Текст книги "Дорога на Порт-Артур"

Автор книги: Александр Сметанин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Это помогает. Немец согласен пойти с русскими и показать дом у озера, но дальше, пусть хоть убьют его на месте, он не сделает и шагу. Потому что боится, как бы его не увидели другие цивильные немцы, не узнали бы, что это именно он привел русских к дому, где находятся эсэсовцы.

– Ладно, пусть хоть так. Лишь бы нам не блукать по лесу, – соглашается ротный.

Батальон останавливается, а мы, человек пятнадцать во главе со старшим лейтенантом и нашим командиром взвода, направляемся в сторону дома у озера.

Пройдя опушку леса, перестраиваемся в цепь, берем оружие наизготовку. Немец идет рядом с ротным, в центре, испуганно оглядываясь по сторонам. Здорово, видно, досталось в свое время от эсэсовцев, если он сам ведет нас на них.

Дом уже просматривается между деревьями. Это, наверное, чья-то дача. Двухэтажная. Первый этаж из кирпича, второй, кажется, обшит вагонкой. За домом виднеется покрытое снегом озеро.

Немец показывает старшему лейтенанту на дом, останавливается, выбирает дерево покрупнее и прячется за него. Кажется, уходить он все-таки не собирается.

Мы подходим ближе и ближе. Тихо. Быть может, там и нет никого?

Оказывается, есть: гремит пулеметная очередь, и двое в нашей цепи падают. К пулемету присоединяют свой голос автоматы. Один плюется свинцом из окна на чердаке.

– Кочерин, обходи со своими справа, – командует Гусев. – Будем окружать дом.

Сивков – он теперь вооружен ручным пулеметом – бьет из-за дерева по автоматчику на чердаке. Под прикрытием его огня мы с Таджибаевым перебежками от дерева к дереву начинаем обходить дом справа.

С чердака никто больше не стреляет, зато из каменного подвала лупят из трех пулеметов в три стороны. Не дом, а настоящий дот с амбразурами. Тут с нашим легким оружием много не сделаешь, а гранат эта каменная глыба не боится.

Мы уже обошли дом справа и лежим за деревьями, размышляя, что предпринять. Метров на пятьдесят мы еще сможем приблизиться, а дальше открытое место, поляна, посреди которой стоит дом.

Догадываюсь, что в других отделениях не лучше. Стрельба с обеих сторон затихла, значит, весь взвод лежит.

Сюда бы сейчас какую-нибудь самоходочку, чтобы смогла этак подкатиться по дорожке и пальнуть раз-другой.

– Таджибаев!

– Я, товарищ командир.

– Быстро к младшему лейтенанту, скажи: Кочерин просит фаустпатрон, тот, что в третьем отделении есть. Мы близко подошли к дому, и я могу достать до пулемета.

Усенбек ящерицей делает разворот на животе, но эсэсовец замечает даже это и прижимает Таджибаева очередью к земле. Чтобы отвлечь на себя внимание пулеметчика, стреляю по окну и прячусь за дерево. В ответ он дает длинную очередь, мне за ворот сыплется кора, пули свистят, кажется, в сантиметре от головы. Ну и бьет, гад! Настоящий снайпер.

Усенбек возвращается скоро. Слышу, как он окликает меня, показывая выкрашенный желтой краской фаустпатрон. С этой штуковиной мы встретились только здесь, в Восточной Пруссии, Слышали, что вещица это мощная. А чтобы выстрелить из нее, достаточно положить трубу на плечо, прицелиться и нажать на спуск.

– Сивков!

– Я, командир!

– Подайся немного в сторону и отвлекай его на себя. Да сосну выбери потолще!

Сивков прилаживает сошки пулемета, дает очередь и получает в ответ такую, что кора над его головой – в клочья. Возьми фриц чуть пониже – не было бы у нас Сивкова.

Но пока Алексей стрелял, я успеваю перебежать на десяток шагов вперед, прислушиваюсь, мучительно думая о том, как ворваться в дом, не потеряв людей, и, разумеется, не погибнуть самому.

Ко мне подползает Таджибаев, толкает в ботинок головкой фаустпатрона. Не отрывая взгляда от окна в подвале, нащупываю рукой «фауста», подтягиваю его к себе.

Слева и с противоположной стороны дома стрельба усиливается, слышатся команды, крики «Ура!», Догадываюсь, это младший лейтенант оттягивает фашистов на себя. Подвал огрызается огнем, звенят разбитые стекла, из окон начинает ползти дым, все окрест наполняется грохотом настоящего боя.

– Сивков, Таджибаев! Бейте по пулемету, отвлекайте его.

Они дружно открывают огонь, пулеметчик отвечает, а я вскакиваю, броском приближаюсь к сосне у края полянки, упираюсь в нее плечом и нажимаю кнопку «фауста».

Сильный удар в плечо опрокидывает меня на спину. Падая, еще вижу клубы черного дыма позади себя и высоко в небе качающиеся макушки сосен.

Убит? Нет! Ранен? Не знаю. Кто-то кричит. Кажется, Алексей. Опять гремят взрывы. Но это уже рвутся гранаты.

Постой, да меня же просто оглушило выстрелом. Я неправильно держал это проклятое оружие.

Поднимаюсь, встаю на четвереньки и вижу Сивкова с Таджибаевым. Они стоят около пролома в фундаменте, рядом с окном, из которого стрелял немецкий пулеметчик, и бросают в пролом гранаты. Из подвала ползет густой дым, к дому со всех сторон бегут наши. Даже со стороны озера. Успели, значит, и туда просочиться.

С трудом поднимаюсь, тру лицо снегом, нахожу автомат, каску, бреду к дому, раскачиваясь, как пьяный. Наши уже в подвале. Вошли в него со стороны озера. Туда же спускаюсь и я. Все находившиеся в подвале убиты. Их пятеро. Трое мужчин и две женщины: молодая в черном мундире войск СС и старуха с длинными седыми волосами, обсыпанными кирпичной пылью.

Три пулемета, автомат. Рядом со старухой – карабин, на полу звенят стреляные гильзы, у каждого окна – коробки с пулеметными лентами.

– Тьфу! – Сивков зло сплевывает, садится на патронный ящик.

– Чего ты, Сивков? – Младший лейтенант вопрошающе глядит на Алексея.

– Никогда не думал, что буду на баб с гранатами ходить.

– А-а, ты вон чего! Всякое бывает, Сивков. Баба с автоматом в таком подвале – уже сила. Если бы не Кочерин да твои гранаты, черт знает, сколько бы мы тут еще возились. Все, пошли на шоссе.

Мы гуськом направляемся к выходу. У верхней ступеньки подвала нас ожидает... немец. Тот самый, что привел нас сюда. Не ушел-таки! Чудно! Он что-то говорит, показывает на подвал, тянет туда за рукав младшего лейтенанта.

В подвале он вначале долго чихает от дыма и трет нос и глаза обтрепанным рукавом пальто. Потом переворачивает убитых на спины, разглядывает их. Тыча пальцем в эсэсовца в мундире с витым погоном на одном плече, говорит:

– Бригадефюрер. Бригадефюрер!

– Ну и хрен с ним. Нету твоего фюрера. Пошли. – Гусев опять направляется к выходу, но немец настойчиво удерживает его, продолжая указывать пальцем на трупы и что-то рассказывать про них.

– Товарищ младший лейтенант, – говорю Гусеву. – Мне кажется, он знает что-то важное. Иначе бы давно ушел.

– Ты так думаешь?

– Думаю. И потом это слово «бригадефюрер». Он его несколько раз повторял. Наверное, большой чин.

– Все равно пошли. Потом доложим капитану.

– А где командир роты?

– Так ранило же его.

– Вот тебе на! Нас берег, а сам не уберегся.

– Получается так...

Выйдя из подвала, Гусев закуривает, еще раз оглядывает дом, зачем-то трогает сапогом кирпичи, выброшенные наружу взрывом, и направляется к шоссе. Мы берем оружие на ремень, топаем следом. Немец идет за нами.

– Чудной какой-то, ей богу!

На шоссе Гусев докладывает капитану обо всем, что произошло в доме у озера.

– Вот старик, товарищ капитан, все что-то сказать хочет про тех эсэсовцев, а что – не понимаем.

Капитан подзывает немца к себе, и они, отойдя в сторонку, долго толкуют. По тому, как напряженно вслушивается капитан в слова немца, можно догадаться, что тот сообщает что-то очень важное для нас.

Но вот разговор с немцем заканчивается. Капитан подходит к нам, а немец вновь отправляется в сторону дома. Идет смело, крупными шагами, засунув руки в карманы пальто. Больше он нас не боится.

– Дела такие, товарищи, – капитан окидывает взглядом всех стоящих на обочине. – Наш добровольный помощник по профессии зубной врач. Много лет был в концлагере. Последнее время скрывался в этих местах у родственников. Скрывался от мобилизации в фольксштурм. Он рассказал, что в подвале дома находился с женой, сыном, дочерью и зятем видный эсэсовский чин – бригаденфюрер. Что-то вроде генерала. У немца есть подозрение, что эта семейка осталась здесь неспроста, так как бригаденфюрер занимался комплектованием диверсионных групп для действий в тылу Красной Армии и просто не сумел вовремя улизнуть со своими близкими в места, где их не знают.

Дом принадлежал его свату, крупному промышленнику, находящемуся в Кенигсберге. Я обещал немцу доложить это командованию, а его попросил пока побыть в доме. Полагаю, у нашего помощника с бригаденфюрером были и давние личные счеты. Все, шагом марш на Кенигсберг!

Мы снова направляемся в боковой дозор. Когда один за другим преодолеваем глубокую канаву у шоссе, слышим голос замполита батальона:

– Забыл сказать тебе, Гусев: отыскался ваш Пирогов. В армейском госпитале находится, зацепило слегка.

Идем лесом, над которым то и дело с ревом проносятся штурмовики, выше их в небе словно плавают истребители. Они то свободно парят в лучах солнца, то кувыркаются в воздухе, то начинают ходить кругами над целью, поливая ее из пушек и пулеметов.

Отзвуки боя становятся все слышнее. Они как бы напоминают, что не сегодня, так завтра нам снова предстоит схватиться с гитлеровцами. Передышка кончается.

Впереди была река Дейме.

ПЛАЦДАРМ

– Усенбек! Усенбек! Проснись, замерзнешь ведь! – Сивков трясет Таджибаева за ворот обледеневшей шинели, трет его уши, хлещет ладонями по щекам.

Усенбек не открывает глаз, его грудь едва вздымается, руки безжизненно, как плети, болтаются вдоль туловища.

– Что делать, командир? Кажись, того, кончается парень.

Если бы я знал, что делать! Уж если Сивков в растерянности, то что говорить про меня.

– Давай попробуем катать его, – предлагаю Алексею.

– Как?

– А вот как. – Кладу автомат на полотно узкоколейки, беру Таджибаева за ворот шинели и волоку вдоль невысокой насыпи, потом волоку назад, передаю Алексею.

– Валяй теперь ты!

Он «валяет», но без толку. Таджибаев уже не подает признаков жизни. Принимаю последнее решение.

– Алексей, тащи его в дот, к разведчикам.

– А ты?

– Останусь здесь. Вряд ли немцы сегодня еще сунутся. Смеркаться начинает.

Сивков некоторое время в нерешительности смотрит на меня, на Усенбека, потом снимает вещмешок с дисками от «Дегтярева».

– Пулемет пусть тут будет. В случае чего мигом прибегу. Поехали, Усенбек.

Алексей становится на четвереньки и ползет к засыпанному снегом ходу сообщения, волоча за собой Таджибаева.

Дот отсюда, от узкоколейки, за которую зацепились мы, форсировав реку Дейме, находится метрах в пятидесяти. Его захватили разведчики, успевшие перебежать реку раньше нас, когда лед еще не был взорван. Немцы не ожидали этого и поспешили укрыться в доте, но одного из них разведчики успели свалить автоматной очередью. Он упал прямо в дверях дота. Его попытались затащить внутрь, чтобы захлопнуть стальную дверцу, но разведчики не дали сделать этого. Они вытащили труп, выстрелили во внутрь дота все имевшиеся у них сигнальные ракеты, захлопнули дверцу, а потом заткнули сеном и вентиляционную трубу. Все находившиеся в доте задохнулись.

В отличие от разведчиков мы прорывались на захваченный ими крохотный плацдармик уже по взорванному местами льду, под огнем противника, находившегося за узкоколейкой.

Немцы строили укрепления на левом обрывистом берегу реки Дейме еще накануне первой мировой войны. Правый, открытый и болотистый, простреливался из дотов на большую глубину, и буквально с первых же шагов атаки мы попали под сильный артиллерийский и минометный, а затем и пулеметный огонь.

Особенно досаждали танки, закопанные по башни в землю. Они били даже противотанковыми болванками, только бы положить нас на землю, не допустить форсирования реки.

Не остановили. Не положили на землю. Мы шли в атаку редкой цепью под прикрытием своей артиллерии и самолетов. Здорово работали наши ребята на «илах»! Но что мог сделать даже реактивный снаряд стальной башне дота? Ничего. И все-таки спасибо артиллеристам и летчикам хотя бы уж за то, что они ослепляли вражеских пулеметчиков в дотах, помогли нам прорваться к реке.

Мы ступили на взорванный лед с досками и жердями в руках. Наверное, немцы не сразу догадались, с каким таким невиданно громоздким оружием в руках идут на них русские пехотинцы.

Усенбек провалился в полынью почти у самого противоположного берега. К счастью было уже неглубоко, немного выше пояса, но Таджибаев насмерть перепугался, бросил жердь и начал шлепать руками по крошкам битого льда, пытаясь, ухватиться за край полыньи. Так и выкупался с головой.

Мы едва успели взбежать на косогор, добраться до узкоколейки, за которой укрывались разведчики, как немцы предприняли контратаку танками. Потом нам расскажут, что за реку Дейме была отведена целая танковая армия немцев, имевшая задачу отбросить русские дивизии за реку, если им все-таки удастся ее форсировать.

Нас контратаковали куцерылые T-III под прикрытием двух «фердинандов». Сколько их было, десять, двенадцать, может, меньше – не знаю, но их вполне хватило бы на нас и на разведчиков, тоже ничего не имевших, кроме автоматов и противопехотных гранат.

Выручили артиллеристы, гвардейские минометчики. «Катюши» так здорово накрыли эту группу шедших на нас танков, что им было уже не до контратаки. Они отползли назад, в свои окопы, и открыли убийственный огонь из пулеметов, под прикрытием которых их автоматчики по ходам сообщения подобрались почти к самой узкоколейке. И тогда вступили в бой мы. Артиллерия с обеих сторон умолкла, немецкие танки тоже прекратили стрельбу, чтобы не побить свою пехоту.

Сначала мы перебрасывались гранатами, а когда их автоматчики вылезли из ходов сообщения и бросились в атаку, мы выползли на узкоколейку и встретили их огнем в упор.

Нас осталось очень мало в батальоне, разведчиков тоже осталось не больше взвода, но мы знали, что назад пути нет, что нас постреляют на льду, как куропаток, и потому вновь и вновь отбрасывали вражеских автоматчиков, едва те подходили к узкоколейке.

И так целый день. Нам было жарко. Очень. Теперь немцы угомонились, прекратили контратаки, и мы начинаем медленно замерзать. Первым в отделении не выдержал Таджибаев.

– ...Эй, командир! Ты чего притих? Замерзнешь ведь тоже! Слышишь?

Это Сивков. Откуда его принесло? Я только успел согреться, мне стало так хорошо, а он...

– Замерзнешь, говорю, Серега! Проснись же...

Ну чего ему нужно? Я ведь не сплю, я все слышу, только пусть он убирается туда, в дот. Пусть не тревожит меня. Ну что за человек! Вот сбросил с меня шапку, трет уши, делает искусственное дыхание. И все кричит, кричит, кричит. Никак не отвяжется.

– Не замерзаю я, Алексей, а только согрелся...

– Это тебе так кажется. Двигайся, двигайся. Живее!

Я, очевидно, и в самом деле едва не замерз. А когда задремал – не помню, хоть убей, не помню. Кажется, ведь не смыкал глаз, все за узкоколейку глядел.

– Что с Таджибаевым, Алексей? – спрашиваю Сивкова нарочито бодро, будто со мной ничегошеньки и не случилось.

– Оттирает его водкой Платова. Проканителься мы еще малость – конец бы Усенбеку. Давай, командир, к ночи готовиться. Ты выкапывай каской снег из траншеи, а я попробую лопаткой от шпалы щепы нарубить. Костерок сообразим, а?

– Идет.

Мы вроде поменялись должностями. Теперь мной командует Алексей. Да и то верно: какой я сей момент командир.

Снимаю каску, становлюсь на колени и начинаю выгребать слежавшийся снег. Немцы так и не успели очистить здесь ходы сообщения и траншеи от снега. Очевидно, они и сами пришли в эти старые доты за несколько часов до нас.

Стемнело. Ветер с Балтики, как всегда промозглый и колючий, пробирающий до самых косточек.

Но хуже ветра – поземка. Она шныряет по косогору, по ходам сообщения, окопам, будто заигрывая, скатывается ко мне в траншею.

За спиной слышится кряхтенье Алексея, глухие удары лопаты о мерзлое дерево шпалы. Тюк! Тюк! Несколько ударов, потом слабый треск отламываемой щепки и снова тюканье под едва различимый на ветру звон, малой саперной лопаты.

Мне стало тепло. Вот только ног не чувствую. Ведь последние метры до берега мы бежали по колено в воде, ботинки с обмотками промокли насквозь, ноги закоченели, Алексею, наверное, не легче. Его валенки тоже были полны воды.

К нам кто-то идет, слышится тяжелое дыхание.

– Стой, кто идет? – совсем негромко окликаю я.

– Свои. Это ты, Кочерин?

– Я. А ты кто?

– Связной младшего лейтенанта. Он тебя к доту зовет.

Гусев и командиры других двух отделений сидят на корточках у стенки дота, обращенной к реке. Там, за рекой, тихо, хотя вся дивизия, наверное, тоже стучит на ветру озябшими ногами, клянет погоду.

– Как дела у тебя, Сергей? – спрашивает Гусев.

– Ничего. Таджибаева водкой оттирают.

– Комбат доложил обстановку командиру полка. Вот-вот принесут сюда валенки и кое-что из обмундирования. Это – первое. Второе: что делать завтра...

А завтра, оказывается, мы должны продолжать бой за расширение плацдарма. Правда, какими силами будем делать это – мне неизвестно. Если теми, что имеем в батальоне, то нам и за узкоколейку не перешагнуть.

Когда Гусев, объявив задачу на завтра, приказывает расходиться по своим отделениям, у дота неожиданно появляется капитан Полонский. Он отдает распоряжение разведчикам сделать в доте пункт обогрева. Командир разведчиков начинает препираться, доказывает, что дот захватили они и не пустят в него пехоту.

Но наш капитан умеет добиваться, чтобы его приказы выполнялись.

– Если мы с вами не сделаем этого, к утру все солдаты батальона будут с обморожениями. Поймите, батальон форсировал Дейме уже не по льду, а по воде. Выполняйте.

Я возвращаюсь на позицию отделения, но Сивкова там уже нет.

Где Алексей? И вдруг страшная догадка словно парализует меня: Сивкова утащили немцы!

Но не мог Алексей просто так им поддаться. Осматриваюсь – никаких следов борьбы. Лопата его воткнута в снег, щепа сложена в грудку. На месте и пулемет, и диски.

– Алексей! – шепотом зову Сивкова. – Алексей!

Никто не отвечает. Да и услышит ли он меня при таком ветре? Что же делать? Не ушел ли во второе отделение? Но чего он там забыл? Еще немного обожду и буду искать.

Но искать мне не приходится, Сивков возвращается сам... из-за узкоколейки, со стороны немцев. Час от часу не легче!

– Ты уже здесь, командир? – упреждает он мой вопрос. – А я думал до твоего прихода обернуться. Вот, держи!

– Что это?

– Как видишь, брезент. За узкоколейкой валялся. Я еще днем его заприметил. В грязи весь, но укрыться можно...

Поступок Сивкова мне кажется таким чудовищным, что я даже не могу подобрать нужных слов, чтобы выразить свое возмущение.

– Да ты знаешь?.. – наконец вырывается у меня.

– Знаю, – обрывает Сивков. – Если укроемся им в окопе, то еще продержимся, а нет – окочуримся. Не до жиру тут.

– Да за это знаешь что полагается?!

– Знаю. А сейчас не ори, – как-то очень спокойно говорит Алексей. Его спокойствие передается мне.

Тяну брезент на себя, волоку его к окопу, тяжелый, задубевший. Сивков ползет следом, подталкивает трофей.

– От танка, что ли, брезент?

– Да нет, маловат для танка, – отвечает Алексей. – Наверное, что-либо другое укрывали.

Около окопа мы с трудом растягиваем смерзшийся брезент, накрываем им наше инженерное сооружение так, чтобы оставался небольшой лаз.

– Вот что, Алексей, – внушительно говорю я, – об этом случае я не буду докладывать никому. Но если еще раз что-либо такое удумаешь сделать, гляди! А теперь так: за рекой на берегу стога сена видел?

– Ну...

– Ступай, принеси сена. Другие уже таскают. Полыньи на реке подморозило, но все-таки берегись.

Когда Сивков возвращается, у меня уже потрескивает крохотный костерок. Расстилаем сено по дну окопа, оставив небольшое местечко для костерка, потом заваливаем края брезента снегом, чтобы не так дуло.

Самое главное – немного погреть ноги. Мы готовы сунуть свою обувь в самый огонь, но боимся – сгорит. Просмоленная щепа жарко, весело потрескивает, но нам от этого не становится легче: заготовленных дров хватит ненадолго.

– Слушай, командир, что там насчет валенок?

– Вот-вот должны принести. И валенки, и телогрейки кое-кому. Может, и полушубки будут.

– Валенки бы сухие – это да, это сила! – мечтательно говорит Алексей. – А то за ночь ты в своих ботинках дубаря дашь.

– А ты в мокрых валенках?

– И я.

Сивков, конечно, обиделся на меня, но старается не подать виду. Ведь не для себя же одного он в опасный промысел ходил.

Я смотрю на Алексея, и на душе теплеет. Это же не солдат, а клад золотой. Жаль, сказать тебе про это, товарищ мой дорогой, стесняюсь.

Блики огня весело прыгают по лицу Сивкова, похудевшему, грязному, обросшему рыжей щетиной. Красные от дыма и бессонных ночей веки еще резче подчеркивают синеву его глаз, которую не в силах приглушить никакие беды войны. Из-под шапки выбиваются успевшие отрасти волосы, густые, льняного цвета, такие, какие бывают только у истинных северян, потомков древних поморов. Руки у Алексея еще чернее моих, со сломанными ногтями, в ссадинах, и когда он потирает их снегом, кожа на ладонях будто скрипит.

По брезенту шуршит поземка, ветер тоже прогуливается по нему, но мы хорошо закрепили края, завалили их снегом и гордимся тем, что имеем собственную крышу над головой.

Неожиданно эта крыша нас подводит. За шорохом поземки мы не слышим, как приближается Гусев.

– Вы что, рехнулись оба? – младший лейтенант лежит на снегу, заглядывая под брезент. Из-под каски нас сердито сверлят его темно-карие широко расставленные глаза.

– Кто тебе, Кочерин, разрешил огонь разводить?

– Никто! А нам что, околевать, что ли?

– Товарищ младший лейтенант, – вмешивается в разговор Сивков, – ведь немцам не видно огня из-за узкоколейки.

– Погоди, Сивков, тебя не спрашивают! Из-за узкоколейки да, не видно, а с высот, где их артиллеристы и минометчики сидят?

– Ну, миной сюда еще угодить надо, – говорю я. – На тысячу одна может шлепнуться в окоп.

Младший лейтенант и сам это прекрасно понимает. Тем более что немецкие артиллеристы и минометчики и так прекрасно знают, где мы находимся: сразу за узкоколейкой.

Гусев молчит. Видно, думает: настоять на своем, чтобы эти двое погасили огонь или нет? Такой костер ведь только душу греет, а не тело. Второе побеждает.

– Ладно, только сильнее не разводите, – говорит младший лейтенант. – Дремать разрешаю поочередно. Один на узкоколейке, другой здесь, в окопе. Что из одежды и обуви нужно?

– Валенки бы нам с Сивковым. И Таджибаеву брюки и валенки.

– Добро. Один – вылазь наружу сейчас же. И наблюдать с узкоколейки.

Гусев уходит, а я беру автомат, лопату и вылезаю из окопа. Нужно наблюдать за противником и продолжать ковырять шпалу, добывать топливо.

Немцы не стреляют. На запад от узкоколейки словно все вымерло, даже ракеты и те не обжигают холодное мглистое небо.

Кладу автомат на рельс, становлюсь на колени и начинаю тюкать по торцу очередной шпалы. Сразу становится теплее, чем в окопе. Ноги тоже успели малость отойти, и я начинаю чувствовать пальцы на них. Значит, не отморозил. Порядок!

Вот торец поддается, и я начинаю понемногу откалывать от него щепочки. Вдруг лопата звонко ударяется в рельс, и в ту же секунду над головой начинают свистеть пули. Ныряю за насыпь, переворачиваюсь на спину, гляжу, как в полуметре выше меня мелькают разноцветные светлячки.

Да пулеметчик-то немецкий, оказывается, совсем рядом! Мы-то думали, что фрицы откатились метров на двести, а до них – рукой подать!

Ко мне подползает Сивков, спрашивает:

– Что случилось?

– Понимаешь, лопатой задел рельс, а он как врежет! Рядом находится. Иди, Алексей, грейся. Щепки эти забери.

– Нет, командир. Раз уж я вылез, дай здесь побуду, а ты ступай переобуйся да сенца сухого в ботинки положи.

Верно! Забыл совсем ты, Кочерин, как в деревне тебе отец в валенки соломку стелил! Забыл, да? А вот Алексей напомнил.

Едва успеваю разуться, как приходит Таджибаев.

– Усенбек!

– Я, товарищ командир. Вот валенка вам принес. И Сивков – тоже. Котелка давай, ужин принесу.

– Ты скажи, как чувствуешь себя?

– Хорошо. Брюка сухие есть, валенка есть. Кухня у дот на берегу стоит. Давай котелка.

Как хорошо, что Усенбек вернулся, да еще с валенками новыми, неодеванными. Какие взять себе? Впрочем, сначала примерю.

Надеваю и думаю, как тепло будет в них ногам, хотя валенки еще холодные, в них даже попал снежок. Сейчас я его вытряхну, постелю сенца, переверну портянку другим, успевшим подсохнуть концом и сменю Сивкова. Пусть и он переобуется.

– Кочерин? – слышится голос из темноты.

– Кто это?

– Огоньку дашь? – В окоп сползает связной командира взвода.

– Какого огоньку?

– Да жару, угольков из костра. Мы в отделении тоже решили костерок сообразить. Где дрова брали?

– Гитлер прислал, – впервые за день пытаюсь пошутить я. – Шпалы лопаткой рубим.

– Толково придумали. Так дашь жарку?

– Бери. А как понесешь?

– Да вот, в котелке.

Связной нагребает угольков в котелок, кладет сверху несколько лучинок и удаляется.

Алексей сбрасывает в окоп заготовленную щепу и начинает переобуваться, я заступаю на пост и продолжаю рубить лопатой шпалу. Но теперь это делаю лежа на боку, пе высовывая головы из-за насыпи.

Возвращается Усенбек. Он тянет за собой ящик, в который поставил всю еду для нас: банку мясных консервов, открытых чьей-то заботливой рукой, два котелка каши пополам с мясом, хлеб и водку во фляжке.

– Дрова есть. – Усенбек шлепает ладонью по ящику, смеется, довольный своей находкой.

Он сменяет меня, мы с Алексеем усаживаемся на дно окопа и принимаемся за еду. Каша горячая, а вот хлеб подмерз. По что все это значит для голодного пехотинца, да еще после нескольких глотков водки, выпитой из крышки котелка! Усенбеку отделили третью часть всего этого добра, с остальным быстро расправились сами.

– Может, за чайком сходить? – спрашивает Алексей.

– Иди, если хочешь. Теперь нас трое. Все в валенках, одному и покемарить можно.

Покемарить почти никому не удается. Среди ночи на плацдарм приходят артиллеристы. Рядом с нами располагается наблюдательный пункт батареи, в которой радистом Сашка Маслов.

Они начинают выгребать снег из хода сообщения рядом с нами, устанавливают стереотрубу, радиостанцию. Сашка, как всегда, балагурит, но лейтенант одергивает его, приказывает больше работать лопатой, чем языком.

Следом за артиллеристами приходят саперы. Нам приказано помочь им таскать с берега противотанковые мины. Они устанавливают их прямо на узкоколейке. Если уж загораживаемся минами, то ясно: завтра наступать не будем.

Когда подходит моя очередь залезать в окоп и малость погреться у горящего ящика, того самого, который приволок Усенбек, там уже сидит Сашка Маслов.

Ящик добротный, окрашенный в защитный цвет, с металлическими уголками, очевидно, предназначавшийся для хранения какой-либо аппаратуры, лопатой разбить не удалось, и теперь он горит на костре целиком – наш последний «топливный резерв».

Сашка лежит на боку, скрючившись, втянув в рукава озябшие руки. Он основательно продрог, даже на разговор его не тянет.

Этот парень давно мне нравится. Я знаю, что завтра на плацдарме ему цены не будет. Сашку не заменит никто, когда немцы начнут нас атаковать танками и единственной реальной силой, способной отразить их атаку, будут артиллеристы.

Только они смогут отгородить нас огненным щитом от бронированной лавины. Но сделают они это со своих закрытых позиций при условии, если Сашка Маслов сумеет под обстрелом передать туда команды в то самое время, когда все мы будем лежать в траншее, и только Сашка не отойдет от своей радиостанции, не оторвет губ об микротелефонной трубки.

Странно, младший лейтенант говорил, что ночью на плацдарм переправятся через реку новые силы, но до сих пор, кроме артиллеристов наблюдательного пункта и взвода саперов, никого нет.

На самом же деле оказалось, что наша дивизия будет наносить главный удар с целью прорыва оборонительного рубежа немцев на реке Дейме не с нашего крохотного плацдарма, а левее, на участке соседнего корпуса, как об этом нам расскажет после Иван Иванович Кузнецов.

А в это время немецкое командование решило все-таки столкнуть наш батальон за реку.

И что за подлый народ эти фашисты! Взяли моду начинать артиллерийскую подготовку «скрипачами», шестиствольными минометами, с таким противным голосом, что, едва услышав его, невольно начинаешь царапать ногтями землю.

Мы лежим в окопе грудой. И если учесть, что наш плацдарм в ширину всего метров двести пятьдесят, а в глубину – меньше ста, то немцы без особого труда могут перепахать его снарядами и минами вдоль и поперек.

Я раньше не замечал, что мерзлая земля, оказывается, реагирует на взрывы иначе, чем немерзлая. Она как бы гудит от взрыва и толкает тебя в бок или спину. А над нами беснуется горячий ветер, опять градом сыплются на головы снег и мерзлая земля, осколки.

Снова играет «скрипач», и берег вздрагивает, словно поддали чем-то снизу, из самой глубины земли. Она, холодная и колючая, сыплется за ворот, барабанит по каске, будто кто-то, стоя у окопа с лопатой в руках, уже засыпает нас живых, пока целых и невредимых.

Мы не знаем, вступилась ли за нас артиллерия, поднялись ли в небо летчики. Мы не видим ничего и ничего не слышим, кроме этого грохота, воя, свиста. Ничего не ощущаем, кроме толчков земли и порывов зловонного ветра от сгоревшей взрывчатки.

Что с Таджибаевым? Он остался на узкоколейке, в окоп спрыгнуть не успел, так как наблюдал за противником, и теперь, если жив, лежит пластом на снегу, заваленный землей.

Пока моя главная задача – не проворонить, когда прекратится артналет. Едва разорвется последний снаряд, мы должны мгновенно покинуть окоп и изготовиться к отражению атаки.

Немцам для броска к узкоколейке потребуется всего несколько минут. Но чем мы остановим их танки? Минного поля «в наброс», установленного нашими саперами на полотно дороги, конечно же давно не существует. При такой плотности огня его уже давно бы словно корова языком слизнула.

Значит, придется пропускать атакующие танки и отрезать от них пехоту. Танки дальше обрыва к реке все равно не уйдут. Обрыв слишком крут для них, да и для наших пушек на том берегу они станут отличной мишенью. Это немецкие танкисты отлично понимают.

– По места-ам! – слышится чей-то властный голос.

Я все-таки прохлопал конец артналета, представляя картину предстоящего боя.

– Энзэо[1] 1
  НЗО – неподвижный заградительный огонь. Термин, применяемый в артиллерии при стрельбе с закрытых позиций. – Прим. авт.


[Закрыть] «Лира», десять снарядов беглым, огонь! – передает команду на огневые позиции Сашка Маслов.

– К бою! Всем к бою! – кричу я, выбираясь из окопа.

Маслов передает новую команду на огневые. За рекой в морозном воздухе раздались звонкие хлопки пушек, и, коротко свистнув над нашими головами, снаряды вздымают землю метрах в ста впереди.

– Таджибаев!

– Я, товарищ командир.