Стихотворения и поэмы
Текст книги "Стихотворения и поэмы"
Автор книги: Александр Полежаев
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)
Проснись, Капет!
1
В то время небеса отверзлись голубые;
В святой святых огни, как лавы золотые,
Мгновенно разлились в блистаньях неземных.
И праведных мужей божественные сонмы
Узрели юный дух, к предвечному несомый
На крыльях ангелов младых!
То был младенца лик, прекрасный, лучезарный,
Бегущий навсегда земли неблагодарной,
Под сению кудрей, с алмазною слезой.
И с гимном торжества фаланги дев избранных
Украсили венком из роз благоуханных
Чело, объятое тоской!
2
И голоса рекли из облака в то время:
«Блаженствуй, юный дух! От тягостного бремя
Бог крепости и сил
Тебя освободил!
А вы, архангелы, пророки, херувимы,
Склонитесь перед ним: он царь!
Воспойте – без вины злодеями гонимый,
Он заслужил страдальческий алтарь!»
«Но где я царствовал? – спросила тень младая.—
Я узник, я не царь! Давно ли тень ночная
С темницей, мрачной и сырой,
Меня внезапно разлучила?
Скажи же, бог, владыко мой,
Когда я царствовал? Темница мне могила;
Отец мой пал от злобы палачей,
Я – сирота; в кругу людей
Давно, давно меня забыли;
Меня всего священного лишили;
Я мать свою ищу всегда в приятных снах,
Я видел здесь ее, на светлых небесах!»
Архангелы в ответ: «Творец чадолюбивый
Извлек тебя из бездны нечестивой,
Воззвал к себе из страшных мест,
Где царствуют тираны, кровопийцы,
Где нарушают мир гробов цареубийцы
И попирают дивный крест!»
«Итак, – он говорил, – моей суровой жизни
Я кончил длинный путь! Итак, посол обид,
Покоя моего на лоне сей отчизны
Тюремный страж не возмутит!
У бога я просил в печали утешенья,
Ужели он мольбе моей внимал?
Ужели умер я – и цепь порабощенья
С моею смертью разорвал?
О, верьте мне! Я был достоин сожаленья!
День каждый приносил мне лютые мученья!
Когда же, слез моих не в силах затаить,
Я плакал, – то один, без матери любимой,
Которая б могла мой жребий нестерпимый
Одной улыбкою смягчить!
Невинный и младой – весь ужас угнетенья
Я, как злодей, переносил,
И никогда не знал, какие преступленья
Я в колыбели совершил!
И между тем пред казнью этой вечной,
Мне помнится, внимал я в сладкой тишине
И гласам торжества и славы бесконечной,
И доблестный народ эгидою был мне.
И вдруг покрылось всё непостижимой тайной:
Я стал добычею оков,
И на земле, как лист, поблекший и случайный,
Был подавле́н пятой врагов!
И бросили меня с глаголами проклятий
В темницу – далеко от солнечных лучей,
Но вы знакомы мне, о сонмы милых братий,
Вы часто надо мной вились во тьме ночей!
Под кровожадными руками
Моя весна, о бог мой, отцвела,
Но я за них молю тебя с слезами,
Прости им злобные дела!»
И пели ангелы: «С небесного ковчега
Завеса пала пред тобой;
Дух юный, приими крыле белее снега,
Лазурней тверди голубой.
Ты наш! Младенческие слезы
Мы будем вместе собирать,
И солнцев золотых пылающие розы
Дыханьем светлым обновлять!»
3
Умолк чудесный хор! Избра́нные внимали:
Страдалец преклонил невинную главу,
И вдруг среди небес миров мильоны стали,
Услышан глас – и все познали Егову!
«О царь! Я даровал удел тебе суровый!
Носил ты на земле не скипетр, а оковы.
Но их, мой сын, благослови!
Я врезал их в твои младенческие руки,
Но юное чело избавлено от муки
И от короны – не в крови!
Дитя, ты изнемог под бременем страданий —
Меж тем когда цветы прекрасных ожиданий
Росли вокруг твоих пелен.
Но помни: вечный бог, спаситель твой могучий,
Мой сын и царь, как ты, носил венец колючий —
И крест был праведнику трон!»
<1837>
ИЗ ДЕЛАВИНЯ
Мне было восемь лет, когда Наполеон
Однажды пробегал народный Пантеон.
Чтоб видеть мужа битв, увенчанного славой,
От глаз моей родной укрылся я лукаво,
Как молодой птенец от материнских крыл.
Герой уже давно мой ум воспламенил:
Мне чудились его сраженья и победы.
Младенец, заводил я пылкие беседы
О подвигах мечей под заревом огня;
И мать моя в толпе страшилась за меня.
И между тем, когда властитель знаменитый
Явился, окружен блистательною свитой,
И дети робкие шептали матерям:
«Ужели это он, столь грозный королям?» —
Непостижимый страх, невольный и священный,
Внезапно оковал мой дух воспламененный.
Ни шум народных волн, рассыпанных за ним,
Подобно спутникам за солнцем золотым,
Ни шляпа ветхая, светлей короны славной,
Мелькавшая в толпах на голове державной,
Ни сонмы данников, читавших приговор
На иглах золотых его гремучих шпор,
Ни эти старые, седые гренадеры,
Колонны твердые его великой сферы,
Безмолвные с трудом, при кликах торжества,
Как будто пред лицом земного божества,
Ни этот пышный град коленопреклоненный,
Лишь думой о любви к отчизне оживленный,
Ни этот звучный хор – великий гимн побед:
«Спасем и сохраним империю от бед!» —
Ни всё великое, печатью вдохновенья
Вонзенное в сердца, исполненные рвенья
К отчизне и к нему, могло меня сразить,
Наполнить грудь мою каким-то исступленьем,—
О нет, о нет, с другим, живейшим впечатленьем
Торжественного дня я вышел из толпы!
Я помню этот миг: муж славы и судьбы,
Скучая торжеством, как жертвой бесполезной,
Прошел суров и нем, как полубог железный!
И вечером, когда упал уже с отца
Воинственный доспех старинного бойца,—
Играя золотым, блестящим эполетом,
Я робко предложил вопрос ему об этом
Возвышенном челе, объятом тишиной;
Отец не отвечал, поникнув головой.
Но часто наша мысль волною разноцветной
Струится в памяти, и след ее заветный,
В волнении страстей, в бездейственной тиши,
Врезается, как тень, во глубину души.
Однажды вечером, под солнечным закатом,
Когда по небесам, сияющая златом,
Роскошно разлилась вечерняя заря,
Как чистый фимиам небесного царя,
Вдали от суеты столицы раскаленной,
Отец увлек меня на холм уединенный,
И там пленялись мы надзвездной красотой,—
Я снова был объят знакомою мечтой…
И с грустию в душе, как зеркало прозрачной,
Невинно повторил вопрос мой неудачный:
«Скажи, – я говорил, – скажи мне, отчего
Посланник божества, владыка, царь всего,
Герой Наполеон, унылый и печальный,
Мелькал среди толпы, как факел погребальный?»
Тогда, мое чело открытое обняв,
На дальний небосклон с улыбкой показав,
«Мой сын, – ответил он, – не думай, что немая
Холодная земля – как масса гробовая,
Бесплодна и мертва! О, верь! Живет она,
Как воздух и огонь, как бурная волна!
Всё дышит бытием в груди ее могучей
И движется, как вихрь молниеносной тучи,
Когда она висит, сурова и грозна!
Растений и плодов златые семена
И днем и по ночам, как змеи молодые,
Пронзают ей лицо и ребра вековые,
Вокруг ее сосцов вращаются, кипят
И миллионом уст их, жадные, суша́т!
Внутри ее горит неугасимый пламень:
То образует он неоцененный камень,
То влагу обратит в пленительный кристалл,
То, в мраке растопив блистательный металл,
Порою разольет рекою многоцветной
Его над головой неодолимой Этны!..
И, мать великая бесчувственных сынов,
Для них она всегда под бременем трудов.
Под ризою ночей, как гении свободы,
Струятся из нее целительные воды,—
И обнимает всё десницею своей
Она – и плющ, и кедр, и нивы, и людей!
Смотри же: всё на ней прекрасно и спокойно.
Не может ей вредить ни вихрь, ни пламень знойный.
Румяные плоды вокруг ее чела!
Всё тихо, но меж тем, когда пучина зла
В ее груди таится и не плещет,
Быть может, тысяча рабов трепещет,
И нивы злачные без цвета и одежд
Предстанут пред лицо обманутых надежд!..
Так действует душа глубокая поэта,
Когда, холодная и мертвая для света,
Творит она свой мир, как мощный ураган.
Так воин в тишине обдумывает план.
Их грудь напоена зиждительною лавой,
Которая зажжет зарницей величавой
В определенный час пространный небосклон.
Но час еще далек! Таков Наполеон,
Одевший рамена державной багряницей,
Влекущий за своей победной колесницей
Народы и царей на поприще войны,—
Безмолвны перед ним великие страны!
И что же? Удручен таинственною думой,
Ты видел, он прошел безмолвный и угрюмый,—
Быть может, о мой сын, давно его чело
Грядущие судьбы из мрака извлекло!
Быть может, мыслию пророческой томимый,
Полсвета подарил он Франции любимой
И зрит уже Берлин, и Вену, и Милан,
И Лондон, и Мадрид, и древний Ватикан,
Несущие к нему торжественные дани.
Закон и меч в его непобедимой длани!
Колеблется земля под тронами царей,
И между ними вдруг глава богатырей,
Закованный в броню, как призрак Оссиана,
Вселенной предстает с державой Карломана,
И между тем, когда в уме его растет
Великих подвигов грядущий перио́д,
Несметные толпы бойцов неустрашимых
Рождаются, идут в рядах неодолимых.
Конскрипт, охотник – всё подъемлется, шумит,
Призывный барабан пред ставками гремит,
Железом, бронзою все площади покрыты,
На верфи исполин колеблется маститый,
Ядро покоится в убийственном жерле,
И флоты на морях, и войско на земле!
Его стихия – гром, военная тревога,
И, может быть, в душе земного полубога,
В таинственной душе, сокрытой от людей,
Создался новый мир из солнечных лучей».
В другие времена, увенчанного славой,
Как Цезаря, в стенах столицы величавой
Увидел я опять избранного судьбой!..
Пророчество отца уж не было мечтой:
Как прежде, перед ним курились фимиамы,
Но думы грозные и замысел упрямый
Виднелись на его возвышенном челе,
Как черные пары на зе́ркальном стекле;
За ним текли его когорты, легионы,
Сто золотых орлов, развитые знамена,
Огромные уста орудий боевых
Тянулись посреди широких мостовых,
Сурово преклонясь на тяжкие лафеты,
Но скоро дивный блеск таинственной кометы
Исчез и потонул в блистательной пыли.
Наполеон прошел… И между тем вдали
При имени его, стократно повторенном
И пушками в толпах народа разнесенном,
Гремел, не умолкал язык колоколов,
Сливаясь с тысячью приветных голосов,
И громко славила великая столица
В то время своего великого любимца!..
16–17 июня 1837
Кантата
Троянки пленные на бреге Симонса
Страдальческой толпой
Воспоминали дни беспечности святой,
Которые для них так быстро пронеслися.
С слезами на очах,
С челом, увядшим от печали,
Они на Илион разрушенный взирали,
И грусть их излилась в унылых голосах.
Хор
Отечество рабов, погибшая держава,
Исчез твой блеск, померкла слава!
Троянка
Царей соседственных надежда и оплот,
Как часто Илион был верной их защитой!
Бесчисленный народ,
Как волны, наполнял сей город знаменитый;
Полет губительный веков
Коснуться не дерзал его огромных башен;
Возникший из земли велением богов,
Верхами храмов и дворцов
Касался он, как полубог бесстрашен,
Обители твоих божественных творцов.
Другая
И пятьдесят сынов – честь Трои —
Сидели на пиру у доброго отца,
И старец изливал веселие в сердца
И верил в счастие земное,
Не видя счастию конца!
Другая
Надежда царственного дома,
О Гектор, ты приемлешь щит;
Железом грудь твоя блестит;
Перо с тяжелого шелома
Чело высокое сенит.
Перед Гекубой устрашенной
На играх меч твой засверкал,
И лавр победный увенчал
Твою главу, непобежденный.
Прими, Гекуба, сей венок,
Надежды радостной залог,
Из рук любимого героя…
Увы, преступный сын и брат
Вновь обнажат его булат…
Но игры грозные тогда увидит Троя!
Юная дева
Так Поликсена молодым
Своим подругам говорила:
«Для нас весна под небом голубым
Благоухание разлила;
Для нас и игры и цветы…»
Увы, она не говорила:
«На этих берегах, где в блеске красоты
Цвету я жизнью безмятежной,
Оплачут жребий мой жестокий, неизбежный!»
Своим подругам никогда
Она не говорила:
«Я кровью орошу прекрасные места,
Где с вами игры я делила,
Среди несорванных цветов
Мне гроб безвременный готов!»
Хор
Отечество рабов, погибшая держава,
Исчез твой блеск, померкла слава!
Троянка
Что за корабль на белых парусах
Скользит по влаге моря сонной?
Его как будто на крылах
Амур лелеет благосклонный.
Другая
Он в наши стены мчит раздор,
Убийство, гибель и позор!
О бог морей, Нептун, отмсти прелюбодею!
Властительный Зевес,
Сошли твой ярый гром и молнию с небес
Навстречу хищнику злодею!
Троянка
Но нет, труба звучит,
Железо засверкало,
Трещат скалы́, упал разрушенный гранит;
Кровь льется, туча стрел и копий засвистала…
Там колесница, там боец
Встречают в тесноте свой жалостный конец,
И смерть запировала!
Ужасный вид:
Гроза в боях,
Ахилл летит —
И всё во прах!
Пред ним боязнь,
За ним вослед
Позор, и казнь,
И море бед…
Внезапный страх
У всех в очах:
На поле брани
С мечом во длани
Стоит один
Против Зевеса
И Ахиллеса
Приамов сын!
Другая
Несчастные троянки,
Омойте чистою водой
Его священные останки.
Пал Гектор, пал герой!..
Где амбра, аромат, мастики и куренья?
Пусть вкруг его костра гремит ваш жалкий стон,
Сливаясь с песнию живою сожаленья!..
Трояне, воины, уж нет его!.. Вот он!..
Кропите жаркими слезами
Прах сына славы и побед!..
Хор
Венчайте, девы, гроб великого цветами…
Приам идет за сыном вслед…
Троянка
Ты спишь, о Илион, и с радостью жестокой
Ликует Пирр в твоих стенах;
Как тигры алчные в глуши далекой,
Повсюду нанося отчаянье и страх,
Свирепствуют сыны торжественной Эллады.
Другая
Разгонит ветр ночную тень,
Аргос осветит ясный день,
Но Трою – мрачный, без отрады!
Троянка
О ночь ужасная, коварный сон!
Зачем вокруг меня мелькают привиденья?
Откуда тусклый блеск, и зверский вопль, и стон?
Как бедственна минута пробужденья!..
Юная троянка
Мой брат Стенеллом умерщвлен.
Другая
Сестра моя в огне Аяксовых объятий.
Другая
К Улиссовым стопам отец мой низложен.
Троянка
О, день позора, день проклятий!..
Дворцы разграблены, святыня сожжена;
Младенцы, сестры, девы, жены
Под меч иль в плен без обороны…
Одна могила всем гражда́нам суждена!..
Другая
Простите вы, поля родныя Трои,
Угасший род царей, погибшие герои,
Святой отчизны красота,
И Ида с пышными холмами,
И солнце светлое с родными небесами,
Простите навсегда!..
Троянка
Лесов и мраков грозный житель,
Тигр алчный к той долине подойдет,
Где некогда травой святыня зарастет,
И осквернит его приход
Богов старинную обитель.
Другая
И пастырь Иды молчалив.
В развалинах священных,
Под тенью лавров и олив,
Троянской кровью обагренных,
Где стонет в сонме убиенных
Приама-мученика тень,—
Придет искать следов разрушенной державы,
Гробницы Гектора, а над могилой славы
Играет между тем блуждающий елень…
Другая
А мы, несчастные останки разрушенья,
В слезах пройдет наш грустный век,
Волной обиды и презренья
Нас море выбросит на чужеземный брег.
Другая
Узрим пиры врагов; с мучительным позором
Мы уготовим им столы;
Укажут жены их с улыбкой и укором
На наши робкие, покорные главы;
И в чашах золотых, в которых наши деды
Пивали некогда за вольность и любовь,
Мы будем подносить для наглой их беседы
Вино, разврат и нашу кровь…
Троянка
Воспойте Илион, отверженный богами,
Воспойте, скажут нам, ничтожные рабы!
Пусть гимны Трои между нами
Гремят велением судьбы!..
О реки Илиона,
Мы пели радостно на ваших берегах,
Когда вокруг отеческого трона
Кипел с веселием в сердцах
Народ, любимый небесами,
В войну и в тишине прославленный землями,
Но гимн троянский, гимн неволи роковой,
Не огласит земли чужой!..
Другая
Ты хочешь слышать песнь рабыни,
Бесчувственный народ? Отдай нам матерей,
Отдай отцов, детей, и братьев, и мужей,
Исторгни Илион из жалостной пустыни,
В которую его умел ты превратить!
Но если власть твоя не в силах возвратить
Величия сожженного Пергама,
Когда не можешь оживить
Сынов и воинов Приама,—
Послушай плач, – а гимн неволи роковой
Не огласит страны чужой!..
ИЗ ЛЕГУВЕ
Хор
Простите ж вы, поля родныя Трои,
Угасший род царей, погибшие герои,
Святой отчизны красота,
И Ида с пышными холмами,
И солнце светлое с родными небесами,
Простите навсегда!..
<1833>
СЦЕНА 1
Комната, обитая черным бархатом.
Плакальщицы: Мессения, Ефрозина и Лукреция и Распорядитель похорон.
Распорядитель
Готовы ли? Пора! Последуйте за мной
С слезами на глазах, с поникшей головой,
Как тени светлые в одеждах погребальных.
Мертвец уже в гробу, среди рабов печальных;
С оливной ветвию стоит унылый сын —
За дело!
Мессения
Но цена, награда, господин?
Распорядитель
Цена вам двадцать драхм.
Мессения
Возможно ль? Исступленье,
Отчаянье и плач за это награжденье?
Распорядитель
Даю вам тридцать, но исполнить договор:
Чтоб было всё – и вопль, и бешенство, и взор,
И поступь грозная вакханки безнадежной;
Раскинуть волосы по груди белоснежной —
И крови…
Мессения
Вот она, священная игла,—
Она не пощадит ни тела, ни чела,
Но кровь – не слезы: нет, слезами мы богаты,
Мы требуем за кровь всегда особой платы.
Распорядитель
Согласен, но зато с удвоенной ценой
Растрогайте народ удвоенной тоской.
Мессения
Поверь, не заслужу холодного упрека;
Я слишком тронута судьбою человека,
Лежащего в гробу. Сто драхм – и мы идем.
Распорядитель
Э, полно! Шестьдесят.
Мессения
Готовы!
СЦЕНА 2
Плакальщицы и Фалерий.
Мессения
Так начнем —
Сперва Лукреция, за нею Ефрозина,
И после – я.
Лукреция
(поет)
Увы, несчастная кончина!
Он пал, муж брани и мечей…
Греми, греми, мой стон, теките из очей
Потоки слез красноречивых!
Когда ваш гром из облаков,
О сонмы праведных богов,
Устанет поражать главы непобедимых,
Главы, достойные венков,
Мужей, землей боготворимых
Без алтарей, – полубогов?
Мессения
(тихо Ефрозине)
Я думаю, для вас Евфимий не скупился
Сегодня поутру?
Ефрозина
О нет! Он расплатился
За вина и плоды. Одно его гнетет:
Торговка с этих пор уж в долг не продает…
(Заметив, что Лукреция кончила.)
Увы! Безвременные дани
С земли уносят небеса,
И смерти гибельные длани
Зияют там, где юность и краса
Под сенью славы и надежды
Цветут для будущих времен!
О, для чего сомкнулись вежды
Того, который был бессмертью обречен?
Лукреция
(Мессении)
Но где же ты была?
Мессения
Вчера?.. Ах, как счастливо
Я вечер провела! Сначала прихотливо
Мне Фидий по реке катанье предложил —
Мы плавали; потом… он, право, очень мил!..
………………………………………………………………………
………………………………………………………………………
1830-е годы
Печальна и бледна, с высокого балкона
В полночной тишине внимала Дездемона
Напеву дальнему беспечного гребца,
И взор ее искал гондолы невиди́мой,
С которой тихий звук гармонии любимой
К ней долетал, как звук пернатого певца.
И, грустная, она блуждающее око
Вперяла на ладью, мелькавшую далёко
В пространстве голубом, над сонною волной,
Лишь изредка во мгле звездою озаренной,
Как будто мрак души, внезапно освещенный
Надежды и любви отрадною мечтой.
Всё скрылось, но она была еще вниманье…
Неистовой любви безумное страданье
Приходит ей на мысль – на арфе золотой
Поет она судьбу Изоры несчастливой.
И ей ли не понять тоски красноречивой,
Когда она поет удел свой роковой?
Потом, напечатлев с улыбкою прощальной
Лобзанье на челе наперсницы печальной,
«Прости!» – сказала ей с слезою на очах
И после, предана неизъяснимой муке,
Воздела к небесам младенческие руки
И пала пред лицом всевышнего во прах…
И, полная надежд и тайных ожиданий,
Отрады и тоски, молитвы и страданий,
На ложе мрачных дум и девственной мечты
Идет она, склонив задумчивые взоры,—
И долго, долго тень унылая Изоры
Вилася над главой уснувшей красоты.
И как спала она в беспечности небрежной!
Как ласково у ней по груди белоснежной
Рассыпалась волна гебеновых кудрей,
Как пышно и легко покровы золотые
Лелеяли и стан и формы молодые —
Создания любви и пламенных страстей!..
Порой мятежный сон тревожил Дездемону;
Она была в огне, и вздох, подобный стону,
Невольно вылетал из трепетной груди,
И яркая слеза, как юная зарница
В туманных небесах, скатившись по реснице,
Скользила и вилась вокруг ее руки.
Прорезав облаков полночных покрывало,
Казалося, луна с участием взирала
На бледные черты прекрасного лица,
Как бы на памятник безвременной могилы
Или на горлицу, уснувшую уныло
Под сетью роковой жестокого ловца…
О, как она была божественно прекрасна!
Руками белыми обвивши сладострастно
Лилейное чело, как греческий амфор,
Как трогательно всё в ней душу выражало,
Как всё вокруг нее невинностью дышало —
Кто мог бы произнесть ей грозный приговор?..
И вдруг глубокое молчанье
Прервал глухой, протяжный гул,
Как будто крылья размахнул
Орел на бранное призванье,
Иль раздалось издалека
Рыканье тигра роковое,
Который бил, от злобы воя,
Громады знойного песка.
То был Отелло, мрачный, дикой,
Вошедший медленно в покой,—
Бродящий с страшною улыбкой
Вокруг страдалицы младой.
Внезапный шум во мраке ночи
Тогда извлек ее от сна:
Подняв чело, открывши очи,
Невинной роскоши полна,
Еще с печатью сновидений
На отуманенном челе,
Полна тоски и наслаждений,
Как юный ангел на земле,
Она глядит и видит… Боже!
Свирепый, бледный, как злодей,
Бросая мутный взор на ложе,
Стоит Отелло перед ней,
Отелло с сталью обнаженной,
Отелло с молнией в очах,
Отелло с громом на устах:
«Погибель женщине презренной!..»
Бледна как смерть, она встает —
Бежит, но он рукой железной
Предупреждает бесполезный
И поздновременный уход:
Бессильную, полуживую,
Ожесточенный не щадит,
И вспять он жертву молодую
На ложе брачное влачит…
Напрасны слезы и моленья,
Напрасно в власти у врага
Стан, полный неги, наслажденья,
Вился и бился как волна…
Не слышит он ее стенанья:
Он душит мощною рукой
Красу подлунного созданья,
И Дездемона – труп холодный и немой…
Так некогда, дыша прохладой ночи ясной
Под небом голубым Италии прекрасной,
Внимая шуму волн на берегу морском,
На ложе из цветов, под миртовою тенью
Раскинута и вся предавшись наслажденью,
Помпея юная была объята сном.
Под ризой вечера в груди ее высокой
Рождался иногда протяжный и глубокой
Стон девственной мечты и тихо замирал;
И влажный блеск садов ее ветвистых,
Как будто бы венком из волосов душистых,
Прелестное чело ей пышно осенял…
О, как была она в рассеянье приятном
Похожа на звезду под небом благодатным,
Простертым с роскошью над ней!
С какою негой прихотливой
Ей навевал эфир ревнивый
На очи тишину и мирный сон детей!
О, как была она беспечна и покойна
Над влагою морской, раскинутою стройно
Под золотом луны вокруг ее дворцов,
Над этой влагою прозрачно-голубою,
Одетою, как дух, огромной пеленою
Из мрака, туч и облаков.
О, пробудись, несчастное созданье!
Проснись – ужель не слышишь ты
Подземной бури завыванье
Под страшной ризой темноты?
Смотри, смотри – во мраке ночи
Зарделись огненные очи;
Повсюду гул, и гром, и звук…
Беги! То он, неодолимый
Волкан – твой пагубный супруг!..
Вот, озаряя свод надзвездный,
Встает огромный великан
Над истребительною бездной;
Взмахнул, как сильный ураган,
Своими жгучими крылами
И, смертоносными руками
Готовясь землю обхватить,
С кровавым и отверстым зевом,
Пылая яростью и гневом,
Тебя идет он поглотить!..
Увы, несчастная Помпея!
Ты извиваешься в когтях
Убийцы – огненного змея!
Как лютый тигр рассвирепев,
Играет он своею жертвой,
И над бездушной, полумертвой
Возлег, открыв широкий зев…
Его огни как море плещут,
Вокруг колонн, дворцов трепещут
И, разливаясь, грозно мещут
Везде отчаянье и страх;
И пожирает ярый пламень
Кристалл, и золото, и камень,
Сверкая в молнийных лучах…
………………………………………………
Но я не на челе развалин драгоценных,
Но на челе существ, умом одушевленных,
В которых жили мысль, и чувства, и сердца,
Хочу узреть следы свирепого бойца!
На них он отразил с суровостью печальной
Чертами дивными свой ужас гениальный.
Что падший памятник?.. Разрушенный кумир!
Но мертвое чело – идея, целый мир!..
О, дайте ж мне среди грозы и разрушенья
Искать у мертвецов восторга вдохновенья
И кистью слабою, но резвой и живой
Представить страшный вид картины роковой,
Унылой, горестной, великой, безотрадной,
Которой рамой был Везувий кровожадный!..
Взгляните ж – в дымных облаках
Вот мать с младенцем на руках!
Едва, залог любви прекрасной,
Невинный сын увидел день,
Как разлилась над ним ужасно
И навсегда ночная тень.
Еще младенческие звуки
В его устах не раздались,
Ни разу трепетные руки
Вокруг родной не обвились;
Еще сама она впервые
Лобзала очи голубые
Кумира нежности своей
И, превратясь в очарованье,
Его невинное дыханье
Пила с блаженством матерей…
Как вдруг волкан, суровый, дикой,
Завыл над светлою четой —
И мир ее души с любовью и улыбкой,
С слезою на очах и ласкою немой,
Угас, как метеор под ризою ночной!
А он, ручей блестящий и прозрачный,
Едва волну свою разлил,
Едва хотел нестись долиной злачной,
Как первый вопль его уже последним был!
Итак, унылый вид печали безнадежной,
Вид женщины с убитою душой,
Лишенной счастия быть материю нежной,
Невинное дитя, сраженное судьбой
При гибели несчастного народа,
Волкан, обрушенный, как страшная невзгода
На робкую главу, весенний цвет земли,
Которого б крыле зефиры унесли,—
Всё это для меня ужаснее паденья
Высоких пирамид, богатых городов;
Их вызовет опять для будущих веков
Великий гений просвещенья!
Их оживит могучее воззванье,
Но кто ей, матери, кто первое лобзанье
Младенца сына возвратит?
КАРТИНА 1-я
Плиний и Везувий
Плиний
Блистай еще, греми, Везувий ненасытный,
Открой твоих богатств источник любопытный!
Везувий
Довольно для тебя разрушенных дворцов,
Бунтующих стихий и пламенных валов,
Разлитых, как моря, между развалин диких!
Плиний
О нет, во глубину пучин твоих великих
Проникнуть должен мой неустрашимый взор —
Увижу, оценю чудес твоих собор!..
Везувий
Несчастный, удались!
Плиний
Но кто ж тебя опишет?
Везувий
Смотри – мое жерло огнем и пеплом дышит!
Плиний
Я опишу их!
Везувий
Прочь, пока твое чело
Кипучей лавою еще не обожгло.
Плиний
Так в ней я омочу перо мое живое
И в книге разолью, как пламя огневое!
Везувий
Смотри: мильон огней я сыплю на тебя!..
Плиний
Еще!.. Везувий, вновь!.. Зевес, как счастлив я!..
Заметил дым густой из пропасти безмерной,
Поднявшись, разливал над нею запах серный;
Как ель высокая, он в воздухе стоял…
Блеск молний…
Везувий
Так умри на ребрах этих скал!..
Плиний
Еще!.. Везувий, вновь! Диктуй! Я продолжаю!..
Везувий
Надменную главу я снова поражаю!
Плиний
Я ранен! Кровь бежит из ран моих ручьем…
Но пусть! Иду к тебе!.. Я снова над жерлом!
Везувий!.. Я беру окровавленный камень.
(Пишет.)
«Он черен и горяч… его извергнул пламень!»
Везувий
Ты дальше не пойдешь.
Плиний
Быть может.
Везувий
Я сказал:
Ты дальше не пойдешь!..
Плиний
<падая>
Но всё ли я узнал?
_____
…………………………………………………………………………
Когда в последний раз бесчувственные вежды
Сон вечный тихо осенит,
То облачают труп в печальные одежды,
И в гробе роковом ничто не говорит,
Кого скрывает он под черной пеленою;
Лишь руки, на груди лежащие крестом,
Колено, голова, рисуемые стройно
Прозрачно-тонким полотном,
Вещают в тишине, что гость его покойный
Был некогда с душой. Так точно и волкан,
Как будто удручен печалию немою,
Помпею облачил в дымящийся туман
И скрыл ее чело под лавой огневою…
И где величие погибшей красоты?
Всё пепел, уголь, прах – всё истребили боги!
Кой-где, освободив главу от пыльной тоги,
Разбитый храм унылые мечты
Наводит и гласит, как голос эпопеи:
«Здесь прах Помпеи!»
1830-е годы
