Текст книги "Василий III"

Автор книги: Александр Филюшкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 32 страниц)

«Бесова деревня Опочка», или Как закончилась Смоленская война

Европейские дипломаты могли договариваться о посредничестве и переделе континента сколько угодно, но реальная судьба Восточной Европы всегда решалась не в Вене или Риме, а на полях сражений. После Оршанской битвы русско-литовская война продолжалась до 1522 года. Правда, крупномасштабных боевых действий не было. Кампания приняла привычные формы взаимных набегов, грабительских рейдов, погромов окрестностей городов и т. д. В 1515 году московские войска сожгли Браслав и Друю, а литовские отряды разоряли Северскую землю. Ян Сверчовский во главе литовского отряда сжег посады Великих Лук и Торопца. Русская кавалерия прошла рейдом под Мстиславль (полки Б. И. Горбатого и С. Ф. Курбского), Витебск (полк В. Д. Годунова) и Полоцк. Псковский наместник А. А. Сабуров взял Рославль. В 1516 году московские дворяне под командованием А. Б. Горбатого хозяйничали в окрестностях Витебска, а литовские нападали на Гомель.

В 1517 году Сигизмунд I запланировал крупную войсковую операцию, целью которой был захват псковских пригородов – системы крепостей, оборонявших подступы к Пскову. Противник был известный, в XV веке литовцы и ливонцы неоднократно воевали под стенами этих крепостей, иногда их брали, иногда терпели поражение. Речь идет о крепостях Опочка, Воронич, Красный городок, Велье и др. Они все однотипные – одиноко стоящее укрепление (большие посады были только у Опочки и Воронича) на холме круглой или овальной формы, с валами и деревянными стенами и башнями по периметру и небольшими (в несколько десятков или сотен человек) гарнизонами. Практически все городищенские холмы сохранились до нашего времени, и сегодня можно посетить эти места боевой славы.

Сигизмунд I лично прибыл в Полоцк для смотра войска. К литовской коннице были приданы отряды наемников из Чехии и Польши. Общее командование поручили князю К. И. Острожскому. Однако войска завязли уже под первой крупной крепостью – Опочкой. Ее обороной командовал наместник В. М. Салтыков. Крепость была расположена на острове, крутые валы уходили прямо в воду. Все это делало ее практически неприступной. Штурм за штурмом заканчивался одним и тем же – нападавших расстреливали на лодках и плотах во время переправы, а тех, кто добирался до основания валов, сбрасывали в воду с городских стен. Русские источники писали о пяти-шести тысячах убитых врагов под Опочкой. Цифра, вероятно, преувеличена, но потери и в самом деле были чувствительными. (Польские источники, преуменьшая масштабы поражения, говорят о 60 убитых и 1400 раненых. Истина, как всегда, где-то посредине.) Недаром Сигизмунд I, узнав о неудачах Острожского, в сердцах обозвал Опочку «бесовым селом».

Острожский, чувствуя, что войску нужен хоть какой-то успех, послал небольшие отряды на штурм соседних менее укрепленных крепостей – Велье, Воронина, Красного городка. Но и там все нападения были отбиты. На помощь псковским пригородам двинулись отряды из Великих Лук – воеводы Ф. В. Оболенского, вставшего под Изборском, и И. В. Ляцкого, обосновавшегося в крепости Владимирце. Воеводы начали успешно совершать рейды, перехватывать оторвавшиеся от основных сил литовские отряды и уничтожать их. Когда стало известно о выступлении на помощь Опочке основных сил под командованием А. В. Ростовского, Острожский бросил все осадные орудия и спешно отступил к Полоцку.

24 октября 1517 года Василий III в Кремле принимал победные реляции от псковских воевод. Это было тем более кстати, что в русскую столицу как раз прибыло очередное литовское посольство Яна Щита и Богуша Боговитиновича, с очередными требованиями о возврате Смоленска. И теперь Василию III было что им сообщить. Поэтому великий князь радостно щурился, разглядывая унылые фигурки литовских дипломатов у подножия его трона.

Переговоры 1517 года имели некоторую специфику. В Москву прибыл имперский посол Сигизмунд Герберштейн. Одной из целей его миссии было исполнение обещания, данного императором Максимилианом королю Сигизмунду I об имперском посредничестве в установлении мира между Польшей, Литвой и Россией. Василий III не возражал, ему было даже интересно попробовать, как выразились бы сегодня, «новый формат» переговоров. Большая европейская политика все больше приоткрывала свое лицо, и это было любопытно и поучительно. Тем более что Василий III, стоявший на русских традициях ведения переговоров, переиграл гостей по всем статьям. Он отказался начинать разговор, пока литовские войска не будут отведены от Опочки. Послы прибыли в Москву 3 октября, а Василий III принял их только 29 октября, когда получил известие об успехе в Псковской земле его воевод. Понятно, что это сразу придало переговорам характер диалога победителя и побежденных.

Послы, видимо под влиянием Герберштейна, сразу же попытались перевести разговор в глобальный контекст противостояния христианского мира язычеству и мусульманству. Разве перед лицом такой великой опасности для веры пригоже двум христианским государям заниматься сварами между собой и тратить силы на взаимное уничтожение на радость врагам Христовым? Дипломаты Василия III охотно согласились, что, конечно, непригоже. Но ведь это Россия стоит за христианство, борется с Крымским и Казанским ханствами. А вот Сигизмунд I как раз уличен в науськивании крымских татар на Русь – какой же он борец за христианский мир? Именно польский король является виновником войны. И он должен искупить вину – выдать панов, виновных в смерти сестры Василия III великой княгини Елены, отдать Киев, Полоцк, Витебск и те города, которые князь Александр Ягеллончик передал своей жене Елене Ивановне. Вот тогда и наступит справедливый и прочный мир! Литовцы в ответ обвинили Василия III в клятвопреступлении – он начал войну вопреки существующим договоренностям, и потребовали отдать им Псков, Новгород, Смоленск, Вязьму, Северские города и т. д.

Посредничество Герберштейна было дезавуировано предъявлением текста русско-имперского договора 1513 года, подписанного Шнитценпаумером. В нем говорилось о военном союзе России и империи против Сигизмунда и о том, что империя признает права России на Киев, Полоцк и Витебск. Герберштейн разволновался: ситуация в самом деле получалась пикантной. Он начал горячо убеждать, что Шнитценпаумер превысил полномочия, что император на самом деле такого не подписывал, а затем произнес загадочную фразу: «Делал бы, да не умею, среднего пути не знаю, вы, бояре, говорите высоко, и послы Сигизмунда короля говорят высоко, а среднего пути не знаю». После чего попросился домой, к императору. Посредническая миссия явно не задалась.

Русские дипломаты применили беспроигрышный прием, которым не раз успешно пользовались впоследствии: резко задрать планку требований, чтобы потом за счет ее снижения выторговать те малые уступки, ради которых, собственно, и велись переговоры. Требуя Киев, Полоцк и Витебск и доведя этими требованиями литовскую делегацию до нервного состояния, дипломаты Василия III добились того, чего хотели: о Смоленске уже никто не вспоминал. На страницах посольской книги, содержащей запись дебатов, много споров о том, кто первым нарушил крестоцелование – Сигизмунд или Василий III, много препирательств о Киеве и других городах, но тема Смоленска не звучит вообще. Поэтому, когда, ко всеобщему облегчению, Василий III заявил, что только по просьбам Герберштейна и исключительно из любви и уважения к Максимилиану отказывается от Полоцка и Витебска, все вздохнули с облегчением. Но ход был за литовской стороной – от нее тоже требовался жест доброй воли, надо было от чего-нибудь отказаться. А от чего? Потеря Северских городов и Верховских земель была уже признана после войны 1507–1508 годов. Остался только Смоленск…

Признать это означало провалить миссию. И 10 ноября Герберштейн прислал Василию III пространное письмо, в котором обосновывал необходимость возвращения Смоленска. Он назвал бездоказательными обвинения в адрес Сигизмунда I в клятвопреступлении, нарушении существовавших договоренностей, связях с Крымом и наведении татар на Русь. По мнению Герберштейна, если король и платил татарам, так только выкупая мир для себя, но вовсе не науськивая их при этом на других христианских государей. Василий III должен доказать всему миру, что он взял Смоленск не из-за корысти и охоты до чужого добра, а из благородных побуждений, борясь за правду, как он ее понимал. Он доказал свою силу в этой борьбе – так пусть же теперь сделает жест и вернет Смоленск, что его весьма возвысит в глазах христианского мира. Этот поступок принесет Василию славу индийского царя Пирра, который вернул римлянам 200 пленных, или славу Максимилиана, который вернул венецианцам взятую Верону ^{5} . Тогда и император, к тебе «дружебнейший», станет еще «дружебнее».

Аргументы были слабоваты. «Дружебнейший» император не далее как несколько лет назад коварно обманул с выгодным для России договором. Мнение христианского мира для московского государя было весьма трудно воображаемым понятием, и, кроме того, он имел весьма размытые представления о царе Поре / Пирре и возвращении Вероны. Василию III было ясно одно: посредник Герберштейн на самом деле играет на стороне Сигизмунда I. К тому же Василия III задело пренебрежительное отношение к судьбе его сестры Елены, невнимание имперского посла к фактам переговоров Сигизмунда I с Крымом, его откровенное нежелание вникать в сложные перипетии развития владельческих прав монархов Восточной Европы на ту или иную землю. От Василия III хотят демонстрации благородства – но где же эта демонстрация со стороны Сигизмунда? 12 ноября 1517 года переговоры были завершены, литовских послов «бездельно» отправили из Москвы. Государь подтвердил, что он тоже хочет мира, но выдвинутые литовской стороной условия неприемлемы. Смоленска он не отдаст. Войны не боится. Герберштейн страшно переживал. Посольская книга так передает его слова: «Я трудился и делал и не нашел посредничества, и если была бы на это надежда – я бы еще трудился, но никто этого не хочет». Он написал еще одно письмо Василию III, в котором рассказал об обстоятельствах возвращения Вероны (раз русский государь их не знает), много рассуждал о правовой стороне спора о наследстве Елены Ивановны, даже обещал добиться выдачи виновных в ее гибели (если удастся договориться по главным вопросам). Он потому не верит в роль Сигизмунда I в науськивании татар на Русь, оправдывался Герберштейн, что эту клевету на благородного польского короля возвели татарские пленные – разве им можно верить? Далее шли рассуждения о роли монарха в истории и о том, как бы возвысил возврат Смоленска Василия III [159]159
  Сб. РИО. Т. 35. С. 509–533.


[Закрыть].

В конце своей миссии Герберштейн от имени императора Максимилиана попытался заступиться за Михаила Глинского и попросил отпустить того к императору. Ему ответили, что этого никак нельзя: князь в очередной раз меняет веру: был православным, стал католиком, теперь опять хочет в православие. Духовенство испытывает, насколько искренне его желание и не хочет ли он через возврат в православие облегчить свою тюремную участь. Пока этот важный вопрос не выяснится, Глинского отпустить невозможно, иначе можно ненароком и его душу загубить. 22 ноября 1517 года, так и не добившись успеха ни в одном вопросе, Герберштейн уехал из Москвы.

В 1518 году Россия решила нанести удар по Великому княжеству Литовскому. Из Великих Лук на Полоцк была отправлена рать под командованием В. В. Шуйского, из Смоленска «воевать Литовскую землю» послали М. В. Горбатого, из Стародуба – С. Ф. Курбского, из Белой в направлении Витебска – А. Д. Курбского и А. Б. Горбатого. Трудно сказать, ставились ли перед войсками какие-то значимые стратегические цели, кроме грабительских рейдов и традиционных акций устрашения. Распыление сил и множество направлений удара свидетельствуют в пользу рейдового характера похода. В. В. Шуйский сжег полоцкие посады, но столкнулся с активными контратаками литовских войск, понес большие потери и отступил. М. В. Горбатый в своем рейде зашел далеко вглубь Литвы – как хвастались воеводы, «по самую Вильню», не дойдя до нее 30 верст. С. Ф. Курбский громил окрестности Слуцка, Минска, Новогрудка и Могилева; А. Д. Курбский и A. Б. Горбатый в который раз уже в эту войну разоряли посад Витебска. Ни один литовский город взят не был.

Из кампании 1518 года Василию III больше всего понравились отчеты о прорыве к Вильно. Поэтому в 1519 году было приказано поход повторить, причем в этот раз Вильно объявлялся целью нападения. 1 августа в Литву пошли рати B. В. Шуйского из Смоленска, М. В. Горбатого из Ржевы и Дорогобужа, С. Ф. Курбского из Северских земель. На этот раз к боевым действиям были привлечены служилые татары из Городца под командованием Ак-Доулета. Ближайшими целями стали окрестности Могилева и Минска. Основные бои развернулись вокруг Логойска, Минска, Молодечны, Крево, Ошмян, Борисова. До Вильно основные русские войска не дошли, хотя отдельные конные отряды отчитались в том, что выходили в окрестности литовской столицы. Поход носил традиционный разорительно-устрашающий характер и был недолгим: уже 11 сентября полки через Вязьму начали возвращаться домой.

Собственно, если не считать мелких пограничных столкновений, на этом история русско-литовской войны 1512–1522 годов заканчивается. В январе 1520 года Василий III выступил с инициативой мирных переговоров. Момент был выбран удачный: Великое княжество Литовское подверглось сильному нашествию крымских татар, и ему было явно не до войны. 23 августа литовское посольство было принято государем. К 1 сентября стороны договорились: мира не заключать, только временное перемирие; Смоленск при этом будет записан «в московскую сторону», но взамен Литва отказывается от обмена пленными. Перемирие заключить на будущий год, когда в Москву приедут великие литовские послы [160]160
  Там же. С. 575–595.


[Закрыть].

После долгих проволочек 9 сентября 1522 года литовские послы П. С. Кишка, Б. Боговитинович и И. Горностаев подписали в Москве перемирие на пять лет. 14 сентября Василий III присягнул на перемирных грамотах. Россия оставляла за собой Смоленск с волостями; Великое княжество Литовское этого не признавало, но временно прекращало вооруженную борьбу за возврат утраченных земель. России не удалось добиться возвращения пленных: было обещано лишь, что с них снимут «тягость», то есть выпустят из заточения, снимут кандалы и разрешат жить в поселениях. Но трагическая судьба этих людей стала платой за Смоленск: Литва тем самым хоть в малом, но вставила шпильку Москве (несколько сотен пленных в литовском плену не имели никакого военного значения, это были чистой воды упрямство и мелкая месть со стороны Сигизмунда I). Василий III счел, что это допустимая жертва за успех.

Глава шестая
Неевропейский выбор Василия III, который был сделан за него

Немецкая война на русские деньги

Государства-изгои легко находят друг друга. Статус России на международной арене в конце XV – начале XVI века еще не был определен: другие страны и «международное сообщество», под которым тогда понимался так называемый «христианский мир», только решали, куда поместить на воображаемой карте мира эту невесть откуда взявшуюся страну. Реакция европейцев на восход России очень точно передана словами немодного нынче классика: «Изумленная Европа, в начале правления Ивана (Ивана III. – А. Ф.) едва знавшая о существовании Московии, стиснутой между татарами и литовцами, была ошеломлена внезапным появлением на ее восточных границах огромной империи, и сам султан Баязид, перед которым Европа трепетала, впервые услышал высокомерную речь Московита» [161]161
  Маркс К.Разоблачение дипломатической истории XVIII в. // Вопросы истории. 1989. № 4. С. 6–7.


[Закрыть].

А вот статус Немецкого ордена, увы, был уже более чем определен. Эпоха рыцарских орденов ушла в прошлое. Причины, по которым они когда-то создавались, были изжиты. Серьезных союзников у ордена не осталось: слишком много крови было пролито в XIV–XV веках на берегах Немана, Вислы, Преголи, чтобы рассчитывать на мирные отношения с соседями. Ненависть к тевтонцам была впитана поколениями поляков, литовцев, славянского населения Великого княжества Литовского на генетическом уровне. А союзники требовались, хотя бы для того, чтобы занять денег. На Священную Римскую империю – казалось бы, союзника по определению – надежды было мало. Любой, кто имел с ней дело в XVI веке, быстро убеждался, что просьбы о деньгах вызывают только бурные дебаты на рейхстагах. При этом легко стать разменной монетой в политических играх Габсбургов. Союзник был нужен более практический.

На этой почве началось сближение России и Тевтонской ветви Немецкого ордена, о чем мы уже говорили в предыдущей главе. После провала русско-имперского договора 1513 года и странных результатов переговоров с империей в 1514 году Василий III 22 мая 1515 года обратился к гроссмейстеру ордена Альбрехту Гогенцоллерну с предложением заключить военный союз против Королевства Польского. Великий магистр был настольно обрадован этим предложением, что совершенно не обратил внимания на то, что оно исходит от схизматиков – тех, с кем, по идее, после истребления язычников орден должен бороться по определению. Но в Кенигсберге было не до религиозных тонкостей. Рыцари с трудом осмысляли то крайне двусмысленное положение, в котором они оказались в результате решений Венского конгресса 1515 года, союза Ягеллонов и Габсбургов. Ведь его решения фактически развязали руки Польше: император, получив права на Чехию, совершенно определенно дал понять, что Пруссия лежит в сфере польских интересов и его устраивает этот обмен. Остановить Польшу мог только один противник – Россия. Если Корона будет испытывать трудности в войнах с русскими, то ей будет не до ордена.

14 декабря 1515 года тевтонский дипломат Д. Шонберг составил инструкцию для орденской посольской службы, которую можно считать декларацией основных принципов политики Кенигсберга на восточном направлении. Главная цель, говорилось в ней, не допустить мира России и Польши. Пусть они все время враждуют и воюют. Иначе, если только они помирятся, у Польши сразу же высвободятся силы для агрессии против ордена, и ему конец. Кроме того, русские – богатые, и надо у них просить денег. Хорошо бы еще они прислали войска для войны ордена с Короной.

Шонберг прибыл в Москву 24 февраля 1517 года. Он рассыпался в комплиментах, называл Василия III «вельможным, непобедимым царем всея Руси, начальником и господином». Однако требования предъявил явно завышенные. Орден просил у Василия III 30–40 тысяч конницы «на помощь магистру» для войны с Польшей – но это было бы большинство боеспособных частей русской армии в первой четверти XVI века! [162]162
  Памятники дипломатических сношений Московского государства с немецким орденом в Пруссии: 1516–1520 г. / Изд. под ред. Г. Ф. Карпова // Сб. РИО. Т. 53. СПб., 1887. С. 6–24.


[Закрыть]

Василий III был несколько смущен активностью Шонберга – молодая русская дипломатия успела привыкнуть к тому, что все уступки и шаги навстречу вырываются с боем и реализуются только в том случае, когда партнер по переговорам признает твою силу. Здесь же немцы сами были на все согласны и выпрашивали деньги и воинов. Так ведет себя слабое, ничтожное государство. Поэтому Василий III засомневался, а не уронит ли он своего достоинства союзом с орденом, и даже предъявил Шонбергу список вопросов, чтобы тот доказал высокий статус магистра ордена, его признание полноценным правителем со стороны других европейских монархов. Шонберг сумел отстоять доброе имя Гогенцоллернов, но сама ситуация весьма показательна.

Правда, орден не хотел брать на себя обязательства совместно с Россией воевать с Польшей. Ведь Смоленская война была еще официально не закончена, и в случае взятия таких обязательств рыцари должны были незамедлительно напасть на своего соседа – а это наверняка привело бы к печальным последствиям для самого ордена. Шонберг просил о другом: чтобы Россия помогла материально, дала денег и войска, а орден сам проведет войну с Польшей. Москве это было не очень выгодно – какой ей, собственно, прок от того, что рыцари отобьют у поляков несколько замков?

Поэтому Василий III согласился предоставить помощь – дать денежный кредит, которого хватит для набора десяти тысяч пеших и двух тысяч конных воинов в германских землях. Но оговорил помощь одним существенным условием: магистр и рыцарское войско сперва должны доказать свою дееспособность, то есть выиграть несколько сражений и вернуть земли, утраченные орденом. Помогать имеет смысл сильным. Тут поражает эффективность работы русских информаторов: дело в том, что сбор денег (на войско, на оборону и т. д.) с их последующим исчезновением неизвестно в чьих карманах был характерной для ордена финансовой махинацией. И почти наверняка русский кредит растворился бы бесследно. Правда, условие, которые выдвинул Василий III, выглядело несколько издевательским – если бы у ордена были силы, он бы справился и сам, без помощи Москвы.

Так или иначе, 10 марта 1517 года русско-орденский договор был подписан. Стороны взяли-таки на себя взаимные обязательства вступления в войну, если кто-то из участников договора начнет воевать с Польшей или Литвой. 11 марта для ратификации договора вместе с Шонбергом в Кенигсберг выехал посол Д. Д. Загряжский [163]163
  Там же. С. 24–33.


[Закрыть]. В переговорах с магистром он категорически отстаивал условие Василия III: финансирование армии ордена начнется тогда, когда эта армия продемонстрирует свою эффективность на поле брани. Альбрехт пытался дезавуировать это условие, даже послал в Москву еще одну миссию, Мельхиора Рабенштейна (был в столице с 25 августа по 20 сентября 1517 года). Денег снова не дали.

Постепенно обе стороны снижали планку претензий. В марте 1518 года посетивший Москву Шомберг просил деньги для найма хотя бы тысячи солдат. Василий заявил, что требуемая сумма давно лежит в Пскове и будет отправлена в Кенигсберг по первому известию, что орденская армия выступит в поход и перейдет границу Польши. 22 апреля в Пруссию выехал русский посол Елизар Сергеев. Он вскоре сообщил, что орден к войне не готов. Вину за это дипломат возложил на двойную политику великого магистра: с одной стороны, договариваясь с Россией о войне против Польши, он, с другой стороны, пытался решить «польский вопрос» через переговоры с Короной при посредничестве Священной Римской империи. Как раз примерно в это время в Кенигсберге прошли переговоры Альбрехта с папским легатом Николаем Шомбергом (братом Дитриха). Орден требовал вернуть захваченные Польшей земли, легат сочувственно кивал, но при этом объяснял, что никто не сможет заставить Корону вернуть столь лакомые куски и вообще роль Польши в борьбе с мусульманским миром велика, и гроссмейстеру надо бы поумерить пыл.

Последний, третий визит Шомберга в Москву состоялся в марте 1519 года. На этот раз он исполнял посредническую миссию – привез буллу римского папы Льва X. Подробнее речь о ней пойдет ниже. Что же касается русско-прусских отношений, то Шомберг должен был выяснить, не собирается ли Россия мириться с Великим княжеством Литовским. Узнав, что не собирается, посол 27 марта с облегчением уехал домой. 3 апреля вслед ему отправилось русское посольство К. Т. Замыцкого и дьяка Истомы Малого. В результате переговоров планы сторон наконец-то начали воплощаться. 2 августа Альбрехт выслал Василию III грамоту о готовности немедленно напасть на Польшу. 16 августа в Пруссию уехал гонец В. А. Белый с известием, что войска Василия III вошли в Литву, а в сентябре в орден была направлена долгожданная ссуда для найма тысячи воинов.

Воодушевленный Альбрехт 28 ноября 1519 года объявил Короне войну. Целью был возврат утраченных земель, так называемой области Королевской Пруссии, и, если получится, – захват Гданьска, крупного торгового порта на Балтике. Война началась удачно для ордена – были опустошены окрестности нескольких городов, захвачен ряд небольших населенных пунктов. К 15 января у Польши было отнято три замка и семь местечек [164]164
  Tyszkievicz J.Ostatnia wojna z Zakonem Krzyzackim 1519–1521. Warszawa, 1991. S. 59–60.


[Закрыть]. Но через короткое время рыцари поняли, что сунули палку в осиное гнездо, разворошили его, а добивать противника нечем. В военном отношении Польша всегда была более развитой, чем Литва. Сигизмунд I довольно быстро собрал войска и двинул их к Торуни близ границы орденских владений. Альбрехт умолял Москву срочно дать еще денег для найма вожделенных десяти тысяч пехоты и двух тысяч конницы. На что Василий III резонно замечал, что он свою часть договора выполнил с лихвой: в 1519 году русские войска активно воевали в Литве и полностью сковали ее силы. Ссуду на тысячу воинов он дал вообще до начала боевых действий. Что же касается остальных денег, то для их получения надо продемонстрировать более выдающиеся успехи, чем взятие нескольких замков. 24 апреля 1520 года в грамоте к Альбрехту Василий III поставил точку в отношениях с орденом, огласив окончательные условия выделения финансовой помощи: она будет оказана лишь после того, как тевтонцы отобьют у Польши все потерянные города и начнут наступление на Краков. Вот тут-то, на решающей стадии войны, Россия им поможет. С равным успехом Василий III мог требовать от ордена взятия Солнца или Луны – поставленные задачи были совершенно не по зубам одряхлевшей рыцарской организации. Максимум, на что мог рассчитывать гроссмейстер в виде совсем уж небывалой милости великого князя, – вторая ссуда еще на тысячу воинов.

14 июня 1520 года посол Альбрехта Юрген Клингенбек привез в Москву известие, что без немедленной финансовой помощи, оказанной в полном объеме, орден падет. Польские войска хозяйничают на его земле и уже угрожают Кенигсбергу. В июле Василий III послал с гонцом А. Моклоковым вторую ссуду на вторую тысячу воинов, но это уже не могло спасти положения. 23 июля Альбрехт в последний раз обратился с просьбой о присылке всей суммы, потому что орден потерял уже половину владений. Василий III отказал: вкладывать деньги в гибнущее государство не было смысла. 5 апреля 1521 года Тевтонский орден подписал с Польшей четырехлетнее перемирие. А 15 августа 1525 года на главной площади польской столицы Кракова, у стен городской ратуши и торговых рядов Сукенниц последний великий магистр Тевтонского ордена и первый герцог Пруссии Альбрехт Гогенцоллерн принес клятву на верность королю Сигизмунду I Старому. Прусская ветвь ордена была секуляризирована и превратилась в Прусское герцогство, вассальное Ягеллонам.

В Польше до сих пор данное событие считается одним из величайших триумфов в ее истории. На площади у Сукенниц, в месте, где колени надменного тевтонца коснулись краковской мостовой, расположена мемориальная доска с надписью: «Прусская присяга». Польский художник Ян Матейко, создавший серию исторических картин, написал полотно о событиях 1525 года. Когда гитлеровцы в 1939 году вошли в Краков, они устроили за этой картиной форменную охоту, стремясь уничтожить саму память о немецком позоре. Но польские патриоты спасли картину и после изгнания оккупантов опять выставили ее как символ польской славы и победы славянства над Немецким орденом.