Текст книги "Эстафета разума (сборник)"

Автор книги: Александр Шалимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

– Клевета, товарищ капитан. По-другому было.

– Что именно по-другому? Я вам заявления потерпевшего еще не показывал.

– А я его знаю. Он такое заявление в местком подал… Меня уже вызывали и…

– Что «и»?

– Заявление показали… Ругали… Грозили… Он в заявлении написал, чтобы меня судили и исключили из профсоюза.

– Вот что, – сказал капитан. – Значит, в местком тоже… Ну, судить вас или нет, это мы будем решать… Посмотрим…

– Так за что судить-то, товарищ капитан?

– А вот за это самое, – капитан постучал пальцем по заявлению Жоры. – Кстати, Иванов, почему у вас физиономия в синяках? Еще с кем-нибудь подрались?

– Это он, – сказал Тимофей.

– Кто он?

– Он, – Тимофей указал на заявление Жоры.

Капитан явно удивился:

– И вы позволили?.. Между прочим, у него на лице синяков я не заметил.

– А откуда им взяться? Я ему ничего не успел сделать.

– Не успели? Как не успели?

– Очень просто… У него руки длинные.

– А эти ваши «приемы»?

– Я их не применял… Забыл про них…

– Чудеса рассказываете… А бассейн?

– Так это уже после было, товарищ капитан. Я упал, и он меня ногами стал бить. Ну, и тут я вспомнил… про приемы… И купнул его в бассейне. Он сразу вылез, но больше драться не стал… Убежал…

– Еще бы, – сказал капитан и почему-то поежился…

– А больше ничего не было, – заверил Тимофей и осторожно потрогал кончиком языка свою разбитую губу, которая опять начала кровоточить.

Капитан задумался, внимательно глядя на него. Потом подвинул несколько листов чистой бумаги и сказал:

– Напишите объяснение. Все как было, с самого начала. Подробно и разборчиво.

Тимофей пересел за соседний стол и принялся писать. Писал он долго. Получилась почти целая страница. Однако капитан забраковал его работу.

– Что это вы придумали, – недовольно сказал он, пробежав глазами написанное. – При чем тут время?.. И надо подробнее. Все как было. Пишите еще раз, только побыстрее.

Тимофей тяжело вздохнул. Бросил взгляд на часы. Скоро семь. Он сидит уж два часа… Подробнее, это еще два часа… Выхода не было, и Тимофей решил приостановить время…

– Вот, – сказал он, протягивая капитану исписанные листки.

– Уже, – встрепенулся капитан, откладывая газету. – Ну это другое дело… Но, – он озадаченно взглянул на Тимофея, – когда вы успели?

– А что?

– Быстро очень…

– Так вы и велели побыстрее.

Капитан некоторое время с сомнением разглядывал лежащие перед ним листки бумаги, потом испытующе посмотрел на Тимофея.

«Опять промахнул, – подумал Тимофей. – Надо было обождать немного…»

К счастью, капитан, видимо, сам торопился:

– Ну ладно, – сказал он. – Идите пока.

– Куда? – уточнил Тимофей.

– Домой, вероятно, – пожал плечами капитан и протянул Тимофею его пропуск.

Выходя из кабинета, Тимофей еще раз взглянул на табло часов. Девятнадцать и одна минута…

«Странно, что не придрался», – мелькнуло у него в голове.

Утром, придя на работу, Тимофей обнаружил, что его почти готовый чертеж залит зеленой тушью. В другое время подобное происшествие вызвало бы в отделе бурю возмущения и море сочувствия. Но теперь все было иначе… Соседи посматривали на испорченный чертеж с подчеркнутым безразличием и плохо скрываемым злорадством. Никто даже не подошел.

– Не надо было оставлять, – услышал Тимофей чью-то реплику.

Неоконченные чертежи оставляли на столах все, закрывая их бумагой или газетами. Так же поступил вчера и Тимофей перед уходом в милицию. Тушь кто-то вылил на чертеж, предварительно приподняв застилавшую его газету. Собственно, кто это сделал, Тимофею, было ясно, но никаких доказательств у него не было.

Прибежала Зойка, заахала, стала советовать, как попытаться смыть тушь. Перевернули чертеж, и оказалось, что пятна прошли насквозь.

– Знаешь, Тим, а ведь это не тушь, – заявила Зойка, понюхав самое большое пятно, – по-моему, это зеленка.

Пустой флакон из-под зеленки действительно валялся под столом Тимофея.

– Ну вот, сам и залил, – насмешливо сказали сзади. – Нечего было сюда зеленку притаскивать. Мазался бы дома…

– А ты сюда ее принес? – тихо спросила Зойка.

Он отрицательно покачал головой. Зойка только вздохнула в ответ.

Пришел начальник отдела. Увидел испорченный чертеж. Всплеснул руками:

– Сегодня сдавать… Уже назначена защита проекта… Черт знает что!

– Я переделаю, – сказал Тимофей.

Начальник посмотрел на него с состраданием и молча отошел.

Тимофей взял чистый лист бумаги и направился к светостолу. Через минуту он возвратился, прикрепил бумагу к чертежной доске, подперся ладонью и задумался. Вокруг перемигивались, посмеивались, но так как Тимофей сидел неподвижно и не начинал чертить, на него перестали обращать внимание.

Незадолго до обеденного перерыва Тимофей вдруг встал, свернул бумагу в рулон и пошел в кабинет начальника отдела. Когда дверь за ним закрылась, все заговорили сразу.

– Сколько человек подвел…

– Сегодня срок. Защиты не будет… Премия – ау…

– Ничего, сейчас начальник всех на прорыв бросит… Выкрутится…

– А я откажусь… Я свое задание только к четырем кончу.

– И я…

– И я…

– И вообще Иванов вместо того, чтобы начать переделывать, полдня впустую просидел. Думал о чем-то.

– О чем? О своих делах… Судить ведь будут.

– И правильно…

Дверь в кабинет начальника отдела отворилась, и в чертежной сразу стало тихо.

Вышел Тимофей с рулоном, за ним начальник отдела. Вид у начальника был странный: одной рукой он почесывал затылок, другой – поглаживал подбородок, а на лице у него застыло выражение приятного обалдения. Он проводил Тимофея до середины зала, остановился, хотел что-то сказать, но раздумал. Постояв немного, он повернулся на каблуках, сунул руки в карманы и, насвистывая вальс из «Мартина-рудокопа», вышел в коридор.

По чертежной пробежал легкий шелест. Так шелестит морская волна, тихо набегая на влажный песок. Но шелест, стремительно нарастая, превратился в гул прибоя, когда Тимофей подошел к своему столу, развернул рулон, и все увидели готовый чертеж, уже завизированный начальником…

* * *

Следующим днем было воскресенье, и Тимофей решил осуществить наконец опыт, о котором думал давно… Чудесная способность замедлять время и растягивать его как резиновую ленту заставила Тимофея задать себе вопрос, а нельзя ли время ускорить, как бы подогнать его…

Если он обладал и такой способностью, то, превратив часы в секунды, а годы в часы, он может стать путешественником во времени, и тогда… Тогда открывались такие перспективы, о которых Тимофей боялся даже мечтать. Кто знает, быть может, у него, опережая его собственное время, просто проявилось свойство, которое в будущем станет достоянием всех людей. Тогда его место там – в этом неведомом, но обязательно прекрасном будущем,

Тимофей понимал, что опыт с ускорением времени весьма опасен. Если окажется, что ускорение слишком велико, он может опоздать в понедельник на работу, или того хуже – затормозить время лишь во вторник, а это уже будет означать прогул. В его нынешнем положении прогул без уважительных причин стал бы еще одним отягчающим обстоятельством.

Он решил начать опыты прямо с утра. Встал рано, застелил постель, приготовил на завтрак кофе и яичницу с колбасой. Сел к столу и на всякий случай еще раз проверил свою способность замедлять время. Все было в полном порядке.

Цифры, показывающие отсчет секунд на табло электронных часов, сразу замерли без движения.

Тимофей подождал немного, не отрывая взгляда от часов, потом мысленно сказал «о'кэй!» и пустил время в ход.

Очень довольный, он отхлебнул кофе, отрезал кусочек яичницы, положил в рот, но ему так не терпелось проверить вторую возможность, еще более драгоценную, чем первая, что он не вытерпел и, зажмурившись, произнес:

– Время, пожалуйста, иди быстрее…

Ему показалось, что ничего не произошло. Он испытал ужасное чувство разочарования и, подождав немного, открыл глаза. На всякий случай он бросил взгляд на часы и вдруг увидел, что цифры сменяют друг друга с невероятной быстротой. Он сначала подумал, что это секунды, но оказалось, что это часы. В окошечках для минут и секунд вообще ничего нельзя было разобрать.

Сообразив, что случилось, Тимофей отчаянно закричал:

– Стой, время, стой… Иди нормально…

Стремительный бег чисел на табло часов остановился, проступили минуты и с обычной скоростью стали сменяться отсчеты секунд. Электронные часы теперь показывали девятнадцать часов сорок одну минуту и тридцать пять секунд.

Тимофей вздохнул с облегчением. Хорошо еще, что успел. Отсчет секунд изменился на сорок, потом на сорок пять. За окно было темно. Тимофей вдруг почувствовал неприятный вкус во рту. Вероятно, одно из яиц оказалось не совсем свежим. Именно этот кусочек он положил в рот перед началом своего опыта и еще не успел прожевать. Тимофей поспешно выплюнул его и с недоумением обнаружил, что вместо недавно поджаренной яичницы на сковороде лежит высохший желто-зеленый блин с отвратительным запахом.

И тогда он понял… Бросил испуганный взгляд на календарь часов. На календаре был четверг. Хорошо, что месяц и год не изменились…

Он еще не успел сообразить, что теперь делать, как послышался очень сильный стук в дверь. Тимофей пошел открывать. На площадке стояли двое из НИИ. Один был Вася – совсем молоденький паренек; ом работал в отделе первый год, поэтому его избрали страхделегатом. Второго Тимофей почти не знал. Звали его Тихон Терентьевич… Он был членом месткома и работал не то пожарником, не то по технике безопасности. Тихону Терентьевичу было за пятьдесят. Его морщинистое, словно сжатое в кулачок личико с маленьким вздернутым носом и длинными торчащими усами напоминало морду кота, перекошенную от нестерпимого любопытства.

– Чего вы так барабаните? – спросил Тимофей, приглашая их в переднюю.

– Никто не открывал, мы четвертый раз заходим, – сказал Вася. – А ты что, заболел?

– Я – нет, то есть да, – поправился Тимофей, сообразив, почему они пришли. – Да вы раздевайтесь, проходите в комнату, – добавил он, помолчав.

– Мы не надолго, проведать только, – объяснил Вася. – Вот тебе яблок принесли. Возьми. – И он сунул в руки оторопевшему Тимофею пакет с яблоками. – Ну, раз ты болеешь, тогда ничего не выйдет… Вы завтра, Тихон Терентьевич, скажите в месткоме…

– А чем больны-то? – поинтересовался Тихон Терентьевич, стараясь заглянуть в комнату.

– Да… с головой что-то, – сказал Тимофей и для большей убедительности постучал себя пальцем по виску.

– Так-так… Голова, значит, болит… Бывает, конечно, многозначительно заметил Тихон Терентьевич и потянул носом, принюхиваясь.

– А что в отделе слышно? – спросил Тимофей.

– Ничего особенного, – пожал плечами Вася. – Проект защитили. На «хорошо»… Ребята до сих пор понять не могут, как ты тогда с чертежом успел. Спорят… Ты как, тушь со старого смыл или новый сделал?

– Новый…

– Просто фантастика! – сказал Вася, глядя с восхищением на Тимофея. – Хотел бы я так научиться…

– Между прочим, – заметил Тихон Терентьевич, продолжая принюхиваться и морщась, – на завтра суд назначили. Переносить его или придете?

– Какой суд? – не понял Тимофей.

– Товарищеский… Из милиции бумага пришла, что они привлекать не будут и предлагают рассмотреть на заседании товарищеского суда.

– Вот как, – оторопел Тимофей. – Значит, товарищеским… А кого?

– Как кого? – искренне удивился Тихон Терентьевич. – Вас, конечно. Кого же еще?

– Меня одного? – уточнил Тимофей.

– Одного.

– Ну ладно… Только я завтра не приду.

Тихон Терентьевич развел руками:

– Перенесем… А вы выздоравливайте скорее!

Не успел Тимофей закрыть дверь, как зазвонил телефон. Это была Зойка.

– Тимофей? Что с тобой? Ты где был?

– Дома.

– А почему не брал трубку?

– Спал, наверно.

– Я раз десять звонила. Что с тобой?

– Заболел.

– Так, может, помочь? Я приду.

– Не надо. Уже лучше.

– Слушай, Тимофей, они на завтра товарищеский суд назначили.

– А я не приду…

– Правильно, только они ведь не отвяжутся. Жорка все воду мутит… Да ты не бойся. Я обязательно выступлю и расскажу, как было. Ему еще и за клевету всыпят.

– А от тебя они отцепились?

– Понимаешь, отцепились… Я еще в прошлую пятницу, когда меня в местком вызвали, все им выложила. Сказала, что могу доказать, что Жорка врет… Председатель месткома испугался и говорит, что дело не во мне, а в драке, то есть в тебе. И если я буду сидеть тихо, то обо мне разговора не будет… Сказал даже, что на Доску почета меня выдвинут… Но я все равно выступлю и скажу.

– Не надо, – устало возразил Тимофей. – Раз они тебя не трогают, я сам как-нибудь выкручусь. Хорошо, что милиция отцепилась…

– Нет, Тим, ты меня не уговаривай, – перебила Зойка и снова начала, как автоматными очередями, про справку, про Жорку, про чистую воду, про правду, которая должна восторжествовать…

Тимофей слушал ее, а сам думал о том, как завтра получить бюллетень.

* * *

Придя на следующий день к участковому врачу, Тимофей в ответ на обычный вопрос – на что жалуетесь – выпалил:

– Я проспал четверо суток подряд.

Врач, полная пожилая женщина, подняла на него удивленные глаза:

– Ну и что?

– Разве это нормально?

– Не совсем, конечно, но если вы перед тем сильно устали… И, кроме того, вы же не все время спали. Вы просыпались, ели и так далее.

– Ни разу.

– Так ни разу и не поднимали голову от подушки?

– Ни разу с утра в воскресенье до вечера в четверг. И я не на кровати, я у стола сидя спал…

– Вы рассказываете мне странные вещи, – медленно произнесла врач и испытующе посмотрела в глаза Тимофею. – Ну, давайте я вас послушаю.

Тимофей разделся, и она очень внимательно выслушала его, велела лечь на диван, пощупала живот, посчитала пульс и даже измерила кровяное давление.

– Одевайтесь, – сказала она строго. – Я не вижу никаких отклонений. Вы совершенно здоровы, молодой человек. Легкие как кузнечные мехи, а сердце – дай бог каждому.

– А если я опять засну? – спросил Тимофей, одеваясь.

– Вот тогда и приходите.

– А если я… умру во сне?

Врач сурово глянула на Тимофея:

– Вы что же, с понедельника на работе не были?

– Не был.

– И воображаете, что таким способом можете получить бюллетень.

– Я правду говорю, – обиделся Тимофей.

– Единственно, что могу сделать, – сказала врач, быстро записывая что-то в карточке Тимофея, – это послать вас к невропатологу. Но бюллетеня я вам не дам. Хотите направление к невропатологу?

Не получив ответа, она взглянула на Тимофея. Он сидел неподвижно, скрестив руки на груди. Глаза его были закрыты.

– А ну-ка перестаньте дурачиться, молодой человек, – недовольно сказала врач. – Здесь не цирк!

Он никак не реагировал, и она испугалась. Присмотревшись внимательно, она увидела, что он не дышит. Тогда она с криком выбежала из кабинета.

Сквозь опущенные веки Тимофей различал быстрое чередование света и темноты. Вероятно, он находился в какой-то очень светлой комнате, и мигание означало смены дня и ночи. С самого начала он стал считать их и на сотой вспышке подумал:

– Пора… Время, иди нормально!

Сразу после этого он почувствовал свое тело, почувствовал, что лежит на чем-то мягком, и открыл глаза.

Он был один в небольшой комнате с высоким белым потолком. Белые стены, белая постель, на которой он. лежал под простыней совершенно голый, белая ширма; за ней стол, уставленный блестящими приборами. Белая занавеска на окне, а за окном темнеющее вечернее небо и густая зеленая листва на деревьях.

«Сколько же времени прошло?» – подумал Тимофей. Его электронных часов поблизости не было видно. Он медленно поднялся, закутался в простыню и сделал несколько шагов. Все было нормально, только немного кружилась голова. Он заглянул за ширму. Там рядом со столом стоял белый табурет, и Тимофей присел на него. На столе лежал график со множеством ломаных и кривых линий. Все они обрывались на дате 20 мая.

«Однако, – мелькнуло в голове Тимофея, – почти полгода, если, конечно, это тот самый год… Кажется, я просчитался…»

Бесшумно отворилась белая дверь. В дверном проеме возникла женская фигура в белом халате. Увидев, что постель пуста, а Тимофей сидит у стола, фигура взмахнула руками, что-то негромко крикнула, и тотчас возле Тимофея очутились несколько человек в белых халатах. Они осторожно подняли его и понесли на кровать.

– Ни к чему, – пробовал убеждать их Тимофей. – Я – сам и вообще лучше посижу…

– Молчите, молчите, – очень тихо, но строго сказал кто-то. – Вам нельзя разговаривать. И закройте глаза. Вы должны привыкнуть к свету.

«А я и не отвыкал, – хотел возразить Тимофей, но раздумал. – Пусть делают что хотят. Надо еще выяснить обстановку. Может, не тот год?..»

Его осторожно положили на кровать. Подсоединили к нему какие-то провода. Множество проводов. Что-то записывали, тихо переговаривались. А потом он неожиданно для себя уснул.

Проснулся он, по-видимому, только на следующий день, потому что небо в окне теперь было ярко-голубым, а деревья освещены солнцем с другой стороны.

Едва он проснулся, возле него появились врачи в белых халатах. Его опять заставили закрыть глаза, долго ощупывали, прикладывали к телу электроды. Пощелкивали какие-то приборы. Звучали непонятные слова. Потом ему разрешили открыть глаза, и один из врачей восхищенно сказал:

– Необыкновенный, феноменальный случай… Никакой патологии.

Другой не соглашался, и они начали спорить шепотом. Остальные внимательно слушали. Спор неожиданно прекратился, и врачи ушли, дружески покивав Тимофею, а одна из женщин, самая молодая, даже ласково погладила Тимофея по голове. Тотчас же на столике ему прикатили завтрак: полстакана бульона, маленькую чашечку жидкого чая и кучу разноцветных таблеток. Тимофей проглотил все это и почувствовал сильный голод.

– Есть хочу, – сказал он сестре, которая увозила столик.

Она улыбнулась и объяснила, что обед будет в два часа.

Тимофей сел на кровати и почесал голову. Опыт в целом удался, но задержка в больнице не входила в его планы. Можно, конечно, попробовать сбежать… Смущало, правда, отсутствие одежды и неизвестность. Надо срочно выяснить, какой теперь год. Для этого достаточно заполучить обратно его электронные часы… Можно, конечно, и прямо спросить у сестры… Поразмыслив немного, Тимофей от этого намерения отказался. Чересчур прямые вопросы могли вызывать недоумение и подозрительность.

Тимофей недолго оставался один. Вошли две молоденькие сестры и, увидев, что Тимофей сидит, заставили его лечь. Потом они принесли много белых стульев и расставили их рядами напротив его кровати. Тимофей понял, что готовится какое-то собрание. У него мелькнула мысль о товарищеском суде, о котором говорили Тихон Терентьевич и Зойка.

Тимофей почувствовал себя очень неуютно, исчезло даже ощущение голода, а во рту появилась противная горечь… Он уже приготовился увидеть знакомые лица, но в палату стали входить один за другим очень солидные люди в белых халатах и белых шапочках, похожие на профессоров, которых он иногда видел на вечернем факультете. Тимофей хотел приподняться, но сестра, оказавшаяся рядом, придержала его за плечи и принялась поправлять подушку и простыню.

Пришедшие, а их было человек пятнадцать, неторопливо расселись, с интересом поглядывая на Тимофея. Впереди оказались трое: толстый краснолицый старик с седыми бровями и коротко подстриженными седыми усами и двое худощавых, смуглых, горбоносых, неопределенного возраста. У горбоносых были одинаковые дымчатые очки в толстых прямоугольных оправах.

«Заграничные», – с легкой завистью подумал Тимофей. Он приготовился выслушать рассказ о себе, но, к его удивлению, старик заговорил не по-русски, обращаясь главным образом к горбоносым. Те слушали внимательно, вежливо кивали головами. Старик говорил медленно, и Тимофей по отдельным словам догадался, что разговор скорее всего ведется по-английски.

Тимофей впервые в жизни пожалел, что никогда всерьез английским не занимался, а на вечернем только «сдавал знаки», списывая перевод у кого-нибудь из девчонок.

Горбоносые стали что-то спрашивать по очереди. Старик отвечал каждому очень обстоятельно, иногда указывал на Тимофея. Потом обернулся к сидящим сзади и поднял руку. Тотчас в его руке оказался график, который вчера разглядывал Тимофей. Теперь всеобщее внимание переключилось на график. Последовало еще одно очень обстоятельное, но совершенно непонятное для Тимофея объяснение.

Наконец старик умолк и передал график одному из горбоносых. Тот принялся внимательно изучать его и что-то сказал. Старик сделал знак сестре, стоящей у изголовья, и она осторожно сняла с Тимофея простыню. Тимофей засмущался и хотел закрыться, но ему не дали. И он лежал, не зная, куда девать глаза, а все разглядывали его так, словно никогда не видели ничего более интересного. Затем его осторожно перевернули на живот, и Тимофей засмущался еще больше. К счастью, все это скоро кончилось, Тимофея снова перевернули на спину и накрыли простыней.

Теперь стал говорить один из горбоносых. Он говорил очень быстро, время от времени многозначительно поднимал вверх указательный палец правой руки. Краснолицый старик слушал горбоносого внимательно, иногда кивал, видимо, соглашался. На этот раз Тимофей не понял ни одного слова и начал сомневаться, по-английски ли говорит горбоносый.

Дальше начался общий разговор. Кое-кто из врачей говорил по-английски, медленно подбирая слова, другие по-русски, и тогда старик вполголоса начинал переводить горбоносым. Наконец-то Тимофей смог кое-что понять… Правда, и теперь понял он немного, потому что врачи пересыпали нормальную речь загадочными медицинскими терминами. И все-таки Тимофей уяснил главное: по мнению большинства присутствующих, у него был особый – редчайший – случай летаргического сна, продолжавшегося три с половиной месяца… Больного, то есть его – Тимофея, пробовали питать искусственно, но необходимость в этом отпала, потому что… Почему, Тимофей не понял, но опять почувствовал зверский голод… Горбоносые оказались коллегами из Индии… Им были известны подобные случаи у йогов, которые… Дальше Тимофей опять не понял… В заключение Тимофей уяснил, что он, со своим редчайшим заболеванием, представляет величайшую ценность для медицинской науки и теперь должен постоянно находиться под наблюдением врачей. Тимофей подумал, что, вероятно, он представлял бы еще большую ценность, если бы они догадались, в чем действительная причина его «сна».

И все-таки Тимофею надо было кое-что уточнить. Когда конференция подошла к концу и присутствующие начали вставать, Тимофей открыл рот и сказал:

– Можно вопрос?..

Но все отрицательно затрясли головами, даже горбоносые, а краснолицый старик погрозил Тимофею пальцем и мягко, но решительно сказал:

– Никаких вопросов, больной. Лежать тихо и набираться сил. Через недельку-две, если все будет хорошо, мы вас переведем в другую палату, тогда и поговорим… А пока отдыхать…

Эти две недели показались Тимофею бесконечными. На улице была весна, светило солнце, иногда проносились стремительные майские грозы, а ему не разрешали подниматься с постели и даже не открывали окна. Векоре Тимофей выяснил, что и дверь его палаты изнутри открыть нельзя. По существу, он находился в заключении. Угнетала и строгая диета. Правда, теперь ему с каждым днем давали все больше еды, но он испытывал постоянное чувство голода. И ему стало казаться, что силы начинают покидать его.

Оставаясь один, он вскакивал с постели, делал гимнастические упражнения, даже пробовал вставать на голову, как рекомендуют правила йоги. Но стойка на голове получалась плохо, кроме того, Тимофей боялся, что его упражнения заметит сестра. Это грозило постоянным дежурством в палате, что только ухудшило бы его и без того трудное положение.

Седой краснолицый старик приходил к Тимофею ежедневно. Тимофей уже знал, что его зовут Юлий Афанасьевич, что он доктор медицинских наук, профессор, и очень знаменит. Юлий Афанасьевич всегда являлся в окружении молодых врачей, но с Тимофеем почти не разговаривал, а на его вопросы, когда Тимофею разрешили говорить, чаще отвечал каламбурами. И Тимофей вскоре понял, что для знаменитого профессора он не живой человек, а всего лишь очень интересный объект исследования, в котором самое главное – работа сердца, кровообращение, пульс, дыхание, стул, а вовсе не те мысли, которые волновали Тимофея.

В один из визитов Юлий Афанасьевич привел с собой высокого сутулого молодого человека с прыщавым лицом и испуганными глазами.

– Ну, вот вам тема кандидатской диссертации, Игорь, сказал Юлий Афанасьевич, указывая на Тимофея и радостно потирая руки. – Познакомьтесь с его историей болезни и начинайте.

– Здравствуйте, больной, – немного заикаясь, сказал прыщавый Игорь, – теперь я буду вас вести.

«Тебя только мне не хватало», – подумал Тимофей, но промолчал.

Прыщавый стал приходить по нескольку раз в день.

Подробно и нудно выспрашивал Тимофея о его жизни, начиная с самого раннего детства. Тимофею он сразу ужасно надоел, и, чтобы отвязаться, Тимофей рассказывал ему всякие небылицы, вроде того, что в детстве страдал галлюцинациями – ему мерещились египетские пирамиды, жрецы, фрески, что он пять раз перенес скарлатину и никогда в жизни не брал в рот спиртного…

Прыщавый удивлялся, но все аккуратно записывал в большую толстую тетрадь.

Наконец Юлий Афанасьевич разрешил Тимофею встать. К тому времени от длительного лежания и строгой диеты Тимофей уже основательно ослаб. Сестра принесла ему пижаму и туфли, помогла одеться и бережно поддерживала во время первой прогулки. А он вынужден был опираться на нее, потому что кружилась голова и ноги были совсем как ватные.

Через несколько дней Тимофея перевели в другую палату, где, кроме него, лежал еще один больной-веселый толстяк лет семидесяти с чистым породистым лицом, пышными седыми волосами под актера и молодыми умными глазами.

– Привет соседу, – сказал толстяк, приподнимаясь, и представился, – Воротыло Ефим Францевич – профессор физики.

Тимофей назвал себя, но кем работал, не сказал, постеснялся.

– А вы наша местная знаменитость, – продолжал Воротыло, вас уже все в больнице знают. Шутка ли проспать столько! Я, между прочим, тут тоже давно, – добавил он. – После инфаркта… Вылеживаюсь.

Профессор оказался на редкость интересным соседом. Тимофей с удовольствием слушал его рассказы об истории физики, о последних достижениях физиков-ядерщиков, о загадках, которые возникают после новых открытий, о кризисе современной физики. Самыми долгими и захватывающими бывали ночные беседы, когда им никто не мешал. Обычно после того, как дежурная сестра гасила в палате свет и, пожелав им спокойной ночи, удалялась, Ефим Францевич приподнимался, ставил подушку на попа, прислонялся к ней спиной и, взглянув на Тимофея из-под насупленных седых бровей, негромко спрашивал:

– Ну, о чем сегодня разговор? О Максвелле, Эйнштейне, Боре?..

И начиналось… Ученые, которых Тимофей до сих пор знал лишь по именам, в рассказах Ефима Францевича вдруг превращались в живых понятных людей с их печалями и радостями, недостатками и достоинствами, победами и промахами. И путь каждого из них в науке, значение их открытий становились вдруг осязаемо близкими, яркими, зримыми… Раскрывал их Ефим Францевич тоже по-особенному, словно освещал прожектором в темноте с разных сторон, и от этого каждый становился еще ярче, рельефнее.

Значение Альберта Эйнштейна для последующих поколений, по словам Ефима Францевича, заключалось не столько в существе его открытий, сколько в его личности – рыцаря науки без страха и упрека; его принципиальности, честности, гуманизме и выросшем на их основе огромном непререкаемом авторитете.

Нильс Бор – один из «отцов» квантовой механики и атомной бомбы предстал в его изображении дьявольски умным стариком, который под невозмутимостью пожилого профессора сохранил огонь юности и «души высокие порывы» и который, прекрасно сознавая ответственность ученых перед человечеством, больше всего боялся «проиграть мир» на родной планете… Своих коллег – современных ученых – и себя самого Ефим Францевич судил строго.

– По нынешним временам самое ценное качество ученого умение сомневаться в собственной непогрешимости, – посмеиваясь, говорил он Тимофею. – Потеряв его, ученый запросто превращается в обывателя, в этакого самодовольного носорога, не желающего и не способного воспринимать ничего нового… В лабиринте «безумных» гипотез нашей эпохи, во всей этой «абракадабре» микромира, которую мы уже готовы принять как нечто привычное и очевидное, единственная дорога настоящего ученого – это пионерский путь вперед по грани неведомого… Следуя этим путем, приходится подниматься, опускаться, отступать, балансировать на грани риска, но это единственное направление к вершине, с которой или откроются новые горизонты, или новые скалистые грани, которые опять придется преодолевать. И путь этот бесконечен, юноша. А справа и слева – удобные тропинки вниз. Одна ведет в обывательское болото самолюбования и самовосхваления за те «следы», которые удалось оставить где-то в окрестностях науки, другая – прямехонько в удобное кресло «организатора науки»… Окаянное слово! Как будто человек, который сам неспособен вести исследования, может организовать научную работу других!

– Но сейчас говорят и пишут в газетах, что открытия делают коллективы, – несмело возражал Тимофей. – И даже премии дают коллективам.

– Правильно… Но во главе научного коллектива должен стоять ученый с большой буквы, именно из тех, кто не отступит с грани; настоящий специалист и знаток своего дела. Он должен быть и генератором идей и обладать авторитетом, способным увлечь и зажечь весь коллектив. А тот, кто «сошел с дистанции» и сел в кресло «организатора науки», может только паразитировать на других… Это тормоз, а не организатор.

– А чем занимаетесь вы, Ефим Францевич?

– Я всю жизнь со студенческой скамьи занимался теми переменчивыми таинственными частицами материального мира, которые мы привыкли изображать смешными знаками в виде концентрических окружностей с крошечным ядром посредине. А еще теми удивительными и непостижимыми скачками, которые хитроумная материя зачала в себе, чтобы существовать вечно… Или которые мы, может быть, придумали, чтобы хоть какнибудь ориентироваться в хаосе микромира…

– Вы говорите про строение атомов? – уточнил Тимофей.

– Если угодно… Но я имел в виду, главным образом, атомные ядра. Это моя узкая специальность.

– Я где-то читал, что ядра тоже устроены сложно, – сказал Тимофей, – из разных частиц – нейтронов, протонов, мезонов…

– Увы… Все правильно, юноша. Частиц этих сейчас, к сожалению, набралось слишком много… И открываются все новые и новые…

– А вы открыли что-нибудь?

– К сожалению, пришлось.

– Почему к сожалению?

– Потому что все было бы гораздо проще и удобнее для нынешней науки, если бы элементарных частиц оказалось поменьше. Впрочем, я предвижу кое-какие радикальные реформы в этом балагане… Они просто необходимы… И, должно быть, начнутся скоро… Хотелось бы дожить до этого…