Текст книги "Жизнь адмирала Нахимова"

Автор книги: Александр Зонин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)

Едва Нахимов входит с флотом на Севастопольский рейд, лейтенант Стеценко привозит приказ Меншикова. Начальник Главного Морского штаба, не упоминая вовсе об успехе только что выполненного предприятия, приказывает Павлу Степановичу выйти в крейсерство с кораблями "Императрица Мария", "Чесма", "Храбрый", "Ягудиил", фрегатом "Кагул" и бригом "Язон". В предписании Меншиков указывает: "По сведениям из Константинополя, сделалось известным, что турецкое правительство дало своим крейсерам приказ по миновании 9/21 октября в случае встречи с русскими и буде они в меньших силах – атаковать их. Так как известие это неофициальное, оно со стороны нашей не должно быть принято за разрыв, но ежели оно справедливо, может подвергнуть наших крейсеров внезапной атаке. В предупреждение сего я предписываю: 1) пароходу "Бессарабия" находиться в вашем отряде; 2) вашему превосходительству распространить свое крейсерство Анатолийскому берегу, между мысом Керемпе и портом Амастро, так, чтобы быть на пути сообщения между Константинополем и Батумом. Эскадра ваша может подходить на вид берегов, но не должна без повеления высшего начальства или открытия неприятельских действий со стороны турок вступать с ними в дело; 3) к фрегату "Коварна" и бригу "Эней" послан пароход "Дунай" для предупреждения их быть осторожными и соединиться с эскадрой вашего превосходительства".

Павел Степанович, прочитав предписание, кивает Стеценко:

– Хорошо-с! Скажите князю, что я выйду завтра. Надо снабдить корабли и команды в зимнее плавание.

Разумеется, особой спешки нет, но Павел Степанович, как и Меншиков, уклоняется сейчас от встречи, в которой неизбежно всплывет вопрос о потерянном случае для похода на Босфор.

11 октября при легком норд-норд-осте эскадра Нахимова снимается с Севастопольского рейда. Ее провожают многочисленные шлюпки, и, словно все уверены в неминуемом сражении, раздаются пожелания победить.

На следующий день берегов не видно. Свежий ветер заставляет взять три рифа. С эскадрой соединяются фрегат "Коварна" и бриг "Эней", но лишь для рапорта, что израсходованы запасы воды и провианта, и адмирал вынужден отослать их в Севастополь с предупреждением: "Быть осторожными – близко к разрыву".

Затем в продолжение 12 дней при переменной погоде эскадра крейсирует у мыса Керемпе, производит обычные учения и осматривает редкие турецкие суда. Обычное плавание практической эскадры, но в небывало позднее время. "Как перенесем ноябрьские штормы?" – беспокоится адмирал.

26 октября корвет "Калипсо" привозит депеши о прорыве пароходов Дунайской флотилии с канонерскими лодками вверх по реке через турецкие укрепления и занятии турками Калафата на левом берегу Дуная. "Войну должно считать начавшейся", – пишет Корнилов и объявляет разрешение Меншикова брать военные турецкие суда.

– Эх! Потеряли напрасно приз, – замечает командир "Марии", капитан 1-го ранга Барановский.

Накануне под берегом был замечен пароходный дым. Турок, буксировавший бриг, хотел проскочить мимо эскадры, не поднимая флага. На флагманском корабле поднялся сигнал – пароходу "Бессарабия" и фрегату "Кагул" опросить идущий пароход и заставить его поднять национальный флаг. Корабли пошли на пересечку курса парохода. Бриг, поставив кливер, бросился к берегу и сел в балке у кордона на мель. Пароход же продолжал бежать и проскочил мимо фрегата, пославшего ему вслед ядро. Только после пяти выстрелов из кормовой бомбической пушки "Бессарабии" упрямец поднял флаг. Павел Степанович удовольствовался этим внушением и позволил турку уйти.

– Ничего-с, вознаградим себя более существенно, – рассеянно отвечает Барановскому Нахимов. – Пойдем искать турок в портах.

Погода круто меняется. Со штормом низко падает температура. Ледяные брызги достигают верхних парусов. Тяжелые корабли валятся на волнах, как легкие тендеры. На "Ягудииле" течь, на "Храбром" сломаны стеньги, дважды изорваны марсели и разбит борт под правым шкафутом. Когда "Бессарабия" 1 ноября доставляет адмиралу новые депеши, невозможно спустить шлюпку. С трудом пароход подходит к корме флагмана, и в стенаниях ветра, в страшном шуме волн, разбивающихся о кузов корабля, Павлу Степановичу в рупор кричат об объявлении войны.

На "Бессарабии" курьер от Корнилова, лейтенант Крюднер, и 2-го числа его, как мертвый груз, вытягивают на флагманский корабль.

Письмо Корнилова коротко и энергично: "Посылаю вам, любезный Павел Степанович, Крюднера. Он как самоочевидец расскажет, что мы с пароходами видели и делали. Кажется, турки не на шутку озлобились: посылаемую ими флотилию в Батум или Сухум вы расколотите в пух. Жаль, что не могу прибавить вам парохода, все починяются. Я сегодня с тяжелыми кораблями выступаю к Калиакрии…"

Присылка лейтенанта Крюднера неприятно поражает Павла Степановича. Все, что должно сказать делового, скупо сказано в записке. Несмотря на его четырехнедельное крейсерство, Меншиков не торопит сменить корабли. Нет, об этом он даже не задумался. А в отношении пароходов экая бестолковщина. Все враз чинятся! Теперь этот немчик, аккуратный рижанин, напоминающий о моллеровском племени… Зачем он здесь? Что он может рассказать? Кроме воды, чаек и горизонта, Крюднер, собственно, ничего не видел.

Разумеется, Корнилов не догадывается, что этот молодой человек послан для приватных наблюдений за действиями Нахимова и неофициальных донесений князю Меншикову.

Павел Степанович хмурится и решает сбыть с "Императрицы Марии" Крюднера, следующего за ним по пятам.

3 ноября он отсылает лейтенанта на "Бессарабию".

– 'Вам, молодой человек, дела хочется? Вот-с, отправляйтесь на пароход, осмотрите кругом горизонт.

Два дня "Бессарабия" рыскает вокруг эскадры. Попадаются фелюги, на которых самый тщательный осмотр не обнаруживает ничего, связанного с войной. Но во второй половине дня 4 ноября марсовой открывает на горизонте дым. Командир "Бессарабии" велит придержать к берегу, останавливает машину, поднимает паруса и закрывает машинную трубу лиселями. Теперь издали пароход выглядит, как низко сидящий купеческий бриг. Неизвестный пароход вырастает на горизонте, и открывается его двухмачтовый рангоут. Он замечает "Бессарабию" под парусами, а по близости ее к берегу принимает за турецкое судно и доверчиво идет на траверз.

Пора открываться! Командир "Бессарабии" приказывает ворочать оверштаг на правый галс и убрать паруса. Пар вырывается из трубы, и пароход полным ходом идет на сближение с турком.

Превращение купеческого брига в пароходо-фрегат приводит турок в растерянность. Турецкий пароход пытается улизнуть, но два ядра с "Бессарабии" заставляют его остановиться, люди бросаются в шлюпки и отплывают к берегу…

– Очень кстати. Пароходов нам не шлют, а буксироваться надо. Вот мы турка и приспособим.

Так пароход и вошел в состав русского флота под названием "Турка".

– Лейтенант Острено, – продолжает Павел Степанович, – прикажите поднять сигнал – "Храброму" и "Ягудиилу" идти в Севастополь на буксирах "Бессарабии" и "Турка", а "Кагул" пошлем к Босфору.

Феофан Острено, выполняя приказание, робко говорит:– С двумя кораблями остаемся, Павел Степанович. Какая же это эскадра?

– А что нам ждать, лейтенант, когда "Храбрый" и "Ягудиил" ко дну пойдут? Они следующего шторма не выдержат. Починятся – вернутся.

В эти дни Корнилов энергично руководит спешным ремонтом пароходов. 2 ноября, когда эскадра Нахимова штормует в виду анатолийского берега и Павел Степанович поздравляет экипажи с началом войны, лучшие пароходо-фрегаты снимаются с Севастопольского рейда и уходят на вест под флагом начальника штаба флота.

4 ноября пароходы Корнилова и корабли Новосильского спускаются на зюйд-зюйд-вест вдоль балканского берега и ложатся в дрейф. Начинается штиль, а турки не обнаружены. Нетерпеливый Корнилов с пароходо-фрегатом "Владимир" покидает эскадру и направляется в поиск неприятеля к берегу западной Анатолии. Владимир Алексеевич досадует на бесплодное плавание. Он начинает понимать, что Меншиков не имеет плана и напрасно гоняет корабли. Он старается отвлечься от горьких мыслей беседами с офицерами. Лейтенант Железнов, привыкший за год адъютантства к отрывистым и деловым замечаниям адмирала, с удивлением слушает рассказ Владимира Алексеевича о поездке в Англию, заказе и спуске этого самого "Владимира" в тревожный сорок восьмой год.

Почти весь день 4 ноября они ходят – адмирал, Железнов и круглолицый новый командир парохода капитан-лейтенант Бутаков – по верхней палубе, и Железнову кажется, что никакой войны нет, что совершается мирная образовательная экскурсия.

Моросит дождь. В сероватой мгле проступают гористые берега, а за ними хребты и вершины, остроконечные и скругленные, крутые и седловатые, неподвижные и безнадежно однообразные. Море, тяжелое и маслянистое, у бортов под частыми шлепками плиц пенится и уходит рябой зыбью. На хмуром просторе затихших вод пустынно. Только дельфины резвятся, окружая пароход и прислушиваясь к ровным тактам качающихся цилиндров его машин.

Корнилов вслух мечтает:

– Будь у нас пять-шесть таких "Владимиров", 400 сил в машине, ход мощный! Денег не дали на новые заказы. При ограниченности радиуса походов в Черном море такие суда весьма выгодны в соединении с парусами.

Бутаков презрительно вскидывает руку к оголенной грот-мачте:

– Пароходы парусам несут смерть. Двигательная сила парусов приносит судну пользы много меньше, чем отнимает у него места; она бесцельно увеличивает вес корабля.

Верхняя губа Корнилова под холеными усами раздраженно подда1м^тEят-Отгтгр1твъгк~ видеть в Бутакове мичмана – невозражающего ученика.

– В океане, милейший Григорий Иванович, не обойтись без парусов. Останетесь без угля – и будете носиться, как баржа, пока волна не опрокинет. Да, да! Много ли запасу на девять суток! Поэтому я особо заботился дать парусную оснастку "Владимиру".

Железнов с любопытством смотрит на Бутакова. Командир "Владимира" слывет ярым защитником пароходов. Известно, что он поносил распоряжение об обязательном двухгодичном плавании под парусами всех офицеров, назначенных на пароходы. "Распушит его теперь адмирал!" – лениво решает лейтенант, согревая озябшие руки в карманах шинели.

– Я, знаете, – напоминает адмирал уже примирительно, – новшествам не противник… Но подождите хоронить паруса, под ними во всех флотах ходят стодвадцатипушечные трехдечные корабли.

– "Северная пчела", – ровно говорит Бутаков, сбрасывая капли дождя со щеки и загорелой сильной шеи, – пишет, что в Константинополь пришел французский винтовой корабль "Наполеон", машина в тысячу сил, вооружение девяносто пушек. Развитие новшеств совершается неуклонно.

– В самом деле?! – полувопросительно протягивает Корнилов. Он глядит на воду, и его красивое лицо заметно становится строгим и скучным. – В самом деле?! – Он почему-то пожимает плечами, нахлобучивает фуражку и вновь двигается вдоль борта.

– Не задерживаю вас, Григорий Иванович. Вы хотели определиться, пожалуйста занимайтесь.

Бутаков озадаченно козыряет. Он не догадывается, что вызвал у адмирала горькие мысли о слабости флота, о неуспехе планов…

С рассветом "Владимир" подходит к Зунгулдаку. Здесь турецкие пароходы грузят углем, отсюда в Константинополь бриги и шаланды увозят драгоценное для нового флота топливо. Бутаков стоял ночную вахту и, сдав ее помощнику, уходит спать. Не раздеваясь, он бросается на койку и забывается в тяжелом сне.

Суровые адмиралы хором спрашивают: "Где прокурор? Капитан-лейтенант Бутаков обвиняется в уничтожении парусного флота". И в ногах Бутакова встает Корнилов. "А защитник?" – спрашивает маленький адмирал с носом-пуговкой. И за плечом Корнилова выдвигается Сутулый Нахимов. Он ободряюще улыбается Бутакову и тихо говорит: "Могу и я, если господин Бутаков не пожелает сам защищаться-с". – "Да, да, я сам, разрешите только встать", – бормочет Бутаков. А каюта вдруг рассеялась, и Бутаков оказался в актовом зале Морского корпуса на Васильевском, и он опять юный гардемарин, третьекампанец. И этот Бутаков уверенно говорит: "Старые моряки зависели от ветра, от его скорости и направления, а пар подчиняется нам полностью. Старым морякам для эволюции нужны были сотни рук, а нам – машинист и несколько кочегаров. Движение парохода можно рассчитать математически, полностью подчинить требованиям артиллерийского огня…"

"А у вас есть опыт?" – строго спрашивает экзаменатор. "Никакого опыта, упрямство и непочтительность!" – кричит Корнилов. "Надо дать ему мишень, он докажет!" – восклицает Нахимов, и маленький адмирал с носом-пуговкой одобрительно кивает. Бутаков идет с мелком к грифельной доске, но вдруг зал исчезает, и Бутаков снова падает на койку. И снова суровые адмиралы стоят вокруг него, трясут и кричат: "Пароход, пароход!"

– Дым на горизонте, ваше благородие! – шепчет над ухом Бутакова вестовой чуть ли не в десятый раз. Григорий Иванович широко открывает глаза и спускает ноги.

– Умываться, живо!

Лучи солнца пробиваются через влажную облачную пелену. Скаченная водой палуба белеет среди изумрудного моря. Медные части поручней и орудий, только что надраенные, не успели еще потускнеть и весело отражают лучи.

– Пароход не наш, – решает командир "Владимира". – От донецкого антрацита такого густого дыма не бывает.

Неизвестный пароход идет на норд-вест, и "Владимир", держа прямо на норд, в течение часа обрезает его курс. В 9 часов турок, заметив на гладкой линии горизонта клотики и дымки русского фрегата, круто забирает к весту. Бутаков продолжает идти прямым курсом. Маневр врага ему на руку, так как еще больше сокращает расстояние. Должно быть, капитан турецкого парохода сообразил, что не успеет уйти от настойчивого преследователя, и снова ворочает. В 9.45 он замыкает кольцо "беешюдноро – м ст а и и я^герееек ает -свой прежний путь и решительно идет на сближение.

Теперь виден черный корпус с желтой полоской и обвисший огромный турецко-египетский флаг. По борту взвиваются пять белых дымков, и в двух кабельтовых от носа "Владимира" вода всплескивается фонтанчиками.

По боевой тревоге на русском пароходо-фрегате канониры готовят пушки к стрельбе. Тяжелые стволы, повернутые под углом в тридцать градусов, медленно возвышаются над бортами. Разложены пыжовники, банники, ломы и ганшпуги. Артиллеристы с довольными лицами людей, совершенно готовых к дружной работе, стоят по назначенным расписанием местам. На очищенной от канатов и коек палубе чернеют крутые горки ядер, книппелей, картечи и пороховые картузы,

Железнов подходит к кадкам с водой, над которыми дымятся фитили: с неловким чувством человека, находящегося под наблюдением множества глаз, он протягивает руку к прицелу Миллера и проводит пальцем по кресту в кругу мишени.

"Надо сказать матросам что-то бодрящее. Будь я начальником батареи, я обязан был бы воодушевлять". Слова о царе, родине, флоте теснятся и сплетаются, Железнов кашляет и с неожиданной хрипотцой спрашивает старика канонира, указывая на тарельный пояс:

– Зачем служит, знаешь, голубчик?

– Для точности стрельбы. Надо, чтобы нарезки на поясе и дуле сошлись с предметом, в который целим.

– Так, так, молодец! Да вы все, должно быть, молодцы! – на каком-то фальшивом фальцете выкрикивает Железнов и идет от батарей, не слушая ответа матросов. Оба парохода переходят на параллельные курсы к весту, и пониже арабских знаков на корме турецко-египетского корабля можно прочитать латинскую надпись "Перваз-Бахри".

– "Морской вьюн", – переводит Корнилов. – Однако и вьюнов ловят, не правда ли, Григорий Иваныч?

– Постараемся! – коротко отвечает Бутаков, холодея от счастья осуществить свой геометрический замысел боя.

Турецкий пароход снова заволакивается дымом, а по левому борту "Владимира" у всех пяти бомбических пушек раздаются четкие команды:

– Трубку!

– Цельсь!

– Товьсь!

– Пли!

Стремительные волны теплых и сладко-терпких пороховых струй воздуха охватывают людей.

Корнилов с мостика следит за матросами, снова задвигающими пушки в порты. Мелькают банники, быстро и ловко прочищая дула орудий от тлеющих остатков картузов. Мелькают фигуры матросов, спешно подносящих картузы из крюйт-камеры.

Опустив голову, адмирал натягивает лайковую перчатку и небрежно зажимает под мышкой черную лакированную подзорную трубу.

Бутаков решительно обращается:

– Прошу, ваше превосходительство, разрешить мне на практике испытать один маневр.

– Теорию, Григорий Иванович, проверяют до боя.

Бутаков вспыхивает. Владимир Алексеевич отлично знает, что "Владимир" два года служил яхтою царской фамилии, возил князей и княжат в Венецию, Неаполь, Пирей, Триест, использовался для приемов.

Он знает и не раз сочувствовал командиру, что команде пароходо-фрегата мешают заниматься боевой подготовкой.

– Простая теория, ваше превосходительство, – быстро говорит Бутаков. За основание эволюции пароходов непременно должно принять две простые геометрические линии – круг и касательную к нему. Последовательно поворачивая на четыре румба, я в момент выстрела противника оказываюсь к нему на перпендикуляре – и его продольные выстрелы ложатся впустую, а затем с полной безопасностью сам отвечаю бортом.

– А пока вы будете заниматься геометрией, противник будет палить.

– Мои повороты и захождения будут мгновенными и внезапными. Их поверял теоретически Павел Степанович.

Корнилову нравится азарт молодого командира. Он вспоминает свое торжественное состояние в Наваринском бою.

"Да, конечно, пусть пробует", – решает он и, внезапно щурясь, вплотную подходит к Бутакову.

– Предоставляю вам действовать. Распоряжайтесь!

Григорий Иванович резко поворачивается и командует:

– Лево руля!

Справа от носа "Владимира" с шумом падает волна.

Кренясь к гладкой и тяжелой поверхности моря, "Владимир" заходит в кильватер к "Перваз-Бахри", и носовые орудия с грохотом пускают шестидесятивосьмифунтовые бомбы. Турок пытается принять направление поперек нового курса фрегата, чтобы снова навести свои орудия, но Бутаков вовремя уклоняется на два румба. Ядра "Перваз-Бахри" пляшут по воде. Одна только бомба вертится на мокрых досках бака, но сейчас же один матрос быстро бросается к ней, хватает рукавичкой и выбрасывает в море.

Отсутствие кормовой и носовой обороны на "Перваз-Бахри" облегчает маневры Бутакова.

В продолжение двадцати минут он методически заходит в кильватер неприятельскому пароходу, обстреливает его то носовыми орудиями, то правым, то левым бортом. В тот момент, когда турецкому командиру представляется, что русский пароход уходит, он совершает циркуляцию и снова осыпает снарядами. "Владимир" в конце концов начинает казаться методически вращающейся башней, широких сторон которой невозможно достать ядрами "Перваз-Бахри".

Уныние овладевает противником Бутакова. В то время как убойная сила пушек "Владимира" используется полностью, орудия "Перваз-Бахри" лишь поднимают белые брызги вокруг фрегата. Ни осмыслить, ни повторить маневр Бутакова неприятель и его английский инструктор не в состоянии.

К одиннадцати часам на "Владимире" пострадала только стеньга грот-мачты, а на. "Перваз-Бахри" сбиты шлюпки, три орудия приведены в негодность и десятки раненых снесены вниз.

Вращение "Владимира" по кругу и его быстрые захождения оправдали себя. У Бутакова озабоченное выражение сменяется деловым благодушием. Он хозяйственно покрикивает в рупор:

– Полный! Стоп! Задний! Стоп! Вперед! Право руля!

Он следит в стекло подзорной трубы за движением противника, рассматривает и предугадывает маневры "Перваз-Бахри".

Он забывает о времени и адмирале, не ощущает струек воды, сбегающих под его расстегнутый ворот на грудь и спину. Все для него связано единственно с задачей доказать правильность его расчетов пароходных эволюции.

"Да, вот оно, туго проникает свет там, где мрак имеет прелесть", бормочет он между двумя командами какой-то английский стишок, и косится на Железнова:

– Как, лейтенант, будет что рассказать в Севастополе?

– Мы возьмем турка, Григорий Иванович? Он, кажется, выигрывает дистанцию, – шепчет Железнов.

– Ненадолго, – пренебрежительно стягивает пухлые губы Бутаков. – Через десять минут мы еще влепим новую порцию.

– Четыре румба к зюйду! – обращается он к рулевому.

А в голове складывается фраза для записок: "В морской истории открывается новая глава. Еще не было случая, чтобы пароход против парохода участвовал в артиллерийской дуэли".

Пароходы-враги сближаются. У турка изрешечены трубы, повалены, будто вихрем, переборки, обломки снастей и рангоута треплются на ветру. Под сорванным кожухом обнажились спицы колеса, тяжело и медленно бьющего по воде.

Корнилов поглощен боем не меньше командира. Он сознает, что ему, молодому флотоводцу, выпало редкое счастье быть свидетелем события, совсем нового в морской войне. Морских сражений после Наварина история не знала, если не считать незначительных операций в датско-прусской войне. И тогда опыт был не в пользу пароходов. Двадцатишестипушечный корвет датчан пробил тонкие железные стенки немецкого парохода. "Прусский орел" испугался и удрал… А теперь командир "Владимира" осуществляет тактику на основе математических расчетов, геометрическими фигурами.

– Затянули, Григорий Иванович, свой маневр. Кончайте быстрее. Теперь пора подходить ближе и заставить спустить флаг, – неожиданно для себя обращается он к капитан-лейтенанту.

– Слушаю! – отвечает Бутаков. Досадно, что он сам не догадался сочетать превосходные эволюции с решительной атакой.

"Владимир", повинуясь новым командам, ложится на параллельный курс. В продолжение получаса борта обоих судов гремят без остановки. Теперь, когда "Владимир" держится на одном курсе, турецкие ядра и бомбы начинают попадать во "Владимир". На палубе раздаются стоны. Уносят матроса с покалеченными йогами, и Железнов узнает того канонира, который утром расторопно объяснял действие нового прицела. Грот-мачта треснула в основании; одна за другой упали бомбы перед люком, ведущим в машинное. Уже зачастили штуцерные пули, и их тонкий свист неприятно напоминает о жалящих крымских мухах.

Корнилов продолжает невозмутимо ходить по мостику. Отдав приказ, он снова не вмешивается в распоряжения Бутакова. Он даже несколько успокоился; шум боя совсем отогнал неприятные мысли.

– Разрешите, ваше превосходительство, послать лейтенанта Железнова вниз. У нас штурвал плохо слушается и, кажется, в машинном потери.

– Пожалуйста, – соглашается адмирал.

Железнов обрадован поручением. Он сбегает к люку и сильными, ловкими руками опирается на перила трапа, чтобы привычно перескочить через несколько ступенек. Снизу его обдает паром. Влажный воздух бани обволакивает входное отверстие. "Каково там людям без смены", – жалеет лейтенант механика и кочегаров. И в этот момент кто-то с силой отрывает его руки от перил.

– Не толкай, дурак! – выкрикивает он и, сбитый ядром, разворотившим его спину, летит вниз. "Разобью голову, не упасть бы головой". Он не понимает, почему немеет его тело, и не знает, что умирает, когда его руки в последнем судорожном усилии прикрывают лицо. Он еще дергается и что-то шепчет, пока его кладут в стороне от трапа на пыльные угольные мешки.

А Корнилов, поцеловав в лоб своего адъютанта, такой же невозмутимый возвратился к Бутакову. Просунув между пуговицами сюртука подзорную трубу, он утверждает:

– Видите, бортовые залпы на близкой дистанции решили дело. Давайте отбой.

На "Перваз-Бахри" спускается турецкий стеньговый флаг и медленно ползут вверх, разворачиваясь под наступающим легким бризом, цвета русского флага. "Перваз-Бахри" стопорит машины. На море мгновенно возвращается тишина. Мелкая зыбь идет от "Владимира" к первому большому трофею Крымской войны. Волны глухо шлепаются у гребных колес искалеченного судна.

На палубе "Владимира" прокатывается громкое "ура".

Фрегат "Флора" покинул Севастополь 31 октября, следуя к отряду вице-адмирала Серебрякова в Сухуме.

Он благополучно обходит шторм, который в этот день калечит корабли в эскадре Нахимова, и с тихим ветром достигает кавказских берегов. 6 ноября в полдень по приказу командира "Флоры" штурман берет пеленг Гагры и Пицундского храма, а через час записывает в шканечном журнале: "Увидели дым. Идут три трехмачтовых парохода, коим сделали опознавательный сигнал". День малооблачный, и видимость на море хорошая. Но пароходы продолжали идти по курсу OSO и не отвечали на позывные. Капитан-лейтенант Скоробогатов приказал бить тревогу. Еще не смолкла барабанная дробь, а пушки уже заряжены и матросы на своих местах с любопытством смотрят на пароходы.

Невольно Скоробогатову вспомнились бои с чектыр-мами. "Господи, твоя воля, предстоит неравное сражение". Но, обходя верхнюю и нижнюю батареи, он бодро сказал матросам:

– Не посрамите, братцы, флага. Уйти от врага нельзя, – значит, надо его разбить. Бриг "Меркурий" от двух линейных кораблей отбился. Русским матросам сильный враг не впервой.

– Есть, разбить! – кричат матросы. Пароходы вышли на траверз фрегата в начале 2-го часа, соединились на подветренной стороне "Флоры" и открыли огонь. Прицел турок хорош, но "Флора" вовремя уклоняется и сама опоясывается огнем двадцати орудий левого борта.

Тогда один пароход спешит пройти за кормой "Флоры" на правый борт, чтобы поставить фрегат в два огня. Скоробогатов, угадав маневр, поворачивает через фордевинд. Весь отряд турок снова оказывается с левого борта тесно друг к другу, и "Флора" накрывает его своими ядрами. Тогда командующий турецким отрядом решает повторить маневр охвата, прорезав курс фрегата перед его носом. С "Флоры" видят черные густые клубы дыма над судами противника. Турки усиленно кидают уголь в топки для увеличения скорости. Дым так низко стелется над бирюзовым морем, что заходит и в паруса "Флоры".

– Похоже, турки собираются нас закоптить, – шутит Скоробогатов. Он спускается под ветер и открывает частый огонь. В течение 20 минут на палубах стоит непрерывный грохот канонады. Батальный огонь вынуждает турок отойти, но и "Флора" получает пробоину под фор-русленем у первого пояса меди.

Пароходы, выйдя за предел огня фрегата, сближаются. Скоробогатов довольный разглядывает их.

– Ну, пусть посовещаются, а мы пока заделаем пробоину и приготовим запасец гостинцев. Действуйте, господа, – рассылает он офицеров.

В три часа турецкие пароходы возобновляют атаку, но фрегат по-прежнему лавирует на разных галсах, и его артиллерия действует с ужасающей турок точностью, с поражающей их быстротой. С новыми повреждениями пароходы опять убегают за дистанцию огня пушек "Флоры".

Третья и последняя атака начинается в исходе 5-го часа. Окрашенный в черный цвет пароход "Таиф" с вице-адмиральским флагом на фор-брам-стеньге (на нем находятся англичанин Слейд, он же Мушавер-паша) подходит на дистанцию в двести саженей и стреляет всем бортом из больших бомбических орудий. Под ядрами врага матросы "Флоры" балансируют на реях, заменяют искромсанные паруса и укрепляют сбитую стеньгу.

Положение "Флоры" критическое, но два других парохода, тоже имеющие по 10 бортовых бомбических орудий, не решаются выйти на линию своего флагмана. После получасовой дуэли "Таиф", потеряв половину прислуги у пушек, вынужден прекратить бой.

Фрегат не может преследовать турецкие пароходы. Маловетрие, и "Флора" едва делает полтора узла. К ночи же совсем штилеет. Притом удача дня не кружит голову командира "Флоры". При лучшей выучке турецких команд, при настоящем знании дела и боевой настойчивости турецких командиров, конечно, "Флора" была бы утоплена или ее пришлось бы взорвать.

Всего лучше воспользоваться ночью и уйти от турок, фонари которых покойно мигают в ночной темноте. Беда – отсутствует ветер. Нельзя надеяться и на спасение фрегата под защитой одного из ближайших черноморских укреплений: Гагр а, Бомборы и даже Сухум хороши против горцев, но их маленькие полевые орудия не достанут парохода в море.

Экипаж "Флоры" проводит ночь на боевых постах. Турки исправляют повреждения и часто переговариваются световыми сигналами. В море тихо, и слышно унылое пение на судах турецкого отряда. Может быть, муллы читают молитвы над убитыми.

Бой возобновляется с рассветом и протекает в этот день очень быстро. В журнале "Флоры" записаны его важнейшие этапы:

"В начале восьмого часа в расстоянии трех миль увидели на ветре шхуну "Дротик", которая шла под всеми парусами к Бомборскому укреплению. При восхождении солнца был поднят на фрегате кормовой флаг при пушечном боевом выстреле; в сие время турецкие пароходы находились от нас в расстоянии трех миль за кормой, уже построенные в боевой строй; на них тоже подняли кормовые флаги, но без выстрелов.

В 8.15 пароходы разделились и построились как бы в две колонны под ветром; под вице-адмиральским флагом шел на левый борт, другие два – на правый, но вскоре передовой взял направление к шхуне "Дротик". Через пять минут он опять переменил направление и вступил в кильватер наветренного. В 8.30 пароходы подошли на пушечный выстрел к шхуне, открыв огонь из носовых орудий. В сие время фрегат поворотил и открыл батальный огонь левым бортом по оставшемуся за кормой пароходу. Это действие заставило остальных прекратить покушение на шхуну и обратиться к фрегату.

В 9.30, действуя по неприятелю, отражали их нападение. Фрегат получил пробоину под грот-русленем в медь первого пояса из орудия шестидесятивосьмифунтового калибра.

В 10 часов турецкие пароходы прекратили бои, сомкнулись вместе. Приостановив действие машины, адмиральский пароход пошел на буксире. В это время фрегат, по прекращении боя, поворотил овер-штаг на левый галс, находясь от Пицундского укрепления в одной миле".

Капитан-лейтенант Скоробогатов с полным основанием заявляет в рапорте командиру восточного отряда Черноморского флота:

"Пароходы решительно были не в состоянии выдерживать огонь моей артиллерии и постыдно бежали по направлению к весту, оставя поле сражения парусному фрегату, получившему от них только две подводные пробоины".

Конечно, пароходы, сражавшиеся с "Флорой", не были потоплены по вине вице-адмирала Серебрякова. По расписанию Черноморского флота крейсеры Серебрякова должны были занимать посты вдоль восточного берега Черного моря. В распоряжении вице-адмирала имелись фрегаты "Мессемврия" и "Сизополь", корветы "Андромаха" и "Пилад", пароходы "Херсонес", "Боец" и "Могучий". Но посты не были заняты. Несмотря на то, что "Флора" дралась с турецким отрядом в продолжение двадцати часов, вице-адмирал Серебряков ничего не знал о бое, шедшем в ста милях от него. Его пароходы при правильной дозорной службе могли успеть к сражению и довершить победу "Флоры". Но начальник восточного отряда в это время без всякой пользы подставлял пароходы и весь свой парусный отряд под выстрелы турок, занимавших пост св. Николая. И пароходы Слейда получили возможность укрыться в Синопе до большой катастрофы турецкого флота.