Текст книги "За державу обидно"

Автор книги: Александр Лебедь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 32 страниц)

Расстались весьма тепло. Один камень с души свалился. Теперь можно было полностью сосредоточиться на подготовке к параду. Если на самой парадной площадке к тому времени ситуация стабилизировалась, тренировки пошли ритмично, с мелкими рабочими замечаниями, то обстановка вокруг нее медленно и уверенно накалялась. Нередки были оскорбления в адрес солдат и офицеров. Издевательские глумливые выкрики. Могли запустить какой-нибудь дрянью.

Подло это, мелко и мерзко беспредельно. Солдат – человек казенный. Сегодня парень учится, работает, в скверике с гитарой стоит, завтра его призвали, в строй поставили.

Придет время – демобилизуется, опять будет учиться или работать. Ну чего с ним, солдатом, который есть неотъемлемая частица того, что называется народ, какие-то счеты сводить? Зачем его провоцировать? Ведь оскорбляется не только воинская честь, мужское достоинство! Главная мерзость состоит в том, что взрослые дяди и тети незаслуженно оскорбляют собственных детей. В связи с этими мелкими эксцессами резко сократилась возможность по стимулированию солдат походами в театры и на концерты. Продолжала глумиться блудливая пресса, настроение у всех было скверное, все чувствовали себя без вины виноватыми. Отдельные солдаты начинали коситься на офицеров: "Вы тут, мол, на добровольной основе создали что-то такое, чего общество не воспринимает, а нас ни за что, ни про что вместе с вами топчут".

На ночные тренировки колонны выходили по живому коридору оцепления. Для оцепления привлекалась дивизия имени Дзержинского, Таманская и Кантемировская дивизии. Оцепление сдерживало страсти, но все равно отдельные оскорбительные выкрики, вопли и визги раздавались.

После первой ночной тренировки я серьезно задумался Дело в том, что маршрут движения к Красной площади мои бронеколонн проходил по улице Петровка... Это старинная длинная, узкая улица, к тому же находящиеся на ней старые особняки к тому времени активнейшим образом реставрировались, восстанавливались и ремонтировались. Ремонтировались, как у нас водится: если идет ремонт, то вокруг дома, естественно, стоит забор, сужая и без того узкую проезжую часть, а вокруг забора – стихийно возникшая свалка Если какие-нибудь "ура-демократы" из числа "новых русских" возьмут на себя труд с помощью имеющихся на стройке подъемных механизмов сбросить на проезжую часть десяток-полтора блоков, я окажусь в мешке. Справа и слева – узкие, мало пригодные для маневрирования больших масс бронированной техники переулки.

Я доложил свои сомнения командующему ВДВ.

– Ты брось! Десятилетиями по тому маршруту дивизия ходила. Оцепление выставим, ничего не будет.

Но сомнения меня не оставляли. Я решил организовать превентивный маленький скандал, во избежание скандала большого, парадного. Береженого Бог бережет! Поэтому на очередном совещании командного состава, когда командующий Московским округом генерал-полковник Н. В. Калинин довел все указания и вознамерился узнать, кому что неясно, я задал невинный вопрос: "Товарищ командующий, на какой передаче следует преодолевать граждан города-героя Москвы, если им вздумается лечь под гусеницы?"

Командующий взбеленился:

– Вы – генерал! Александр Иванович, я давно вас знаю и был о вас лучшего мнения. Что за чушь? Что за некоррекность? Задавать такие идиотские вопросы на служебном совещании!.. Садитесь!..

Я сел. В глазах находящихся на совещании генералов и офицеров бегали чертики, но в зале стояла гробовая тишина. Дурацкий вопрос вроде как повис в воздухе, получил достойный отпор. Воля, решительность и отсутствие сомнений были продемонстрированы, но... хе-хе. Через час после завершения, совещания ко мне примчались офицеры комендатуры и довели до меня изменения маршрута. Что и требовалось доказать. Теперь я шел в общем потоке по Тверской-Ямской с колокольчиком и никакие "каменные мешки" мне не угрожали. Совместными усилиями всех силовых структур порядок в дальнейшем был наведен и поддерживался до завершения парада. На последней ночной тренировке, правда, имел место один эксцесс, когда какой-то пьяный шизофреник, размахивая удостоверением депутата Верховного Совета РСФСР, пытался остановить колонну и прочитать проповедь. Милиционеры поступили гуманно. Заставили шизофреника обнять столб, прихватили кисти наручниками. Когда колонна прошла отпустили.

Парад прошел ровно и оставил на душе тяжелый осадок. Обычной, привычной приподнятости не было. Несмотря на все принимаемые меры, улыбку можно было увидеть редко. Все мы – без малого десять тысяч человек и несколько сот единиц техники – явили собой нечто вроде заводной игрушки: завели, пустили, хочешь – не хочешь катись. Когда парад кончился, было одно ощущение тяжелой усталости, как будто закончил не парад, а большую, грязную, неблагодарную, унизительную, непрестижную работу.

Я организовал погрузку в эшелоны рязанской брони, которая мирно проржавела под брезентами два месяца. Заниматься ею было некому, некогда, да и в тех условиях во избежание лишних разговоров – незачем, и отправился в родную Тулу.

Было ли ощущение, что парад последний? Нет, пожалуй! Было другое – не до конца осознанное понимание, что в государстве сломался какой-то главный опорный державный стержень, и она, держава, пошла вразнос. Именно вразнос стихийно, дико, непредсказуемо. Последствия грозились быть грандиозно-катастрофическими, далеко идущими. Государственный корабль несся без руля и ветрил в какую-то гигантскую черную дыру, и неопределенность предстоящих изменений, непонятно с каким знаком, вызывала безотчетную тоску. Держава уплывала из-под ног, переставала ощущаться за спиной, на глазах пропадало что-то такое: большое, надежное, основательное, на чем, собственно, зиждется и смысл жизни, и смысл службы.

Предбурье

Тягостное ощущение какого-то надлома, возникшее на параде, не оставляло и при возвращении в родные пенаты. Более того, оно все время усиливалось. С воодушевлением воспринявшие перестройку люди за пять лет бесплодных попыток что-то перестроить морально устали, глубоко разочаровались как в самой идее, так и в ее прорабах. Номенклатурная тупорылость, партийная спесивость вперемешку с бледной немочью и организационным бессилием надоели всем. Всем уже было ясно, что из этого восьмиухого семиглаза (перестройки) ничего не получится, но неясно было, что же делать дальше. Эта неясность, неопределенность, безнадежность, тоска зеленая привели к всеобщему озлоблению, как следствие, росту преступлений на бытовой почве, росту самоубийств. Накоплению потенциала зла в обществе всемерно способствовали и межнациональные конфликты. Цена человеческой жизни стремительно падала, пока наконец не остановилась на уровне цены жизни обыкновенной дворняги. Убили, ну что ж делать, – погрустим пару минут и дальше. Жизнь (если это жизнь) продолжается во всем своем "великолепии". Дети начали привыкать к тому, что можно ходить в школу, переступая через труп. А это как раз то, что нам будет икаться на десятилетия вперед. И мины замедленного действия в детские души заложили мы. Им еще рваться и рваться.

Уровень жизни начал падать вниз. Общество вдруг стремительно начало раскалываться на три основные группы.

Умные, хитрые, предприимчивые подались в кооперацию.

Туповатые, но большие и сильные пошли их охранять или рэкетировать. А посредине осталась самая большая группа – умевших просто работать и не способных ни на первое, и на второе.

Как всегда в смутные времена (откуда-то, как тараканы из щелей), вылезла масса всевозможных экстрасенсов, гипнотизеров, магов, чародеев, целителей и астрологов. Лечили словом, прикосновением, заговоренною водою. Вселяли бодрость духа очно и с экранов телевизоров. Составлялись астрологические прогнозы на будущее ближайшее и отдаленное. Сулились наводнения и землетрясения, оползни, пожары и другие кары небесные. Все это еще больше способствовало нарастанию в обществе неуверенности, тоски, озлобления. Чем-то надо было лечиться. Находить отдохновение хоть в чем-то. И вдруг выяснилось, что почти все стали верующими, полуверующими, четвертьверующими. Верить начали даже те, кому по штату верить не полагалось, – партийные работники всех рангов. Наряду с традиционными в Христа, Магомета, Будду, Иегову, наплодила, вдруг куча разных других мелких сектантских верований. По улицам заходили придурковатые на вид кришнаиты начали стремительно плодиться и размножаться белые и прочие братства. Естественно, как всегда в таких случаях каждый в своих верованиях был большим католиком, чем сам Папа Римский.

Другая, наиболее просвещенная часть публики наряду с верованиями начала плодить партии, фонды и общественные объединения.

Сплошь и рядом в этих партиях, фигурально выражаясь, было от 10 до 100 человек, а фонды составлялись одним своим основателем и почетным председателем, но названия все сплошь имели громкие с обязательным упоминанием словом "демократия". Коммунисты – за демократию; демократы – за демократию, охлократы – за демократию. Демократическая демократия, демос, демо... Партии, верования, астрологические выкладки и расчеты росли и множились, но к лучшему ничего не менялось, а это вело к новому и новому разочарованию, поголовному падению авторитетов, к вере в чудо, в "героя", в царя. И опять подспудно, конечно же, на другом уровне зашевелилась старая мысль: Царь – божество, предмет восхищения. От него – все хорошее на этой земле. Нам бы царя хорошего избрать или назначить – один черт, и сразу будет легче. Не совсем полегче, потому как при царе всегда есть бояре – сила темная, гнусная, стремящаяся божество от народа удалить. Но так было всегда – с этим ничего не поделаешь.

На таком моральном фоне шли бесконечные мучительные и бесплодные поиски выхода из тупика. И шло интенсивное, наглое расшатывание устоев общества. Экраны кинотеатров и телевизоров наполнились ширпотребовской продукцией трех сортов: секс, насилие, мыльные оперы на сто серий и более. Такого же рода ядовитым варевом были наполнены многочисленные "чипки" и ларьки. На стихийно возникающих толкучих рынках стремительно росло количество предназначенных на продажу орденов и медалей, кителей и мундиров с орденскими планками, перед которыми по-хорошему должно шапку снимать. Матрешка-Горбачев, матрешка-Ельцин. Пока рубль чего-то стоил – торговали за рубли, потом вся эта торговля стремительно ушла в долларовую плоскость.

Наряду с нарастанием вала низкопробной литературы с прилавков стала исчезать классика, в немилость попали не только идеологизированные советские, но и совершенно безвинные в этом плане русские писатели и поэты.

Куда-то сгинула и пропала не только классическая, но и хорошая, я бы сказал, светская музыка. Низкопробные ритмы псевдо-рок-музыкантов с бездумными, зачастую матерными текстами заполонили эстраду. Те, кто пытался противостоять этому, в ком была искра божия и духовность, к кому не приставала эта липкая грязь, те просто и незамысловато уничтожались, как русский, русский до мозга костей поэт, композитор, певец Игорь Тальков.

На страну со скоростью цунами накатывал вал дерьма. А в это время ослепленные, отупевшие, ничего не забывшие, ничего не понявшие партийные божки сладострастно делили власть. Кормчий наш и архитектор Горбачев последовательно становился: лучшим немцем, лучшим евреем, лучшим американцем. Был лучшим везде, кроме собственной страды. В собственной стране он к тому времени стал просто Мишкой-меченым. Ничто не ново под луной. 2400 лет назад древнегреческий ученый Платон написал трактат о государстве. Прозорлив был Платон: "Ну, так давай рассмотрим, милый друг, каким образом возникает тирания... Когда во главе государства, где демократический строй и жажда свободы, доведется встать дурным виночерпиям, государство то сверх должного опьяняется свободой в неразбавленном виде, а своих должностных лиц карает, если те недостаточно снисходительны и не предоставляют всем полной свободы... при таком порядке вещей учитель боится школьников, заискивает перед ними... Лошади и ослы привыкли здесь выступать важно и с полной свободой, напирая на встречных, если те не уступают дороги... душа граждан делается крайне чувствительной... все принудительное вызывает у них возмущение". А кончат они тем, что перестанут считаться даже с законами, "чтобы уже вообще ни у кого и ни в чем не было над ними власти..."

А армия? Этот институт государства, этот инструмент продолжения политики другими, насильственными средствами? Армию в этой обстановке не пинал только ленивый. На какое-то время слова "армия" и "тюрьма" стали синонимами, В рекордно короткие сроки усилиями средств массовой информации (особенно буйствовал в этом отношении "Огонек" Коротича) армия превратилась в средоточие всех мыслимых и немыслимых зол.

Отправной точкой послужило понуждение армии к выполнению не свойственных ей функций в Закавказье, Средней Азии. Ново ли само по себе это явление? Оказывается, нет. Откроем книгу А. И. Деникина "Путь русского офицера", записки, относящиеся к началу нашего века: "Задействование армии при подавлении беспорядков – преступление, ибо у армии специфическое предназначение – борьба с внешними врагами и соответствующее предназначению оружие и техника, да и психология, специфический менталитет это часть народа, и возложение на армию жандармских функций, на армию, связанную строгими правилами применения оружия, психологической неготовностью офицеров и солдат к такого рода деятельности, приводит только к одному – к озлобленности и тяжким и незаслуженным оскорблениям армии толпой". Армия растаскивала жаждущих вцепиться друг другу в глотку и визжащих при этом от сладострастия дураков. Дураки в свою очередь растаскивали имущество, оружие и технику армии, чтобы уж если убивать, то прямо сотнями. Армия сопротивлялась, противилась, а хор "демократически" настроенных журналистов лил ей за это на голову грязь ведрами: убийцы, жандармы, ублюдки, сволочи и еще круче. Буйствовало начетничество. Лозунги одного порядка: разрушить, добить, уничтожить, размазать, растереть. Атмосфера была проникнута злобой и ненавистью. Ни намека на созидание. Злоба и ненависть рождали в свою очередь самое бессовестное вранье, демагогию, популизм, игру на самых низменных страстях. Исчез всякий намек на учет государственных интересов. Государственные интересы сделались немодными. Начисто утратилось понимание сущности армии как государственно-охранительного начала. Может быть, поэтому она и развалилась, страна?

Совершенно неслыханное, удивительное, полное незнание обществом взаимоотношений в армии, ее быта, нужд, чаяний, тревог стал благодатной почвой для рождения самых чудовищных мифов. Все то негативное, преступное, извращенное, что действительно имело место в армии, в общественном сознании возрастало во сто крат, обрастало душещипательными, душераздирающими подробностями, все больше и чаще заставляло содрогаться материнские сердца. Это был период расцвета экстремизма. Общество куда-то бежало, все более и более ускоряясь. Мчалось, не разбирая дороги, сломя голову: никто не желал и не хотел остановиться, отдышаться, задуматься: куда мы бежим, зачем мы бежим, и туда ли мы бежим? Бежим мы зимой или летом, днем или ночью, по асфальту или по луговине, на 3 километра или на тридцать три?.. А надо ли нам бежать? А может быть, идти, и не спеша?.. Может быть, вообще в другую страну?..

Отрицание мирного, естественного, эволюционного пути обновления страны, взаимная нетерпимость, озлобленность, тотально-фатальное нежелание думать и страстное, необоримое желание собирать сметану на политическом дерьме в самом начале создали тупик, который в конце неминуемо должен был привести к краху государственности.

Самые лучшие, самые лояльные советские люди относились к армии равнодушно. Основная же масса перепуганно-лукавых граждан начала относиться к армии с пренебрежительным презрением: солдафоны, военщина, маскируя за этим презрением боязнь физических, моральных нагрузок, экстремальных ситуаций. Общество прониклось идеями пацифизма и забыло известную истину, что кто не хочет кормить свою армию, будет кормить армию неприятеля.

Еще одна общеизвестная истина состоит в том, что в сельском хозяйстве, в футболе и в военном строительстве у нас понимают все. И что ни дальше человек стоит от сельского хозяйства или военного строительства, тем больше, тоньше и глубже "разбирается" в них. Прогресс, культура, гуманитарные науки якобы сделали войну невозможной, а коль скоро это так, все хором заговорили о маленькой, экономичной, профессиональной армии. В такой стране, как Россия, армия просто не может быть маленькой. Профессиональная армия не может быть экономичной. Достаточно сказать, что чисто профессиональных армий в мире две – США и Великобритании. Даже такие высокоразвитые страны, как Франция и Германия, осуществляют смешанное комплектование вооруженных сил. Но это все неважно, это мелкие частности – это трудности военных.

Народные депутаты, потворствуя популистским настроениям, победно объявляли о своих достижениях, выводя за скобки армейской службы все новые и новые категории граждан. В заклеванной, затюканной, обильно политой грязью армии катастрофически сокращалось количество солдат, а у оставшихся неудержимо на глазах падал интеллектуальный уровень.

По существовавшему законодательству, молодых людей с одной-двумя судимостями (за хулиганство, например) призывали в военно-строительные части, чем обеспечивали в них полный беспредел и прочно закрепили за ними название стройбанды. Нет предела совершенству – нардепы подсуетились, и юноши (с явно выраженными качествами урок) потекли и в Сухопутные войска, в ВВС и даже в ВДВ. Армия на глазах превращалась в рабоче-крестьянскую. А коль скоро это так, тем больше оснований было ее бить дальше.

Все попытки вступить в дискуссию, попробовать разобраться приводили к ситуации, изложенной в известной байке:

Крошка сын пришел к отцу, и спросила кроха: "Что такое критика сверху и что такое критика снизу?".

Папаня усмехнулся: "Бери кружку воды и ступай под балкон. Готов?" "Готов".

Родитель окатил чадо с балкона ведром воды.

"Вот это, сынок, – сказал он, – критика сверху. А теперь лей на меня".

Подброшенная детской рукой жиденькая струя из кружки не долетела и обрушилась снова на мальчишку.

"А вот это – критика снизу", – констатировал мудрый папа.

Что есть критика и что есть критиканство?

Критика – это когда вам вразумительно и толково указывают на ваши ошибки и предлагают пути устранения. При этом допустима и даже необходима дискуссия, как средство окончательного определения истины. А критиканство это когда вам говорят: "Вы козлы!". – Извините, почему?

– Козлы, козлы, козлы!

– Да почему же?

– Козлы, и все! У-у-у! Такие козлища!

Позвольте! Давайте разберемся. Армия не снимает с себя ответственности за воспитание своих солдат, но в ее ряды приходят дееспособные 18-летние парни, которые согласно законодательству могут жениться, при выборах в любой орган обладают правом голоса. Другими словами, по всем признакам полноправные граждане. До 18 лет их воспитывают детский сад, школа, ПТУ, техникум, папа с мамой, дедушка с бабушкой, улица. Во всех звеньях этой цепи воспитание безупречное или хотя бы удовлетворительное?.. Нет. Значит, беды армии в известной степени – и беды общества. Значит, армия изначально получает порочный материал для воспитания. Значит, "малины" и подворотни перетягивают и формируют моральный облик молодого человека, весьма и весьма далекий от морального облика строителя коммунизма. Значит, надо объединять усилия общества и армии, чтобы в конечном счете получить не номинального, а истинного гражданина. – "Смотрите на него! Он оправдывается!"

– Бездельники, дармоеды, офицерье, – это реакция тех, кто поглупее. Те, кто поумнее, снисходительно-презрительно-высокомерно в дискуссию не вступают и зачастую пытаются смотреть сверху вниз:

– О чем это он там мн-э-э-э! Давайте поговорим, если угодно, о чем-нибудь более близком и приятном, о парадном шествии демократии по нашей земле, например.

На таком тягостном фоне не мог не падать престиж воинской службы. Упал конкурс в военное училище, шло повсеместное нарастание тоски, неуверенности в офицерской среде. Масса вопросов нарастала – ответов на них не было, Этот внутренний дискомфорт, эта душевная неуравновешенность одних понуждали оставлять армейские ряды, другие пытались скрыть эту тоску за грубостью, хамством. Общественное мнение и пресса формировали образ офицера в глазах солдата как злобного солдафона-садиста и понуждали солдата с первых часов и дней пребывания в армии оказывать офицеру (очень часто) неспровоцированное противодействие, часто коллективное. Офицер, получив в свое распоряжение подборку "диких мустангов", не всегда правильно оценивал ситуацию, у него складывалось неверное представление о моральных качествах своих подчиненных; флюиды зла поляризовались, обретали жесткие формы и, таким образом, на глазах, в рамках одной системы формировались два мира, живущих в силу сложившихся обстоятельств вместе, но недоступных друг другу.

В обществе все более и более нарастали тенденции горячего сочувствия к солдату и равнодушия, презрения, зачастую ненависти к офицеру. А основа всякой армии – офицер, офицерский корпус. Есть в армии державы офицеры, и она, армия, легко и быстро нарастит мышечную массу до любых необходимых размеров. Нет – и армии нет, а следовательно, и державы, ибо вооруженная толпа, не скрепленная волей офицера, не обученная и не пронизанная железной дисциплиной всего-навсего сброд, который легко будет разогнан. Офицер оказался предоставлен сам себе во всех без исключения вопросах. В таких, например, на тот период очень актуальных: война, конфликт. Присяга и нелегкая несут тебя в какую-нибудь малоуютную южную республику. Что делать с семьей, куда девать детей, как жить на два дома, как переслать деньги? Что будет с твоей семьей, если тебе оторвет руку?.. А если голову?.. Отсутствие элементарной социальной защищенности всегда действовало угнетающе. Когда ты остаешься один на один со своими трудностями, сразу возникает вопрос: а где государство? Где она, та, воспетая в песнях: "Широка страна моя родная... где так вольно дышит человек"?.. И где ощущение хозяина в "необъятной родине своей"?.. Когда ты уносишься в неведомую даль, оставив жену и детей на какой-нибудь поднанятой квартирке с удобствами на улице, без дров, угля и с сотней рублей на семечки, храброму россу явно не до веселья, а следовательно, вероятность услышать гром победы ничтожно. Офицер должен чувствовать у себя за спиной державу и твердо знать: словишь пулю в лоб держава о твоей семье позаботится, пропасть не даст, дети нищими и сопливыми ходить не будут. Ногу оторвет – держава тебе новую сделает, не лучше прежней, но жить будет можно. В плен попадешь – выкупит, выкрадет, обменяет, короче, во всех случаях жизни в беде не оставит. При таких взаимоотношениях офицерского корпуса с государством государство такое победить невозможно.

Но то все были цветочки, ягодки – они пойдут позже. А пока я завершал третий год командования дивизией, написал рапорт о поступлении в Академию Генерального штаба. Препятствий, казалось, никаких. Офицеры в дивизии меня понимают, я – офицеров. Дивизия являет собой прекрасно отлаженный механизм. Командовать ею легко и приятно. Прямо отличник боевой и политической подготовки. Таким только в Академии ГШ и место. Но получилось иначе. В конце января 1991 года командующий ВДВ генерал-полковник В. А. Ачалов собрал на оперативный сбор командиров дивизий и бригад. Собрать-то собрал, но ему уже было не до сбора. Как выяснилось чуть позже, цель была одна: объявить о серьезнейших кадровых перестановках в Министерстве обороны и воздушно-десантных войсках. В. А. Ачалов довел, что он назначен заместителем министра обороны СССР, командующим ВДВ назначается генерал-майор П. С. Грачев. Но затем неожиданно поднял меня и хорошего моего старинного приятеля, командира 104-й воздушно-десантной дивизии генерал-майора В. А. Сорокина и объявил, что отныне я заместитель командующего ВДВ по боевой подготовке и вузам, а Сорокин – заместитель командующего по воздушно-десантной подготовке. Мы оба намеревались в этом году поступать в Академию Генерального штаба. С нами никто не беседовал, нас никто не информировал о готовящемся решении. Это было то, что называется снег на голову. Поэтому мы в один голос воскликнули: "А академия?!"

Ачалов деланно возмутился: "Вы только посмотрите на них! Заместитель министра обороны доводит о назначении двух генерал-майоров на генерал-лейтенантские должности, на должности заместителей командующего ВДВ, а они о какой-то академии лепечут! Чего вас учить – и так ученые! Разговоры прекратить – поезжайте и готовьтесь к сдаче дивизии. Приказ будет на днях. А уж кому очень хочется учиться год-два послужите – потом поступите, возраст позволяет. Все! Решение обжалованию не подлежит".

Приказ действительно вскоре подоспел. Я сдал дивизию своему однокашнику по академии имени Фрунзе полковнику А. П. Колмакову, офицеру умному и тонкому, во многом схожему со мной и по характеру. Последнее обстоятельство очень важно. Меняя командиров полков, дивизий, надо всегда помнить, что за ними стоят коллективы, настроенные на определенный лад. Поэтому в оптимальном варианте желательно подбирать командиров либо вообще схожих по характеру, либо имеющих непринципиальные различия. Худо, когда после холерика приходит флегматик, и еще хуже, когда наоборот. Тогда дивизии гарантирована многомесячная тряска, разлад всего и вся, перестройка, подстройка, надстройка. Я за дивизию был спокоен.

С первых дней в новой должности мне пришлось столкнуться с массой не предусмотренных никакими уставами и никакими наставлениями трудностей. Соединения и части воздушно-десантных войск дислоцировались на территории девяти союзных республик. А в них стремительно, на глазах нарастали центробежные сепаратистские настроения. А у меня на территории этих республик – полигоны, танкодромы, стрельбища. И все они на территориях под какой-нибудь местной властью, которая вдруг единодушно выкатила губешку и дружно начала рассматривать любые плановые мероприятия на полигонах как проявление имперских амбиций и демонстрацию силы. Достигнуть какой-либо договоренности стало практически невозможно. Достигать стало не с кем. Все местные "бугры" и "бугорки" от разговоров уходили, оставляя вместо себя третьих, пятых, восемнадцатых заместителей. Те в ответ на любой вопрос только разводили руками. Вдруг пробудилось несусветное количество экологов, которые довели свою кипучую деятельность до заоблачных высот, до высшей степени абсурда. Вдруг обнаружились всевозможные свалки и захоронения, от захоронения кольчуг времен Иоанна Грозного до списанной вчера ГАЗ-66. Посыпались требования все это ликвидировать и убрать в беспримерно короткие сроки, а потом и штрафные санкции: плати, плати, плати – вы Министерство обороны, вы, военные, богатые. То бобра обидели – плати, то Наш Заяц на вашем чертовом полигоне заблудился – плати. Образовалась масса решений о создании государственных заповедников, о выделении гражданам садово-огородных участков, о создании санитарных зон. Все эти разношерстные решения объединяло одно – в них так или иначе фигурировали полигоны.

В свете принятых Верховным Советом решений по армии и сформированного средствами массовой информации умонастроения в обществе резко снизилось количество призывников. Качество их тоже снизилось. Мало того, вяло-текущий процесс дезертирства представителей разных народов и народностей после вильнюсских событий января 1991 года превратился в обвал! Начался массовый исход из советских вооруженных сил сначала литовцев, латышей, армян, азербайджанцев, чеченцев, а несколько позже, глядя на них, раскачались и тронулись "до ридной хаты" и украинцы. Катастрофически упало финансирование вооруженных сил вообще и боевой подготовки в частности. На нее и так всегда копейки выделялись, а здесь и совсем худо стало. Создаваемая десятилетиями система сыпалась и рушилась на глазах. Все чувствовали себя неуверенно, скованно, из-под ног уходила привычная почва. Развернувшаяся в стране предвыборная президентская кампания тоже что-то оптимизма не внушала. Шайка соискателей лавров первого президента свободной России занималась с экранов телевизоров ритуальными заклинаниями, уверениями, обещаниями. Если их всех послушать, то каждый из них обещал России прямую дорогу в рай. Там было все – "на Россию свети солнце" и "с нами Бог", "вперед... к светлому прошлому", "верьте мне, люди". Корифеи экономической науки тягали друг друга за парики, организовав азартные теоретические гонки под девизом "Кто за меньшее количество дней сделает Россию Третьим Римом". Со страниц их программ проглядывал светлый лик революции. Они все вдруг Дружно забыли, что, во-первых, революция это всегда нехорошо и всегда чревато негативными последствиями. И, во-вторых, свои мантии и парики академиков, профессоров и докторов они получили, загнав до смерти клячу политэкономии социализма. Три дня, пять дней, сто дней... Александр Исаевич Солженицын сказал в тот период, что даже за 500 дней Россию можно только довалить. Кстати, к его статье "Как нам обустроить Россию" все, включая претендентов на президентский пост, отнеслись снисходительно: "Блажит вермонтский отшельник! Прожектерствует! Что с него возьмешь – Нобелевский лауреат". Как говорят одесские евреи, желая кому-то зла: "Чтоб ты жил в интересное время!"

Из этого "интересного" периода врезались в память три события: визит французской военной делегации во главе с командиром 81-й воздушно-десантной дивизии дивизионным генералом де Курежем, посещение кандидатом в президенты государства Российского Б. Н. Ельциным полигона Тульской воздушно-десантной дивизии и визит в эту же дивизию председателя объединенного комитета начальников штабов вооруженных сил США четырехзвездного генерала Колина Пауэлла.

Запомнились все эти три разноплановые встречи потому, что организовывать и проводить их было поручено мне.

Французы прилетели в конце апреля. Готовясь к этой встрече, я тщательно изучил справку по каждому из входящих в делегацию генералов и офицеров. Справка, кстати, не шпионская, а нормальная, армейская, и прислали ее сами французы. Из справки следовало, что командиру дивизии 58 лет, следующему с ним начальнику училища 54 года. Из чего у меня сложилось превратное впечатление о гостях с берегов Сены. Мне представлялись грузноватые, лысоватые, пожилые, подержанные генералы. При встрече на аэродроме в Домодедове я был приятно удивлен. По трапу легко и непринужденно сошли два генерала. Оба сухие, стройные, никаких признаков живота. По всему видно оба в прекрасной форме. 54-летний начальник училища смотрится лет на 47-49, а 58-летний командир дивизии – еще моложе.