Текст книги "За державу обидно"

Автор книги: Александр Лебедь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 32 страниц)

Прочитав про диваны, я долго хохотал. Насмеявшись, коротко объяснил суть происходящего и рекомендовал все эти под копирку написанные заявления отправить в ближайшую урну. Ребята-следователи сказали, что они в принципе мне верят, но работа у них такая – доказывать ослу, что он осел.

– Ну, смотрите, дадите палец – откусят руку, – сказал я.

С тем и расстались. Это было утром, а к обеду ко мне на командный пункт позвонил генерал-майор – старший группы следователей: – Вы командир дивизии полковник Лебедь?

– Да, это я.

– По имеющимся у меня данным, два полка отведены из города и сосредоточены на аэродроме. Это так?

– Так!

– Я хотел бы побеседовать с офицерами и прапорщиками полков. Во сколько вы их можете собрать?

– Проблемы нет. Во сколько договоримся – во столько соберу. В 16 -17 устроит?

– Да, пожалуйста, в 17 часов.

К 17 часам офицеры и прапорщики двух полков, а заодно и управление дивизии и спецчастей сидели в летнем клубе. Клуб не имел крыши, зато по периметру был огорожен двух с половиной метровым забором. Не дуло. Я встретил прокурора на входе. Представился, как младший по званию. Поздоровался он со мной весьма сухо и неулыбчиво. И сразу же последовал к импровизированной трибуне. Несколько сотен пар глаз смотрели на генерала с настороженным интересом.

Такое начало мне сразу не понравилось, но я уселся за столик, на котором стоял телефон, и приготовился слушать прокурорские речи.

Генерал обвел тяжелым взглядом аудиторию, выдержал паузу, погасившую проглядывающие кое-где улыбки, и резко и безлико начал: "Вы в своих рядах скрываете уголовных преступников. Или сейчас здесь будет принято решение о их Добровольной выдаче, или мы вынуждены будем забрать их силой!"

О каких преступниках шла речь, аудитория не поняла.

Как выяснилось несколько позже, имелись в виду прапорщики – командиры хозяйственных взводов – любители пива и кофе. Но силой... В клубе на несколько секунд повисла мертвая тишина, которая неожиданно разразилась хохотом хохотом издевательским, недобрым. Хохотом вызова. На скамейках сидели калиброванные, отборные, готовые драться с кем угодно и где угодно офицеры и прапорщики воздушно-десантных войск. Поверни генерал разговор иначе, и реакция была бы другой. Но силой у нас кого-то забрать?.. Какая же это должна быть сила, которая бы переборола нашу?

Откуда этот наглец и почему такой хамский тон? Силой! – ха-ха-ха! У нас! – ха-ха-ха!.. Забери!.. – ха-ха-ха!

Стержень общения с самого начала был сломан. Прокурор-генерал на трибуне бледнел, краснел, аудитория безумствовала, разражаясь все новыми и новыми приступами безумного хохота. Мне было не смешно. На меня накатил приступ холодного бешенства. Я снял трубку. Вызвал командира оставшегося в городе полка:

– Савилов, кто у тебя охраняет следственную группу?

– Взвод, 17 человек, три БМД.

– Охрану немедленно снять, исполнение доложить!

Времени это много не заняло, благо, командный пункт Костромского полка располагался недалеко от гостиницы. Через 7 минут командир полка доложил:

– Взвод снят, убыл в расположение роты!

Я обратился к прокурору, который все это время простоял на трибуне, неуклюже пытаясь ухватить за хвост ускользнувшую нить разговора:

– Товарищ генерал, разговора не получилось, теперь уже и не получится. Честь имею кланяться. Товарищи офицеры!..

Обычно после такой команды при любом скоплении народа – от ста человек и более – происходит некоторая, едва уловимая заминка: кто-то встает чуть быстрее, кто-то – чуть медленнее, у кого-то на коленях – полевая сумка, у кого-то – папка. Требуется две-три секунды, чтобы команда была полностью выполнена. Здесь же несколько сотен человек выполнили команду одним щелчком. Ап – и тяжелая, давящая стена замерла! Ни звука. Только глаза. Глаза – это зеркало души, они не выражали ничего хорошего, самое мягкое, что в них было – это глубокая неприязнь. И в этой мертвой тишине прокурор, сопровождаемый мною, проследовал к выходу.

Но испытания на этом не кончились. За стеной, на фоне хохота, шума, казалось, было тихо. И действительно, там тихо стояли, не куря и не разговаривая против обыкновения, сотни четыре солдат и сержантов. Это было время, когда интеллектуальный уровень рядового и сержантского состава в армии вообще, а в воздушно-десантных войсках ввиду специфики отбора в частности был очень высок. Солдаты, сержанты в массе своей – это вчерашняя студенческая братия, умная, всесторонне развитая, все как один гордящаяся службой в ВДВ, бывавшая не раз в горячих делах, испытавшая на своей шкуре все прелести нашего перестроечного времени, десятки раз оказавшись вместе со своими командирами в нештатных, нестандартных, не описанных никакими уставами ситуациях, видевшая всю искусственность создаваемых ситуаций, оскорбленная до глубины души, как они считали, возложенными на нее жандармскими функциями. Они обожали и ценили своих командиров. Общественное сознание офицерской и солдатской среды слилось воедино. Это был единый организм. Такого не было даже в Афганистане. Никогда до ... и никогда после я не видел такого душевного единения. Дай Бог, чтоб мы когда-то дожили, возрождая российскую армию, до такой психологической атмосферы; такой воинский организм победить нельзя. Мы ступили за порог, масса колыхнулась, мгновенно замкнула огромный полукруг. Холодно и зло поблескивая глазами, засыпала прокурора умными, с издевкой вопросами. Вопросов было много, но, как ни странно, в базар это не превратилось. Как уж оно получилось, не знаю, но следовал один вопрос, едва он заканчивался – другой, третий... пятый. Прокурор что-то пытался объяснять, потом махнул рукой и сломался. Понять его было нетрудно. За спиной – "дружественно" настроенные офицеры, перед глазами – "не менее дружественно" настроенные солдаты.

Поняв критичность ситуации, я громко объявил: "Ввиду сильных магнитных бурь и непрекращающихся взрывов протуберанцев на солнце ответы на вопросы переносятся на более позднее время. Время будет сообщено дополнительно. Освободите проход". Пока народ соображал, какая взаимосвязь между магнитными бурями, протуберанцами и ответами на вопросы и вообще что такое городит командир дивизии, проход освободили.

Мы прошли к машине, генерал кивком, не подавая руки, попрощался и уехал. От клуба донесся дружный хохот, по-видимому, сообразили насчет протуберанцев...

Через час начались звонки.

– Товарищ полковник, Александр Иванович, верните охрану. Без соли съедят ведь, вырежут... Шеф вообще мужик хороший, только его чего-то занесло, перенервничал, видать.

А я ответствовал:

– В течение суток жду звонка с принесением извинений. Сутки и одна минута – и вопрос охраны может быть решен только личной явкой вашего шефа.

Часа через четыре позвонил генерал. Ребята-следователи, видать, его порядком изгрызли, потому что тон у него был совершенно другой.

– Александр Иванович, вы знаете, я до сих пор не могу понять, что же у нас произошло. Черт знает что такое! Наверно, действительно, в ваших словах о магнитных бурях есть доля истины. Я приношу свои извинения вашим офицерам. Тут, знаете ли, издергали всего. Попробуйте меня понять. Я вам гарантирую, что мы разберемся во всем спокойно, беспристрастно и ... я вас попрошу, верните охрану, работать надо!

Расстались мы почти друзьями. Минут через двадцать взвод вернулся к прерванному исполнению служебных обязанностей. Действительно, разобрались спокойно. Любители пива и кофе (поскольку факт имел место, но похищенное было тут же возвращено) были представлены к увольнению и уволены за дискредитацию.

Дня через три я побывал у следователей. Количество заявлений с заголовком "Перечень преступлений..." исчислялось тысячами. Причиненный ущерб – десятками миллионов рублей. Разобраться во всем этом было решительно невозможно. Обросшие щетиной, нервные, худые, исписавшие тысячи страниц протоколов с самыми противоречивыми показаниями следователи; доведенный до белого каления их предводитель.

Как уж там они выходили из положения, не знаю – скорее всего никак. Для очистки совести группа следователей в количестве 5-7 человек в сопровождении офицеров управления командующего ВДВ облазила все машины во всех парках (надо думать, искали награбленное), но прямо об этом не говорили, легенда была: изучение технического состояния в предвидении марша. Ничего не нашли и, сопровождаемые презрительным молчанием, ретировались.

Конец января 1990 года характеризовался переносом напряженности из центра в провинцию. Информация сыпалась множественная и неутешительная. Волнения в Нефтечале, в Астаре, свергнута советская власть на юге Азербайджана, в Джалилабаде. Захвачено то, разгромлено это, разогнаны советы – там, разогнана милиция, сожжен горисполком... В общем, жизнь била ключом и все по голове.

Все описывать – утомительно, длинно, да и смысла нет. Целесообразно остановиться на некоторых наиболее показательных моментах. Если память не изменяет, 25 января последовал звонок командующего ВДВ генерал-полковника В. А. Ачалова:

– В Джалилабаде свергнута советская власть. Тебе придается дислоцированный на аэродроме Кала вертолетный полк. Думай, что делать с Джалилабадом. Решение доложить!

Что тут думать, как говорят, трясти надо! Вызвал командира вертолетного полка. Полковник оказался приятный во всех отношениях, в Афганистане побывал дважды, на колодке – орден Боевого Красного Знамени и две Красные Звезды, шрам через щеку. В общем-то, что надо. Спланировали операцию быстро и без затруднений. Я доложил решение, оно было утверждено. С рассветом 26 января с аэродрома Кала снялись и взяли курс на Джалилабад 5 вертолетов МИ-8. На борту каждого находилось 15 человек: каски, бронежилеты, три ротных пулемета, три гранатомета АГС-17, автоматы с подствольниками. Экипаж каждого вертолета с первого взгляда вызывал глубочайшее уважение. Трогать такую организацию без самой крайней нужды не хотелось. Задача каждой группы перехватить в определенном месте одну из пяти входящих в город дорог. Всех впускать – никого не выпускать. С интервалом в 15 минут с аэродрома снялись еще 16 вертолетов разных модификаций. На Джалилабад ушел усиленный парашютно-десантный батальон, который возглавлял ввиду чрезвычайных обстоятельств командир Тульского полка полковник В. И. Орлов. Все прошло как по маслу. В строго установленное время дороги были перехвачены, десант высадился без потерь, взял под охрану все объекты жизнеобеспечения города. Орлов доложил следующую, небезынтересную ситуацию. Все оказалось проще и банальней, чем докладывалось и представлялось. Воспользовавшись буквально висящей в воздухе атмосферой неуверенности, неопределенности, страха, десяток энергичных и предприимчивых мужичков с уголовным прошлым (при молчаливом непротивлении господ обывателей) разгромили горисполком, сожгли горком, разогнали школу милиции. Возмутительно то, что школа милиции насчитывала до 150 человек и была вооружена автоматами. Но доблестные стражи порядка ( как действующие, так и будущие) не оказали ни малейшего сопротивления. В панике бежали из города, дружно побросав автоматы в какую-то запруду глубиной 17 метров.

Уголовнички во всеуслышанье объявили, что советская власть низвергнута, к власти пришел народный фронт в их лице, в течение суток выкачали у руководителей предприятий и частных лиц более 350 тысяч рублей на "нужды народного фронта" и, держа ушки на макушке, с появлением первых вертолетов успешно ударились в бега. Дома и стены помогают.

Орлов доложил, что собравшиеся на главной площади города многочисленные граждане тепло и сердечно приветствовали батальон, сразу же избрав его, полковника Орлова, председателем горисполкома. Немножко подумав, все партийные и беспартийные дружно проголосовали за избрание его секретарем горкома и, по некотором размышлении, назначили начальником милиции города. Никто не освобождал Вадима Ивановича от обязанностей командира полка, и вообще он туда летел воевать, а тут такой почет, уважение, радушие и гостеприимство, такое высокое доверие. Вадим Иванович, несмотря на могучую фигуру и крутой характер, несколько растерялся. И доклад по обстановке завершил простым человеческим вопросом: "Что делать-то?" Дело прошлое: когда я слушал его доклад по радио – давился от смеха, хотя прекрасно понимал, что Орлову не смешно. На классический вопрос "Что делать?" я дал почти классический ответ: "Оправдывать доверие!"

– Это как? Если я и горком, и горисполком, и милиция водном лице...

– А очень просто. Заставь, чтобы школы, больницы, пекарни работали. Все, что разрушено, разграблено и сожжено – восстанавливать и ремонтировать. Город скрести, мести. Потом разберемся, какой ты горком и милиция. Для меня ты сначала командир полка.

Вадим Иванович оживился – я своим ответом предельно упростил ситуацию. К вечеру того же дня я получил от него доклад, что все работает, метется, скребется и восстанавливается.

Народ этим делом занялся с великой охотой. Всякую помощь и содействие оказывают руководители предприятий, введен комендантский час, уточнены объекты охраны, организовано патрулирование.

Утром на следующий день он доложил, что за ночь происшествий не случилось, восстановительно-подметательные работы продолжаются, но из Баку прибыл Некто, представившийся первым секретарем горкома.

– Вадим Иванович, не жмись, отдай одну должность,– сказал я. – Еще пару дней пройдет, и председатель с начальником милиции отыщутся. Ты снова будешь просто командиром полка.

К вечеру Вадим Иванович доложил, что все нормально, но вновь обретенный секретарь горкома за целый день ни разу не вышел из здания, ни с кем не встречается, никуда носа не кажет!

– Разберись с ним, Вадим Иванович, на кой черт он такой нужен!

Через час доклад:

– Разобрался. Он за должность 50 тысяч заплатил, прибыл потому, что денег жалко. Он здесь раньше в этом городе на какой-то мутной должности подвизался и знает, что если он сейчас в качестве секретаря горкома к людям выйдет – убьют.

– Тогда гони его в шею!

– Это как?

– Цивилизованно! Вывези его на машине за город километра за три в сторону Баку, высади и объясни, что если будет по этой дороге топать ножками, то придет туда, откуда явился. Тормозок на дорожку дать не забудь.

– Есть!

Пока Орлов восстанавливал советскую власть в Джалилабаде, не сидели на месте и другие части и подразделения. При захвате штаба народного фронта в Нефтечале все развивалось вначале плавно и без потерь. Разведгруппа из Рязани, лежа на дне кузова ГАЗ-66 с откинутым бортом, выходила на объект местный штаб народного фронта. Когда до объекта оставалось метров 100, с балкона дома на противоположной стороне ударил пулемет.

Группа прикрытия снесла балкон вместе с пулеметчиком.

Рязанцы потом еще долго крутили головами, рассматривая продырявленные во многих местах тент и кабину, удивляясь, как никого из них не зацепило. Но без потерь все равно не обошлось.

Уже при штурме самого здания словил две пули в живот и через сутки скончался командир взвода лейтенант Александр Аксенов. Был это здоровенный жизнерадостный парень с сердцем льва, рожденный быть победителем, совершенно необоснованно, фатально веривший, как, впрочем, и все лейтенанты, в то, что смерть может найти кого угодно, но не его. "Да – ранят, да и убивают, но это других, а это я. Как это так, меня – этого не может быть. Я молод, силен, могуч, прекрасно профессионально подготовлен, мне 23 года, немногие сравнятся со мной, мне жить и жить. Как это – убить меня? Шутить изволите!" Эта психология присуща молодости, ею поражены практически 100 процентов солдат и молодых офицеров. Зачастую героизм очень плотно соседствует с очевидной глупостью, как это ни печально писать. И там, где здравый смысл, элементарная тактика подсказывают: надо перебежать, переползти, проникнутый такой психологией солдат или офицер закатывает рукава, приклеивает к нижней губе окурок, берет оружие наперевес и идет вперед, не спеша, с чувством собственного достоинства. Всем своим видом демонстрируя величайшее презрение ко всему и вся: к собственной жизни, к возможной смерти, к противнику.

Здесь какая-то неизведанная, заповедная часть, какой-то не изученный наукой уголок в человеческом мозгу, который побуждает его при определенных обстоятельствах действовать странно, если не сказать больше. Часто такие демонстрации кончаются печально. Те, кому удается выбраться из подобной переделки живыми и невредимыми, потом, при разборе "полетов" сознают теоретически, что были не правы. Но это только теоретически, ибо в глазах, где-то в самой их глубине, светится непоколебимое торжество. Если | перевести этот торжественный свет на русский язык, смысл его будет примерно таким: "Я знал, что меня убить невозможно, и теперь знаю это еще более твердо. Поэтому, товарищи начальники, вы, конечно, говорите. Правильно вы говорите и много, но вам за это деньги платят. Я, конечно, с вами соглашусь, порядка для... чтоб не нарваться на очередной каскад слов. Прибор я дожил на ваши указивки. Я жив, и буду жить, и поступать буду по-своему".

С одной стороны, с такой психологией надо бороться, ибо если ее поощрять – это приведет к совершенно неоправданным человеческим потерям, а с другой стороны, с этой психологией нельзя бороться очень жестко, ибо если человек, поднимаясь в атаку, твердо знает, что будет в этой атаке убит, он на нее не подымется! Каждый, покидая окоп, надеется, что уцелеет, что будет жить. Ну в крайнем случае ранят. С одной стороны, ничего не боятся только дураки и сумасшедшие. С другой – фаталисты, а таких в армии большинство, она на них держится. И мне странно читать в уставе команду: "В атаку, вперед!" Смею утверждать, что в такой уставной редакции она звучит только при проведении учебных атак. Ни разу и жизни не слышал сам, специально интересовался этим вопросом у ветеранов, и они подтвердили: да, в настоящую атаку этой сухой фразой людей не поднять. Мат является основой управления общевойсковым боем.

Лично встречал вертолет, эвакуировавший лейтенанта. На носилках лежал человек, которому можно было дать лет пятьдесят. Он был в сознании, даже пытался что-то говорить спекшимися губами, не было слышно что из-за шума двигателей. В глазах что-то такое, что подсказывало: "Не жилец!" Не знаю, как это получается, не знаю, как это называется, но я умею определять вот этих, которые не жильцы. И не только раненых, но и совершенно еще здоровых. Научился этому в Афганистане. По глазам. Сначала сам себе не верил. Два раза проверил. К глубочайшему моему сожалению, оказался прав – больше не экспериментирую. Надо сначала погасить этот чертов потусторонний огонек, потом отправлять человека в бой.

Через сутки погиб еще один офицер – старший лейтенант Александр Коноплев. Погиб из-за того, что ему было ведомо, что такое честь и благородство. А произошло это так: работа тогда была нервная. Развединформация поступала обильная, зачастую противоречивая, и ее надо было тщательно анализировать, очищая зерна от плевел. И вот в процессе этой кропотливой работы вырисовывается подтверждаемый тремя источниками факт: из населенного пункта N по такому-то ущелью должно проследовать бандформирование численностью до 50 человек. Задачу по нейтрализации этого бандформирования поставили разведроте Тульского полка, возглавлял которую старший лейтенант Коноплев.

Поскольку происхождение бандформирования толковалось по-разному и могло представлять большой интерес, операцию возглавил начальник разведки дивизии подполковник О. П. Трусковский. Разведрота на трех вертолетах которые взлетали по одному в разных концах аэродрома и с разными промежутками времени, была переброшена в район предполагаемых действий, высадилась в десяти километрах от ущелья. За ночь совершила весьма сложный марш по горной местности и к утру организовала образцовую засаду вдоль тропинки, ведущей вверх по ущелью на участке 200 метров.

Что крайне редко бывает, почти точно в оговоренное время в засаду втянулась хорошо вооруженная группа численностью 51 человек. В группе было два пулемета, два охотничьих ружья с нарезными стволами, с десяток карабинов СКС, остальное – автоматы различных модификаций, пистолеты, гранаты. Было раннее утро. Люди двигались по тропинке в колонне по одному. Надо полагать, не все до конца проснулись, возможно, кто-то и вообще не спал. Была, по-видимому, полнейшая уверенность в безопасности, так как разведки и охранения не наблюдалось.

Когда голова колонны оказалась метрах в двадцати, старший лейтенант Коноплев встал из-за камня во весь рост и обратился к идущим со следующей речью: "Господа бандиты, вы окружены, во избежание кровопролития вам предлагается сложить оружие и сдаться!" Мог крикнуть то же самое из-за камня. Наверняка был бы жив. Но он встал. Встал, потому что был Солдатом с большой буквы. Встал для того, чтобы продемонстрировать миролюбие, встал потому, что не хотел никого убивать и не верил, что кто-то хочет убить его. Что хотел сказать еще старший лейтенант Коноплев и хотел ли он еще что-нибудь сказать, никто не знает и уже не узнает, ибо все было кончено секунд за 15.

Один из стоящих на тропинке вместо ответа выпустил от бедра длинную очередь. Одна из пуль попала Коноплеву в лоб. Умер он практически мгновенно. 48 находящихся в засаде разведчиков (соотношение один к одному) мгновенно смели автоматным огнем всех стоящих на тропе. Что это была за организация, до сих пор не знаю, но организация была интересная. Люди и оружие есть, а документов ни у кого никаких.

Оружие собрали, трупы остались на тропе, вертолеты забрали в установленном месте роту, тело старшего лейтенанта Коноплева. Перечисленные выше события имели два ближайших и одно отдаленное последствия. Во-первых, выяснилось, что доклад о проведенной операции никого усиленно не интересует. Командующий даже слушать не стал. Порекомендовал рассказывать эти басни внукам, если доживу. Через клерков была доведена команда, что захватили склад оружия. Удобная позиция – сунул голову в песок – и никого не вижу. Второе последствие было бы смешным, если бы не было таким печальным. Медслужба и тыл сбили ноги в поисках гроба для лейтенанта Аксенова. Парень был рослый, видный, гроб нужен был большой. С превеликими трудностями гроб нашли. Только привезли этот гроб – новая информация – Коноплев. Начальник медицинской службы дивизии в поисках гроба нашел контору, где ему предложили сразу шесть. Начальник медицинской службы дивизии подполковник Аркадий Алексеевич Чмуневич человек был исключительно толковый, грамотный, глубоко знающий и любящий свое дело. Но рысканья в поисках гробов его утомили, и, найдя их наконец, он так обрадовался, что немножко перестал соображать. Забрал в санитарку все шесть гробов, привез их и средь бела дня разгрузил в медпункте. Предусмотрительность в военном деле – вещь необходимая, в конце концов каждый баран носит свои рога: кто-то отвечает за снаряды, кто-то за кашу, кто-то за гробы. Отвечаешь, черт тебя побери, возьми и привези их тихонько вечером, сложи их куда-нибудь, знай об этом сам, пусть знают об этом два солдата, которые разгрузят. И... тишина. А здесь, средь бела дня, такая предусмотрительность естественно подействовала на всех удручающе. Начмеда я своего глубоко уважал, но тогда, дело прошлое, влетело ему от меня рупно.

Как бы там ни было, дело было сделано. Создана возможность отправить погибших в бою офицеров на родину по-христиански. Рано утром прямо в чистом поле поставили два стола, обтянутых красной материей, а на них – два гроба один подлиннее, другой покороче. У гробов стали в почетном карауле четыре разведчика. Говорить тут особо было нечего. Что тут скажешь? Отличные офицеры пали в борьбе с... В борьбе с кем?.. В мирное время на родной земле погибли два офицера в борьбе с кем?.. Я прошел попрощался первым, сделал несколько шагов в сторону и остановился у гробов. Лицо лейтенанта уже было тронуто трупными пятнами, всегда чубатый Коноплев лежал чистенький, смирный, с непривычно выбритым лбом, на котором легким бугорком – морщинкою был отмечен след входного отверстия пули. Солдаты, офицеры текли мимо гробов нескончаемым потоком. А я стоял около гробов и всматривался в лица, не напрямую, исподволь.

Все приходят на этот свет разно, и в жизни были разными мои подчиненные, но здесь они стали удивительно похожи, похожи жестко-каменным выражением лиц. В редких глазах мелькал испуг. Шел поток, и шел процесс окаменения сердец. В каких единицах можно измерить доброту, милосердие, сострадание, отзывчивость? Не знаю. Знаю точно одно – у каждого проходящего в душе, в сердце, как угодно считайте, минимум на одну эту единицу становилось меньше. Потом был транспортник ИЛ-76, суетившийся экипаж, на который привезенные гробы не произвели никакого впечатления. ИЛ-76 не мог вести только два "груза двести", нерентабельно, это – огромный самолет. Поэтому транспортник чем-то там грузили, а мы ждали, периодически ругая летчиков за медлительность. Гробы буднично стояли на остатках жухлой травы, рядом с "рулежкой". Я клял себя за то, что доверился летчикам, поверил, что все готово к загрузке, не выслал своевременно офицера, который бы подтвердил эту самую готовность.

В голове сидела мысль: почему гробы не накрыты государственными флагами? Ушли из жизни Солдаты, ушли в бою, но должно хоть после смерти как-то отличить погибшего солдата от человека, который умер от старости или после продолжительной болезни. Что-то в этой суете живых перед лицом мертвых было пронзительно печально. Разные были в жизни моменты. Афганистан, например. По-разному выносили и вывозили трупы: и завернутые в плащ-палатку, и незавернутые, притороченные к броне, и на ослах. Но то был Афганистан, там была одна мысль: вывезти, вынести трупы и сделать так, чтобы при их вывозе-выносе не образовалось еще 2 – 3. А здесь-то – здесь!.. Земля вроде родная, советская. Почему нет флага на гробах?

Летчики наконец закончили погрузку, гробы занесли и установили в самом конце самолета на рампе. Борттехник, старший прапорщик в годах, постоял над гробами, снял фуражку, перекрестился. Надел фуражку, сходил куда-то в глубь самолета, принес два солдатских одеяла и зачем-то накрыл гробы, аккуратно подоткнув края. Зачем – неизвестно, но всеми это почему-то было воспринято как акт своеобразного извинения за непристойную суету.

Самолет улетел. В заключение надо сказать о том, что у убиенных офицеров осталось у каждого по вдове с ребенком. Партия и правительство высоко оценили вклад их погибших мужей в дело борьбы с беспределом. Чиновный люд в разных городах, не сговариваясь, вынес вердикт – 35 рублей пенсии каждой. По рублю на день, а на пятерку в одно из воскресений можно разгуляться. Это и было отдаленное последствие гибели при, как мы тогда считали, исполнении служебного долга. Полгода у меня ушло на то, чтобы при всяческой поддержке и активной помощи заместителя министра обороны по кадрам, бывшего Командующего воздушно-десантными войсками генерала армии Д. С. Сухорукова "пробить" и оформить так называемые республиканские пенсии в 160 рублей. А так, войны нет – какие пули?.. Вот закон. Что? На 35 рублей жить нельзя? Не живите!

...17 февраля 1990 года мне присвоили воинское звание "генерал-майор". Это была другая плоскость, начался новый отсчет времени.

На пути к избирательным урнам

В скором времени обстановка нормализовалась до такой степени, что потянулись к дому и мы. Полки вернулись, опять пошло отлаживание учебного процесса, обслуживание техники, наряды, заботы. В общем все, как всегда.

Ан нет. Здесь надо отметить, что на 4 марта 1990 года были спланированы выборы в Верховный Совет РСФСР. Еще до бакинских событий мне позвонил Командующий ВДВ генерал-полковник Ачалов и "озадачил" меня следующим образом: У тебя с выборами здорово получается, если ты сумел начальника политуправления Сухопутных войск депутатом СССР избрать, то избрать Командующего ВДВ депутатом РСФСР просто обязан!

– Моисеев баллотировался по Туле, с прилегающими к ней районами. Если и вы будете здесь баллотироваться – засмеют, – ответил я.

– Нет, я буду баллотироваться по отдаленным районам Тульской области.

– У тебя в Ефремове артполк стоит – вот его и возьмем за основу.

У меня еще свежи были в памяти одни выборы. Наступать еще раз на одни и те же предвыборные грабли страшно не хотелось, но...

Я сказал: "Есть!" и, про себя чертыхаясь, занялся организацией выборов. Первый визит в Ефремов и знакомство Владислава Алексеевича с районным начальством были обставлены широко и помпезно. Разговаривать с народом "за жисть" Владислав Алексеевич умел – это у него не отнимешь. Легко и непринужденно обсуждал свежие политические новости, попутно ненавязчиво обещая навести мосты, отремонтировать школы, провести газ и водопровод, выделить технику. Владислав Алексеевич красиво отбил первую лобовую атаку просителей с так называемыми наказами депутату, многозначительно расставив ряд акцентов. Мол, как только – так сразу. Для более детального обсуждения дел предвыборных была отобрана элитная группа руководителей – человек в 30. В нее вошли секретари райкомов, председатели райисполкомов, наиболее маститые директора предприятий, председатели колхозов. Оторвавшись от решительной толпы твердо настроенных на перестроечный лад жалобщиков, элита удалилась в какой-то "загородный греческий зал", где за хорошо обставленным столом была продолжена конкретизация ситуации. Было выпито два с лишним ящика водки. Беседа носила легкий непринужденный характер, секретари, директора и председатели поочередно высказывали свои первоочередные проблемы, сопровождая их комментариями не без юмора. Владислав Алексеевич выносил вердикт: мост построить до 1 марта. Ну, хрен с ним, что зима, все равно до 1 марта. Двадцать ГАЗ-66 выделить, дизтопливо реализовать, школу завтра же приступить к ремонту.

Зная по опыту, что предвыборная борьба, особенно ее организация, требует отличной спортивной формы, я питие имитировал, старался внешне держаться на уровне с компанией и как мог ею правил, чтобы ее не очень здорово заносило. Стороны остались вполне удовлетворены друг другом. Здесь выяснилось, что нужна еще более глубокая детализация. Тогда в номере гостиницы собрался совсем узкий круг человек из пяти. Под недреманным оком Командующего уклоняться стало трудно. Пить Владислав Алексеевич умел.

Оговорили еще более сокровенные детали. Я покосился на часы: три ночи... На правах распорядителя действа позволил себе вмешаться:

– Хватит пить! В 8 часов встреча с избирателями!