Текст книги "Эстафета разума (сборник)"

Автор книги: Александр Шалимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

В помещениях кафедры стало уютно. Тимофей с удовольствием приходил сюда чертить по вечерам, после дежурства в музее. Если не было заседания, на кафедре становилось совсем хорошо и спокойно. Преподаватели уходили на занятия с вечерниками, лаборантка читала за столом, а Петр Степанович сидел в своем кабинете.

Время от времени он бесшумно появлялся, давал какое-нибудь указание лаборантке, подходил к Тимофею, бросал быстрый взгляд на очередной чертеж и снова исчезал. Тимофей ему явно нравился. Он стал поговаривать о возможности взять Тимофея в штат на должность лаборанта. Тимофей помалкивал, а Петр Степанович все настойчивее расхваливал работу на кафедре и рисовал заманчивые перспективы постепенного продвижения от лаборанта к старшему лаборанту, заведующему учебной лабораторией и так далее до защиты диссертации включительно.

– Вечерний я вам помогу окончить, – ласково говорил он своим бархатным голосом, не спуская с Тимофея холодных льдистых глаз. – Три курса у вас за плечами. Перезачтем, и через год-два к диплому подойдете.

Тимофей вздыхал, согласно кивал, говорил, что подумает, а в душе удивлялся, зачем он понадобился Петру Степановичу.

Незаметно прошла осень и наступила зима. Раз в месяц Тимофей приходил в больницу к Игорю. Игорь осматривал его, обстукивал, заглядывал в глаза и в рот, до теперь расспрашивал мало, ограничивался вопросами о самочувствии, аппетите, сне. Потом записывал что-то и отпускал до следующего раза. В НИИ Тимофея не тянуло, особенно после того, как Вася, позвонив как-то вечером по телефону, между прочим, сообщил, что Зойка выходит замуж.

– В Крыму познакомились, – пояснил он. – Военный моряк, лейтенант. Недавно заходил в отдел к Зойке. Ничего… Видный парень.

В милиции о Тимофее, вероятно, тоже позабыли.

Так постепенно обрывались нити, связывающие Тимофея с его недавним прошлым. Можно было бы уже попытаться осуществить задуманное, тем более что Тимофей обнаружил в музее именно то, что было необходимо для дальнейшего «путешествия»… Но задерживал долг, который лежал на Тимофее. Долг, самим возложенный на себя. Долг перед Ефимом Францевичем, о котором Тимофей вспоминал постоянно…

Присматриваясь к сотрудникам кафедры, Тимофей в конце концов понял, что покойного заведующего помнит и чтит не только старая лаборантка. По редким репликам, вздохам, реакции на замечания Петра Степановича Тимофей догадался, что скрытая неприязнь преподавателей к новому заведующему связана не только с его личными качествами. Слова его, поступки, вся нынешняя обстановка на кафедре сознательно или бессознательно сопоставлялись каждым с тем, как было при жизни Ефима Францевича. Преподаватели почти не разговаривали друг с другом на кафедре. За ее пределами – в коридорах, в столовой, в холле – они становились другими людьми: оживленными, разговорчивыми, остроумными. Впрочем, и тут, подолгу беседуя друг с другом, они часто оглядывались – не появился ли на горизонте «но», как они называли между собой Петра Степановича, который все еще не был утвержден и оставался исполняющим обязанности. Тимофею они, кажется, тоже не доверяли, вероятно, потому, что его уже несколько раз публично похвалил Петр Степанович. Поэтому они замолкали всякий раз, когда Тимофей оказывался поблизости в коридоре или в столовой.

«Почему же на кафедре они все такие безответные?» – недоумевал Тимофей.

Однако вскоре выяснилось, что не совсем безответные. Как-то вечером – был уже конец января, и на кафедре стали появляться студенты-хвостисты – Тимофей чертил в своем углу. За соседним столом сидела одна из ассистенток – женщина очень спокойная, неопределенного возраста. Она тихо беседовала с двумя студентами, которые пришли переписывать контрольную работу. Неожиданно и как всегда бесшумно появился Петр Степанович. Он подошел к столу, за которым сидели студенты, и некоторое время прислушивался к их разговору с преподавательницей. Потом поинтересовался, скоро ли она освободится.

Преподавательница вздрогнула, испуганно обернулась и молча покачала головой.

– Тогда прервите, пожалуйста, вашу беседу, – сказал Петр Степанович, – и пройдите на минуту в мой кабинет. У меня к вам срочное дело.

– Может быть, немного позже? – неуверенно попросила преподавательница. – Я уже дала задание, и товарищи отвечают…

– Я, кажется, сказал «срочное», – холодно прервал Петр Степанович, и в его бархатном голосе послышались металлические нотки. – Студенты подождут. Еще подумают. Им это только на пользу.

– Но… – совсем растерялась преподавательница, – они ведь…

– Ну, хорошо, – поджал губы Петр Степанович. – Я понял, что в этом исключительно важном случае мне следует подождать… Зайдите, как отправите их.

И он с оскорбленным видом удалился к себе.

Тимофей заметил, что, пока продолжался разговор преподавательницы со студентами, дверь кабинета заведующего несколько раз приоткрывалась, и оттуда выглядывал Петр Степанович. Выражение его лица с каждым появлением становилось все более каменным, а на бледных щеках даже выступил румянец.

Наконец студенты поднялись и ушли, а преподавательница достала из сумочки зеркало и стала поправлять волосы, видимо, перед тем, как идти в кабинет к Петру Степановичу.

Вдруг дверь кабинета распахнулась, и он сам снова появился на пороге.

– Долго мне вас ждать? – прошипел он. – Что за вызывающее поведение при студентах? Вы, очевидно, забыли, что кафедрой заведует уже не Воротыло. Я того балагана, что здесь когда-то был, не допущу…

– Позвольте, – сказала преподавательница, страшно побледнев, – почему вы считаете возможным разговаривать со мной подобным образом? Разве занятия со студентами не самое главное, для чего мы здесь…

– Я не собираюсь с вами обсуждать, что главное и что не главное, – закричал Петр Степанович, выбегая на середину комнаты. – Но когда заведующий кафедрой требует, преподаватели обязаны немедленно выполнять. Вы поняли?.. И чтобы такое было в последний раз, – добавил он уже спокойнее. – Я вам не Воротыло.

– Оставьте Ефима Францевича в покое, – дрожащим голосом сказала женщина, встав из-за стола. – И если вы, Петр Степанович, еще раз при мне подобным образом оскорбите его память, я… я…

Она не кончила и закрыла лицо руками.

Овратов остолбенел. Он открыл рот и изумленно уставился на нее. Даже взгляд его изменился, глаза утратили холод и пустоту, это был взгляд почти нормального человека, удивленного и озадаченного.

– Ну-ну, успокойтесь же, – сказал он наконец. – Пройдемте ко мне в кабинет.

Он бросил быстрый взгляд на Тимофея, нахмурился, закусил губы и быстро ушел в кабинет. Преподавательница оперлась рукой о стол и уронила на пол зеркальце. Он разлетелось на мелкие кусочки.

Женщина сокрушенно охнула, наклонилась, хотела собрать осколки, но махнула рукой и, низко опустив голову, прошла в кабинет.

Прибежала лаборантка, заахала, стала заметать стекла, приговаривая:

– К несчастью… Это к несчастью…

Тимофей так и не дождался окончания разговора в кабинете заведующего. Когда в десять вечера он собрался уходить домой, дверь в кабинет еще оставалась плотно закрытой.

Придя вечером следующего дня на кафедру, Тимофей сразу догадался: что-то случилось… Преподаватели, которых в комнате собралось пятеро, были очень возбуждены, а лаборантка сидела за своим столом как истукан; лицо у нее было в красных пятнах и глаза заплаканы. Тимофей тихонько устроился в своем углу и начал чертить. Вопреки обыкновению никто не уходил. Все словно чего-то ждали… Дверь в кабинет заведующего, как всегда, была плотно закрыта, но из-за двери доносились голоса. Впрочем, разобрать, о чем говорилось, было невозможно.

– Два часа выясняют отношения, – заметил один из преподавателей, покачав головой. – Ну я, пожалуй, пойду…

– Подожди, – сказал второй. – Интересно, чем все это кончится.

– А ничем, – усмехнулся третий. – Все останется по-прежнему, но защищать он ему не даст.

– Возможно, ты и прав, – задумчиво сказал первый. – Ему надо было защищать при Ефиме Францевиче, или по крайней мере пропустить при нем диссертацию через кафедру. Тогда все было бы просто. А сейчас… – Он махнул рукой.

– И главное, непонятно, как теперь ему помочь, – пожал плечами пожилой доцент, который сидел недалеко от Тимофея и которого ззали не то Иннокентий Лаврентьевич, не то Лаврентий Иннокентьевич. – Шеф в одном прав… Работа все-таки несколько устарела, и ее надо дополнить новыми данными. Но на это требуется время…

– Нисколько она не устарела, – решительно возразил первый. – Просто удобная отговорка для «ио»… В этой работе важны сами идеи. Они уже носятся в воздухе, если подзатянуть с защитой, вот тогда действительно работа может устареть. На это он и бьет.

– А по-моему, – сказал пожилой доцент, – наш шеф даже и не понимает существа этой работы… Ему важно другое: чтобы на кафедре не появился конкурент с докторской степенью. А сама работа… Он же не читал ее, уверяю вас.

– А вы читали?

– И я не читал… Я в этом тоже ничего не понимаю. Как и большинство на нашей кафедре. Не обижайтесь, но для меня важно, что работу успел прочитать Ефим Францевич и дал блестящий отзыв.

– Так шеф же сказал, что отзыв устарел…

– А что ему еще делать?.. Он не может не понимать, что специалисты оценят эту работу высоко.

– Вот именно, – кивнул Лаврентий Иннокентьевич, – поэтому он и настаивал, чтобы работа была послана на заключение… в институт, где ее просто не смогут по-настоящему оценить.

– Алексей Иванович не зря сопротивляется…

– Еще бы…

Только теперь Тимофей, пораженный разговорчивостью преподавателей, понял наконец, в чем дело. Алексей Иванович – был тот самый доцент, который на одном из заседаний кафедры настаивал на приобретении новых приборов. Пожалуй, он держался более независимо, чем остальные преподаватели. К нему чаще чем к другим приходили студенты. Тимофей слышал, что он пишет или даже заканчивает докторскую диссертацию. Видимо, сегодня во время заседания кафедры состоялся разговор об этой диссертации.

На всякий случай Тимофей решил уточнить:

– Алексей Иванович там? – спросил он у Лаврентия Иннокентьевича, указывая на дверь кабинета.

– Там, – кивнул тот. – Третий час там… А вы все рисуете, молодой человек?

– Рисую.

– А зачем?

– Как зачем?

– Вы разве не думали, зачем нужны ваши красивые рисунки?

– Для студентов…

– Вот что! А я полагал, для украшения… коридорных стен.

– Но ведь это… учебный материал, – осторожно возразил Тимофей. – Законы физики, формулы, графики…

– Так, по-вашему, студент и в перерывы должен физические законы изучать? Он курить хочет или, извините, в уборную… Вот если в туалете с умом развесить, пользы будет больше…

Тимофей смутился и покраснел.

– А вы, Тимофей, не расстраивайтесь, – сказал молодой преподаватель, который до сих пор сидел молча. – Ваше дело не совсем бесполезное. Случается, что и смотрят на ваши плакаты…

– Когда опаздывают на лекции и слоняются по коридорам? спросил Лаврентий Иннокентьевич.

– Не только… Сегодня утром Петр Степанович ректора приводил, показывал ему, как теперь красиво в коридоре и на кафедре… Ректор улыбался весьма благосклонно.

– А вчера проректора по науке, – добавил Лаврентий Иннокентьевич. – Позавчера еще одного. Так что польза есть, конечно.

Все рассмеялись.

– Неужели его все-таки утвердят? – спросил кто-то.

– А неужели вы сомневаетесь? – прозвучало в ответ.

И опять все рассмеялись. Но смех показался Тимофею невеселым.

– Не понимаю, – сказал преподаватель, начавший весь этот разговор. – Решительно не могу понять, – повторил он, обводя взглядом присутствующих, – если он уверен, что совет его не забаллотирует, чего же он так навалился на Алексея Ивановича? Защита, утверждение ВАКом, утверждение в профессорском звании ведь это минимум три года. Алексей Иванович, даже если бы захотел, а я уверен, он и не захочет, три года не может быть конкурентоспособен.

– Вы воображаете, что наш шеф только на три года вперед планирует свою карьеру, – усмехнулся Лаврентий Иннокентьевич. – Уверяю, у него уже запланировано, когда он станет заслуженным деятелем науки, когда членом-корреспондентом…

Снова все рассмеялись. На этот раз совсем невесело. В комнате стало тихо. Только гудели лампы дневного света под потолком, да из-за закрытой двери по-прежнему доносились голоса. Они стали заметно громче.

– А ведь там баталия не на шутку, – заметил один из доцентов. – Может, зайдем на подмогу?..

– С ума сошел! Кому не известно, что шеф принимает нас только пооднночке? Сколько раз он говорил…

– Вот так и слопает поодиночке.

– Всех не слопает…

– Всех, конечно, нет… Кое-кого на свою сторону временно перетянет. Пока ему это нужно… Двоих-то уже нет… До начала учебного года ушли… По собственному желанию…

– Да, неважнецкие дела, – пробормотал Лаврентий Иннокентьевич и вдруг обернулся к Тимофею. – А вы слышали, молодой человек, – сказал он очень серьезно, – у Клавдии Сергеевны инфаркт.

– Не может быть! – вырвалось у Тимофея.

– Вот, все говорят – не может быть, – вздохнул собеседник. – А тем не менее правда. Печальная правда… Наша лаборантка уже все глаза выплакала.

Клавдия Сергеевна была той самой преподавательницей, на которую вчера накричал «ио» и которая после этого разбила зеркальце.

В комнате опять воцарилась тишина. На этот раз надолго. Тимофей отложил фломастер. Не было сил продолжать работу.

– Ну я, пожалуй, пошел, – сказал Лаврентий Иннокентьевич поднимаясь. – Если кто-нибудь дождется конца встречи, позвоните – какой счет…

Вскоре ушли еще двое. Остались только два молодых преподавателя, которые почти не принимали участия в разговоре. Один писал конспект, другой перебирал студенческие работы и прислушивался к тому, что происходило за дверью. Когда они остались втроем, он встал, подошел поближе к двери и, прислушиваясь, смущенно улыбнулся Тимофею. Вдруг за дверью раздался шум, что-то упало. Молодой преподаватель поспешно отскочил в угол к столу Тимофея.

Дверь распахнулась. На пороге появился Алексей Иванович, сравнительно молодой еще человек с очень правильными чертами лица и светлыми слегка вьющимися волосами. Он старался казаться спокойным, но руки его слегка дрожали, а по красивому лицу время от времени пробегала судорога.

Он неторопливо закрыл за собой дверь, оглядел присутствующих и попытался улыбнуться.

– Ну что? – в один голос спросили оба преподавателя.

Алексей Иванович возвел глаза к потолку и покачал головой.

– Просто феноменальная сволочь, – сказал он возможно спокойнее. – Вы не можете себе представить, что за сволочь… Я под конец не выдержал и напомнил, что это он довел Ефима Францевича до инфаркта… Так он хватил книгой о стол, завопил, что я хулиган, что он потребует привлечь меня к уголовной ответственности и так далее…

– А вы?

– Я? Завтра подам рапорт ректору об увольнении… по собственному желанию…

– А диссертация?

– Там видно будет… Он, оказывается, уже успел раззвонить, что моя диссертация чуть ли не плагиат, мысли там нашего покойного шефа, причем устаревшие…

– Этому же никто не поверит…

– Поверят, поверят… Можете не сомневаться. Разве вы наш совет не знаете? Если создать аромат скандальчика… Нет-нет. Я недооценивал его способности. Такой далеко пойдет, уверяю вас… Ну ладно… Поеду в больницу, узнать, как там Клавдия Сергеевна…

Едва Алексей Иванович успел выйти, дверь в кабинет шефа отворилась. Выглянул Петр Степанович, спокойный и невозмутимый.

– Зайдите, пожалуйста, ко мне, – сказал он молодому преподавателю, который все еще стоял возле чертежного стола Тимофея. – А вы, – обратился он к другому, который торопливо запихивал в портфель книги, – тоже не уходите. Мне надо с вами побеседовать…

Тимофей почувствовал, что сегодня он больше работать не может. Он сложил чертежные принадлежности, заслонил неоконченный плакат газетой и, как только дверь в кабинет «ио» закрылась, отправился домой.

Он шагал по свежевыпавшему снегу, устилавшему тротуары, а в голове звучало: «Если создать аромат скандальчика…» «Аромат скандальчика»… Вот оно то, что сейчас требовалось. Надо только все хорошо продумать и подготовить…

* * *

Подготовку Тимофей начал давно… В музее, где он работал, в самом конце лабиринтов запасника стоял древний деревянный саркофаг. Саркофаг был из Египта, но, видимо, не представлял особой ценности. Надписи почти не читались, дерево было источено жучками.

Снаружи саркофаг покрывал толстый слой пыли, которого руки уборщиц не касались много лет. Вообще в эту часть запасника редко кто заглядывал, а уж про саркофаг, путь к которому загромождала баррикада упаковочных ящиков и штабель старинных мраморных надгробий, видно, давно все позабыли. Саркофаг Тимофей и решил избрать своим убежищем на время путешествия. На всякий случай он уместил в саркофаге небольшой запас продовольствия – десяток банок консервов, несколько пачек хрустящих хлебцев, пачку сахара, витамин С в таблетках и термос для кипяченой воды. Теперь он мог в любой момент проникнуть в свое убежище, накрыться деревянной крышкой и подать сигнал к ускорению времени. Тимофей рассчитывал не без основания, что несколько лет, а может, и десятилетий, никто его в саркофаге не потревожит. Время от времени он будет проверять по ночам, до какого года добрался. События в мире развивались быстро, и до полного коммунизма, Тимофей был в этом убежден, лет оставалось не очень много. А уж при коммунизме люди наверняка избавятся не только от несправедливости, зла, клеветы и прочих отрицательных явлений в целом, но и от таких отдельных подонков, как те бандюги, Жора, Петр Степанович… Там, в счастливом блистающем мире будущего, если удастся до него добраться, Тимофей попробует решить загадку, которая его мучит с того самого момента, как он узнал о своих удивительных способностях. Однако до начала путешествия предстояло выполнить еще одну нелегкую задачу…

Примерно через неделю после вечернего объяснения на кафедре Тимофей увидел в деканатском коридоре объявление. В нем сообщалось о заседании Большого ученого совета.

В повестке дня два пункта привлекли внимание Тимофея. Под одним значился доклад исполняющего обязанности заведующего кафедрой общей и теоретической физики доктора физико-математических наук, профессора П. С. Саратова – «Воспитательная, учебно-методическая и научная работа на кафедрах физического цикла»; в скобках было скромно указано – «на опыте работы кафедры общей и теоретической физики». В следующем пункте сообщалось, что состоятся выборы заведующего кафедрой КОТФ. Тимофей понял, что пришло время действовать.

На кафедре снова было тихо. Из больницы поступили известия, что Клавдии Сергеевне лучше. Алексей Иванович подал заявление об увольнении. Преподаватели, приходя на кафедру, снова забивались в свои углы и молчали. А Петр Степанович ходил торжественный, важный, высокомерно-благосклонный. Он, видимо, уже ощущал себя полноценным заведующим кафедрой. Увидев Тимофея, похлопал его покровительственно по плечу и сообщил «по секрету», что «выбил» у ректора штатную единицу лаборанта персонально для него – Тимофея. И, даже не выслушав, что скажет Тимофей, распорядился:

– Расставайтесь быстрее с вашим музеем, с первого марта будете работать у меня…

«До первого марта еще дожить надо», – подумал Тимофей, принимаясь за очередной чертеж.

Вскоре на кафедре появился новый преподаватель на место Алексея Ивановича. Привел его сам Петр Степанович, представил как доцента и кандидата наук – и объявил, что отныне Андрей Андреевич Дубский, так звали нового доцента, будет нештатным заместителем заведующего кафедрой.

– Прошу любить и жаловать Андрея Андреевича, – торжественно сказал Петр Степанович. – Он у нас человек новый, надо ему помогать… Ну и, конечно, помните, он – мой заместитель. Теперь по всем вопросам прошу адресоваться к нему, а он будет докладывать мне. Так мы постепенно заведем на кафедре настоящий порядок

Все ожидали, что Андрей Андреевич тоже что-нибудь скажет для первого знакомства, но он только осмотрел всех с высоты своего огромного роста – а был он большой, массивный, широченные плечи и какая-то угловатая голова. Закончив осмотр, он глянул через плечо на Петра Степановича, который стоял сзади, и сказал:

– Ну ладно, пошли к тебе, поговорим.

Обращение на «ты» ошеломило сотрудников кафедры. Никто из них не помнил, чтобы кто-нибудь, когда-нибудь, даже до того, как Петр Степанович стал доктором и профессором, осмеливался переходить с ним на «ты». Тимофей тоже удивился и с интересом посмотрел на Петра Степановича. Ему показалось, что «ио» недоволен… Он бросил на Андрея Андреевича быстрый, холодный взгляд, но, видимо, превозмог себя. Взял Андрея Андреевича под локоть и увел в свой кабинет.

После их ухода на кафедре воцарилось подавленное молчание. Потом кто-то вздохнул за шкафами:

– О, господи, где он такого выкопал?..

А всезнающий Лаврентий Иннокентьевич бодро ответил:

– Да, коллеги, поздравляю с подарком. Я об этом голубе слышал. Его из трех вузов поперли и еще откуда-то… Это действительно дуб… Просто не знаю, что он у нас может сделать.

– Нашему именно такого помощника и надо… Теперь все будет делать руками этого типа, – послышалось из дальнего угла.

– Господи, только этого нам не хватало, – снова вздохнули за шкафами.

«А, так вам и надо, – со злостью подумал Тимофей, – если прячетесь по углам и молчите. Вот я покажу, что можно сделать…»

В день заседания совета Тимофей отпросился на час с дежурства в музее. Ему надо было получить деньги за выполненные чертежи. Он получил их в кассе университета. Денег оказалось больше, чем Тимофей предполагал; «ио» добился для него более высокой расценки.

«Задабривает, – подумал Тимофей. – И чего я ему понравился? Знал бы, не задабривал…»

Заседание совета еще только началось. Коридор около актового зала был пуст, и Тимофей осторожно заглянул в щель неплотно притворенной двери. Выступал ректор. Стоя за столом президиума, он монотонно читал какую-то бумагу. Петр Степанович очень торжественный с высоко поднятой головой сегодня тоже восседал за столом президиума недалеко от ректора. Члены ученого совета, разместившиеся вдоль двух очень длинных столов, покрытых зеленым сукном, тихо переговаривались. Некоторые уже дремали.

«Рано пришел», – подумал Тимофей. Он положил принесенный рулон чертежей на подоконник и присел рядом. Неожиданно в коридоре появился Лаврентий Иннокентьевич. Эта встреча совсем не устраивала Тимофея, он весь сжался, чтобы быть возможно незаметнее. Но Лаврентий Иннокентьевич сразу приметил его и подошел.

– Привет, молодой человек, – сказал он, присаживаясь рядом с Тимофеем на подоконник, – что тут делаете? Выступать на совете собираетесь?

– Собираюсь, – в тон ему ответил Тимофей.

– Хорошее дело, – кивнул Лаврентий Иннокентьевич. – Я вот тоже собирался…

– И выступили бы, – заметил Тимофей.

Лаврентий Иннокентьевич испытующе посмотрел на него, прищурив один глаз.

– А, вы полагаете, поможет?

– Под лежачий камень вода не течет, – отпарировал Тимофей.

– Вот вы какой! – загадочно протянул Лаврентий Иннокентьевич и совершенно неожиданно добавил: – Мне до пенсии без году неделя…

– Не понимаю, – покачал головой Тимофей. – Никого из вас на этой вашей кафедре понять не могу. Вас много, вы вроде все видите. А сами… Вы, к примеру, о пенсии беспокоитесь, лаборантка – тоже, Алексей Иванович совсем ушел, Клавдия Сергеевна в больнице оказалась. И никто-ничего… А ведь вы все вместе с Ефимом Францевичем работали.

– Вот вы, оказывается, какой! – повторил Лаврентий Иннокентьевич. – Ну и ну! Говорить-то просто, а сами? Под него подлаживаетесь? Некрасиво… Знаете, как это называется?

– Вы бросьте! – разозлился Тимофей. – Ни под кого я не подлаживаюсь. И никогда не подлаживался. Рисую что велят. За это деньги получаю. Я ведь и не в штате у вас…

– Но будете. А в штат так просто у нас не берут.

– Ладно, – вздохнул Тимофей, – мне-то, в общем, все равно, как тут у вас получится. За Ефима Францевича обидно, за его память…

– Вот и выступили бы в защиту. Это никому не возбраняется. Вы ведь его тоже, кажется, знали.

– Кто меня послушает. Я – человек маленький, а тут и вовсе посторонний. Не дело говорите.

– Конечно… Это я так – по скверности характера, – Лаврентий Иннокентьевич вдруг помрачнел и низко опустил крупную седую голову с тщательно расчесанным пробором. – Молодым надо, – продолжал он, не поднимая головы, – в бой за справедливость, за настоящую науку без паршивой рекламы… А молодые тоже о себе думают… Вот так… Не знаете, наших там нет? – уже совсем другим тоном спросил он, кивнув в сторону актового зала.

Тимофей отрицательно покачал головой.

– Наверно, нет, – сам себе ответил Лаврентий Иннокентьевич. – Чего ради они пойдут. А с телевидения пришли?

– С телевидения? – удивился Тимофей. – Почему?

– Наш как-то сумел договориться… Так что не пропустите сегодня последние известия.

– Я никого не видел, – сказал Тимофей.

– Наверно, уже в зале. Они всегда раньше приходят…

– Вы на заседание совета шли? – спросил Тимофей, чтобы как-нибудь избавиться от своего собеседника.

– Шел… Но сейчас думаю, стоит ли? Я, понимаете, рассеяться хотел, настроение поправить. Очень у меня сегодня плохое настроение, молодой человек. А там, – он опять кивнул в сторону зала, – глядишь, и услышал бы что-нибудь потешное.

– А почему у вас сегодня плохое настроение?

– Да так… Впрочем, что скрывать. Вы, можно сказать, свой человек… Заместитель нашего уважаемого шефа испортил мне настроение. Он, знаете, не только дурак, он еще и хам вдобавок… Сегодня утром, едва успел прийти, прицепился к лаборантке, даже не знаю из-за чего. Ну а она дама с характером, свое положение знает. Она ему – потише, не кричите… При покойном Ефиме Францевиче она «сестрой-хозяйкой» на кафедре была. И надо вам заметить, службу знала. Ефим Францевич, как каждый большой ученый, человек был мягкий, деликатный, в мелочи никогда не вмешивался. А она за порядком хорошо смотрела… Случая не припомню, чтобы мы когда-нибудь сводку или отчет не вовремя подали. Это сейчас с криком, из-под палки, а прежде все само собой совершалось по давно заведенному обычаю. Вот так, молодой человек. – Он тяжело вздохнул и вдруг спохватился: – А, о чем это я начал рассказывать? Вот склероз окаянный!

– Про заместителя…

– Ну конечно… Как я запамятовал! В общем, начал он ей хамить. Она растерялась и в плач. Пришлось вмешаться. Думал его утихомирить. Куда там! Он и на меня: что нечего его учить, что он знает, как с лаборантками разговаривать. Лаборантка должна знать свое место; она обязана и пол мыть, если велят, и вообще лаборанткам, да еще в таком возрасте, нечего рот разевать. И мне, между прочим, о пенсии надо думать. И, если я воображаю, что после пенсии хоть один день тут продержусь, то я глубоко заблуждаюсь. Все в таком роде… Хотел я соответственно ответить, но, чувствую, сердце сжало, дышать нечем. Плюнул, хлопнул дверью и сюда пришел…

– Вот и опять отступили!

– Перед превосходящими силами убежденного хамства, молодой человек. Вы разве не отступали?

– По-разному случалось. – Тимофей вспомнил Жору и задумался.

– Ну что примолкли? У меня тоже по-разному. И у каждого так. Лбом стенку не прошибешь. Хамство и убежденность в собственной вседозволенности – всегда бок о бок идут.

– Ваш и. о. не последняя инстанция. Ректор есть, партком, – Тимофей хотел добавить «местком», но удержался.

– Так-то оно так. А с другой стороны, уж если кто вырвался на финишную прямую, к захвату кафедры, его голыми руками не остановишь.

– А как можно?

– Не для моей головы задача, – усмехнулся Лаврентий Иннокентьевич, вставая. – Пойду все-таки послушаю. Мудрые слова иногда полезно слушать, – пояснил он, протягивая Тимофею руку. – Ну, до свидания, будущий лаборант кафедры.

– Прощайте, Лаврентий Иннокентьевич, – сказал Тимофей.

– А чего это вы прощаетесь? – спросил он и снова остановился. – Вечером увидимся… И, между прочим, молодой человек, запомните: Иннокентий Лаврентьевич. Ну, если так трудно, запомните иначе: в молодости меня Кешей звали. Иннокентий – Кеша. Был у вас какой-нибудь приятель в школе – Кеша?

– Не было, – покачал головой Тимофей. – Извините, Иннокентий Лаврентьевич. А «прощайте» я сказал потому, что ухожу от вас. Совсем.

– Как уходите? Куда?

– Совсем ухожу.

– А почему, разрешите узнать?

– Не нравится мне здесь.

– Ах вот что… Так-так… Тогда понятно… – Он помолчал, глядя в пол, потом поднял глаза на Тимофея, еще раз протянул ему руку и сказал очень серьезно: – Ну, всего вам лучшего, Тимофей… Как вас по батюшке?

– Просто Тимофей.

– Тимофей так Тимофей… Знаете, а так вы мне даже больше нравитесь. Наверно, правильно поступаете. Пусть вам удастся все задуманное…

– Спасибо, – сказал Тимофей. – А вы, Иннокентий Лаврентьевич, как войдете в зал, дверь плотно не закрывайте. Я отсюда послушаю.

– Будет сделано, – улыбнулся Иннокентий Лаврентьевич и исчез в зале, оставив дверь полуоткрытой.

Тимофей ждал долго. Он даже начал дремать на своем подоконнике и испуганно встрепенулся, когда из актового зала донесся какой-то шум. Оказалось, что оступился Петр Степанович, поднимаясь по ступенькам кафедры. При этом он рассыпал листки доклада, долго собирал и укладывал их по порядку, покусывая губы, смущенный и покрасневший. А члены совета пробудились, начали переговариваться, потревоженные неожиданной интермедией.

Наконец Петр Степанович справился с текстом, откашлялся, оглядел зал с высоты кафедры и начал читать доклад. Настроение его явно испортилось, он запинался, голос звучал глухо, хрипловато. Зал шумел. Слушали плохо, и ректору пришлось несколько раз постучать концом указки по столу, призывая к тишине. Подождав несколько минут, Тимофей скомандовал: «Время, остановись!» – и проскользнул в замерший зал.

На кафедре с раскрытым ртом и глазами, опущенными к тексту, застыл докладчик. Члены совета замерли в самых удивительных позах: у одних на лицах застыли ухмылки, у других пренебрежительные гримасы, ктото оцепенел, запустив в рот вместо зубочистки указательный палец, а один – даже в момент зевка; его лицо было неестественно вытянуто, глаза зажмурены, а рот разинут так широко, словно он собирался проглотить докладчика, а заодно и большую часть ученого совета.

Тимофей быстро подошел к кафедре. Рядом на больших деревянных стояках висели таблицы и графики, служившие иллюстрациями к докладу. Некоторые были вычерчены Тимофеем; например, центральный, где изображался рост научных публикаций сотрудников кафедры по годам. Этот график пестрел полутора десятками разноцветных ломаных линий, которые многократно пересекались; высоко над ними парила ярко-красная линия, устремленная вверх – символ научной продукции самого докладчика. Тимофей быстренько снял все таблицы и на их место прикнопил другие, нарисованные в виде увеличенных телеграфных бланков. «Телеграммы» были адресованы ректору и ученому совету и подписаны «И. о. заведующего КОТФ доктор физико-математических наук профессор П. С. Овратов». В первой телеграмме говорилось: