Текст книги "Отважные (Сборник)"

Автор книги: Александр Воинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 42 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

Геннадий Андреевич и Федя притаились в кустах невдалеке от шоссе. По шоссе то и дело проезжали машины, одни из них были с грузом, другие везли солдат, каждые пять – десять минут на мотоциклах проскакивали вооруженные пулеметами эсэсовцы.

– Да, дело трудное! – проговорил Геннадий Андреевич, проводив настороженным взглядом двух мотоциклистов в стальных касках.

Как только они скрылись за поворотом дороги, оттуда с ходу выскочила встречная машина с солдатами.

– Придется, Федя, ждать ночи.

За эти несколько часов Геннадий Андреевич убедился в том, что молодой партизан опытен и осторожен; он свыкся с партизанской жизнью, и лес для него стал привычной стихией. Если бы он сейчас отвечал сам за себя, то гитлеровцы наверняка недосчитались бы нескольких мотоциклистов, но он понимал, что главное – это выполнить задание: любыми путями достать хлеб. Он не может и не должен рисковать.

– Сидеть, конечно, здесь можно и до ночи, – сказал Федя, внимательным взглядом разведчика окидывая дорогу, – только когда же мы доберемся до хлеба? К утру, не раньше. А там опять придется отсиживаться дотемна. Не войдешь же в деревню засветло. Потеряем целые сутки!..

– Что ты предлагаешь?…

– Давайте разделимся на две группы и перескочим дорогу в двух местах. Если одну группу заметят, она примет бой, а другая пойдет дальше.

– Бросить товарищей? – нахмурился Геннадий Андреевич.

– Зачем же бросать? Группа отойдет в лес – гитлеровцы туда боятся нос сунуть – и кружным путем пойдет на соединение…

– Это нас не задержит?

– Может быть, задержит, а может, и нет, – уклончиво ответил Федя.

– А как же с подводой? Ее ведь в карман не спрячешь. Издалека увидят!..

Федя пригляделся к лесу, который плотной стеной стоял по другую сторону дороги. Да, пожалуй подводе здесь не пройти – она сразу застрянет в ближайших придорожных кустах. Надо найти хотя бы узкую тропинку. Он помнил: метрах в двухстах левее должна быть просека. Она, правда, заросла молодыми елками, трудно будет по ней пробираться, и все же меньше риска, чем искать путь ночью. Геннадий Андреевич согласился. Они углубились в лес и вскоре вновь подошли к шоссе, в том месте, где, по мнению Куликова, удобно было его перейти. На противоположной стороне шоссе открывалась узкая просека.

– Разрешите мне пойти с одной из групп здесь, – сказал Федя, – а вы с другой группой переходите у поворота дороги. Вас будет видно только с одной стороны. Пойдем одновременно, как прокукует кукушка. – И он трижды прокуковал: – Ку-ку!.. Ку-ку!.. Ку-ку!..

– Художественно у тебя получается, не отличишь от настоящей, – улыбнулся Геннадий Андреевич. – Только осенью-то кукушки молчат… Ну ладно, договорились. Забирай подводу и еще пять человек с собой, с остальными пойду я. Встречаемся вон там, в глубине просеки.

– Я и ребят возьму с собой.

– Хорошо, только смотри за ними, береги их, – сказал Геннадий Андреевич.

Никто из них не предполагал, что решение это окажется таким важным для исхода событий, которые произойдут в ближайшие полчаса.

Группы разошлись. Федя остановил своих людей в кустах и приказал замаскироваться, особенно тщательно прикрыв ветвями подводу.

Как назло, по шоссе двинулась бесконечная колонна автомашин с ящиками мин и снарядов. Федя насчитал сорок семь машин и сбился со счета. Несомненно, где-то готовилась операция. За машинами прошли танки…

Федя до боли в глазах рассматривал каждую точку на черном шоссе, которое, как змея, извивалось по холмам. На несколько минут оно очистилось. Казалось, самое время действовать. Но он еще немного выждал, и эта предосторожность спасла отряд от серьезной опасности.

Внезапно из-за большого камня, лежавшего метрах в трехстах от того места, где притаился Федя, поднялся мотоциклист-эсэсовец. Он потянулся, размялся, потом скрылся на минуту в кустах, а затем появился снова, ведя мотоцикл с укрепленным впереди пулеметом. Вслед за ним из кустов вышли еще три мотоциклиста. Очевидно, они устроили здесь небольшой привал. Все четверо вывели свои машины на дорогу, долго о чем-то говорили, оживленно размахивая руками, затем попрощались и по двое разъехались в разные стороны. Когда стрекот мотоциклетных моторов умолк вдали, Федя выполз на обочину, чтобы внимательнее осмотреть дорогу. Вдалеке, удаляясь, ныряли с подъема на подъем две темные точки. Наконец мотоциклисты исчезли из виду.

Федя взглянул на низкие клочковатые тучи, медленно ползшие над лесом. Он не заметил, как они закрыли солнце и от этого как-то сразу померкли краски. Только что, казалось, лето еще жило, а вдруг уже глубокая осень. Так бывает и с человеком: он упорно борется со старостью, и вдруг однажды утром ему становится ясно, что эта борьба безнадежна.

Федя был слишком молод для того, чтобы представить себе, что и у него когда-нибудь будут седые волосы, но и он, глядя на сникшие ветви, на сморщенные листья, которые только издали были красивы, вглядываясь в безрадостно-серую даль просеки с зелеными пятнами елей, ощутил какое-то тревожное, щемящее чувство…

Он любил лес, свыкся с ним, он знал и тропы, и повадки птиц, разгадывал таинственные шумы; глубокой ночью он мог пробираться по чаще, чутьем находя верный путь. Лес защищал его. Каждое дерево было дотом с подвижной броней… А сейчас лес словно понурился, устал. «Скоро зима, – подумал Федя, – трудно станет: след на снегу не утаишь»…

Шоссе было пусто. Нельзя терять времени…

Трижды прокуковала кукушка. И тотчас же в кустах свистнул кнут; раздался приглушенный говор, кто-то выругался.

Мимо Феди стремглав пронеслась подвода, на которой тряслась щуплая фигурка Егорова, и скрылась за деревьями…

– По одному!.. По одному!.. – командовал Федя.

Как будто простое дело – перейти дорогу. А сколько сил и напряжения это стоит!

Взглянув направо, на шоссе, Федя вздрогнул и отпрянул за дерево.

– Ложись! – закричал он. – Подводу в сторону!

Никто не успел сообразить, в чем дело и с какой стороны опасность. Не добежав до шоссе, одни бросились на землю, другие спрятались за деревьями. Егоров так гикнул на лошадей, что они занесли его вместе с подводой в самую гущу кустов. Коля и Витя разом кинулись в канаву, Федя остался стоять за деревом, напряженно вглядываясь в шоссе.

Не прошло и минуты, как послышался нарастающий шум моторов; из своего укрытия Коля и Витя увидели длинную колонну грузовых машин, которая появилась из-за поворота.

На передней машине, по четыре человека в ряд, в касках, надвинутых низко на глаза, сидели вооруженные немецкие солдаты. На других машинах ехали люди, одетые по-разному, но одинаково бедно: кто в ватниках, кто в старых шинелях, а кто и просто в гимнастерках. По бокам колонны, конвоируя ее, мчались мотоциклисты.

Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: в машинах – пленные. Их, очевидно, перебрасывают в район строительства.

Сидя за кустом, Геннадий Андреевич считал машины. Насчитал тридцать две. В них было не меньше четырехсот человек. Возможно, это не первая партия.

События обгоняли. Нужно было немедленно сообщить в партизанский отряд, что Мейер уже начал переброску пленных…

В это время Коля и Витя пристально рассматривали проезжавшие мимо машины.

– Отец! – вдруг вскрикнул Коля и вцепился руками в землю.

– Кто? – не понял Витя.

– Отца повезли!.. Вот он, в той машине!..

Витя взглянул – над длинным зеленым бортом возвышались головы людей: одни были обвязаны старыми бинтами, у других ветер развевал неприкрытые волосы. Давно небритые, изможденные лица казались схожими между собой.

Из-за деревьев показался Егоров.

– Ребята! – тихо позвал он. – Начальник зовет… Быстро!..

– Где он? – спросил Коля.

– В кустах у поворота дороги.

Машины прошли. Шоссе вновь опустело. Но отряд не двигался с места.

Ребята разыскали Геннадия Андреевича. Пристроив на коленях планшет, он что-то писал. Закончив, быстро перечитал, поправил и, сложив бумагу, поднялся с места.

– Вот что, Коля, – сказал он строго, – ты дальше с нами не пойдешь. И ты, Витя, тоже… Вам надо вернуться в отряд вот с этим донесением… – и, увидев растерянное и взволнованное лицо Коли, спросил: – Что с тобой?

– Я отца видел, Геннадий Андреевич.

– Отца? Ты не ошибся?

– Он сидел около борта… Смотрел в нашу сторону…

– Значит, ошибки нет, это действительно пленные… Тогда тем более торопитесь! Дорогу помните?…

– Помним, – ответил Коля, принимая из рук Геннадия Андреевича пакет.

– Спрячь подальше, – сказал Геннадий Андреевич. – Лучше всего на грудь… А в случае опасности изорви… Ну, идите, ребята. Передайте: через сутки-двое вернемся. Как позволит обстановка…

Коля и Витя добежали до Феди, сказали ему, что получили приказ. Федя огорчился, но не подал виду; ему не хотелось с ними расставаться.

– Ну, катите быстрее, – сказал он грубовато. – Да смотрите не заплутайтесь.

– Не заплутаемся, – ответил Коля и пошел по тропинке назад, к лагерю.

За ним вперевалку двинулся Витя.

К вечеру ребята уже были в отряде.

Глава восемнадцатая
ОПАСНАЯ ИГРА

Вечером Блинов приехал к Курту Мейеру. По этому случаю хозяин дома открыл самую лучшую бутылку старого французского коньяка. Соглашение наконец было достигнуто – они объединились. Блинов обещал прекратить свою игру в демократию и больше с населением не заигрывать. Ответные обязательства были реализованы немедленно. Мейер тут же разорвал и сжег в большой серебряной пепельнице акт с описью картин. Отныне никто не сможет установить, какие ценности сохранялись в музее.

Блинов, прищурившись, наблюдал, как яркое пламя пожирает документ, который так обострил их отношения. Мейер концом сигары шевелил пепел, чтобы дать пламени уничтожить все до конца. Как опытный игрок, он знал: прежде всего нужно убедить противника в честности и искренности своих помыслов.

– Очень рад, Илья Ильич, – сказал он, разливая по рюмкам коньяк, – что вы оказались умным человеком, Зачем нам ссориться? – Он усмехнулся и покачал головой. – У нас чертовские характеры, не правда ли?…

– Да, – улыбнулся Блинов, – надо отдать должное нашим родителям…

– Хорошо сказано! – подхватил Мейер. – Выпьем в их память! Хотя вы и русский, Илья Ильич, но в вас есть что-то истинно немецкое. Я бы сказал – твердость и величие духа!.. – Он нагнулся к Блинову: – Признайтесь вы ведь немец!..

Блинов шутливо поднял руки:

– Хотел бы, но не могу!.. Я истинно русский, господин Мейер.

Мейер пожал плечами, отставил рюмку и поднялся:

– Вы так же таинственны, черт подери, как ваш кованый сундук. Где вы только его достали?

– О, это давняя история, – ответил Блинов, – когда-нибудь я вам расскажу.

Мейер снова сел в кресло и долго раскуривал потухшую сигару, испытующим взглядом ощупывая Блинова.

– Вот видите, – сказал Мейер, – вы сами возбуждаете во мне интерес. А уж если я чем-нибудь заинтригован, то иду по следу, словно борзая… Иногда я думаю: на кой дьявол я трачу столько сил? Какая от этого польза?… Но не могу удержаться. Натура!.. – И он весело засмеялся.

Блинов положил руку на его колено.

– Дорогой друг, – сказал он с той подкупающей простотой, которая всегда настораживала Мейера, – мы ведь собрались сегодня, чтобы отпраздновать наш союз… Признаюсь, я доставил вам некоторые неприятности. Мне казалось, что вы чрезмерно пристально интересуетесь моими делами. А между тем мои полномочия несколько иные, чем у обычного бургомистра. Вы это, наверное, поняли?…

– Я убедился в этом, – серьезно сказал Мейер.

– Почему я приехал сюда, в этот город? Таскать из музея картины? А может быть, с целью интриговать против вас?

По тени, которая прошла по лицу Мейера, Блинов понял, что попал в цель. Мейер откинулся к спинке кресла и не мигая, пристально смотрел в глаза своему собеседнику.

Блинов отпил из рюмки.

– Да, – сказал он тихо, и голос его доверительно прозвучал в этой небольшой комнате, слабо освещенной лампой под синим абажуром, – вы думали обо мне очень плохо, Мейер. Но, к сожалению, я не могу вам пока многого раскрыть… Не знаю, что будет со мной дальше, ведь моя судьба решается не здесь.

– Где же? – подался вперед Мейер.

– В Берлине, – оказал Блинов. – Ни о чем больше меня не спрашивайте. Поверьте, интересы дела требуют, чтобы мы шли к общей цели, но каждый своим путем. Необходимо, чтобы жители города мне доверяли. – Он нагнулся к Мейеру и понизил голос до шепота: – Была идея создать партизанский отряд. Я должен был вместе с ним уйти в лес…

Мейер понимающе кивнул.

– Ну, и что же? – быстро спросил он.

– Сейчас уже некогда: назревают события на Дону.

Мейер глубоко затянулся дымом сигары. Он был разочарован – бургомистр не сказал ничего лишнего.

Глава девятнадцатая
ЗАДАНИЕ

Ночью Колеснику не спалось: болела поясница, одолевали нелегкие мысли. Что будет с отрядом, если Геннадий Андреевич не достанет продовольствия?

Крестьяне сообщили, что в Малиновке спрятан хлеб. Он зарыт в яме. Но подобраться к нему трудно. Яма находится рядом с домом, где раньше был сельсовет, а теперь обосновались полицаи. Без боя хлеб не взять. Ну и что ж? В конце концов, полицаев там не так уж много. Важно только внезапно напасть на них.

Колесник с благодарностью подумал о тех многих простых людях, которые, пренебрегая опасностью и пробираясь дальними тропами, приносят партизанам важные вести. Их глазами партизаны следят за каждым шагом гитлеровцев в самых отдаленных деревнях и селах…

Именно благодаря доставленным сведениям партизаны за последние недели трижды громили обозы, которые гитлеровцы направляли к фронту. Они сожгли и взорвали больше тридцати груженных минами и снарядами «Круппов»…

Колесник понимал, что это не может не вызвать ответные действия со стороны гитлеровцев. Надо ждать карательных отрядов. Сейчас, после удачной диверсии на станции, гитлеровцы особенно обозлены. Придется партизанскому отряду перебазироваться на новое место.

Но главное, что тревожило Колесника, – это как разведать район, в котором фашисты будут строить систему укреплений. Уже несколько раз штаб фронта по радио запрашивал об этом партизан. До сих пор, по сути, сообщить нечего…

«Что же теперь делать? – думал Колесник. – Пробиваться в район работ? Ну хорошо, отряд пробьется, хотя это и будет стоить ему больших жертв и потерь, однако главного все равно не узнать. Где строятся доты? Сколько их? Какие дороги они простреливают? Как организована система их огня?» Именно это важно узнать, для того чтобы будущее наступление было успешным.

На прошлой неделе Колесник ходил на явку с Борзовым. Никита Кузьмич узнал, что Блинов хранит у себя важные бумаги, связанные с укрепрайоном. Мейер дал ему их для того, чтобы бургомистр мог правильно распределить рабочих. Да и вообще, как известно, Блинов пользуется полным доверием гестапо.

Никита Кузьмич своими глазами видел, как бургомистр запер карту в кованый сундук, который стоит у него в кабинете… Какая была бы удача, если бы удалось его взломать! Достаточно только сфотографировать документ.

Но Борзов не знал, каким образом открыть этот проклятый сундук. Никто, кроме самого бургомистра, не может к нему подступиться. Блинов уверен в том, что секрет замка невозможно разгадать, и даже отказался от специальной охраны.

По словам Борзова, у этого странного сундука нет даже скважины для ключа, а стальные стенки настолько толсты, что их не расплавить автогеном.

Остается одно – разведать сам укрепрайон. Установить, где строятся доты, и нанести их расположение на карту.

Но как туда проникнуть? Там, где идет работа, каждый человек на учете. Появись кто-нибудь посторонний, его сразу же задержат. Если не расстреляют, то заставят работать, а убежать оттуда почти невозможно.

На рассвете Колесник зашел к Дудникову, разбудил его, присел на топчан в углу землянки и, нахохлившись, зябко протянул руки к едва тлевшей печке.

– Чего бродишь? – спросил Дудников, закуривая папиросу.

– Не спится…

Помолчали. Дудников смотрел на маленькое оконце над потолком, составленное из нескольких осколков стекла, на светлые лучи поднимающегося из-за леса солнца. В городе до войны ему редко приходилось видеть, как встает солнце. А теперь он уже к этому привык, но все же иногда нет-нет да и залюбуется сиянием нарождающегося дня.

Колесник вдруг вскочил, стукнулся головой о перекладину под потолком и пришел от этого в еще большую ярость.

– Неужели же мы ничего не придумаем! – крикнул он. – Не может быть! Не может быть! Надо найти какой-то выход! Мы должны туда проникнуть! Я бы сам пошел, да при моем росте меня за километр видно…

Дудников курил и молча наблюдал за Колесником. В детстве он был, наверное, вроде Коли Охотникова – смелый, сообразительный парнишка. Вырос – дядя будь здоров! Пять пудов играючи выжимает. А вот сохранил в себе какую-то детскую непосредственность.

Вдруг он вспомнил вчерашний разговор с Колей Охотниковым. Рассказав, как он увидел отца в машине, мальчик стал просить, чтобы ему разрешили отправиться туда, куда повезли пленных. Конечно, Дудников отказал. «Нет, нет, глупости, – подумал он. – Это невозможно».

Но позднее, проходя мимо коновязи, он увидел Колю, в чем-то горячо убеждавшего Колесника. Мальчик размахивал скребницей, указывая куда-то в сторону, а Колесник, чуть сгорбившись, слушал внимательно и хмуро

Заметив Дудникова, Коля смутился и отвернулся к коню, медленно жевавшему листья.

– Дудников, поди-ка сюда!.. – крикнул Колесники помахал рукой. – Ты слышал, о чем он просит?

– Уже слышал и возражаю!.. – ответил Дудников.

Коля порывисто отвернулся, в его глазах блестели слезы.

– И вы очень нехорошо поступаете… Очень нехорошо!.. Я бы хоть посмотрел, что они с отцом делать будут!..

– А куда бы ты один добрался, спрашивается? – рассердился Дудников. – Дуришь!

– Не один, а с Витей, – возразил Коля. – И ничего с нами не случится. Я тут все места исходил. Мы с отцом много бродили. На рыбалку везде вместе…

Колесник взглянул на Дудникова.

– Ну хорошо, дочищай коня, – сказал он Коле, – а я подумаю… Пойдем-ка, Дудников.

Когда они отошли подальше и Коля уже не мог их слышать, Колесник сказал:

– Боюсь, сбежит парень. Видно, очень любит отца!..

Дудников вздохнул:

– Да-а… Вполне может быть…

Они уединились в землянке и долго обсуждали возникший у Колесника план, стараясь предусмотреть, какие могут возникнуть трудности.

Уже совсем стемнело, когда Колесник выглянул из землянки и приказал проходившему мимо партизану прислать к нему Колю и Витю.

Мальчики прибежали. Колесник пригласил их сесть и подвинул на край стола открытую банку сгущенного молока – единственное угощение, которое ему удалось раздобыть.

Коля вежливо отказался, а Виктор присел на табуретку подальше от стола, хотя больше всего в жизни из сладкого он любил сгущенное молоко.

Усевшись, ребята притихли. Колесник сказал:

– Вот что, ребята! Мы позвали вас сюда, чтобы поговорить с вами. Даже не поговорить, а вместе подумать… Дело, которое мы хотим поручить вам, серьезное. Скажи, Коля, значит, если километров за тридцать отсюда уйдешь, не заблудишься?

– Нет. Хоть глаза завяжите!

Колесник улыбнулся.

– А задание такое… Вам нужно как можно ближе добраться до мест, где разместили пленных. Выяснить, какой это район. Издали посмотреть, хорошо ли его охраняют. Понятно?

– А как же отец? – спросил Коля, и его бледное лицо покрылось румянцем. – Значит, я его не увижу?

Дудников покачал головой:

– Нет, тебе это не удастся. И давайте, ребята, договоримся: если к месту, где размещены пленные, приближаться опасно, сразу же возвращайтесь назад. Не рискуйте!

– Пойдете с котомками, – продолжал Колесник. – Будут задерживать – говорите, что идете к родственникам в Белгород. И справки вам дадим по всей форме, никто не подкопается. – Он поднялся. – Ну, вот пока и все. А сейчас идите спать. Такие дела с ходу не делаются. Тут все обдумать надо.

Ребята ушли, но почти всю ночь от волнения не могли уснуть. Они дали друг другу клятву держаться вместе до последнего и выручать, если один из них попадет в беду.

Рядом с Витей стояла банка со сгущенным молоком – подарок Колесника, угадавшего в Вите великого любителя сладкого. Но банка так и осталась нетронутой…

Глава двадцатая
ПЛАН ПОБЕГА

Сначала Алексей Охотников решил, что их везут в город, ко рву, на расстрел. Так было с пленными соседних бараков. Это у гитлеровцев называлось «очистительной» операцией.

Но машины, миновав окраину города, стремительно мчались степными дорогами.

Значит, смерть пока прошла стороной. Куда же их везут? Переводят в другой лагерь? Отправляют в Германию?… Прижавшись друг к другу, пленные тихо переговаривались, строя разные предположения.

Их всех подняли рано утром, по тревоге. У бараков уже стояли наготове большие машины. Не прошло и четверти часа, как в лагере не осталось ни одного человека.

Справа, тесно прижавшись к плечу Алексея, дрожал от холода Еременко. Он еще не оправился от контузии. Тяжелые работы совсем изнурили его. В переднем ряду сидел Юренев. Он, прищурившись, смотрел на проносившиеся мимо поля и о чем-то напряженно думал. В его темных глазах горел мрачный огонек.

У Алексея с ним сложились странные отношения. Юренев как будто стремился к дружбе, но в то же время иногда становился замкнутым и нелюдимым. Несколько раз он в самый неподходящий момент заговаривал с Алексеем о побеге.

Алексей нередко подтрунивал:

– Артистическая натура!.. Нежная душа… Вот будешь когда-нибудь играть заключенного, ничего придумывать не надо будет: все сам пережил!..

Юренев вздыхал и отмалчивался.

И все же их связывало многое: общие лишения, жесткие нары, на которых они лежали рядом, воспоминания о прошлом, об общих знакомых…

Курт Мейер словно забыл о существовании Юренева. В этом был его тайный замысел, хитрая тактика: он давал своему агенту возможность обжиться среди заключенных, расположить к себе окружающих. Если бы Юренев начал действовать сразу, его быстро разоблачили бы. Мейер вел свою игру осторожно, а Юренев, разделявший все тяготы заключенных, все сильнее ожесточался. К нему относятся, как к последней собаке, его сделали мелким шпиком, и будущее не сулит ему ничего радостного…

«Хорошо, что никто здесь обо мне не знает. Если Мейер меня забудет, то для всех, кто сейчас меня окружает, я останусь честным человеком…» – так думал Юренев в минуты отчаяния, которое все чаще и чаще им овладевало.

Но вслед за этим он начинал обвинять себя в слабости. Нет, он не должен, не имеет права изменять своей цели. Нужно вырваться отсюда любой ценой. Вот тогда-то он и замыкался в себе, озлобленный, внутренне ощерившийся, готовый на все.

Дни тянулись, а ему не удавалось узнать ничего значительного, чтобы донести Мейеру. Он решил подбить группу пленных на побег, а затем предать их. Но лагерь усиленно охранялся, и все понимали, что побег пока обречен на неудачу.

Теперь, сидя в машине, Юренев размышлял, повезет ли ему на новом месте. Разные люди окружали его. Одни были сломлены несчастьями, истощены ранами, недоеданием, тяжелыми работами; другие держались, несмотря ни на что. К таким относился и Алексей Охотников. Он не жаловался, а когда бывало особенно трудно, только крепче сжимал зубы. Юренев его ненавидел. Ему казалось, что Охотников подозревает его. И, чтобы не мучиться, он твердо решил при первом же удобном моменте уничтожить Алексея.

Поплутав по проселочным дорогам, машины в полдень достигли деревни, названия которой никто не знал, а спросить было не у кого: в ней не осталось ни одного местного жителя. Но Алексей, хорошо знавший эти места, прикинул, что отсюда недалеко до Обояни.

Выйдя из машины, он быстро огляделся. К их приезду уже подготовились. По тылам домов вокруг всей деревни в два ряда тянулись густые проволочные заграждения. На углах стояли вышки с часовыми. Здесь было не лучше, чем в городе.

Пленных развели по хатам и выдали им по куску хлеба. Это была единственная еда за целый день.

Алексей старался держаться вместе с Еременко. Нельзя было оставлять его без поддержки.

Еременко, помимо своей воли, располагал к себе людей. На вид было ему лет около пятидесяти. Невысокий, худощавый, с простым крестьянским лицом, он говорил неторопливо, и в его светлых, выцветших глазах всегда жило спокойствие.

С первых же дней Еременко невзлюбил «актера», как он называл Юренева. А почему, сам не мог объяснить. Может быть, потому, что Юренев держался с ним сухо и даже высокомерно. Так получилось, что два человека, с которыми был дружен Алексей, относились друг к другу недоверчиво.

Когда начало смеркаться, хаты заперли. Пленные лежали прямо на холодном полу, подстелив охапки прошлогодней соломы. Затопить печи им не разрешили.

Алексей прикрылся шинелью. Он лежал и думал о Коле. Где-то сейчас его мальчик – единственное, что у него осталось в жизни. Какой страшной была их последняя встреча на дороге! Как исковеркана, наверное, его душа… Ах, Катя, Катя! И зачем она осталась в городе! Она погибла одной из первых и так мало, наверное, успела сделать!

Была уже глухая ночь, когда кто-то осторожно дотронулся до плеча Алексея.

– Кто это? Что тебе? – открыв глаза, тревожно спросил он.

– Тише, – услышал он шепот, – это я…

Алексей узнал голос Юренева.

– Ну что?…

– Нам надо поговорить. О важном деле. Сейчас…

На окно навалилась непроглядная темень. Рядом тяжело храпели и стонали во сне измученные люди. У порога кто-то бредил и звал к себе неведомую Анну…

Алексей придвинулся поближе к Юреневу, но тот потянул его за рукав:

– Выйдем в сени…

Стараясь не наступить на лежащих, Алексей вслед за Юреневым с большим трудом добрался до порога. В сенях его охватил ночной холод, сжал плечи, забрался под гимнастерку и ледяной лапой лег на грудь.

– Сюда, – позвал Юренев из дальнего угла. – Прикрой дверь!..

Алексей ощупью нашел Юренева. Под его ногой скрипнула половица.

– Тише! – прошептал Юренев и прислушался.

На дороге перед домом разговаривали немецкие часовые. Вдалеке завывала покинутая хозяевами собака. Боец, лежавший у порога за дверью, по-прежнему звал Анну.

– У меня есть план, как бежать отсюда, – быстро зашептал Юренев. – Ты слышишь?… – Алексей кивнул головой, и Юренев продолжал: – Ты должен повлиять на людей… Нас используют здесь на работах. Мы обезоружим конвойных. Не в лагере, конечно, а там, в поле…

Алексей почти оглох от жаркого шепота. Половины слов он не разобрал. Юренев шептал сбивчиво, истерично.

– Давай думать, – сказал Алексей, когда Юренев замолк. – Это дело серьезное.

– Долго думать нельзя! Нас могут распределить по разным группам.

– А бежать без подготовки – все равно что пулю себе в лоб пустить. Нас всех перебьют!

– Что же делать? Ждать?

– Осмотреться, по крайней мере.

Юренев помолчал, сжавшись в темноте.

– Зря тянешь ты, Охотников, – зло сказал он. – Не чувствую в тебе горения.

– Не говори глупости, Миша! – ответил Алексей. – Мне жить хочется не меньше, чем тебе. – Он в темноте нашел его руку и пожал ее. – Успокойся! Будь осторожен! Об этом пока ни с кем ни слова…

По дороге, стуча сапогами, проходил дозор.

Они вернулись на свои места. Разговор с Юреневым взволновал Алексея. Хорошо, что рядом такие смелые люди, как Михаил. Он нетерпелив, но лучше действовать, чем медленно умирать, с каждым днем, с каждым часом теряя надежду на спасение…

На расстоянии протянутой руки от него лежал Юренев и улыбался, смотрел в окно, за которым ему уже мерещился рассвет. Он будет ждать! У него хватит терпения! А потом всех расстреляют, и свидетелей не останется. И тогда он потребует, чтобы Курт Мейер выполнил свои обязательства. Да, близок день, когда он начнет новую жизнь!..

Юренев тихо засмеялся. Алексей услышал этот смех, но решил, что Михаил смеется во сне…