355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Александр Воинов » Встречи » Текст книги (страница 14)
Встречи
  • Текст добавлен: 3 октября 2016, 21:41

Текст книги "Встречи"


Автор книги: Александр Воинов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)

2

Начав двадцатого утром наступление, Сталинградский фронт продвигался успешно. Войскам Ватутина до района соединения надо было пройти по прямой километров сто сорок, войскам генерала Еременко – около ста. Но дело было не только в количестве километров. Разница во времени нанесения ударов в значительной степени помешала противнику быстро разобраться в обстановке и понять, чего хочет советское командование. Ватутин тщательно фиксирует в памяти и на карте самые незаметные изменения боевой обстановки на всех трех фронтах. Положение складывается так, что, несмотря на большие трудности, воля к сопротивлению противника с часу на час тает, а оборона теряет свою упругость, расчленяется, составные ее части изолируются одна от другой.

Стремительность, дерзость и смелость решают судьбу операции.

Но иногда возникают досадные задержки. Некоторые командиры теряют темп, начинают вдруг действовать с оглядкой. Конечно, Ватутин, сердясь и браня виновных, в то же время понимал, что это не столько их вина, сколько беда, инерция отступления, сложившаяся за первый жестокий год войны. Жизнь заставляет таких идти вперед, и они идут, но не могут еще полностью избавиться от боязни окружения. А уж если признаваться самому себе до конца, то разве он сам иногда не думает о том же?.. Сколько раз он взвешивал обстоятельства, сомневался, думал, передумывал и опять сомневался… Вот и теперь его тревожит Вейхс. Не исключено, что, сосредоточив резервы в районе Нижне-Чирской, он нанесет контрудар вдоль реки Дон на север, чтобы, отрезав армию Юго-Западного фронта, облегчить положение окруженных гитлеровцев. Конечно, надо предвидеть, предупредить…

Он вызвал к телефону Коробова и приказал немедленно перебросить на новое направление кавалерийский корпус, который действует сейчас на севере. Вывести его из боя и как можно скорее направить к станции Нижне-Чирская, чтобы овладеть ею и не допустить прорыва противника на север вдоль Дона. Другой сильный отряд выдвинуть из Термосин.

Ватутина лихорадило. Он понимал, что от быстроты его действий зависит многое. Закончив один разговор с Коробовым он тут же вызвал его вновь и напомнил, что, выводя кавалерийский корпус, надо принять меры, чтобы противник ни в коем случае не прорвался на участке Ново-Набатовского. Коробов прогудел в трубку, что примет меры.

Однако Ватутину показалось, что в голосе у него нет достаточной уверенности.

– Михаил Иванович, – сказал он в трубку тем раздраженным тоном, от которого весь день не мог избавиться, – вам все ясно? Хотя бы одну из кавдивизий надо сегодня же ночью вывести из боя и форсированным маршем перебросить на юг. Мы не можем медлить. Понятно?

– Понятно, товарищ командующий, – ответил Коробов. – Но разрешите доложить: сегодня ночью дивизию нам не вывести. Никак нельзя.

– Почему? – взорвался Ватутин. – Почему нельзя?!

Ну вот, теперь уже и Коробов его подводит. Что они, сговорились все, что ли?

Но Коробов продолжал докладывать тем невозмутимым тоном, которого сам Ватутин всегда старался придерживаться при разговорах со своими начальниками и который поэтому так возмущал его в подчиненных.

– Товарищ командующий! Да вы послушайте. Сейчас уже поздний вечер. Командир, которого я пошлю, доберется до дивизии часа через четыре, не раньше. Теперь прикиньте: пока он отдаст распоряжение командиру дивизии, пока тот соберет части – вот уже утро будет. Ну а выводить дивизию днем, на глазах у противника, нерасчетливо и опасно. Противник может это заметить и принять свои меры.

– Так что же прикажете делать? – зло спросил Ватутин.

– Ждать до следующего вечера. А пока на место кавдивизии я поставлю «композитора».

Под этим глубоко невоенным названием скрывалась стрелковая дивизия.

Ватутин вздохнул. Ругайся не ругайся, а Коробов прав.

– Вот вы всегда так, – ворчливо сказал Ватутин, понимая явную несправедливость своих слов и все-таки не находя в себе сил удержать раздражение. – Всегда тысячи причин, которые мешают… Как у вас с Распопинской?.. Все топчетесь!.. Попусту время теряете!..

И он с досадой положил трубку.

Но на этом неприятности не кончились. Иванов доложил, что Рыкачев отозвал в резерв армии мотоциклетный полк, который двинули в прорыв – громить тылы противника. Южнее хутора Блиновского полк ввязался в бой с вражеским отрядом, который его на время задержал. И вот вместо того чтобы помочь полку пробиться дальше, Рыкачев отводит его в тыл. А Ватутин возлагал на мотоциклистов такие большие надежды…

Ватутин потребовал, чтобы в двадцать два часа Рыкачев был у телефонного аппарата. Он сам будет говорить с командармом.

3

Получив строгий приказ Ватутина вызвать Рыкачева к аппарату, Ермаков стал запрашивать по радио все части, где мог находиться командарм. В одном штабе ему ответили, что командарм здесь был и уехал, в другом – что им о Рыкачеве ничего не известно. Ермаков стал беспокоиться. Уж не случилось ли что-нибудь с ним по дороге? Тянулись часы. Наконец, потеряв терпение, он вызвал двух офицеров связи, приказал им сесть на машины и отправиться в разные стороны: авось где-нибудь на дороге и встретят командарма.

Однако едва офицеры связи уехали, как у КП остановился вездеход.

Когда худощавая фигура Рыкачева появилась на пороге, Ермаков даже слегка привскочил на месте:

– Товарищ командующий, а вот и вы! Наконец-то!..

Рыкачев скинул шинель, усталым движением повесил ее на гвоздь и вопросительно взглянул на Ермакова: с чего это он так обрадовался? Рыкачев был не из тех начальников, отсутствие которых печалит подчиненных. А Ермаков и в самом деле был рад: целый день он работал один, и за себя и за командарма, выслушал за него неприятнейшую отповедь Ватутина и меньше всего хотел беседовать с ним сегодня вторично.

Синие бланки с аккуратно наклеенной лентой переговора уже лежали в папке на столе Рыкачева. Но докладывать о том, что говорил Ватутин, Ермакову не хотелось.

Но все получилось не так, как он рассчитывал. Пока он докладывал Рыкачеву обо всем, что случилось в его отсутствие, тот завладел папкой и, перелистывая сводки, наткнулся на синие бланки.

Ермаков заметил, как в глазах Рыкачева по мере чтения все больше нарастало выражение обиды и ярости.

– Черт знает что такое! Ватутин разносит нас, как мальчишек! Откуда это у вас?

– Это переговор по «бодо» Ватутина со мной, – бледнея, проговорил Ермаков.

– Так что же вы молчите о самом главном?! С этого надо было и начинать!..

Пока Рыкачев читал ленту, по временам саркастически покашливая, Ермаков внимательно и напряженно следил за выражением его лица. Но Рыкачев оставался спокойным, и только в углах его тонких губ пряталась злая и насмешливая улыбка. Дочитав до конца, он с негодованием отодвинул бланки на край стола.

– Ну что ж, – сказал он, пожимая плечами. – На это ведь и отвечать невозможно. Когда человек ничего не хочет замечать – он не замечает. Поэтому Ватутин не заметил, что наши соседи – командармы все еще копаются, едва справляясь со своими задачами, а мои танки уже прошли больше полпути к Калачу; не заметил, что свои пехотные дивизии я послал на помощь его хваленому Коробову и Гапоненко, который не может продвинуться дальше переднего края… Он заметил только, что я отозвал мотоциклетный полк, в то время как он, Ватутин, хотел, чтобы мотополк двигался вперед. А что полк наверняка застрянет в сугробах на это ему наплевать. Тем более что отвечать за это будет Рыкачев, а не кто-нибудь другой…

– Ну, а как же все-таки быть с мотоциклетным полком? – робко спросил Ермаков. – Решение о нем я еще не принимал. Ожидал вас…

Рыкачев вспыхнул:

– Не понимаю, о чем тут спрашивать! Делайте, как приказал командующий. Гоните полк вперед – хоть к черту на рога!

– Командующий хотел лично говорить с вами, – сказал Ермаков, не глядя на Рыкачева. – Просит ровно в двадцать два быть у аппарата…

Рыкачев криво усмехнулся:

– Просил? Ну что ж, я исполню его просьбу. А пока отдохнуть бы часок. День выдался трудный…

Рыкачев остался один. Он вошел было в соседнюю комнату, постоял над своей походной койкой, но не лег, а вернулся к столу и сел на прежнее место.

Так он и сидел, слегка притоптывая ногой и в такт постукивая по длинным желтым зубам костяшками пальцев. «Знает или не знает? – думал он. – Очевидно, знает. Отсюда и все последствия…»

Дело в том, что во время подготовки к Сталинградской операции Рыкачев послал в Ставку личное письмо. Так называл он эту бумагу. В письме говорилось о том, что операция обречена на безусловный провал, потому что вся подготовительная деятельность Ватутина с точки зрения военного искусства – это чудовищная авантюра, и ничего более. Ватутин не способен к самокритике и не желает прислушиваться к критике товарищей по оружию.

На это письмо Рыкачев не получил ответа.

Если бы письмо произвело положительное впечатление, был бы ответ. Если оно не понравилось, должны бы последовать какие-то организационные выводы. Но какие и когда?

При встрече с Василевским он всякий раз пытливо вглядывался в его лицо, стараясь угадать, что значит это молчание. Но лицо Василевского было непроницаемо.

В последние дни ему начало казаться, что Ватутин знает об этом письме.

У них с командующим никогда не было хороших отношений, но сейчас эти отношения со дня на день становились хуже. Очевидно, Ватутин, зная обо всем, молча вымещал на нем обиду и злость.

Что же делать? Как вести себя?

Лучше всего какой-нибудь крупной, настоящей удачей перекрыть всю эту муть и разом доказать Ставке, чего он стоит.

Но ведь нужен подходящий случай. И предоставят ли ему козырную роль? Сомнительно… С тех пор как Ватутин узнал о письме, он ему не то что действовать, дышать не дает…

А между тем Ватутин ровно ничего не знал о письме Рыкачева.

В Ставке письмо было прочитано, обсуждено и оставлено без последствий. Решено было ни слова не говорить о нем Ватутину, чтобы не тревожить его в такой ответственный момент и не усложнять отношений.

…До двадцати двух часов Рыкачев терпеливо сидел у стола и ждал. Но Ватутин к аппарату не подошел. С Рыкачевым связался Иванов и передал ему очередные распоряжения командующего.

Рыкачев ждал нового разноса. Но Иванов был деловито сдержан и скуп на слова. У Рыкачева отлегло от сердца. «А может быть, все-таки не знает?» – подумал он.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

1

Третий день наступления. Если взглянуть на карту, трудно понять, где линия фронта. Да, собственно, линии фронта и нет. Все перемешано. Далеко вперед протянулись красные стрелы, а между ними зажаты синие круги, овалы, полудуги, обведенные жирными красными линиями. Это блокированные очаги сопротивления противника. А вот на карте прочерчен сложный путь танкистов, которые двинулись на юг, а затем повернули на восток и на юго-восток. Армия Коробова, которой Ватутин передал несколько соединений из резерва, все более теснит распопинскую группировку, которая уже совсем изолирована.

И только одному Гапоненко отчаянно и, если можно так сказать, устойчиво не везет. Правый фланг его скован превосходящими силами противника. На этом участке войскам до сих пор не удалось перейти от обороны к наступлению. Наступает только левый фланг, да и то без заметного успеха. С большим напряжением, с большими потерями войскам удалось продвинуться в глубину вражеской обороны не более чем на три километра. Ватутин усилил армию Гапоненко гвардейским артполком и пехотной дивизией. Он приказал командарму ввести в бой резервные дивизионы «катюш» и привлечь к непосредственному участию в деле всю артиллерию армии из резерва Главного командования. По распоряжению Ватутина на помощь Гапоненко выехал начальник артиллерии генерал Грачев. По его же указанию, несмотря на то что погода не благоприятствует полетам, одиночные самолеты то и дело поднимаются с аэродрома для разведки и бомбежки. Во что бы то ни стало надо усилить натиск армии Гапоненко и протолкнуть его войска на реку Приушу!

Впрочем, неудачи его армии уже не могут повлиять на общий благоприятный ход событий. С каждым часом сближаются войска Юго-Западного и Сталинградского фронтов. С каждым часом увеличивает напор Рокоссовский, прикрывающий левый фланг Юго-Западного фронта.

В три часа дня Ватутин получил сообщение от Рыкачева, что его 26-й танковый корпус овладел хутором Перелазовский, а в селе Перелазовка разгромлены тылы и штаб 5-го армейского корпуса противника. По сообщению разведки, Паулюс оттягивает корпус Штеккера к Сталинграду. Генерал Гот и его штаб уже двенадцать часов не подают признаков жизни. Радиостанция Паулюса разыскивает и окликает его открыто, без всякого шифра, очевидно, там уже не до маскировки. Но штаб Гота по-прежнему не отзывается. Стало известно, что Паулюс со своим штабом перебрался в Нижне-Чирскую. На что он решится? Оставит ли свои войска в кольце или попытается вывести их, пока еще есть возможность?

Управлять фронтом Ватутину становится все труднее и труднее. Одна общая большая задача раздробилась теперь на множество частных. Вот, например, танки. Они стремительно движутся на юг и в своем движении отрываются от пехоты. Вражеские части, бродящие по степи в поисках друг друга, начинают кое-где наносить удары по тылам вырвавшихся вперед соединений. Значит, надо как можно основательней наладить взаимодействие. Ведь чем дальше на юг продвигаются войска, тем более широкую площадь они занимают. А это, в свою очередь, означает, что плотность боевых порядков становится все реже и слабее.

Да, есть над чем поломать голову.

Особенно тревожила Ватутина распопинская группировка. Судя по всему, на этом участке противник все еще надеялся на то, что его выручат. И действительно, время от времени в сторону группировки прорывались немецкие транспортные самолеты. Конечно, полностью снабжать по воздуху такое большое количество войск длительное время невозможно. Рано или поздно должна наступить развязка. Но нельзя терять времени на топтание вокруг обреченной группировки, войска позарез нужны в других местах.

Пытаясь ликвидировать блокаду распопинской группировки, противник бросил в сторону станицы Распопинская две танковые дивизии. По распоряжению фронта навстречу им были направлены танковые части из армии Рыкачева.

Встреча произошла у хутора Усть-Медведицкий. Обе немецкие танковые дивизии были разбиты наголову. Направлявшаяся на соединение с ними пехотная дивизия частями Коробова была пропущена к распопинской группировке и блокирована. Таким образом, среди окруженных частей на одну дивизию стало больше.

Ватутин улыбнулся, когда Коробов доложил ему о своем маневре, но на сердце у него было тревожно. Это еще далеко не конец. Будут новые и новые подобные обстоятельства.

После того как утром двадцать первого ноября большая группа противника пыталась прорваться в направлении хутора Перелазовский, Ватутин посовещался с Соломатиным, а затем позвонил к Коробову.

– Вот что, Михаил Иванович, – сказал он, – распопинская группа обречена. Я убежден, что генерал, который там сидит, понимает это не хуже нас. Знаете что, пошлите-ка туда какого-нибудь толкового человека… Ну, да… Парламентера. Пусть он предложит им сдаться. Я думаю, что это самое правильное и самое гуманное решение.

Коробов положил трубку и задумался. Отправить парламентера? Это и правильно, и в то же время очень рискованно. Где гарантия, что он вернется назад? Сколько раз за эту войну Коробов убеждался, что противник не выполняет освященные веками, писаные и неписаные правила ведения войны. Надо послать человека смелого, мужественного, находчивого, который бы сумел в этом трудном положении вести себя умно и с достоинством.

2

Очевидно, уроки последних дней не прошли для Чураева даром. Всегда любивший и умевший поговорить, он стал теперь молчаливее, угрюмее, сдержаннее. Распоряжения отдавал коротко, сухо, без начальственных модуляций в голосе. «Сердит! – говорили про него подчиненные. – Ходит этакой тучей. Того и гляди, гром грянет». Но гроза всякий раз проходила стороной. Чураев был не только угрюм и молчалив, он стал терпеливее, проще, больше, чем когда-либо, прислушивался к мнению своих командиров.

Когда Дзюба сказал Силантьеву, что его срочно вызывает к себе Чураев, Силантьев удивился. По какому делу его могут вызывать в штаб дивизии?

Через пятнадцать минут, одетый в свой продымленный полушубок, он уже сидел в вездеходе рядом с шофером. Дзюба вышел за порог избы и, прищурившись от яркой белизны снега, подошел к машине.

– Ну что ж, поезжай, – сказал он хмуро. – Смотри… долго не задерживайся.

– Ясно, – сказал Силантьев. – Постараюсь… Думаю, что скоро вернусь.

И вездеход двинулся.

Через полчаса Силантьев был уже недалеко от штаба дивизии, расположившегося в двух домах небольшого хутора. Часовой остановил машину метрах в двухстах от домов и заставил отвести ее в укрытие. Силантьев поворчал немного на такие строгости. Но тем не менее подчинился и пошел пешком, увязая по колено в снегу.

Уже в сенях дома Силантьев понял, что у Чураева находится какое-то большое начальство. Около дверей топтались автоматчики из охраны. В первой комнате незнакомый полковник что-то тихо, но внушительно говорил начальнику штаба дивизии, и тот послушно кивал головой всякий раз, когда полковник, очевидно, заканчивал одну мысль и, переходя к другой, энергичным движением руки в черной кожаной перчатке как бы рубил воздух.

Заметив Силантьева, начальник штаба что-то сказал полковнику, и тот быстро обернулся, рассматривая его с живым интересом… У полковника было круглое, румяное от мороза лицо, и сам он был такой же круглый, румяный и благополучный. Теперь, когда он обернулся, Силантьев узнал его – это Дробышев. Однажды они оба были назначены в одну комиссию – обследовали состояние кавалерийского корпуса.

– А! Вот и сам герой дня! – воскликнул Дробышев, как-то очень ловко и плавно поворачиваясь к нему всем корпусом. – Быстро и оперативно! – И он слегка похлопал Силантьева по рукаву полушубка.

Это обидело Силантьева. Он сухо пожал руку Дробышеву и спросил:

– Мне можно пройти к командиру дивизии?

– Он тебя ждет! Но имей в виду, здесь и командарм Коробов. Оба хотят с тобой говорить. – Дробышев доверительно нагнулся к его уху. – Это я твою кандидатуру подсказал. Будешь героем. – Он выразительно и многозначительно подмигнул. – Помни! Ну, ступай, ступай…

– Да, Чураев приказал, как явишься, чтобы сразу к нему, – по-приятельски обращаясь к Силантьеву на «ты», сказал начальник штаба. – Только вот поясок подтяни. – Он поглядел на заросший подбородок Силантьева и с сожалением заметил: – Побриться бы тебе… Ну ладно, некогда.

Стараясь скрыть удивление, Силантьев искоса поглядывал на своих собеседников. Что бы все это значило?

Он поднялся по скрипучим ступенькам, открыл дверь и сразу лицом к лицу столкнулся с Кудрявцевым, который, застегивая на ходу шинель, торопился к выходу.

– А, это вы? – сказал Кудрявцев, поправив на носу очки. – Идите вот в эту дверь, там ждет вас Коробов. – Уже переступив порог, он обернулся: – Он, видимо, чем-то очень раздражен. Советую больше слушать, меньше говорить… Я скоро вернусь. Увидимся!..

Силантьев одернул полушубок, вдруг почувствовав какую-то робость, и сам этому удивился. Ведь еще недавно в штабе фронта он безбоязненно заходил к самому члену Военного совета. А тут вызывает командарм, и уже волнуешься, даже в груди что-то екает.

Он слегка постучал в фанерную дверь.

– Входите!

Силантьев шагнул в небольшую прокуренную комнату и, ощущая какое-то каменное спокойствие, представился по всей форме. Коробов молча указал ему на табуретку, а Чураев, который находился тут же, ободряюще кивнул и улыбнулся.

Коробов сидел за столом в кожаном пальто на меху и от этого казался еще больше и шире, чем был на самом деле. Некоторое время он, нахмурившись, смотрел на карту, которая лежала перед ним. Должно быть, он совсем забыл о присутствии Силантьева. Чураев поднялся с места и нетерпеливо прохаживался от стола к столу, при всяком повороте с пристальным вниманием вглядываясь в лицо Коробова.

«Для чего они меня вызвали?» – с досадой думал Силантьев. Злость прогнала последние остатки волнения.

– Можете курить, – вдруг сказал Коробов, окинув Силантьева внимательным суровым взглядом, словно оценивая его.

Силантьев вынул пачку «гвоздиков», закурил.

– Хотите «Пальмиру»? – Коробов придвинул Силантьеву открытую коробку.

– Спасибо, товарищ командующий! Предпочитаю свои.

Ответ Силантьева на мгновение словно озадачил Коробова, по его лицу прошло нечто вроде улыбки, он поднялся и, обойдя стол, сел на табуретку напротив Силантьева. Чураев подошел поближе.

– Скажите, товарищ Силантьев, – спросил Коробов, – вы женаты?

Силантьев удивленно пожал плечами.

– Нет, товарищ командующий!

– У вас есть отец, мать?

– Отца нет. Давно умер… Мать жива – в Ленинграде. Я хочу сказать: была жива, когда я уходил на фронт. Жива ли сейчас, не знаю. Давно не получал писем.

– Так. – Коробов помолчал, о чем-то думая, потом встряхнул головой: – Мне о вас говорили много хорошего, товарищ Силантьев. Говорят, вы человек храбрый.

– Не знаю, – смутился Силантьев, – думаю, что есть и храбрее меня…

Коробов нахмурился:

– Вы знаете, зачем мы вас вызвали?

– Нет, товарищ командующий.

– Командование поручает вам, товарищ Силантьев, крайне ответственное задание. Мы хотим послать вас парламентером к окруженному противнику. Вы должны передать их командиру предложение о немедленной капитуляции. Мы против ненужного кровопролития. Вручив ультиматум, вернетесь с ответом.

Силантьев поднял глаза и в упор взглянул в лицо Коробову. Хмурое лицо командарма как-то потеплело, в глазах появилось выражение пристального, участливого внимания. Силантьев понял, что в этот момент они думали об одном и том же – о том, что риск велик и вернуться с ответом удастся едва ли…

– Могу я оставить в штабе адрес моей матери?

– Да, конечно, – ответил Коробов.

– Партийный билет сдать?

– Да, партбилет с собой лучше не берите, – сказал Коробов.

– Ордена?

– Ордена наденьте.

– Когда идти?

– Через час-полтора… Как только произведем подготовку.

– Как мне назваться?

– Командиром, которого уполномочило командование Красной Армии.

– Я должен что-нибудь им вручить?

– Нет. Вы должны передать им наше предложение устно. Если вас будут оскорблять, держитесь с достоинством. Не отвечайте.

– Я могу иметь при себе оружие?

– Возьмите пистолет.

– А если они захотят его отобрать?

Коробов усмехнулся:

– Придется отдать. Ведь там – они хозяева. – Он помедлил. – Ну, еще какие у вас вопросы?.. Да, постарайтесь оставаться там не более двух часов и вернитесь засветло. Ведите себя так, чтобы они не могли заподозрить вас в шпионских или других злостных намерениях. Постарайтесь рассеять страхи, которые внушают солдатам гитлеровцы. Ведь они там думают, что в плену их ждут вечная ссылка, расстрелы, пытки. Скажите, что офицерам мы оставляем ордена и холодное оружие. Всех обеспечиваем продовольствием и медицинской помощью. Понятно?

Силантьев поднялся:

– Понятно, товарищ командарм.

Коробов также поднялся и вдруг крепко сжал руку Силантьева.

– Желаю вам удачи, товарищ Силантьев! Товарищ Чураев сам будет на участке, где вы будете переходить. В руках держите белый флаг. Огонь мы прекратим и этим заранее дадим знать противнику, что идет парламентер.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю