой свет!

– Ты не хочешь платить? – спросил голос тьмы. – Тогда погасни.

– Пошел ты!!! – завизжала, засверкала в темноте чья-то слепая ярость. – Погасни сам!!!

– Ты не хочешь погаснуть? – глухо откликнулась тьма. – Тогда вспыхни и выкупи меня!

ЧАСТЬ II

Глава 26

По узкой дороге меж кукурузных полей двигался колесный танк, за ним – бронеавтомобиль, далее – два грузовика, еще один легкий танк и бронеавтомобиль замыкали колонну.

Колонна двигалась от железнодорожной станции Скотоватая к поселку Новый Крест, где располагался натовский пост, контролирующий семь населенных пунктов района, дороги и железнодорожный мост. В одном из грузовиков, маркированном красными крестами, были медикаменты и питьевая вода, в другом – боеприпасы для станковых гранатометов и осветительные ракеты. Расстояние от станции до поста равнялось одиннадцати с половиной километрам.

Было около полудня, палило солнце, высоко в небе кружилась пара канюков, ничего не было видно, кроме армейских автомобилей, и не было слышно ничего, кроме гула их двигателей. Вдруг грунтовка вспучилась под колесами двух передних машин, взрывом бронеавтомобиль развалило на куски, горящий танк сбросило с дороги. В ту же секунду из зарослей кукурузы ударили реактивные гранатометы, две замыкающие машины вспыхнули, но кинжальный огонь не прекращался, пока горящие обломки не взлетели в воздух.

Из кукурузы выскочили люди в сером и метнулись к грузовикам, водители пытались бежать, но их мгновенно пристрелили. Человек, командовавший атакой, отдал короткие распоряжения. Один из боевиков прыгнул за руль автомобиля с красными крестами, остальные шестеро набились в кабину и встали на подножки. Грузовик, ломая кукурузу, рванулся в сторону лесополосы, разделяющей поля. На дороге взорвался фургон с боеприпасами, в небо взлетел фейерверк осветительных ракет, вспыхнули посевы по обе стороны дороги. Грузовик, преследуемый огнем, остановился у лесополосы, команда распахнула двери фургона, в зарослях пыльных акаций заржали лошади.

Расшвыривая ящики с водой и медикаментами, бойцы выгрузили шестнадцать небольших картонных упаковок, коновод поглядывал через плечо, удерживая испуганных лошадей.

Упаковки загрузили в брезентовые мешки, укрепленные парами в задней части седел, команда разобрала лошадей и вышла по другую сторону посадки, оставляя за спиной горящее поле и горящий фургон. Перед ними был участок холмистой степи, пересеченный руслом высохшей речки. Они свели лошадей вниз, прыгнули в седла и погнали галопом – в сторону следующей лесополосы.

Таков был метод ведения кавалерийской войны в 21-м веке. Обычные методы партизанской войны были неприменимы в этой густонаселенной и открытой местности – любой точки можно было быстро достичь по широко разветвленной сети дорог, и все контролировалось с воздуха. Моторизированные патрули выдвинутся к месту атаки через 10–12 минут и начнут прочесывать местность – вдоль дорог. Вертолеты поднимутся в воздух через 5–7 минут, они будут расстреливать каждую машину в радиусе 10–15 километров от места атаки и каждую группу людей, которая им покажется подозрительной. Жизнь в окрестных селах замирала, когда в воздух поднимались вертолеты – никто не высовывал носа из-под крыш. Но ни один внедорожник не мог преодолеть частокол лесополосы, через который легко проходил кавалерист, или преследовать его через изрезанную оврагами местность. Через минуту после полдня лесопосадки начинали отбрасывать густую тень, и очень непросто было рассмотреть в ней цель с воздуха. А услышав гул двигателя, всадники укрывались под кронами деревьев и становились невидимы вообще. Это была тактика полевой лисы, которая уходит в лесополосу, где ее не может преследовать гончая между деревьев, укрывается под деревьями от канюка в небе и от взгляда охотника с ружьем, оставляя лесополосу – между собой и охотником. Так лиса умудряется выживать в густонаселенной врагами местности, где на каждом шагу ее подстерегает опасность. Но никакая лиса не способна выжить, если у нее нет логова. Основной задачей отходящей группы было уйти броском из зоны прочесывания, после чего залечь и ждать темноты. А в темноте было уже намного легче ускользнуть в свое логово. Вспомогательной задачей было двигаться по заранее проложенному маршруту, не приближаясь к дорогам и избегая каких бы то ни было встреч. Они не могли допустить, чтобы противнику вообще стало известно о существовании кавалерийского метода. Поэтому каждый, кто мог встретиться им на пути – мог встретиться им на свою беду. Лисы с автоматами были серыми, как лисы, поскольку пятнистый камуфляж в этой местности мог охранить их не более, чем гиену – на улицах города. Каждый ствол был обмотан серой марлей, что затрудняло его идентификацию на расстоянии, каждый ствол был упрятан под серую или коричневую ветровку, ни один предмет одежды бойца не повторял покрой одежды другого бойца, их головы покрывали селянские кепки и мятые бейсболки – случайный встречный мог бы и не опасаться за свою жизнь, если у него хватило бы ума бросить взгляд издалека и отвернуться.

Логово серых лис находилось на достаточном удалении от охотничьих угодий.

В тридцати километрах от места атаки поля заканчивались и переходили в редкое полесье, еще через десять километров полесье переходило в лес настоящий, не слишком дремучий, но достаточный, чтобы упрятать в стороне от большой дороги небольшой дачный поселок, привольно раскинувшийся меж высоких сосен. В мирное время здесь строились нувориши из ближайшего индустриального центра на манер цивилизованных европейцев. Усадьбы располагались неблизко, на больших участках, и не имели ничего общего с дачными домиками простых трудящихся. Но поселок числился дачным, а потому не был охвачен административным делением и отмечен на картах. Он даже не успел получить названия – в силу своей молодости, но уже успел стать заброшенным – силой социальных потрясений. Накануне войны часть скоробогатеев бросила дачи и сбежала подальше и от этих дач, и от этой страны. Другая часть, подальновиднее, продала дачи за бесценок – и кто-то их купил. Теперь этот некто владел половиной усадеб – юридически – и являлся полновластным хозяином поселка – фактически. Съезд с трассы на дорогу, ведущую к бывшему убежищу миллионеров, был завален деревьями, упавшими то ли от ветра, то ли от взрыва, сама дорога – если бы кто-то наткнулся на нее, бродя по лесу – выглядела так, как если бы ею не пользовались уже много лет. Однако большинство усадеб были обитаемы, но явно служили жилищем насельникам скромным и нелюдимым, а неявно – логовом серых лис.

Глава 27

– Кто-то атаковал конвой, который шел в Новый Крест, – сказал человек с густой черно-седой бородой. – Ты ничего не знаешь об этом? Тот, к кому он обращался, пожал плечами.

– Понятия не имею. А действительно ли – атаковал? Может, они просто наткнулась на старую мину?

– Два танка, две бронемашины и два фургона не могли наткнуться на старую мину.

– А что вез этот конвой?

– Индивидуальные пакеты, воду, осветительные ракеты.

– Ерунда. Кого-нибудь из нападавших убили? Отловили кого-нибудь?

– Нет.

– Ну тогда это проделки деда Мороза.

– Новый год еще далеко…

– А дед Мороз близко.

– Надо найти этого деда Мороза, – жестко сказал бородатый. – И я поручаю это дело тебе.

– Зачем?

– Затем, что он напал на американцев. А у нас с американцами договор.

– Кто договаривался?

– Я договаривался. Руководство договаривалось.

– 0 чем? Вы что, им путевку в санаторий продали?

– Причем здесь санаторий? – повысил голос бородатый. – Никто не может действовать на нашей территории без нашего ведома. Тем более – так действовать.

– А как он действовал?

– Он перебил всех, а там было двадцать человек, добил раненых.

– Вот упырь, при таком-то количестве перевязочного материала,

– удивился собеседник. – А головы он с собой не забрал? Бородатый стиснул зубы.

– Ты получил указание?

– Нет. Что я должен делать, конкретно?

– Установить личность, установить состав группы, установить место дислокации группы, тебе что, объяснять надо?

– Что делать с дедом Морозом?

– Убить.

– А почему не договориться?

– Если мы станем с ним договариваться, то американцы не станут договариваться с нами, неужели непонятно? – раздраженно ответил бородатый. – Когда ты работал в розыске, ты был более понятлив.

– Теперь я понял, – собеседник качнул лысой, ястребиной головой.

– Ну, так работай. Найди и кончи организатора, остальные сами разбегутся.

Они выбрались из бункера на поверхность и пошли к заводским воротам. Бункер находился на территории небольшого завода, на окраине города, и был построен впрок, как бомбоубежище – так никогда и не востребованное. Как оказалась невостребованной вся военная машина страны – ее просто выключили, одним поворотом переключателя, когда война свалилась на голову североатлантическим звездопадом, – чтобы мягче было приземлиться войне. Как оказалась невостребованной до того и вся военная машина империи, построившей бункер, строившей авианосцы – и развалившейся оттого, что не было гвоздя – все гвозди ушли на распинание себя перед лицом общечеловеческих ценностей.

Лысый ястреб сел в свой дряхлый драндулет и вырулил на главную улицу города – здесь шел пир горой. Сюда, в бывшую индустриальную столицу бывшей суверенной страны, слетелись стервятники со всей Европы и из-за океана – здесь было чем поживиться. Контракты, контракты, контракты – это слово вспыхивало, как заклинание в неоне казино и баров, на вывесках маклерских контор и на лбах прохожих. Дармовой уголь, металл, электроэнергия, но самое главное – драгоценные метры и сантиметры нефтегазовой трубы, которыми торговали законные правительства этой страны – по одному, на каждый сантиметр трубопровода, и по два, на каждую букву закона. Теперь этот город охраняли пуще Форт-Нокса, теперь здесь жили две породы людей – MP и VIP, этот город был самым большим в мире рабским рынком, но рабы не допускались в центр, их скупали на периферии.

За пределами города грызлись между собой политические группировки, национально-освободительные движения, патриотические фронты, наемные армии и банды, и акции каждого из торгующих правительств зависели от перевеса сил. Дядя Сэм со своей голубой подругой мудро управляли ходом гражданской войны, не давая ей вспыхнуть и спалить весь свинарник, но и не позволяя ни одной свинье загрести под себя все корыто. Дядя Сэм с удовольствием загреб бы все под себя – но из-за бугра выглядывала одна из голов российского орла, пока другая висела пьяной, и следовало сохранять миротворческие приличия – чтобы не склюнули сдуру цилиндр.

По всей стране были натыканы военные базы, посты и блокпосты, образуя сеть, по которой текло влияние то к одной, то к другой из враждующих сторон, ни Вашингтон, ни Брюссель не могли придумать ничего нового, сценарий был давно отработан в Югославии, но там брать было нечего, а здесь – очень даже было чего.

Руля на своем драндулете в потоке «мерседесов» и «хаммеров» и через каждые три минуты предъявляя аусвайс, лысый ястреб размышлял: как неглупый, в принципе, народ мог вляпаться в такое дерьмо? И размышляя, был вынужден с прискорбием признать – так же, как он вляпывался всегда, от царя Гороха. Сколько раз уже били его по башке, но он так и не понял, что любая власть – плохая. И что до тех пор, пока он будет искать хорошую власть – его будут бить по башке. Потому что плохая власть опирается на его башку, когда свергает еще худшую власть – но сама не становится от этого лучше. Красные сменяют белых, желто– голубые – красных, оранжевые – желто-голубых, и каждая власть всласть пинает его, дурака, каблуком в темечко – и приходя, и уходя.

Теперь он дождался звездно-полосатого на свою дурную голову, теперь он будет воздыхать в сторону бело-красно-голубого, как о спасителе, и дождется.

Он дождется, что двуглавый и белоголовый схватятся и будут топтаться на его голове, и так уже вбитой в землю по самую маковку, пока от нее вообще ничего не останется. Он так и не понял, и уже не поймет, что только тогда мог бы вздохнуть по-человечески – если бы сам оперся о голову власти. Если бы сделал ее безвластной – просто исполнительной структурой, не издающей и не имеющей права издавать ни закона, ни звука. Просто исполняющей писанное на бумаге, раз и навсегда писанное – и никаких корректив. Какие могут быть коррективы? Сущность юриспруденции не изменилась со времен римского права, а человек, в сущности, не изменился за последние двадцать тысяч лет. Чем его не устраивает – не убий, не укради, не выбей глаз ближнему? Повторите эти заповеди на всех уровнях – политическом, экономическом, социальном, бытовом – и вы будете иметь свод законов на все случаи жизни, вплоть до того, как и в каком случае глаз ближнему надо таки выбивать. Не трогайте ничего в этих законах – и не надо будет никому выцарапывать глаза. Все революции, все кровопролития, вся несправедливость в мире – оттого, что одни люди пишут законы для других людей, а потом третьи люди переписывают эти законы для тех же самых людей.

«Что? – размышлял лысый ястреб, расклевавший не одну дюжину голов. – Что вращает эту кровавую мясорубку? – И с величайшим отвращением был вынужден признать, что фактором нестабильности, раз за разом смещающим центр тяжести, является сама возможность опереться на голову демоса – фактор демократии. Народ не может опереться на собственную голову – за него это всегда делает кто-то другой, тот, кто умнее народа. Весь так называемый социальный прогресс сводится к борьбе тех, кто умнее, за голову народа – на которую можно опереться. Но кто эти – те? Они невидимы, они – глас народа, их невозможно назвать по именам. Они неуязвимы, являясь язвой на теле самого человечества, больного этой язвой. Из мясорубки не было выхода – кроме как в виде фарша. Лысый ястреб усмехнулся – он не хотел быть фаршем.