Текст книги "На снегу розовый свет..."

Автор книги: Александр Дунаенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

ЧЁРНО-БЕЛОЕ И ЦВЕТНОЕ1

Муж Любови Александровны пил. И пил бессовестно, нагло, беспробудно. Все, конечно, пьют, но, когда дело доходит до «белочек», стоит призадуматься. «Белочки» – это, когда на следующий день – «ничего не помню». Это когда «тут помню», а тут – «не помню». Это, когда ему всё хорошо, хорошо, и хорошо, а потом в доме побитая мебель, жена в синяках, по разным углам перепуганные дети, а он – «ничего не помню». Но – было хорошо. Это помню. А сейчас плохо…

В общем, муж Любови Александровны пил. Пил, негодяй. Пил, сволочь. Не на свои, правда, его работа поила, но не в этом же суть. Жизнь супружеская незаметно сходила на нет, потому что, если что–то начинаешь любить больше, чем женщину, которая возле тебя, она тебя бросит. Или наставит рога.

Любовь Александровна избрала второе.

Во–первых, потому, что мужа она ещё очень любила. Поэтому бросить его не могла. Во–вторых, потому что внебрачная связь могла помочь сохранить психическое равновесие в навязанных обстоятельствах.

Но далеко не всё так просто. Не так просто предложить себя другому мужчине, когда свой, родной, ещё жив. Хотя и опять пьян, скотина. В конце концов, каждой женщине приходится преодолевать этот барьер. Это внутреннее сопротивление. Даже брезгливость. Другой – другая одежда, запах, привычки. Другая речь. Интеллект. Если он у него есть.

Христофор Петрович был озабочен. Дело в том, что полтора или два года назад его жена уехала в Африку на заработки. Наш бывший советский человек, если хочет поправить своё материальное положение, едет в Африку, помогает строиться зажравшимся неграм. То Засуанскую плотину, то – межконтинентальную, атомную. Жена Христофора Петровича поехала от КГБ миссионеркой по специальности «сварщик». Оплата в долларах, пираньях и в рублях. Рубли у нас. Доллары в Москве. Пираньи – в племени «Вау – Вау». Обращаться с осторожностью. Поддельные не кусаются.

Да, в Актюбинске в то время, чтобы ещё больше повысить уровень жизни трудящихся, ввели свою валюту. Назвали «Акт». За один «Акт» вначале можно было купить одного барана/ уже через год – полбарана, потому что инфляция/. Местные путаны и фотомодели распереживались, что возникнет путаница: клиентам будет трудно всякий раз растолковывать, сколько «актов» полагается за один акт. Но сориентировались быстро: вернулись к родному доллару с пересчётом по курсу на день или ночь оказания услуги.

Итак, жена Христофора Петровича в Африке, за длинной пираньей, а он тут, в Актюбинске, полтора года/или уже два/ наедине с зеркалом.

Случилось, что Христофор Петрович, а с ним и Любовь Александровна, в один и тот же день, как Бойль и Мариотт, подали объявления в актюбинский еженедельник «Время». Он, значит: «Хочу! Могу!», она – «Мечтаю! Помогу!».

Еженедельник «Время» первым в Актюбинске взялся публиковать объявления для всяких знакомств. И, будучи первым независимым изданием, первым же сунулся покритиковать, дотоле непорочные, власти. Власти быстро сориентировались, внимательно перечитали вредную газетку и в колонке «знакомства» нашли парочку объявлений типа «молодой человек, без вредных привычек, ищет друга…». Газете намекнули, что указов 37‑го года, насчёт гомосексуализма, ещё никто не отменял и потому прикрыть еженедельник – что муху шлёпнуть.

О политике газета писать перестала. Право знакомиться по объявлению в газете осталось за традиционным большинством и лесбиянками. Потому что ни в 37‑м, ни в каком другом году Советской власти, влечение женщины к женщине преступлением не считалось и Законом не преследовалось.

Как два школьника, пришли к кинотеатру «Мир» на первое свидание Любовь Александровна и Христофор Петрович. Долго стояли по разным сторонам от входа, держа в руках условленный знак – газеты. Он – «Путь к коммунизму». Она – еженедельник «Время». Удивительно ли, что некоторые женщины и девушки замедляли шаг и с интересом поглядывали на Любовь Александровну. Даже пытались заговорить. И Христофор Петрович решился, подошёл, прервал это безобразие. Любовь Александровна взглянула на него, как на спасителя.

Так они узнали друг друга.

Так и познакомились.

Христофор Петрович – человек отчаянный, насмотрелся в подвальчиках американских фильмов – идёмте, говорит, Любовь Александровна, тут в двух шагах – поужинаем. Она ему – какой ужин, какой ужин, когда ещё обед. Ну, тогда обед – пойдёмте скорей, борщ остывает – Христофор Петрович был необыкновенно смущён и, вместе с тем, взвинчен. Врал он и про борщ, и про то, что в двух шагах. Заготовил он к встрече бутылку шампанского, бутылку коньяка, яблочки, да «сникерс» с «марсом».

Любовь Александровна истёрла ноги в кровь, пока они добрались до квартиры. К себе привёл Христофор Петрович. Без всякой конспирации. Все соседи видели. Все знакомые видели. Тётя Оля на пятом этаже, повинуясь интуиции, вылезла из ванной и, не обтирая мыльной пены, кинулась на пол, припав к накрашенному линолеуму любопытнейшим ухом своим.

Но ничего не случилось тремя этажами ниже. Ничего, хотя люди, которые знакомятся по объявлению, имеют вполне определённые намерения. Христофор Петрович и Любовь Александровна просто сидели друг против друга в мягких креслах и беседовали о прекрасном. Когда возникла пауза, Христофор Петрович попытался направить разговор в другое русло. Подсел ближе, взял за руку, заглянул в глаза. В общем, в первый раз ничего не получилось. Любовь Александровна, в принципе, не отказывала, но от неё веяло обыкновенной женской холодностью, как от бревна. А Христофор Петрович был уже далеко не мальчик, чтобы скоротечно удовлетвориться с любым, мало–мальски пригодным для того объектом. Христофор Петрович лишь слегка куснул Любовь Александровну за мочку уха. То ли за правую. То ли за левую. Шампанское так и не выпили. Оно прокисло потом в холодильнике. «Сникерс» Любовь Александровна съела весь.

Интимная половая близость всё–таки возникла между ними тремя неделями позже. На Чернухинской даче. Сашка Чернухин в очередной раз влез в долги и купил дачу. Прекрасная дача. На берегу реки Илек, с грушами, сливами и домиком, в котором имелась настоящая кровать. И стол. Ухо тёти Оли сюда не доставало.

2

Как далась Любови Александровне первая супружеская измена? Первая – потому, что потом обязательно возникает вторая, третья…Только смерть может остановить, вошедшую во вкус, женщину.

Любовь Александровна, конечно, очень переживала. Особенно в первое время. Хотя на женщине никак не заметен след греха, даже сиюминутной, свежести, Любови Александровне её падение представлялось совершенно очевидным для окружающих. Да что там – окружающие! Сама себя извела уколами и придирками Любовь Александровна. Однако, и в другой раз собралась и, проскользнув через горячую ванну, полную духов и нежных заморских ароматов, устремилась опять навстречу новому половому свиданию.

А что же муж? Он методически пил. И призывал к себе в минуты просветления свою законную супругу для исполнения ею законных супружеских обязанностей. Проспавшись, снова уходил в запой. Многие мужики бывшего СССР вели такую циклическую жизнь. И стонали и бились от всемогущей надчеловеческой страсти в объятиях чужих мужчин преданные им, преданные ими, отданные в обмен на лукавую ухмылку зелёного змия, когда–то любимые ими, жёны.

Христофор Петрович словно бы чувствовал невозможность полноты слагающихся отношений. Хотя органная музыка многократных совместных кульминаций крепла и всё большую власть забирала над ними. Когда раскрывались небеса, и два схлестнувшихся тела в беспамятстве в них проваливались. Когда возвращение в бытие происходило вначале через ощущение счастья…

Не вдруг, но исподволь, Христофору Петровичу стала кругом представляться фигура того самого зловредного супруга Любови Александровны, из–за которого, собственно, так мстительно, так сладко и внезапно и сочеталась с ним прекрасная тонкая женщина. Ведь – каждый раз возвращала она домой своё трепетное тело и, если на тот момент супруг не был пьян…В общем, воображение Христофора Петровича рисовало ему на сей случай эпизоды самые фантазийные и болезненные. Можно было бы как–то ещё потерпеть и за приоритеты побороться, но – вот незадача – из своей Тимбукту с минуты на минуту, с месяца на месяц, могла возвратиться супруга самого Христофора Петровича. А, будучи в некоторых ревностных претензиях к Любови Александровне, сам Христофор Петрович никак не хотел колыхнуть своего домашнего равновесия. С приездом жены, Христофор Петрович собирался без колебаний и без зазрений совести связь свою прекратить. И, в общем–то, просто и пошло бросить возлюбленную им женщину.

Слов нет, на фоне восторженных отношений и органной музыки, выглядело это как–то чересчур по Марксу – Ленину: бытие, мол, определяет сознание. Из красивой истории взблуднувший ум Христофора Петровича начал искать красивого выхода.

Выход нашёлся на конце Ленинского проспекта. Да, всё гениальное просто. На конце Ленинского проспекта, где прихотливо в уздечку свиваются провода оконечной троллейбусной линии, там, не доходя, направо, располагалась служба «Доверие». Служба «Доверие» могла всё. Снять сглаз? – пожалуйста. Заглянуть в будущее? – пожалуйста. Приворожить навеки – пара пустяков. Импотенция лечилась в три сеанса. Потенция – в шесть секунд. Ударом резинового молоточка. Звоните 53–48–39 – и вам помогут.

Христофор Петрович позвонил. Алкоголизм? Анонимно? У вас фотография есть? Нашёл Христофор Петрович фотографию. Ну и красавец. Ну и морда! И где она такого себе нашла?..

В общем, пришлось отдать 4,5 «акта» и одну дохлую «пиранью», которую жена присылала, как сувенир.

Муж Любови Александровны пить бросил. После многих лет редкопробудных запоев, освободившись от липкого, вязкого тумана в молодых ещё и свежих мозгах, вдруг увидел он подле себя красивую женщину. И узнал он жену свою. И познал с восторгом и радостью.

А ответила она ему так, как отвечает женщина единственно любимому человеку, которого ждала много лет. И дождалась. Когда почти не оставалось надежды…

3

Счастливые концы – в счастливых странах. Такой страны не было в тот момент в окружении наших героев.

Любовь Александровна так и не стала счастлива. Муж снова запил. В жизни мужья редко бросают пить насовсем. Против убеждённо тостующего бессильна даже служба «Доверие». К тому же случилось так, что Любовь Александровна забеременела от своего мужа–пьяницы, и связь её, ввиду целого ряда объективных причин, оборвалась. Как и прежде, муж, напиваясь, бил её, называя грязными словами, бил даже на последних неделях беременности. Любовь Александровна родила мальчика, а через месяц с ней случился припадок эпилепсии.

Муж всё пил. От радости, что родился ребёнок. От горя, что заболела жена. Пил в минуты сомнения, когда, с пеной у рта, жена затихала от судорог среди опрокинутой мебели. Таращил глаза и бормотал: «артистка»… «сука»…Припадки эпилепсии участились. Дедушка с бабушкой забрали внука к себе. За год Любовь Александровна сильно сдала, постарела.

И Христофор Петрович, случайно столкнувшись с ней лицом к лицу в «Универсаме», даже не узнал её…её не узнал…

Сентябрь 93 г.

Февраль 94 г.

В ДВУХ ЧАСТЯХ КАПРИЧЧИО1

На–днях у меня случилось странноватенькое свидание с женщиной. Муж её выскочил куда–то на секундочку. То ли за сигаретами, то ли на рыбалку. Женщина позвонила мне. Я рассчитывал на чашку чая, углубление знакомства и прощупывание перспектив. И – ни на что больше. Я не хотел больше ничего и ни на что не рассчитывал. В последние годы возраста мне почему–то интереснее стало женщин слушать, нежели заниматься детальным исследованием их внутренних органов.

Я и пришёл – на чай. А ей, видно, была дорога каждая секунда.

 
«Не думай о секундах свысока
Наступит время – сам поймешь, наверное:
Летят они, как пули у виска…»
 

В общем, дорогу на кухню мне перегородили. Секунды вели свой неумолимый счёт. Я переступил через небольшого крокодильчика и покорно направился в опочивальню. / Правда, крокодильчик, я не оговорился. Маленький такой, только ротик и хвостик. Бегала ещё из конца в конец узкого коридора енотовидная собака. На антресолях сидел большой азиатский гусь. Или гусыня. Пола сейчас не помню. За стеной пела Линда Маккартни /.

Я переступил крокодильчика и прошёл в опочивальню. За мной, на ходу сбрасывая халат, эта непонятная женщина. Потом были ненужные мне объятия. Потом – собственно, то, для чего меня сюда позвали.

Я выскочил из квартиры, на ходу застёгиваясь, и слегка задыхаясь. Навстречу мне подымался мужчина, Который нёс на себе огромную рыбу, похожую на сома, но ревела она белугой. Может быть, это даже и была белуга. В зубах мужчина держал пачку сигарет «Мутели». Видимо, он успел и туда, и туда.

А мне было дурно. Меня колотил озноб. Во рту я ещё чувствовал холодную слюну женщины, с которой целовался только что. Ощущения противоестественного, ледяного лона застряли где–то в спинном мозгу. И у неё ещё есть муж, который периодически обращается к ней за наслаждением. Лёд. Холод. Болото. Крокодилы. Быть может, я к ведьме попал? Сейчас их признали за существующих, они даже организуют свои малые предприятия. Лечебные, конечно. От всего лечат. И моя, видать, ведьма.

2

Спустя где–то недельку, в гаражах, сосед Владимир Павлович, Палыч, в общем, починял мне слегка машину. Палыч в этом деле разбирался круто, хотя в прошлом имел какое–то высшее, далеко не техническое, образование. Успел проработать лет сорок таксистом, третья жена была неизмеримо его моложе, а её грудной ребёнок и того меньше.

После ремонта выпили. Разговорились. Палыч, как старый таксист, стал рассказывать истории про попутных женщин. Закуски почти не было, поэтому и я раскололся, выдал ему свою недавнюю историю. Говорю: – Палыч, ведь так не бывает?..

Палыч свои седые космы почесал. Скромно ответил: – Не знаю. И замолчал. И молчал долго. Потом закурил. Потом закурил ещё. Потом выпил сам. Хотел прикурить снова – спичка обожгла пальцы, потухла. Переспросил: – Холодная, говоришь?

Но в его истории не было никакого колдовства.

Когда–то Палыч учился в Москве, в известном вузе. Однажды в общежитии, в соседней комнате, ребята гуляли день рождения. Пригласили его – в компании не хватало парня. Соседи жили коммуной. Вся группа – парни и девушки – в одной комнате. Спали всегда, кто с кем, без особой ревности. В тот вечер парня не хватило – пригласили Палыча.

Пили, произносили тосты. Возле Палыча посадили тонкую, хрупкую девушку. Она как–то жалобно улыбалась и тоже пила вместе со всеми вместе. Палыч погладил ей под столом коленку. Оказалось, можно. Потом под столом она погладила его.

Девушка быстро захмелела и пошла, прилегла в углу на узкую общежитскую кровать. Палыч пришёл туда позже, когда вся водка была выпита, когда сбегали, купили у таксистов ещё и выпили ещё. Когда потом насобирали в шапку рублей и копеек и опять пошли и ещё выпили.

Голова у Палыча шла кругом. Он забрался в постель к своей девушке уже голый, содрал с неё простенькое бельё, пьяно, грубо взял. Она не сопротивлялась. Даже не вскрикнула. Потом Палыч уснул, но среди ночи проснулся от жгучего желания. Девушка спала… Он пытался её разбудить, но, видимо, она сильно ослабела от алкоголя. Палыч целовал её в пьяные, холодные губы и на этот раз ласкал и любил долго, изощрённо. И снова уснул, а к утру, ещё в полусне, ему снова захотелось её, и он взял её, ещё когда сон продолжался, когда нельзя было ещё отличить, что снится, а что уже превратилось в Жизнь. И опять ему было с ней жутко хорошо и сладко, только губы девушки оставались холодными, она не хотела возвращаться из сна. Палыч поздно понял, что она уже не спит, что она мёртвая, что она умерла. Что не во сне, не во хмелю так безвольно качается её милая русая головка, и наступающий рассвет всё более очерчивает безжизненность её лица. Палыч, ещё полный желания, остановился внутри неё и вдруг плотью ощутил, почувствовал, наконец, ледяное окружение её лона…

Был суд. Были какие–то разбирательства, экспертиза. Из института Палыча выгнали, он приехал в Актюбинск, к матери. Она его сразу не узнала, потому что из чёрных его волосы сделались седыми.

Палыч устроился таксистом, и с той поры у него было много баб. И он женился, женился ещё не раз. Но очень долго он боялся засыпать с женщиной в темноте и совершенно избегал этого, когда оказывался сильно пьян.

Лето,1996 г.

ЗАПАХ ЖЕНЩИНЫ

Когда–то и ликом твоим и станом пестрели обложки крупных журналов. В бывшей стране Советов, посоветовавшись, санкционировали публикацию твоего телесного совершенства. Изощрённый импортный купальник всю славу твоих неисчислимых прелестей приписывал исключительно себе. Я не сказать, чтобы влюбился. Я попался. Потому что ты – с обложек всех журналов. Даже «Огонёк» дерзнул откровенную тебя, счастливую, в том же самом, импортном, а, значит, всё равно, что без – на обложку. Из–за тебя, из–за греховно–божественной, тираж, на один только раз, целомудренный «Огонёк» увеличил на полмиллиона.

И я попался. Если бы не этот увеличенный тираж – быть может, обошло бы меня искушение. Но тираж увеличили, и потом, когда я увидел тебя живую, я попался.

И всё бы ничего. О чём может мечтать мужчина, если ему невыносимо понравилась девушка, женщина? Нет, не о том, о чём вы сразу подумали. Он мечтает об ответном чувстве. И – в это трудно, невозможно поверить, но чувством ты откликнулась ко мне. Любая другая бы – нет. Любая хромая, косая, замухрышка – любая из них отказалась бы от меня, если бы так восторженно я к ней сунулся.

Влюбись, если хочешь стать отвергнутым. А я, хотя и не влюбился, но… голову потерял.

Только при тебе у меня не получалось правильно совместить пуговицы на пиджаке. Только на тебя я боялся взглянуть. Случайное прикосновение ударяло меня вспышкой молнии. Проклятый «Огонёк». Я знаю, в принципе, он ни при чём. Это – карма. Судьбе сопротивляться бессмысленно. Я с радостью, милой, тебе не сопротивлялся. Ведь как я мог не поддаться на твои остроумные цитаты из Шопенгауэра и на беглое воспроизведение фрагментов из раннего Пендерецкого. Вы видели женщину, которая могла бы в себе совместить красоту, Шопенгауэра и Пендерецкого? Я бы всё опошлил, если бы упомянул ещё и Сальвадора Дали, но не могу пойти против исторической правды: да, ты знала и любила и этого сумасшедшего.

Вот такая женщина была у нас в Актюбинске. Она родилась в нём, она в нём выросла. Она, жестокая, вышла замуж в этом городе, родила прекрасную девочку. В пять лет у девочки дивный голубой бант в золотых волосах…

Умница, с кем тебе было словом перекинуться, поговорить о кукольности в романах Набокова, о разнице между Караяном и Фуртвенглером. Со мной, милая, только со мной. Ведь я тоже родился и вырос в этом удивительном городе…

Но замужество – это ещё не недостаток. Все хорошие женщины всегда замужем. Твоим недостатком было… Не знаю, как это сказать. Сейчас можно. Это в прошлом у тебя. Об этом знали все, кроме тебя. Я, правда, до сих пор не знаю, был ли муж в курсе. Ну, чего не может знать муж о своей женщине, если об этом знали, знают все, кто её видел близко живую и совершенную? Об этом знали все, и на работе по за глаза тебя даже прозвали «вонючкой». Обложка журнала не передаёт всех подробностей и потому тираж «Огонька» не мог попасть в зависимость от запаха. Но… ведь, правда, это было ужасно. Где бы ты ни появлялась – всюду распространялся этот резкий удушливый запах. От стройной длинноногой богини за версту несло запахом немытого потного тела. Молодого.

Сразу перейдя на твою сторону, я объяснил всё просто, буднично: нет у тебя, у совершенной, любовников. А мужа я видел. «Новый русский» – какое ему дело до того, чем пахнет женщина, вид которой, даже в купальнике, заставил ахнуть 15 республик бывшего Союза.

Ты откликнулась чувством ко мне, а я стал ломиться в открытую дверь: я приносил тебе цветы, всякие подарочные пустяки, даже пару канцон напел в звукозаписи. Я, не прося твоей руки, молил о прикосновении губами к умным коленям в «Sanpellegrino». Ты отстранялась, шарахалась, потому что у тебя был муж «новый русский» и оттого, видимо, и все мужчины были противны. Отталкивая меня, и в то же время, прибегая ко мне днём среди дождя и даже однажды – в глухую полночь, ты, как заклинание, всё же твердила, что любишь его: «Я люблю мужа. Я люблю мужа. Я вышла замуж по любви, я очень люблю своего мужа». Со своим мужем ты была уже на волосок от лесбиянства, но говорила, говорила мне, стиснув в руках тонюсенького Аронзона: «Я люблю мужа»

Поцелуй – это уже близость. Даже спустя год я не мог пробиться к твоим губам через этот глупый в наше время, архаический, консервативный заслон: «Я люблю мужа».

Я натворил к тебе горы посланий. Я тысячи раз терял надежду и снова воспламенялся от твоего доверчивого визита, короткого телефонного звонка. На сколько может хватить взрослого мужчину, если в течение года не дать ему даже поцеловаться? И только потому меня и хватало, что время от времени снимали с

меня напряжение Аннет, Лизетта… А тянуло к тебе…

Я как–то неожиданно тебя потерял.

Из города Актюбинска под видом русских уезжали сплошным потоком все, кто думал, что в России не нужно будет на каждом шагу вспоминать свою неудачную национальность.

Твой «новый русский» предусмотрел всё заранее. Собрал и тебя и вещички. И дочку очаровашку свою с огромным голубым бантом. И увёз. И я даже не знал, куда. Из никому в мире неизвестного Актюбинска люди уезжали в никому в мире не известные российские города.

Мне было жалко, больно. Но у нас так и не случилось близости, свойственной мужчинам и женщинам, и потому можно было сносно жить и с болью и с горечью.

Но как–то в мае я поехал в Москву. Командировка. По улицам российской столицы бродили толпы разных патриотов. Одни размахивали красными флагами, другие бесстрашно им в ответ огрызались и чем–то махали в ответ. Евреи, как всегда, на всякий случай, прятались.

Я осторожно пробирался через обозлённых застрельщиков и апологетов, и вдруг волнение пронизало меня. Я услышал запах. Мой знакомый любимый запах. Запах твоего тела, который нельзя было спутать ни с чем, узнать из тысяч. Мне показалось, этого не может быть (я сказал себе так), а сам уже шёл, уже бежал

навстречу ему. Пусть долго, да, пусть полчаса или больше того, неизвестно на сколько, я летел к тебе (к чёрту его, Шопенгауэра!), я боготворил этот твой удивительный запах, который был ТЫ.

И я нашёл тебя. На тихой улице с высокими сильно–зелёными деревьями ты гуляла со своей прелестной дочуркой. И, когда ты увидела меня, ты уже не сдержалась. Лицо моё и волосы были мокрыми от твоих свёз. Бесстыдно и бессовестно ты целовалась со мной на улице, долгожданно стиснув коленками мою растерявшуюся ногу.

Мы поженились с тобой. Да, ты бросила мужа. Мы уехали обратно в Актюбинск, и милый твой ребёнок очень быстро стал говорить мне «папа» и крепко и сладко обхватывать меня за шею, когда я возвращался с работы. И я постарался полюбить, любить тебя так, чтобы тебе не нужно было убегать в полночь куда–то, чтобы рассказать в пустоту, как сильно ты меня любишь.

И – что интересно, что странно… У тебя исчез твой специфический запах. После первого со мной поцелуя, первого объятия. Скептики улыбнутся. Ведь бывший твой муж, возможно, также пропускал мимо ушей эту своеобразную твою природную особенность.

Но… нет. Я так не думаю. Цветок должен цвести и пахнуть, пока не случится то, для чего он раскрыл свои лепестки. И кто знает, каким способом высшие силы могут заставить нас последовать своей карме.

31.03.97 г.