Текст книги "За державу обидно"

Автор книги: Александр Лебедь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 32 страниц)

Я вернулся на Калининский проспект. Батальона не было, хотя там потерять его трудно. Пришлось искать в близлежащих улицах и переулках. Нашел его на какой-то стройке метрах в 300 к юго-востоку от Верховного Совета. Батальон был обставлен развернутыми в разные стороны БМД, как в свое время бивак казаков-запорожцев повозками. В центре этого относительно небольшого пространства стояли построенные в линию ротных колонн люди, механики-водители находились при машинах. Вокруг – кучи строительного мусора, какие-то гигантские П-образные конструкции. На лицах офицеров и солдат читалась растерянность и полнейшее непонимание происходящего. Тут же бушевала уже знакомая мне толпа. Солдат стыдили, офицеров увещевали. Чем больше стыдили и увещевали, тем более растерянными становились их лица. Мое появление встретили вздохом облегчения: "Генерал сейчас все объяснит". Но я и сам ни черта не знал! Надо было что-то делать. Я взобрался на бетонный блок. Взоры толпы обратились ко мне. Настороженные, иные откровенно ненавидящие. Я произнес короткую речь. Объяснил, что батальон прибыл для взятия под охрану Верховного Совета РСФСР, обстановка пока была неясная, задача уточняется, но армия есть детище народа и стрелять в народ не собирается. Попросил успокоиться и не накалять обстановку без нужды. На вопросы отвечать отказался. Нечего мне было на них отвечать. Несмотря на все попытки, я так и не смог уяснить, что же, собственно, происходило. До сих пор не могу забыть унизительности того положения.

Я велел механикам обслуживать технику и приказал оборудовать места ночлега, натянуть палатки, вырыть туалет и выставить парных часовых. Избавившись от мучительного и непонятного ожидания, услышав знакомые команды, люди взбодрились и энергично принялись за дело. При виде столь мирной картины толпа приутихла, напряжение начало спадать, и я уже мог обратиться с просьбой: "Если кто-то вхож в здание Верховного Совета, вызовите ко мне представителя президента или кого угодно, способного прояснить обстановку". В толпе нашелся человек, служивший когда-то в ВДВ. Квартира его была рядом, и мы пошли к нему звонить. Я доложил обстановку командующему и получил указание продолжать подготовку к ночлегу и действовать по обстоятельствам. В общем, неплохо: хоть какая-то определенность.

Вернувшись к батальону, я нашел делегацию из пяти человек. Были там В. М. Портнов, А. В. Коржаков и В. И. Рыков. Остальных я не запомнил. Портной сказал, что меня ожидает Борис Николаевич Ельцин. Я прихватил с собой подполковника Бастанова, и мы пошли. Все подступы к зданию уже были перекрыты. Многочисленные баррикады ощетинились арматурой, трубами, досками. Народу еще поприбавилось. На глаз было тысяч 70 – 90. Нас провели между баррикадами по каким-то им одним известным тропам (пришлось идти друг за другом по одному). Мы добрались до 24-го подъезда, поднялись на 4-й этаж и проследовали в кабинет государственного советника Ю. В. Скокова. Встретил нас сам Юрий Владимирович. Началось взаимное прощупывание. Для начала я попросил рассказать, что же все-таки происходит. И тут впервые услышал о ГКЧП! И еще о том, что то ли тяжело болен, то ли арестован Горбачев и принято решение президентом РСФСР и Верховным Советом оказать жесткое сопротивление антиконституционному перевороту. Узнав состав ГКЧП, я был поражен. Какой захват власти могли осуществить эти люди?! Они и так были воплощением власти: вице-президент, премьер-министр, министры обороны, безопасности, внутренних дел! Но я промолчал.

После объяснения Юрий Владимирович предложил мне чаю, а сам отлучился. Вернувшись, сказал, что меня ждет президент. Мы прошли по коридорам, куда-то поднялись, куда-то спустились и оказались в приемной. В кабинет нас провели без промедления. Президент был в рубашке, на спинке стула висел белый "дипломатический" бронежилет. Он поздоровался с нами за руку и предложил присесть. Кроме нас, в кабинет вошли Скоков, Портнов и Коржаков. Ельцин спросил:

– С какой задачей вы прибыли?

– Силами парашютно-десантного батальона организоватьохрану и оборону здания Верховного Совета.

– По чьему приказу?

– Командующего ВДВ генерал-лейтенанта Грачева.

– От кого охранять и оборонять?

Поскольку мне самому этот вопрос был неясен, я объяснил уклончиво:

– От кого охраняет пост часовой? От любого лица или группы лиц, посягнувшего или посягнувших на целостность поста и личность часового.

Президент таким ответом удовлетворился. Выразил озабоченность судьбой Горбачева. Потом начал меня расспрашивать, как относятся к перевороту Вооруженные Силы. Я ответил, что – никак, поскольку просто о нем не знают. Ельцин ничего не сказал, хотя его это заметно удивило и даже покоробило. Но в конце концов он заявил, что верит мне и Грачеву, не видит оснований препятствовать передислокации батальона и велел пропустить его под стены здания. Я объяснил, что провести батальон практически невозможно. Я уже имел сомнительное удовольствие пререкаться с возбужденной, настроенной на волну самопожертвования толпой. Истерия достигла наивысшей точки, хватит и малейшей искры, чтобы грохнул взрыв невиданной силы. Любой негодяй может дать из машины экономную автоматную очередь со стороны толпы по батальону или со стороны батальона по толпе. И тогда – все! Обвальная ситуация. Уже ничего никому не объяснишь и не докажешь. Горы трупов, я такое уже видел. Есть только один выход: собрать руководителей защитников баррикад, представить им меня и вместе проложить маршрут следования, проделывая для этого проходы в баррикадах. Батальон надо провести под стены как можно скорее. Боевые машины, стоящие в непосредственной близости от здания, не могут нанести ему ущерба, и, таким образом, вероятность провокации будет сведена к нулю. Я даже и мысли не допускал, что солдаты и офицеры могут открыть огонь по толпе сознательно. Во-первых, чтобы нажать спусковой крючок, солдату нужно увидеть врага, проникнуться ненавистью к нему, твердо знать, во имя чего он лишает жизни людей и рискует собственной. Врага среди тех, кто был на баррикадах, я не видел, не видели и они. Там были простые люди, в большинстве далеко не шикарно одетые. Во-вторых, солдата в бой бросает сила приказа, а его тоже не было. В-третьих, и это главное, армия была, есть и будет частью народа. Сегодня солдат служит, завтра уволился. Сегодня он в батальоне, завтра – в толпе. Это не наемники, которым наплевать в кого стрелять, лишь бы платили.

Борис Николаевич с моими доводами согласился и распорядился собрать руководителей. А мы вернулись в кабинет Скокова. Юрий Владимирович сам позвонил Грачеву, сказал, что я нахожусь у него, встречался с президентом, и объяснил, какое принято решение. Не знаю, что Грачев ему ответил, но, видимо, что-то утвердительное.

Через час доложили, что люди собраны и ждут. Мы прошли в небольшой конференц-зал, где за длинным столом сидело человек сорок. Все – с повязками на лбах и рукавах. Видимо, это были отличительные знаки командиров. Я сел на стоящий у стены стул. Через несколько минут вошел президент. Поздоровался, поблагодарил всех за мужество и объявил, что на сторону восставшего народа переходит парашютно-десантный батальон под командованием генерала Лебедя. Представил меня, рассказал, что надо делать, и предложил немедленно приступить к работе. Я потребовал себе парочку авторитетных руководителей, чтобы они объяснялись с толпой по ходу следования колонны. Остальные пусть расходятся по своим участкам и руководят людьми на местах. Я же тем временем пойду к батальону и отдам распоряжения на построение его в колонну. Борис Николаевич согласился. Потом немного подумал и сказал Коржакову: "Как это так, в такой обстановке генерал ходил по площади один? Вы распорядитесь..." Александр Васильевич распорядился, и ко мне приставили двух телохранителей. Хлопцы по 180 -182 см ростом, круто накачанные, даже под пиджаками заметно. Один – русский, другой – то ли китаец, то ли кореец. Русский страховал меня со спины, а "китаец" – с фасада и страшно мне надоел, так как вился буквально в 15 – 20 сантиметрах от моего носа.

Еще минут сорок объясняли суть дела людям на баррикадах, а батальон тем временем сворачивал палатки и строился в колонну.

Весть о переходе батальона на сторону восставших была встречена с огромным энтузиазмом. Эйфория достигла наивысших пределов: вопли, размахивание флагами, гиканье и мат – все слилось в какую-то неповторимую какофонию. Вот в такой обстановке батальон с приданной ему разведротой начал движение. Замысел был прост, как две копейки: каждая из четырех рот прикрывает одну из сторон здания. Нам предстояло подняться с набережной, пересечь Калининский проспект, оставив справа бывший СЭВ, по широкой дуге пройти к правому дальнему углу Верховного Совета, подняться на эстакаду и рассредоточиться вокруг здания. Такой маршрут был обусловлен расстановкой баррикад. Я шел впереди головной машины, вокруг бушевала восторженная толпа. Этот чрезмерный энтузиазм только мешал делу. То все разом кидались разворачивать трубу большого диаметра, чтобы освободить проход в баррикаде, а в результате провернули ее на месте и кого-то придавили, то никак не могли разобраться с двенадцатиметровыми прутьями, то, сдернув одну мешающую доску, обвалили все остальные. Но, хотя и со скоростью один метр в минуту, батальон все-таки двигался.

Направляющая рота уже замкнула дугу и поднялась на эстакаду, проследовала вдоль фасада к дальней стороне здания и приступила к организации обороны. Со второй произошел серьезный инцидент. Виновником его стал народный депутат СССР и РСФСР полковник Цалко. Мы были шапочно знакомы по XXVIII съезду КПСС. Он узнал меня и кинулся приветствовать. "Китаец", в обязанности которого входило пресекать любые резкие движения, отреагировал мгновенно: схватил маленького Цалко за шиворот и штаны, отшвырнул его в сторону. Цалко подхватился, полез в гущу толпы и стал кричать: "Провокация! Провокация!" Мне и в голову не пришло, что крики относятся ко мне. И вообще, я сдуру не придал этому эпизоду большого значения. А, как выяснилось, зря! Не прошло и трех минут, как движение полностью застопорилось. На каждую машину буквально легло человек по 150 – 200. Я пробился к носовой части одной из БМД. Из люка торчало испуганно-удивленное лицо механика-водителя; он тоже ничего не понимал. Я попытался что-то объяснить, разобраться, реакция странная: все как-то виновато жмутся. Оттолкнешь – не сопротивляются, но и от машины не отходят. Я взбежал на эстакаду и взглянул на картину в целом. Батальон стоял, вытянувшись по широкой дуге. На каждой машине лежали люди. Поняв, что здесь мне ничего не добиться, пошел в здание Верховного Совета.

В кабинете Скокова собралось человек десять. Были здесь уже знакомые мне Коржаков, Портнов, Рыков. Кроме них – генерал-полковник Кобец, Бурбулис и еще какие-то люди. Я порекомендовал всем взглянуть в окно и объяснить мне, что происходит. Взглянули. С высоты четвертого этажа картина особенно впечатляла, но объяснить никто ничего не мог. Стали разбираться сначала. И тут я вспомнил эпизод с Цалко и крики "Провокация!" Несомненно, ключ к разгадке был где-то здесь. Вызвали Цалко. Тот подтвердил, что действительно кричал он.

Я спросил у Коржакова:

– Александр Васильевич, "китайца" вы ко мне приставили?

– Я.

Поворачиваюсь к Цалко:

– Кто вас отшвырнул?

– "Китаец".

Я подвел итог:

– Коржаковский "китаец" отшвырнул народного депутата Цалко. При чем здесь я и подчиненные мне люди?

Вопрос чисто риторический, ясно, что ни при чем. Но движение остановлено, люди лежат на машинах, все задумались, молчат.

Я предложил:

– Надо восстановить движение колонны. Кто пойдет со мной на площадь и объяснит, что произошло недоразумение?

Опять глубокая задумчивость. Обращаюсь к К. И. Кобецу:

– Товарищ генерал-полковник, вы здесь старший по званию, примите решение!

– Что ты такой горячий? Подожди! Дай подумать.

Еще немного подумав, Константин Иванович вдруг оживился:

– Да у нас же Литвинов есть. Он – народный депутат, десантник, подполковник. Ко мне Литвинова.

Вызвали Литвинова. Кобец приказал ему вместе со мной разобраться в недоразумении и тут же ушел.

Литвинова я хорошо знал. Когда я командовал Костромским полком, он был у меня командиром роты. Я назначил его на должность начальника разведки полка, представил к званию майора. Сейчас он полковник, каким образом он им так быстро стал – не мне судить. Видимо, в депутатском корпусе свои, неведомые мне законы. Я сказал, что одного Литвинова недостаточно. К тому же он малоизвестен как народный депутат, а нужно такого, которого бы знали все. Опять воцарилась глубокая задумчивость. Я предложил: "Раз Цалко заварил всю эту кашу, пусть он со мной и идет!" Все сразу согласились и вновь послали за Цалко. Он пришел, но без депутатского значка на лацкане. Я сказал, что без значка не тот эффект. Цалко отправился за значком, а тем временем появился Руцкой. Он с порога заявил, что технику под стены заводить не надо. Вопрос этот решен окончательно и уже согласован с президентом. "Поставьте часть машин на набережной, а часть – вон там!" – он сделал неопределенный жест в сторону окна.

– Или поставлю машины, как сам согласовал с президентом, или верну их в исходное положение, – возразил я.

Александр Владимирович напомнил мне, что он – вице-президент, а я ему что я заместитель командующего ВДВ. Мы повздорили. Кончилось тем, что Руцкой, а вместе с ним и Скоков ушли разбираться к президенту. Тем временем команда моя собралась, ждали только решения. Минут через сорок вернулся Скоков и объявил, что президент утвердил решение вице-президента. Я сказал, что перепроверять не стану, и вместе с командой отправился двигать машины по вновь рожденному плану.

Наверное, со стороны все это выглядело достаточно смешно. Подходит к ближайшей машине Цалко, приподнимает лацкан пиджака с депутатским значком и кричит: "Товарищи, я народный депутат Цалко. Произошло недоразумение. Прошу освободить машины. Предоставьте возможность генералу Лебедю и подполковнику Литвинову расставить их в соответствии с планом!" Роста Цалко маленького, голос для такой площади слабый, толпа никак не реагирует. Наконец мы с Литвиновым решили пойти другим путем. Пробились к носовой части двух ближайших машин и начали командовать механикам: "Заводи! Первая, с бортовых!" Механики-водители выполнили команды безукоризненно. Облепленные людьми машины начали медленно разворачиваться на месте – толпа если и подалась от БМД, то сантиметров на 5 -10, не более. Развернув машины на заданное им направление, поманили их на себя. БМД очень медленно тронулись вперед, толпа сопровождала их.

Начинало вечереть. Выведя первую машину на заданный рубеж, я объявил, что сегодня, по крайней мере, она уже с места не тронется, и предложил любителям оригинального отдыха лежать на броне до утра. Сарказм возымел действие, люди отступили, механик заглушил двигатель. Еще две БМД дались таким же трудом, дальше пошло проще. Убедившись в отсутствии агрессивных устремлений, люди сами освободили машины.

Расставив по местам все БМД, я организовал боевое дежурство. Тем временем к Верховному Совету пробился комдив полковник Колмаков и доложил, что один из батальонов пытался взять под охрану здание Моссовета, но ввиду назревшей конфликтной ситуации отошел к стадиону "Динамо". Другой батальон находится у телерадиокомпании "Останкино". Обстановка там неясная. Никаких распоряжений нет. Лично мне командующий приказал: "Убедиться, что охрана и оборона здания Верховного Совета организована удовлетворительно, выдвинуться к стадиону "Динамо" и в Останкино, проверить, все ли в порядке там, а затем ехать в Тушино". Убедившись, что дежурство налажено, люди накормлены и отдыхают, мы с комдивом поехали выполнять дальнейшую задачу. Хотя я не знаю, можно ли считать нормальной обстановку, когда не только солдаты и офицеры, но и генералы находятся в полном неведении относительно их положения и роли. Тяжеловесная аббревиатура ГКЧП никому ничего не говорила. Забегая вперед, скажу, что все три дня к дивизии не подошел никто из представителей Министерства обороны или депутатского корпуса. Не сделали даже попытки объяснить людям, что же происходит. Не знали своей задачи ни я, ни комдив. Что по ходу сами "в клювик" собрали – вот и все.

Выполнив все указания командующего и сообщив об этом в штаб ВДВ по городскому телефону-автомату, мы с комдивом уехали в Тушино.

Время пролетало так быстро, что только прибыв на место, я взглянул на часы. Было уже 5.30 20 августа. Мы с Колмаковым попробовали проанализировать ситуацию, но, обменявшись мнениями, поняли, что это – безнадежное дело. Вспомнили старинную морскую заповедь: "Обстановка неясная – ложись спать!" и решили часочек вздремнуть. Но не тут-то было. В 5.50 раздался звонок. На проводе был командующий. Начал он круто:

– Ты что натворил? Куда завел батальон?

– Как куда? К зданию Верховного Совета РСФСР по вашему приказу.

– Ты меня неправильно понял.

Тут я слегка осатанел:

– Товарищ командующий, у меня контора пишет. Все распоряжения, указания, приказы фиксируются тремя операторами в журнале учета боевых действий.

Опыт многочисленных разбирательств с прокурорами и следователями уже давно научил меня фиксировать все документально. Командующий немного сбавил тон:

– Ну, ну, не горячись! В общем, ты сморозил глупость! Шеф недоволен.

– Какой шеф?

– Ну какой, какой! Министр. Запомни: ты сморозил глупость. Езжай, и как завел батальон, так и выводи его.

Я положил трубку и задумался. Как всякому нормальному человеку с характером и самолюбием, мне вовсе не нравится чувствовать себя марионеткой. Кто-то что-то где-то решил, не дав себе труда довести до меня это решение, хотя бы в части касающейся, а я уже сутки носился, ругался, препирался, конфликтовал, выполняя приказы, смысл и конечный итог которых был мне неведом.

Но приказ есть приказ. В 8 часов утра я уже снова был у Верховного Совета. Зашел в кабинет Скокова, сообщил, что получил приказ вывести батальон. Юрий Владимирович принял новость довольно спокойно. Выразил сожаление, что батальон так мало побыл, сказал, что его будет не хватать, но, тем не менее, препятствовать отводу подразделения он не станет. Солдаты и офицеры уже совсем освоились среди защитников Верховного Совета. К ним относились спокойно и дружелюбно. Охотно помогли проделать нужные проходы в баррикадах. Солдаты позавтракали. Батальон построился в колонну и около 11 часов двинулся в сторону Ленинградского проспекта. В люки БМД и открытые окна кабин летели конфеты, пряники, червонцы. Я опять ничего не понимал. Завести батальон под стены было очень трудно. Мне казалось, что вывести его оттуда будет еще труднее, и я внутренне готовился к чему угодно, только не к такому спокойному отходу.

Пропустив все машины через проход в последней баррикаде, я уже собрался отправиться сам, но тут обнаружилось, что исчез мой уазик. Я ускоренным шагом обошел два квартала, пока наконец отыскал его. Именно ускоренным шагом, а не бегом, ибо вид бегущего генерала в мирное время вызывает недоумение, а в военное – панику, уазик стоял, прижатый пожарной машиной к одной из баррикад. Здесь меня нашел офицер связи с приказом к 13.45 прибыть в Генеральный штаб и явиться к заместителю министра обороны генерал-полковнику Ачалову. Время у меня еще было, я догнал батальон и остановил его с тем, чтобы уточнить командиру задачу. Тут, откуда ни возьмись, на меня налетела толпа журналистов и засыпала вопросами: "Куда и зачем водили батальон?", "Зачем выводят?", "Кто вы такой?", и т.д. Народ был настырный, напористый и цепкий. Обстановка складывалась достаточно нервная, к юмору не располагающая, тем не менее меня начал душить смех. Куда водил, зачем вывожу – да черт его знает! Но им-то я так ответить не мог. А тут неожиданно мне вспомнился анекдот про русский характер. Взбунтовались в деревне мужики, повалили с косами и вилами к барской усадьбе, загомонили... Вышел на крыльцо барин. В халате и шлепанцах, на голове – феска, в зубах трубка, под мышками – по ружью. Выдержал многозначительную паузу и, когда наступила мертвая тишина, спросил: "Ну, что?" Толпа понурила головы и начала расходиться. Через несколько минут никого не осталось. Вечером в кабаке сидел мужик, перед ним стояла пустая бутылка, в стакане остатки водки, краюха хлеба. Мужик поднял стакан, посмотрел на него осоловелым взглядом и вдруг взъярился: "Чаво, чаво? Да ничаво!" И выпил. Сам не знаю, почему пришла мне в голову эта странная ассоциация.

Я уточнил комбату задачу, отмахнулся от журналистов и поехал в Генеральный штаб. Пропустили меня туда беспрепятственно, видимо, ждали. Я поднялся на пятый этаж и прошел в приемную Ачалова. Там я встретил командующего ВДВ генерал-лейтенанта Грачева. Он отозвал меня в смежную комнату для какого-то разговора. Но обменяться мы успели буквально несколькими фразами. Командующий спросил:

– Ты готов?

– Готов.

Я действительно всегда готов, знать бы только еще, к чему?

– Ну держись!

Тут в комнату влетел подполковник и возвестил:

– Генерал-майора Лебедя вызывает министр обороны!

Мы с ним проследовали по длинным коридорам в кабинет министра. Порученец доложил. Я вошел и представился. Министр неотрывно смотрел на меня несколько секунд, потом сказал:

– А мне доложили, что ты застрелился!

– Не вижу оснований, товарищ министр.

Министр взорвался. Он весьма выразительно охарактеризовал умственные способности и наличие информации у тех, кто ему докладывал, и разрешил мне идти.

Я вернулся в приемную Ачалова. Грачева там уже не было. Порученец передал мне приказ "Ждать!" Я использовал это время для того, чтобы разобраться, откуда у министра такая, мягко говоря, странная информация. Выяснилось, что средства массовой информации усиленно распространяли слух о том, что 19-го я переметнулся, а 20-го начали распространять такой же ничем не подтвержденный слух, будто я застрелился. Забегая вперед, скажу, что 21-го раскрутили уже новую версию, будто меня захватили заложником защитники Белого дома. И никого особо не смущал тот факт, что не далее как вчера я покончил с собой.

Ждать пришлось минут пятнадцать. Наконец пригласили в кабинет. За длинным столом сидело человек 20 – 25. Генерал-полковник Владислав Алексеевич Ачалов расхаживал по кабинету. Он пригласил меня пройти во главу стола и сесть на его место. Слева от меня первым сидел генерал армии Валентин Иванович Варенников, справа, в конце стола, – весь взъерошенный Грачев, генерал-полковник Б. В. Громов, командир "Альфы" генерал-майор В. Ф. Карпухин и еще какие-то люди в форме и штатском. Не знаю, о чем шла речь до этого, но с моим появлением Грачев вскочил и, указывая в мою сторону, сказал: "Вот генерал Лебедь, он длительное время находился у стен здания Верховного Совета, пусть он доложит".

Я стал докладывать, что у здания Верховного Совета находится до 100 тысяч человек. Подступы к зданию укреплены многочисленными баррикадами. В самом здании – хорошо вооруженная охрана. Любые силовые действия приведут к грандиозному кровопролитию. Последнее я доложил чисто интуитивно, предполагая на основании собственного опыта, о чем могла идти речь. Дальше мне докладывать не дали. Меня оборвал Валентий Иванович. Презрительно блеснув на меня очками, он резко заявил: "Генерал, вы обязаны быть оптимистом. А вы приносите сюда пессимизм и неуверенность". К генералу армии В. И. Варенникову я всегда относился с уважением. Это человек, прошедший всю войну, Герой Советского Союза, участник Парада Победы, награжденный девятью боевыми орденами. Но в ту минуту блеск его очков меня покоробил. В свое время меня учили неглупые люди, и они считали непреложной истиной, что обстановку надо докладывать не так, как кому-то хочется или нравится, а такой, какая она есть на самом деле. Только в этом случае можно принять правильное решение. Иногда – единственно правильное.

Походив еще немножко, Ачалов объявил, что все ясно, обсуждать больше нечего, и закрыл совещание. Люди стали расходиться. Грачев подозвал меня и приказал держать его в курсе дела. Ачалов приказал остаться мне, командиру "Альфы" В. Ф. Карпухину и заместителю командующего Московским военным округом генерал-лейтенанту А. А. Головневу. В это время вошел министр обороны в сопровождении маршала Ахромеева. Спросил: "Как дела?" Ачалов доложил, что всем все ясно, все убыли по местам. Министр что-то еще спросил вполголоса и вышел. Ачалов повернулся к нам троим и предложил провести рекогносцировку подступов к зданию Верховного Совета. Именно предложил, а не приказал. Это было странно и совсем не похоже на Ачалова. Когда Владислав Алексеевич возглавлял ВДВ, я командовал у него "придворной" Тульской дивизией и знал его как жесткого, властного, уверенного в себе человека. Его распоряжения всегда были четки, определенны и лаконичны. В нем чувствовалась хорошая штабная жилка. И вдруг – какое-то расплывчатое предложение самим разработать план рекогносцировки, потом вернуться и доложить.

Мы спустились вниз, сели в машину Карпухина и поехали. Странная это была рекогносцировка. Водитель – в гражданской одежде, я – в камуфляже, Карпухин – тоже, но без погон, Головнев – вообще в повседневной форме. Я не понимал, с кем, против кого и зачем буду, возможно, воевать, и поэтому злился. Головнев молчал. Карпухин всю дорогу плевался, что ему постоянно мешают работать, и он впервые в жизни опоздал везде, где только можно.

Собственно, то, что мы делали, и рекогносцировкой-то назвать было нельзя. Просто покатались вокруг здания Верховного Совета, без конца натыкаясь на ямы, баррикады и бетонные блоки. Потом выехали на противоположный берег Москвы-реки. Вышли, покурили, полюбовались еще раз зданием Верховного Совета, ощетинившимся бревнами и арматурой, переглянулись, сели в машину и поехали докладывать. Все было ясно и одновременно ничего не ясно. С чисто военной точки зрения взять это здание не составляло особого труда. Позднее мне пришлось говорить об этом на заседании одной из парламентских комиссий. Меня тогда спросили:

– Взяли бы вы, товарищ генерал, Белый дом?

Я твердо ответил:

– Взял бы.

На меня посмотрели снисходительно:

– Это как же? У нас защитники, у нас баррикады...

– Посмотрите какие здесь стены. – Ну что, красивые стены.

– Да, красивые, только полированные. И потолки тоже красивые, пластиковые. Полы паркетные. Ковры, мягкая мебель...

Возмутились:

– Говорите по существу.

– Я по существу и говорю. С двух направлений в здание вгоняется 2 – 3 десятка ПТУРов без особого ущерба для окружающей его толпы. Когда вся эта прелесть начнет гореть, хуже того, дымить, и в этом дыму сольются лаки, краски, полироль, шерсть, синтетика, подтяни автоматчиков и жди, когда обитатели здания начнут выпрыгивать из окон. Кому повезет, будет прыгать со второго этажа, а кому не повезет – с 14-го...

Тогда, подумав, согласились.

Итак, с этим вопросом все было ясно. Зато неясно другое: на кой черт это надо? Я видел людей под стенами Верховного Совета, разговаривал с ними, ругался, но это дело житейское, главное – это были простые, нормальные люди.

Мы вернулись в Генштаб, доложили Ачалову. Карпухин сказал, что ему все понятно, и откланялся. Головнев тоже попросил разрешения идти. Меня Ачалов задержал:

– Ты можешь набросать план блокирования здания Верховного Совета?

Обычно я не слишком подвержен эмоциям, но тут просто глаза вытаращил:

– Вот те на! Уже вторые сутки война идет вовсю, а только план понадобился. Как учили, в общем...

Я спросил:

– Какими силами?

Ачалов было вскинулся, но потом сообразил, что без указания сил и средств спланировать действительно ничего невозможно: есть дивизия – одно планирование, пять дивизий – другое планирование. Владислав Алексеевич сообщил, что в операции примут участие дивизия имени Дзержинского, Тульская воздушно-десантная дивизия, бригада "Теплый стан", группа "Альфа". План я набросал за пять минут. Прямо на листе крупномасштабной карты тупым простым карандашом. Фасад и правую сторону здания отвел для блокирования дзержинцам, левую и тыльную сторону – тулякам. За дзержинцами поставил "Альфу", а бригаду спецназа "Теплый стан" и часть Тульской дивизии вывел в резерв.

Владислав Алексеевич, великолепный Владислав Алексеевич, всегда требовавший точности, четкости и культуры при работе с картой, на сей раз лишь рассеянно скользнул взглядом по моим каракулям и сразу же одобрил: "Нормально. Я сейчас позвоню Громову. Поезжай, согласуй этот план с ним".

Пока он звонил, я сложил и сунул в карман карту, и через несколько минут мы с заместителем командующего генералом Чиндаровым уже мчались на машине Ачалова в Министерство внутренних дел. Мысленно я не уставал удивляться. На своем веку мне много чего пришлось спланировать, но такой уникальный план, да еще в такие рекордно короткие сроки составлять не доводилось.

В кабинете у Громова находился начальник штаба внутренних войск генерал-лейтенант Дубиняк. Громов рассматривал план не более двух минут и тоже признал его нормальным. Тут я уже и удивляться перестал. Самому мне не приходилось служить с Громовым, но все знавшие его генералы и офицеры в один голос отзывались о нем как о грамотном, скрупулезном и предельно скрытном человеке. Все его операции в Афганистане планировались очень тщательно и строго ограниченным числом лиц. Если задачу можно было поставить за 15 секунд до ее выполнения, генерал Громов так ее и ставил: не за 20, не за 18, а именно за 15 секунд. И вот такой человек теперь признает нормальным наскоро состряпанный тупым карандашом план и приказывает Дубиняку согласовать с нами действия. Дубиняк тоже едва взглянул на карту и сказал: "Все ясно, к установленному времени мы будем на месте". Тут мы с Чиндаровым, не сговариваясь, запустили пробные шары: "А как же таблица позывных должностных лиц, сигналы управления, сигналы взаимодействия?"

Ответ Дубиняка был весьма странным:

– Под рукой нет. Ну ничего! Вы оставьте нам свой городской телефон, мы вам сообщим.

Переглянувшись, мы решили из вежливости оставить его в покое и попросили разрешения идти. Все действительно было ясно. Это как раз та информация, которую надо передавать по городскому телефону в такой обстановке!

На обратном пути мы притормозили возле двух стоящих в колонне танков. По каждой машине ползало десятка два мальчишек. На броне, свесив ноги, сидели экипажи. По некоторым признакам можно было определить, что солдаты пьяны. Около танков кучковалась небольшая толпа – человек 30 – 35, большинство составляли крепкие молодые парни. Для чего они толкались возле танков и на какой случай, можно было только догадываться.