Текст книги "Грязные игры"

Автор книги: Александр Белов (Селидор)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

XXVII

Розовые фламинго уже проснулись. Они деловито и величественно вышагивали по вольеру, высоко поднимая коленки. Казалось, им не было дела до окружающих. Правда, и окружающих пока почти не было. Московский Зоопарк всего лишь полчаса как открылся, и на этой дальней аллее, за прудом, посетителей не наблюдалось. Разве что по водной глади деловито сновали утки и с достоинством лавировали гордые лебеди. Но это были не посетители, а хозяева пруда. Лебедей за эти годы стало больше: четыре роскошных экземпляра, по-видимому, две семейные пары. А раньше была одна.

Саша пребывал пока в полном одиночестве. Он специально приехал пораньше, чтобы без помех посмотреть на этих птиц, которыми он так восхищался. Ког-да-то в детстве, в редкие посещения зоопарка, он всегда тащил маму сюда, когда другие дети бежали к обезьянам и слонам. Теперь, когда он вырос и повзрослел, к детскому восхищению примешивалось еще и уважение. Ведь о верности друг другу, своей любви и семье этих птиц ходят легенды! Говорят, что если погибает один из лебедей, второй поднимается высоко в небо и бросается, камнем вниз. «Это называется – наложить на себя крылья, – подумал Саша грустно. – Интересно, как поступит Оля, если его все-таки замочат? Вот сейчас, например, – место идеальное!». – Он инстинктивно оглянулся и заметил вдалеке своего бывшего куратора.

Введенский приближался неторопливым прогулочным шагом, помахивая легким коричневой кожи портфельчиком. Саша отогнал мрачные мысли и принялся наблюдать за птицами.

«Странная складывается ситуация, – прикидывал Саша, следя за перемещениями ближайшей пары лебедей. – Сколько лет мы с Введенским были врагами, а злости на него нет!»

Когда-то он готов был задушить Игоря Леонидовича голыми руками, лишь бы оторваться от вездесущей гэбухи. А вот оторвавшись, он вдруг понял, что чисто по-человечески Введенский ему даже симпатичен. Просто работа у него такая. Своеобразная. Ничего личного!

Саше показалось забавным, что они похожи на двух одноклассников, которых надолго развела жизнь, а тут вдруг столкнула вновь. И связывают их только нехитрые общие воспоминания. Так как же поступить: протянуть Введенскому руку или ограничиться легким кивком головы, как в прежние времена? И кто они теперь, друзья или враги?

Удивительное дело! Приближаясь, Введенский улыбался. Саша поймал себя на мысли, что вообще никогда прежде не видел улыбки Игоря Леонидовича. А ничего улыбка-то. Почти искренняя. Не вполне, конечно, человек, но уже и не крокодил. Введенский первым протянул руку. Саша охотно ответил на это рукопожатие и тоже улыбнулся.

–        Как живете-можете, Игорь Леонидович?

–        Нормально, Александр Николаевич. Однако мне представляется, что не только этот вопрос вас волнует. Не затем же мы встретились? Или как, о погоде поговорим? Лето нынче раннее... – сказал фээсбэшник каким-то деревянным, ненатуральным голосом и окинул взглядом окрестности.

Получилось театрально и совсем не похоже на прежнего Введенского. Что это с ним? Неужто волнуется? А, понятно, это он шутит так!

–        О погоде не будем, А вам не откажешь в прозорливости, вы прямо пророк какой-то, – начал Саша в своей всегдашней ироничной манере, то есть именно так, как прежде старался разговаривать с куратором. Но почувствовал, что сейчас это неуместно. – Да, мне хотелось бы обсудить с вами дела государственной важности.

Эти слова Саша произнес отнюдь не театральным шепотом, а самым что ни на есть банальным тоном, без всякого пафоса. Хотя куда как серьезно это звучало: государственной, блин, важности!

Введенский поднял брови – вроде как удивился. Однако было понятно, что он ожидал какого-то заявления в этом роде. Он же все просчитывает на десять ходов вперед!

Экс-куратор внимательно посмотрел на Сашу и кивнул:

–        Излагайте... – он достал из портфеля пакетик" с заранее порезанным хлебом и принялся бросать его птицам. Обо всем подумал, мастер добрых дел!

–        Ко мне в руки... оперативным путем... попали некоторые сведения, которые имеют отношения к развитию политической ситуации в стране, – Саша скромно потупился. Прямо не Белов – школьница на приеме у гинеколога. Мол, случайно мимо начальства бежал, хвостиком махнул, вот тайна упала и прилипла. Помогите, дяденька, разобраться, что к чему. – В общем, в Кремле есть силы, которые, по-моему, готовы пойти на самые драконовские меры, если ситуация с выборами станет выходить из-под контроля...

–        Вы, конечно же, имеете в виду нашего общего «друга» Виктора Петровича? – Введенский махнул рукой в сторону, наверное, Кремля.

–        Именно, – порадовался Саша сообразительности Введенского.

Приятно все же работать с умными людьми, слов лишних можно не тратить.

–        Но ведь вы сами работаете с ним в одной связке. Ваш банк «Социум» курирует, если не ошибаюсь, именно он? – словно бы удивился Введенский.

–        Это еще вопрос – кто кого курирует, – Саша широко улыбнулся и сделал легкомысленный жест рукой.

–        Не заноситесь, Александр Николаевич, – осадил его Введенский. – Не стоит надмеваться, тем более в вашем положении. Зорин – очень неслабый противник. Он вполне может сожрать вас со всеми потрохами и фондами и даже не подавится.

–        Вот именно для того, чтобы заранее испортить ему аппетит, я и хотел с вами встретиться. Давайте сейчас не будем вспоминать старое, – примирительно

сказал Саша. – И у вас и у меня есть взаимные претензии. Но они – в прошлом. А сейчас речь идет о будущем.

Введенский бросил птицам последний кусок хлеба, аккуратно свернул пакетик и положил его в портфель. Вот он – главный принцип гэбэшника: не наследи!

–        По нашим сведениям, его кардинальный план не одобрят наверху... – сказал он уверенно.

«Да, – подумал Саша, – Введенский явно не зря получает зарплату!» _

–        Ну, это уж пусть они сами между собой разбираются, – Саша махнул рукой так резко, что ближайшие утки на пруду забеспокоились и разлетелись в стороны. – Своя рубашка ближе к телу. Мне бы хотелось иметь всего лишь гарантии того, что Виктор Петрович под шумок не сольет нас. Зарабатывая политический капиталец. У меня много чего на него есть. Интересного, между прочим. В случае чего мог бы поделиться с вами, если ситуация начнет становиться слишком опасной.

–        Ну так припугните его, выложите перед ним солидный компромат. У вас же он заготовлен? – Введенский не столько спрашивал, сколько утверждал.

–        Кое-что есть в заначке, – не стал отнекиваться Белов. – Только, боюсь,

они все там друг друга покрывают и наш компромат, даже попади он в соответствующие органы, просто положат под сукно.

–        Так что же вы хотите от меня? – как будто удивился Введенский.

–        Информации. Максимум сведений о его личной жизни, прошлом, связях, контакты, женщины... У каждого человека ведь есть что-то такое за душой, что он хотел бы скрыть от окружающих и, особенно, от самых близких. Скелет в шкафу, – Саша внутренне усмехнулся, вспомнив, что идея подключить к операции Введенского осенила его в пещере ужасов, в объятиях именно скелета. – Ну, вы сами понимаете…

–        Хотите сыграть на нашей старой вражде с Зориным? Тогда им вы сыграли против нас. Теперь – нами против него? Запомните, Александр Николаевич, мы – не мстители, мы – псы государевы.

–        Ну, зачем же так, Игорь Леонидович. В конце концов я на том оружии больше десяти миллионов потерял...

–        Ну хорошо, не будем считаться потерями. Я сделаю то, о чем вы просите. Только мое участие нигде не должно всплыть.

–        У меня – как в сейфе Центробанка, – растянул губы в улыбке Саша.

У него уже начало сводить мускулы лица от этой маски доброжелателя и своего парня. Но, что поделать, назвался груздем – улыбайся от уха до уха. Надо, надо -передвинуть эту фигуру – офицера, между прочим, – на шахматной доске!

–        Ладно, будь по вашему, Александр Николаевич, – Введенский жестом остановил готовые посыпаться аргументы-уверения в лояльности, солидарности и прочая, прочая. – Считайте – договорились. Только учтите. Я сейчас выступаю не от своего ведомства, а приватно, от себя, лично. Как человек, по-своему вам симпатизирующий и не желающий вам зла.

–        Спасибо, Игорь Леонидович. Как дочка?

–        В порядке дочка. – Этим кратким ответом Введенский явно дал понять, что дошел уже до самых крайних границ «дружественности». Дальше хода не было. Заминированная территория.

Саша уже готов был попрощаться, однако Введенский остановил его:

–        У меня есть для вас небольшой сюрприз. Думаю, это как раз то, в чем вы нуждаетесь, – Введенский открыл свой кожаный портфель и достал оттуда тонкую зеленую папку.

Саша быстро пролистал вложенные в нее документы. Секретные файлы!

–        Ни фига себе! – присвистнул он и с искренним восхищением спросил Введенского: – Вы что, знали, о чем я вас буду просить?

–        Запомните раз и навсегда, Александр Николаевич, – сдержанно, с достоинством ответил Введенский. – Мы знаем все. И обо всех.

Белов улыбнулся. Знакомый почерк! Введенский вновь заговорил о себе во множественном числе. Мы, Николай Второй, понимаешь!

–        А мою папочку мне не презентуете? – вкрадчиво поинтересовался Саша.

–        Рано, Александр Николаевич. Вот если доживете до пятидесяти, на юбилей подарим. Копию, – уточнил Введенский, подавая руку на прощанье.

Саша крепко пожал ее, и они разошлись в разные стороны, хотя опять на какое-то время им предстояло идти одним путем. «Вот парадокс, – подумал Саша, – мне доставляет удовольствие общение с гэбэшником! Чума!»

За его спиной неприятно, хрипло каркнула какая-то птица. Саша оглянулся на вольер. Вот так штука! Неужели это фламинго в кои-то веки подал голос? Тоже ведь – контраст между нелепым розовым тельцем на длинных ногах и способом выражать свое отношение к жизни!

XXVIII

Это есть их последний и решительный бой! Ну, пусть не совсем последний, но Аня настроена была весьма и весьма решительно.

Она стояла перед зеркалом в костюмерной и подсчитывала очки в свою пользу. Сегодня она была во всеоружии. Высокая прическа, над которой ее. парикмахер Вадик бился два часа, была ей необыкновенно к лицу. Особенно мастеру удался небрежный локон, который, выбившись причудливой «лишней» спиралью, опускался на ее оголенное плечо. Локон этот подчеркивал и длину шеи, и матовую белизну умело подпудренной кожи. Декольте «держи меня!» было на грани фола. Просто супер! А новые перламутровые тени и вовсе чудо.

Анна еще придирчиво окинула взглядом свое отражение и, не найдя изъяна, загадочно улыбнулась сама себе и подмигнула. Держись, Белов! Ох, чуть не забыла! Взяв флакончик «Чарутти имидж» Аня выпустила из пульверизатора душистое облако и вошла н него. Нежный запах окутал ее всю, она с удовольствием вздохнула. Ну что, пора!

Сегодня был особый день – начало съемок. В мире кино первый совместный банкет, на котором присутствовала вся съемочная группа, был чрезвычайно важным ритуалом. Ведь как запряжешь, так и поедешь, – утверждали бывалые киношники. И сегодня на этот праздник она идет вместе с Сашей!

Как там говорят в народе: жена не стенка, можно и отодвинуть? Именно этим Аня и решила заняться на нынешнем торжестве. Она выбрала настоящий женский путь к достижению цели. Сегодня она заставит Сашу поревновать, а ревность, как известно, чувство, которое может толкнуть мужчину на серьезный шаг.

В их группе был молодой актер, красавчик Леня, которого Аня и решила сделать орудием претворения, в жизнь своего плана. Все подготовительные работы были проведены на высшем уровне – одного мановения ее руки было достаточно, чтобы Леня пристал к ней, как рыба-прилипала. Ну, пусть не намертво, но так, чтобы Белов, наконец, понял, какой он счастливчик. И что за счастье это он должен если не бороться, то держаться обеими руками. Все познается в сравнении!

–        Ого! – Саша оценил ее приготовления. Он стоял в дверях костюмерной, протягивая ей роскошный букет белых; лилий. – Прикоснуться-то можно?

–        Только осторожно! – рассмеялась она, подставляя щеку.

Устроив лилии в высокую вазу, она напоследок взглянула в зеркало. Ну просто чудо как хороша! Она сунула в сумочку духи, щелкнула золоченым замочком и царственным жестом протянула руку Саше:

–        Едем...

Все были уже в сборе, они подъехали одними из последних. Праздновали в Од– * ном из павильонов «Мосфильма», в столовой, украшенной цветами и освещенной гирляндами разноцветных лампочек.

Леня был на месте, и, здороваясь с ним, Аня не просто прикоснулась щекой к щеке, как с другими коллегами, а нежно провела по лицу Лени губами, оставив светло-розовый след от помады. Высокий Леня ошеломленно смотрел на нее во все глаза, не смея стереть след волшебного поцелуя с перепачканной щеки.

Саша, казалось, не обратил внимания на то, что она явно выделила красивого мальчика из гущи киношного народа.

Торжественная часть затянулась. Режиссер говорил долго и проникновенно, пока его не заставили выпить шампанского. Говорили и Киншаков, и Фил. Те были кратки, только Фил чуть было не увлекся пересказом сюжета. Но его остановили быстро, все тем же шампанским.

Прежде, чем веселье перешло в танцы и философические беседы, была разбита большая тарелка. Осколки тарелки режиссер раздал всем участникам будущего фильма.

–        Зачем это? – спросил Саша, когда Ане выдали ее осколок, белый с синим цветочком.

–        Это обычай такой в кино, – объяснила Аня. – В первый день раздают осколки, а в последний день, когда фильм уже готов, их собирают и склеивают опять в тарелку.

–        И куда потом эту тарелку?

–        Не знаю, – пожала Аня плечами, – никогда об этом не думала. Наверное, режиссер у себя оставляет.

–        Н-да, – почесал Саша в затылке, – слышь, Фил, – спросил он раскрасневшегося и возбужденного друга, который подошел к ним с бокалом шампанского, – а что если нам, как Подпишем контракт, стодолларовую купюру разрывать на части, а после склеивать?

–        Класс! – восхитился Фил. Все маленькие ритуалы мира кино были ему в кайф.

На Сашин взгляд, набрались все очень быстро. Наверное, тренируются мало.. Или, наоборот, слишком много. Он беседовал с Киншаковым, поглядывая время от времени на Аню. Нельзя было не заметить, что, танцуя с высоким красивым пареньком, она как-то слишком интимно к нему прижимается. Жмется, блин, как мартовская кошка!

–        Александр Иванович, а это кто? – кивнул он на как раз проплывавшую мимо них пару.

Кроме Ани с ее красавчиком, на пятачке в веселом свете разноцветных лампочек танцевали еще три пары, да еще две девчонки отплясывали нечто вроде твиста. Извивались, в общем, как могли, бренча бижутерией.

–        Кто? – обернулся Киншаков, стоявший спиной к залу. – А! Это Леонид, – сразу сориентировался он, – в прошлом году ВГИК закончил. Способный мальчик, пока, правда, не на главных ролях.

–        Да уж вижу, что способный, – Саша нахмурился.

«Способный мальчик», кажется, пытался поцеловать Аню в шею. Саша почувствовал, как тихое бешенство охватывает его. Значит, не на главных ролях?

–        Ну как? – спросил он тяжело дышавшую Аню, когда она, вернулась после танца и, как к живой воде, припала к шампанскому. Он отобрал у нее недопитый бокал. – Может, тебе хватит?

– Саш, не вредничай! – она хихикнула, притворяясь более пьяной, чем была на самом деле. Кажется, подействовало! Мавр проснулся! А его девушку уводят из стойла! Словно в ответ на ее мысли Саша повернулся к наглому претенденту:

–        Она нэ танцуэт! – копируя южный акцент, заявил он молодому дарованию, который вновь явился звать Аню на танец. – Или как? – с недоброй улыбкой обратился он к Ане.

–        Пока нет, Ленечка! – она многообещающе улыбнулась юноше и послала ему воздушный поцелуй.

Помада на губах ее была размазана, а глаза как-то странно «расфокусировались» и словно смотрели в стороны.

–        Я ухожу, – твердо сказал Саша. – Ты со мной?

Аня поняла, что немного переиграла:

–        Да, – сказала она неуверенно и поправила прядку-завлекалочку, на которую возлагала столько надежд.

Она уже поняла, что проигрывает сегодняшнюю битву. Это была не та ревность, на которую она рассчитывала. Белов заревновал, конечно, но это не была то безумная страсть, которая заставляет бросить семью и пасть к ногам любимой-Ревность в исполнении Белова означала лишь разрыв. А это ей было вовсе ни к чему.

Саша был ей нужен. Она могла даже перечислить причины, почему он ей нужен: финансовая поддержка, уверенность в том, что она под его защитой! сладкие ночи, наконец. Может, это и есть любовь?

–        Запомни, Аня, – сказал ей Саша когда они приехали домой. – Меня эти ваши бабские штучки не трогают. Хочешь быть свободной женщиной – пожалуйста. Хоть тысячу раз. Но если ты со мной, тогда выбирай. Либо ты со мной, либо – нет. Кордон, конечно не в счет, он тебе для бизнеса нужен. Но в остальном... И запомни. Моя семья – это мое дело, тебя это не касается. Жену и сына я не брошу.

–        А меня? – жалобно Спросила Аня:

–        Ну, если ты будешь долго хорошо себя вести... – рассмеялся Саша и повалил ее на широченную кровать, свидетельницу изнуряющих ночей. – Будешь? – отрываясь от ее губ, спросил-потребовал он.

И она снова ответила: Да.

Все оставалось так, как и было. Семья отдельно, она – отдельно. Мухи-котлеты, вот и весь вам сказ. И стоило из-за этого два часа мучиться над безнадежно испорченной теперь прической?

XXIX

–        Ба, смотли, смотли, дог! – Ванька радостно потянул Елизавету Павловну навстречу тоненькой девушке, выгуливающей какую-то невзрачную лохматую собачонку цвета палой листвы...

Они гуляли по улице пешком. Как и всегда. На этих ежедневных пеших прогулках настаивала Елизавета Павловна, утверждая, что от постоянных поездок на автомобиле у нее мышцы атрофируются.

–        И ребенку полезно, – не желая слышать  возражений, настаивала она. – Я хотя бы его начну учить. Вон, у Германа Михайловича внук, Стасик, пошел в школу. Он и в Париже был, и по-испански говорит. А учительница сказала: достаньте тетрадки в клеточку! А Стасик – в рев!

–        Почему в рев? – не поняла Оля.

–        А потому что Стасик не знал, что такое «клеточка»! Что такое икебана и барокко знал, а тетрадь в клеточку – нет. И у Ивана так же – никаких навыков у мальчика нет! Сосну от елки не отличит!

–        Зато в пальмах разбирается! – рассмеялась Оля.

Но гулять ежедневно с бабушкой Ваньку заставила, сама в это время отдыхая от бабули. Все-таки она стала ужасной занудой и придирой, но ничего, с Ванькой, глядишь и повеселеет...

Ванька рванул было к собачонке, но железная рука старой маленькой леди не отпустила его:

–        Какой это тебе дог! – строго одернула Елизавета Павловна правнука. – Обыкновенная дворняжка!

–        Хай! – приветственно подняла руку хозяйка собачки.

–        Хай! – радостно откликнулся Ванька.

–        Гуд дей, – поздоровалась и Елизавета Павловна.

Девушка спросила что-то по-английски. Тараторила, как трещотка. Порядком подзабытый английский Елизаветы Павловны не позволил понять вопроса.

–        Ай донт андестенд, – сказала она гордо.

Ей здесь не нравилось все. Принципиально! Зачем ребенку взяли няню-украинку? Иван и так уже говорит на смеси русского и английского, так зачем мальчику еще и хохлядкий акцент? Все-таки он – коренной москвич. Причем как минимум в третьем поколений.

Елизавета Павловна чрезвычайно гордилась принадлежностью своей семьи к настоящей московской интеллигенции. Интеллигентов не из того отряда революцией призванных, бывших ра-бочих-крестьян, что как грибы поперли в инженеры после революции, а из настоящих, потомственных. Ее муж-был профессором Московской консерватории, а родители мужа, дворяне, были из медиков.

Ее собственный отец преподавал в Бауманском училище. Елизавета Павловна предпочитала забывать, кем работала ее мама, пока не вышла замуж за преподавателя Бауманского. А мама ее, уроженка села Горюново Липецкой области, бежав от голода, пристроилась в Москве домработницей в дом молодого ученого, того самого преподавателя, Павла Алексеевича Бахметова.

Кроме няни, ей, конечно, не нравилась повариха. Слишком уж по-простому та готовила. За ту зарплату, что ей платят, могла бы расстараться и готовить, ну, попознавательнее, что ли. Китайская кухня, итальянская, французская, наконец! А то сплошные блины, борщи да прочая кулинарная «Рассея». Ей-то, самой, ничего не надо – она давно на молочной диете, но Ваня же растет! Да и Оленька похудела, почернела, прямо скоро в мулатку превратится!

Следующим после поварихи шел Макс. И хотя тот угождал старушке, как мог, из последних, надо сказать, сил, один взгляд на его бандитскую рожу портил Елизавете Павловне настроение. .

Но больше всего ее возмущали американские цены. Это просто наглость какая-то! Тертые техасы, которые Оленька купила себе и ребенку, стоили как ее пенсия за полгода. И это не вместе, а каждая пара! С ума можно было сойти от таких цен.

–        Ба, это ж настоящий «левис», – убеждала ее Оля, разглядывая восхитительные потертости на джинсах.

–        Хоть правис, – сердилась бабушка. – Штаны и есть штаны.

Оля посмеивалась над бабушкиными причудами, но иногда бабуля доставала ее не на шутку своими мелкими придирками. К тому же ей и самой обрыдла эта Америка, а бабушка только подливала масла в огонь.

Оля пыталась изобрести что-нибудь, чтобы нейтрализовать бабушкину активность, направить ее в мирное русло.

–        Макс, надо придумать план «укрощения бабули», – обратилась она к верному стражу-телохранителю.

Макс, у которого Америка тоже сидела в печенках, так он соскучился по настоящему делу, охотно подключился к заговору...

Кроме всего прочего бабушку разочаровали и фитнес-центры.

–        Одни негры, – поджала она губы после первого же посещения.

–        Бабуль, да ты расистка? – удивилась Оля.

–        Ничего я не расистка, – обиделась Елизавета Павловна. – Но там даже тренеры черные.

С местными русскими она также не захотела общаться. Был здесь, в Майями, Макс отыскал, русский клуб для тех, кому за тридцать. Елизавета Павловна милостиво согласилась съездить на субботнее чаепитие и даже надела по такому случаю бусы из розового жемчуга, подаренные внучкой. Вернулась она разъяренной.

Макс еле сдерживал смех, пока вез ее домой.

–        Кому за тридцать! – чуть ли не кричала Елизавета Павловна. – Ни одного интеллигентного лица!

Вечером взрослые собрались возле бассейна за круглым пластмассовым столиком, накрытым к ужину. Уже стемнело и Антонина зажгла свечи. Бабушка все еще пребывала под впечатлением своего визита и продолжала открыто возмущаться здешними нравами.

–        А кто там был? – выспрашивала Оля.

–        Кому за восемьдесят! Вот кто там был. Я чувствовала себя неприлично молодой, – красивый вечер и мягкий свет свечей отнюдь не действовал на бабушку умиротворяюще. – Там собрались одни маразматики.

И Елизавета Павловна рассмеялась совсем по-молодому, вспомнив безумную беседу двух старух – толстой и тонкой.

Тонкая, настоящий белый одуванчик, по-плебейски отставив мизинец, отхлебывала из чашки чай с лимоном. Она что-то прощебетала, отказываясь от прозрачного ломтика ветчины, который протянула ей добродушная, крашенная в огненно-рыжий цвет толстая:

–        Ах нет, что вы, что вы, я мясного уже двадцать лет не ем!

–        Какая вы молодчина! – восхитилась толстая. – А я вот не могу отказаться от мяса. Как-то пробовала, нo только неделю продержалась. Организм, знаете ли, требует.

–        А я вот только иногда нарушаю. И то только в отношении рыбы, – призналась одуван.

–        Да-да, – кивала рыжая. – А сколько лет вы уже вегетарианка? – Тонкая собиралась ответить, но толстая ее остановила. – Нет-нет, не говорите! Я сама попробую отгадать!

Она на секунду задумалась и радостно воскликнула:

–        Лет двадцать?!

–        Как вы догадались? – изумилась тонкая. Пушинки .вздыбились на ее голове, словно готовясь к отлету.

–        У меня иногда так бывает... – скромно потупилась рыжая, – знаете, что-то вроде прозрения...

Оля хохотала, хохотала, долго не могла успокоиться. У нее даже слезы от смеха выступили, так здорово бабушка изобразила этих старых эмигранток.

–        Смейся, смейся, но больше я в этот дом престарелых не поеду. Надо же – кому за тридцать! – сердито возмущалась Елизавета Павловна.

И все-таки Макс укротил бабушку! Та неожиданно повелась... на шоппинг!

Оказалось, Америка совсем не такая уж дорогая страна. И за гроши здесь, в Майами, можно было накупить массу шмоток. Бутики на Оушен драйв оставили Елизавету Павловну равнодушной – сил возмущаться ценами, особенно переводя их в российские пенсии, у нее уже не было. Зато маленькие магазинчики на Коллинз Авеню и Вашингтон Авеню привели ее в восторг. Там, на развалах, лежала одежда. Всех фасонов, цветов и размеров. Стоило это все – копейки. Вернее, центы.

Теперь через день Елизавета Павловна ездила на охоту. И всегда возвращалась с добычей. То свитерок из «настоящей шерсти», то пальто, то сапоги приносила в дом.

–        Добытчица ты моя, – смеялась Оля, но в душе радовалась, что теперь бабушке нашлось здесь дело по душе.

Ей самой безумно, до жути хотелось домой. В Россию, домой! Когда же, когда же? И наконец Саша дал отмашку:

–        Покупай билеты на; следующий понедельник, – позвонил он ей в конце июня.

Оля бросилась собирать вещи, хотя, времени до отъезда было полно! А сердце ее пело: «В Москву! В Москву! В Москву!»