Текст книги "На снегу розовый свет..."

Автор книги: Александр Дунаенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

ДЕКАМЕРОН

ЛЮБЕЗНЫЙ МОЙ ДРУГ, ФРАГОНАР…

… К концу сентября все розы были собраны с поля, картофель ссыпали в погреба. Зерно заложили в специальные танки. Скот радостно взирал на рачительность нашего двора. Страховые агенты застраховали свиней, уток и домашних удавов от бескормицы. Можно было жениться. Почему не жениться, если розы собраны и застрахованы все свиньи? Милая девушка подошла к моей жизни, и мне не хотелось упускать блеснувшего шанса. Годы берут своё. Возможность для женитьбы мы имеем до тех пор, пока соответствующие органы не поменяют нам паспорт на свидетельство о смерти, но через определённое время, я чувствовал, мой интерес к браку может заметно ослабеть, если не исчезнуть совсем. События эти не за горами, нужно быть трезвенником в таких вопросах и не смотреть на вещи сквозь пальцы. В мои годы редко кто рискнёт задуматься о продолжении своего рода, но девушка была так прелестна, так обворожительна, что я решился.

Любезный мой друг Фрагонар, я знаю, эта моя затея вызовет улыбку на твоём суровом лице. Но, тем не менее, это серьёзно, и в скором времени мне бы хотелось увидеть тебя в нашем тихом Уайтхилле[1]1
  Актюбинск, в переводе с английского


[Закрыть], в кругу моей семьи.

Свадьба уже закончилась. Со стороны органов власти препятствий нашему браку не чинилось. Насмешки я вынес, как настоящий мужчина и уже философ в расцвете. Агидель четыре месяца назад кряду исполнилось восемнадцать, но что из этого? Я ещё легко выхожу во двор и мне не нужно посторонней помощи, чтобы зайти обратно. Кстати, все полевые работы у нас закончены. Розы мы убрали с поля и аккуратно уложили в стога. Работники выкопали, просушили и засыпали в погреб картофель. Страховые агенты застраховали свиней и тягловых медведей от бескормицы… Да… очень молода… Мила – ты же меня понимаешь, я знаю толк в женщинах. Во франко–прусскую воину (мы с тобой служили в гусарском полку, и пили за женщин стоя) – во франко–прусскую воину, Фрагонар, ты помнишь этих хохотушек из Трансильвании?.. Агидель, моя Агидель – это милое, славное создание. Сразу после свадьбы (кстати, власти и органы не чинили нам по поводу бракосочетания никаких препятствий – так, одни насмешки) – сразу после

свадьбы я привёл её к себе в комнату, в нашу супружескую спальню и упал на колени перед моей уже Венерой. После того, как я осыпал поцелуями всё, до чего мог достигнуть, благодаря скрепившему наш союз документу о браке, шаловливая мысль проникла ко мне в сознание. Дело в том, что упасть на колени мне не составило большого труда, но, когда возникла необходимость переменить позицию, члены отказались повиноваться мне. Да, я забыл тебе сказать, ты знаешь, сейчас сентябрь, а я очень серьёзно отношусь к работам, которые ежегодно проводятся в нашем саду. Мы срезали и уложили в тюки все розы, заштабелевали в погребах картофель, застраховали всех наших мышей и выездных кошек. А, когда Агидель вопросительно на меня взглянула, я непринуждённо ухватился за стул и с лёгкостью себя восстановил. Любезный Фрагонар, эти объятия, эти поцелуи отнимают столько сил! Я не задумывался об этом, а последние десять лет и вовсе пролежал в гипсе, кто мог предположить, что обстоятельства в нашем теле могут так перемениться? Я умел обнимать женщин. И силы прибывали во мне с каждым поцелуем. Помнишь, когда мы усмиряли мятеж в Саксонии? Эти пленные турчанки… Агидель напряжённо стояла, а я почувствовал, что мне не хватает дыхания. Да, после третьего поцелуя меня охватила слабость. Фрагонар, ты старше меня – тебе, должно быть, знакомо моё состояние? Но я не должен был показывать виду. Я джентльмен и… муж… Я со всей возможной элегантностью опустился на стул и уже в этом новом ракурсе возобновил свои ласки к молодой супруге. В каждом моменте, как мне казалось, мне удавалось избегать неловкости, и все мои внутренние затруднения по ходу нашего сближения для Агидель оставались абсолютно незамеченными. Ах, да, Фрагонар, ты, наверное, ничего не знаешь о моих розах! Урожай выдался отличный. Мы срезали их все и составили в снопы на гумне. Застраховали скаковых кошек и запаслись на всю зиму картофелем. Однако, после очередной моей дислокации, между мной и Агиделью возникла всё–таки пауза, которой я не смог найти объяснения. Я весьма творчески переменил положение своего тела, отдышался, и… Фрагонар, я… забыл, что мне делать дальше… Порозовевшая Агидель стояла передо мной, как Афродита. Подвенечное платье валялось в углу спальни, блестящие глаза супруги сжигали меня, а я не знал, что предстоит мне выполнить на следующем этапе?..

Мы легли спать. И сон у меня был нервный, беспокойный. Агидель тоже подрагивала и даже вскрикивала во сне…

Любезный Фрагонар, как к старому доброму другу, я обращаюсь к тебе за советом: чем я могу сгладить неловкость, возникшую у меня в отношениях с молодой супругой? Рассудок подсказывает мне, что счастье на волоске и зависит теперь от правильности моего дальнейшего поведения. С ответом не медли – каждые новые сутки нестерпимой болью отзываются в моём сердце. Кстати, как тебе мои розы? Этой осенью… Да… И кошек мы всех застраховали… и мышек…

сентябрь, 1988 г.

УЗЫ ГИМЕНЕЯ

Юрий Николаевич Кириницианов работал в Актюбинской области корреспондентом газеты «Правда». Автомобиль «Волга», личный шофёр, роскошная квартира в престижном обкомовском доме. Прекрасный семьянин.

Областная газета «Путь к коммунизму» выделила для Юрия Николаевича отдельный просторный кабинет с кондиционером и аквариумом. Аквариум ему лично принёс от себя главный редактор «Пути к коммунизму», Фёдор Лукич Колий. Отдельного туалета, правда, не было. Приходилось отлучаться в общий, куда приходили рядовые коммунисты и беспартийные и где, как подтверждала фонограмма КГБ, не наблюдалось между ними никаких различий.

Но история–то, сама по себе, пустая, легкомысленная. Случилась бы она с дворником, или, там – с железнодорожным кондуктором, так и вообще, чему тут удивляться, о чём рассказывать? По социальному происхождению, по статусу, по своей от рождения привычности, им обойти какую–нибудь непонятную перспективу, уберечься от неё, никак не возможно.

А вдруг оно и, правда, что нет никакой разницы между простым человеком и собственным корреспондентом самой важной в Советском Союзе газеты?

Юрий Николаевич в своём кабинете работал над письмами трудящихся. Трудящиеся просили: починить сантехнику, дать квартиру, помочь инвалиду. Партия в лице газеты «Правда» никому в участии не отказывала. Передавала письма по инстанциям. И внушала надежду каждому своему просителю. Случалось, инвалиду помогали. Потерпевшим чинили сантехнику. Давали квартиры чересчур многодетным семьям. Потому что партию тогда боялись.

В самый тот важный момент ответственной работы к Юрию Николаевичу и вошла его знакомая Аллочка. Юная. Кровь с молоком. Ножки, шейка, грудки – грешно без предела. Внепартийно. Надпартийно… Но Юрий Николаевич всегда слушался внутреннего голоса, который ему говорил: «Юра, ты – член КПСС…». И это заклинание, эта краткая молитва помогала ему быть выше всего, даже самого красивого.

На этот раз с внутренним голосом что–то случилось. Длинный Аллочкин сарафан не застегнулся снизу сразу на несколько пуговок. Или – расстегнулся. Открытый сверху так, что Аллочке, видимо, было очень легко дышать. Лето. Жара, июль. Юрий Николаевич стал задыхаться. Оглушительно был снизу расстёгнут джинсовый сарафан… Внутренний голос бдительно сказал Юрию Николаевичу: «Ты член…» и… запнулся. И Юрий Николаевич с ужасом почувствовал, что молитва, заклинание, стали действовать, но… в урезанном варианте. Аллочка болтала всякую чепуху, сидя в кресле напротив, а у Юрия Николаевича в висках стучало: «Ты член… ты Член… ты Ч Л Е Н…» Дальше всё происходило, как в заурядной порнушке. Аллочка не очень сопротивлялась. Её солидный партнёр забавно путался в оставшихся трёх пуговицах. Потерял равновесие и романтически увлёк ослабевшую девушку на пол, на ковёр. (Кстати, его тоже приказал принести из своего кабинета Фёдор Лукич). Наконец, сарафан в сторону… Галстук… Проклятый галстук!.. Да, чёрт с ним!.. А хороша, стерва, эта Аллочка – ещё мелькнуло в голове у распоясавшегося собкора. И вот тут то… Да, нет, всё было нормально. И Юрий Николаевич выглядел молодцом, и Аллочка лицом не ударила. И до самого конца всё шло замечательно, чуть ли даже не поэтически. Молния, солнечный удар и пр. Но вот стихли фанфары, и Юрию Николаевичу бы просто с Аллочки и слезть, освободиться, да не тут то было… Освобождаться не получалось. А отсюда – какие уж тут приличные к моменту нежности. Дёрнулся Юрий Николаевич раз, другой – как в капкане. А девушка еще в счастливом беспамятстве. Губы ждут благодарного поцелуя.

Не остывши, не проникшись ещё ситуацией, Юрий Николаевич с надеждой подумал, что так – минутная заминка произошла. Рассосётся. Ан – нет. Капкан закрылся намертво, и оторваться от юного тела корреспонденту никак не удавалось. Аллочка очнулась, полезла с объятиями. Юрий Николаевич, насколько ему в его положении оказалось возможным, вежливо уклонился. В старинных романах он бы, вероятно, ей сказал: «Нам с Вами, мол, Аллочка, нужно объясниться…». В романе современном Юрий Николаевич не нашёлся сказать ничего, кроме: «Ну, всё, блядь, мне пиздец…».

Лежали ещё с полчаса или час. Вечность. Пытались обсудить ситуацию с разных сторон, найти выход. В дверь начали стучать. Уже давно звонил телефон. Нужно ли подробно рассказывать о том, что, в конце концов, дверь была взломана, в кабинет ввалилась толпа посторонних людей, и все стали свидетелями…

…Вызвали «скорую». Любовников уложили на носилки, прикрыли простыней. В больнице им, конечно, помогли. Карьера Юрия Николаевича в Актюбинске была закончена.

В автомобиль «Волга» посадили другого собкора, ему же достались и шикарная квартира и аквариум с кабинетом.

После такого жуткого скандала жена бросила Юрия Николаевича. Хорошо ещё, что у них не было детей. Но партия не жена, и она не отказалась от своего члена, который оступился, правда, поскользнулся, но не продал ни Родину, ни Советскую власть. Остался, так сказать, верен коммунистическим идеалам.

Юрий Николаевич женился на Аллочке и уехал с ней собкором «Правды» на Индигирку. Там снова у него появились все удобства, и пострадал блудодей чисто географически. Да и вместо «Волги» – оленья упряжка. Вместо кондиционера – дополнительная импортная печка со склада местного обкома.

А Аллочка приезжала как–то в Актюбинск. Стильно одета. При деньгах. Встретилась со своей закадычной подругой Нинкой Васильевой. Даже сводила её отобедать в элитное кафе «Шалкыма», где, видимо, и посейчас, владельцем, вечно бедный миллионер, Юрик Шипикин. Там, за чашечкой чёрной икры и поделилась Аллочка с Нинкой секретами своего женского счастья.

Раньше, в Актюбинске, она гуляла с Мариком Зельднером. Марик уезжал в Израиль, но записать в паспорте, что он с Аллочкой вместе спит, и, главное – собирается спать и дальше – не хотел категорически. Случайно на тернистом девическом Аллочкином пути попался Юрий Николаевич. Подвёз как–то, на свою голову, к дому на чёрной «Волге». Вёл себя сдержанно, но от намётанного глаза Аллочки не ускользнуло, что её смуглые ножки (не очень, впрочем, тщательно скрытые разлетающейся короткой юбчонкой) заметно нарушили внутреннее равновесие, спокойствие солидного товарища в галстуке и при костюме. Срывался всё его взгляд к ней туда, на заднее сиденье, под юбку, пока оборачивался товарищ, да разговаривал с Аллочкой о всяких серьёзных, никому не нужных, вещах.

А Марик, в своём КБ, на заводе «Актюбрентген», изобрёл удивительный клей. Абсолютно безвредный для человеческого организма, схватывается намертво с живой тканью при соединении со спермой. Действие проходит, если принять специальную таблетку. Марик назвал свой клей «Узы Гименея». Но в Союзе ему на такой срам никто патента не выдал. Сказали, что негде его применять в народном хозяйстве.

Марик уехал в Израиль, патент получил там. Купил виллу, женился на девушке по имени Рахиль. Перед отъездом в Израиль, тюбик своего клея, вместе с таблетками, он подарил Аллочке.

* * *

Я знаю, что пару недель спустя, после встречи с Аллочкой, Нинка Васильева вышла замуж. Говорит – по любви. Кто бы её уже такую полюбил: старую, рыжую, со скверным характером. Наверняка тут не обошлось без помощи давней её подруги Аллы, которая замуж вышла уже в пятый раз. И опять удачно.

22.07.00 г.

СКОТОЛОЖСТВО

" Когда я стал импотентом, все

девушки ушли от меня. Отвернулись и ушли. Осталась только Сузи. Чем, как не импотенцией можно измерить глубину настоящего женского чувства? И я понял, что только Сузи меня любила по–настоящему».

Александр Дунаенко. «Мне осталась одна забава»

Я вёл тогда телепрограмму «Часы». Каждую неделю нужно было набрать материала на двадцать минут о самых интересных событиях в городе, либо найти такую тему, чтобы зрителя нельзя было за уши оттащить от телевизора.

Поскольку у нас потихоньку наступая капитализм, то и ориентация органов массовой информации тихохонько подстраивалась под его волчьи наклонности. Областная газета «Путь к коммунизму» на первой странице стала публиковать способы половых сношений, частный еженедельник «Эврика» завлекал обывателя броскими заголовками о трупах и убийствах.

Отставать от них нельзя было никак.

В очередном выпуске «Часов» я решил поместить беседу с сексопатологом.

О чём можно было поговорить с Нолей Элевичем Шойхетманом на бывшем проспекте Труда в его маленьком уютном кабинете? О чём угодно. Ноля Элевич зашел за ширмочку, вынес оттуда электропенис и рассказал грустную историю о женщине, которая вот–вот сойдёт с ума от своих неудовлетворённых желаний. Через третьи лица достал ей Ноля Элевич этот электропенис и очень надеялся на положительный терапевтический эффект.

Но у меня были другие вопросы. О проблемах женщин, которые в расцвете и в соку, говорилось отовсюду наперебой. Я хотел расспросить Нолю Элевича о любви после пятидесяти – шестидесяти лет. Как и во многом другом, в информации на эту тему наши старики оказались обделёнными. Они ещё жили, но их проблемы как–то не вписывались в жизнерадостную сексуальную поступь нарождающегося капитализма.

Ноля Элевич охотно откликнулся. И мы сделали с ним интересную, добрую, тёплую передачу. Когда запись закончилась, разговорились, так сказать, неофициально. Я спросил сухонького, седого, старого сексопатолога о тех случаях из его практики, которые запомнились ему своей необыкновенностью, может быть, аномальностью, если только можно говорить об аномалиях в сексопатологии, которая вся, собственно, и состоит из отклонений от принятых норм человеческого сообщения.

У Ноли Элевича это было «не далее, как вчера», и он рассказал случай из жизни больного Н., который обратился к нему за помощью, и Шойхетман ещё раз подтвердил свою высокую квалификацию, но… помог ли он ему?

Поначалу всё выглядело достаточно ординарно. У Н. отсутствовала потенция. Чему тут удивляться? Если бы у Н. была потенция, то зачем бы он пришёл на бывший проспект Труда?

Н. был в возрасте двадцати пяти лет. Он очень любил женщин, его к ним влекло неудержимо, но в решительный момент всё пропадало. Поддавшаяся на блеск его речей и глаз женщина, оказывалась оскорблённой в своих лучших чувствах, свидания прекращались, а Н. хотелось повеситься или утопиться.

И в этом тоже не было ничего особенного. Сколько раз Ноля Элевич возвращал к жизни этих бледных юношей, которые своими же мыслями доводили себя до края смертной черты. Обычная психологическая импотенция. Несколько сеансов гипноза – и все печали снимало, как рукой. Правда, с Н. Шойхетману пришлось повозиться.

В конце концов, он решился на необычное внушение.

Известно, что мужчины народов Кавказа никогда не страдают психологической импотенцией. Ещё подростками мальчики знают, что где–то в сарайчике кушает травку симпатичная ослица или козочка, которой мальчик, по ощущению уже невыносимой зрелости, может вверить свою невинность. После тёлочки, свиньи, на худой конец, индюшки, такому мальчику не страшна никакая, даже самая красивая, женщина.

И мужчины народов Кавказа никогда не знают, что такое психологическая импотенция.

Ноля Элевич решил внушить своему пациенту, что для него желанна любая женщина, любого вида в подлунной фауне. Сияющие вершины гор, тучные стада архаров и тулпаров вписывал он в нервное подсознание пациента. Десятки раз заставлял он его в мыслях решительно войти в полутёмный сарайчик и возбудиться легко и спортивно от блеяния насторожившейся овечки…

Н. выздоровел. Дела у него пошли прекрасно. Через месяц примчался в кабинет, вывалил из огромной сумки на стол Шойхетману коньяков, дорогих водок и фруктов, долго жал и тряс руку старику, кричал о его гениальности…

В кабинет к Ноле Элевичу он пришел снова года два спустя. Да, «недалее, как вчера», Н. зашёл к Шойхетману, и врач его не узнал в первую минуту. Н. похудел, постарел. Казалось, что кто–то вынул его глаза и вставил другие, без жизни. Нет, у Н. уже не было проблем с женщинами. Они бегали за ним, как и положено, табунами, радовались его ненасытности, и каждая втайне мечтала заполучить Н. в мужья.

Н. задержался в кабинете у Шойхетмана ненадолго. Он поблагодарил эскулапа за лечение. Но как–то сухо, без вдохновения. Потом замешкался, сказал, что написал Шойхетману письмо, а сам уезжает за границу.

С этими словами Н. вышел. Письмо осталось лежать на столике. В общем, Шойхетман его прочитал, а потом решил ознакомить с ним меня. «Может, используете что–нибудь в вашей передаче «Часы» – хихикнул он мне напоследок. Почему–то он запомнился мне такой улыбчивый, с немецким фаллоимитатором в руке. Что–то дьявольское было в его улыбке…

Письмо пациента Н. Ноле Элевичу Шойхетману.

«Будьте прокляты Вы, Ноля Элевич, со своей медициной, со своим талантом. Будь проклят тот день, когда я переступил порог Вашего кабинета.

Да, Вы, безусловно, вылечили меня. Для женщин я стал страшен в своём здоровье. И – желанен. Боже, как вся любовь зависит у них от половой близости. Раньше я не замечал этого. Всего–то и проблем стать любимым, влюбить в себя без памяти – это склонить к соитию. День – два – месяц – женщина прилепляется к вашему организму, она вся в желании с ним слиться. Она шепчет вам самые заветные слова, она мыслит с вами, как вы, она – вы, она чувствительна к вам за тысячу километров.

Они менялись у меня каждый день. Я снял квартиру, и они, эти женщины, уползали из неё обессиленные и счастливые.

Я встречался с ними в лифтах, на чердаках, я нагло овладевал ими в прибрежной морской волне среди десятков купающихся. Интеллигентная красавица отдалась мне в троллейбусной давке.

Перед моими глазами пошёл, смешиваясь в сплошную линию, поток женского белья, обнажённых тел и запахов.

Мне нравилось поначалу всё это, и я не пропускал ни одной поощрительной улыбки, ни одного случайно задержавшегося на мне взгляда. В тысячный раз, протыкая эти распахнувшиеся навстречу тела, я, как будто, мстил им за что–то. За то, что когда–то они смеялись над моей слабостью. За то, что проходили мимо, презрительно поджав губы. За то, что я любил их когда–то до самозабвения, а меня сторонились, как прокажённого.

Мужчины, кто из нас может забыть сцену, которая случалась со многими… Женщина торопливо одевается, уходит, не поднимая глаз, и вы никогда больше не можете встретить её в жизни. Никогда. Потому что для этих духовных созданий на первом месте секс, соитие. И без него, без качественной реализации в женщине своих мужских способностей, вам не видать её любви.

Женщины стали… влюбляться в меня. В меня, в бесплатную проститутку. Чем больше я изощрялся, чем причудливее случались мои фантазии, тем сильнее крепла эта самая женская любовь.

Женщины подкарауливали меня на улице, разыскивали на работе, они писали мне письма таким слогом, что позавидовал бы сам Пушкин. Слогу. Мне. Если бы увидел этих женщин.

Я помню, как убегал от одной из них по Ленинскому проспекту. Воздушная леди в вечернем платье, прямо с концерта, – она бежала за мной следом, споткнулась, упала в пыль и кричала, кричала в истерике моё имя. Но… Ноля Элевич… У меня пропала… любовь. Любить я разучился. Этот Божий дар ушёл от меня.

Да, Ноля Элевич, Вы сделали из меня классного мужчину. Самца. Мне было достаточно увидеть женщину. Любую. И я готов был к тому, чтобы проработать с ней любой учебник единоборств между полами. Но от меня ушла любовь. Я видел, как в муках корчились вокруг меня влюбившиеся в меня женщины, но не испытывал к ним никаких чувств. Никаких. Сердце застыло у меня. Очерствело. Возможно, его не стало совсем.

Я перестал улыбаться, я позабыл, что такое счастье. Ведь счастье – я ощутил и понял это запоздало – счастье – это любить самому.

«…Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, то я ничто. И если я раздам всё имение моё и отдам тело моё на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы.

Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится,

Не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла,

Не радуется неправде, а сорадуется истине;

Всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит…»[2]2
  Библия. Послание к коринфянам.


[Закрыть]

Любовь… И это чувство ушлю от меня. Я вспоминал прекрасное время, когда неделями выглядывал в скверике знакомый силуэт, когда эти неземные создания, эти невыносимо возвышенные существа женщины, смеясь, проходили мимо меня, а мне было больно и сладко. Когда я страдал от безответного чувства – оказывается, это прекрасно, от этого хочется умереть, но для этого хочется жить…

Будьте Вы прокляты, Ноля Элевич. Будь проклят Ваш талант и Ваша медицина. Я знаю, что Вы снова можете всё вернуть на свои места. Вы можете вернуть мне мою слабость, но… что–то сделалось с моей душой. Там что–то надорвалось и треснуло. Я не смогу больше быть прежним.

Наверное, я когда–то сам сделал свой выбор, и Вы подыграли Дьяволу…»

июнь–сентябрь, 1996 г.