Текст книги "Воевода Шеин"

Автор книги: Александр Антонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц)

   – Борисович, проснись, дорогой, орда прихлынула под стены.

Михаил поднялся тотчас. Сна как не бывало.

   – Знал же ведь, знал, что так будет, – произнёс он. Спал Михаил по-походному, одеваться не было нужды. Встал, надел под кафтан кольчугу, препоясался мечом – готов в сечу. Метнулся в соседний покой, разбудил Никанора, Анисима.

   – Пришёл наш час, други, всем на стены.

В пути Михаил распорядился перетянуть половину пушек с северной стороны на западную.

   – Ошеломить надо ордынцев первыми же залпами, – пояснил он своё решение.

Воины исполняли своё дело слаженно и чётко. К двадцати пушкам прибавилось ещё десять. Их втащили на стену и поставили под козырьком у бойниц. С такой позиции враг был как на ладони. У каждой пушки по пятнадцать зарядов пороха и столько же «ядер» ближнего боя, увязанных в холстинках. Заняли свои позиции двести стрельцов с ружьями. Лучники, кроме стрел, приготовили жерди – сбивать с козырьков врага, если ему удастся добраться до верха. Не пугало защитников, что их в пять раз меньше, чем врагов.

В какой-то миг, когда уже заалело на востоке, в том и другом стане наступила тишина, и в этой тишине празднично, весело запели в зарослях ивняка на речке Снежеть соловьи. И все вспомнили, что в природе сейчас самый разгар весны. Многим воинам стало грустно. Никому из них не хотелось умирать в тот час, когда вокруг торжествовала весенняя жажда жизни.

Но миг умиротворённой тишины был коротким. С криком: «Аллах с нами! Аллах с нами!» – вздыбилось степное пространство перед западной стеной крепости, поднялись тысячи ордынцев и бросились бежать к ней, успевая на ходу пускать стрелы. И вот уже сотни воинов подхватили штурмовые лестницы. Неистовые ордынцы вот-вот прихлынут к стенам.

Однако яростный натиск ордынцев был недолгим. Враз ударили тридцать пушек, прозвучали выстрелы двухсот ружей. Казалось, тысячи врагов были повержены на землю. Но те, кто оставался в живых, продолжали бежать. Их не остановили ни второй, ни третий залпы. Их не страшили пули, летящие стрелы. И, хотя в рядах ордынцев был виден ощутимый урон, многие сотни их добежали до стен крепости, вскинули лестницы и пошли на приступ. Вот уже последние перекладины лестниц – выхватывай саблю, лезь на стену. И тут их ждала новая неожиданность. Едва первые ордынцы появились над козырьком, как длинные жерди с рогатинами единым махом оттолкнули от него лестницы, и они вместе с ордынцами начали падать и падать в ров, словно подрубленные. Ни одна лестница не выстояла, воины летели вниз, ломая ноги и руки, разбивая головы, хороня под своими телами тех, кто упал раньше.

А пушкари и стрельцы продолжали расстреливать в упор тех, кто ещё пытался добежать до крепостных стен.

Князь Шалиман, наблюдая с коня за ходом битвы, стонал от ярости и злобы. Он кричал: «Шакалы! Вперёд! Вперёд!» – но его крики тонули в звуках выстрелов пушек и ружей, в стонах раненых, уползающих с поля боя. После второй попытки подняться на стены, такой же безуспешной, как и первая, потеряв больше половины воинов, крымская орда в панике пустилась в бегство. Князь Шалиман с полусотней нукеров помчался навстречу отступающим. Он и его подручные били убегающих воинов плетьми, но остановить их не удавалось.

Солнце лишь только поднялось над крепостью, а битва уже была проиграна. И вновь наступил миг тишины, и в зарослях у Снежети снова, правда, вначале как-то робко, запели соловьи. И в этой тишине, под соловьиное пение прозвучали приятные слуху Михаила Шеина слова сотского Никанора:

– А знаешь, батюшка-воевода, второго приступа не будет. Шалиман до Крыма не опомнится. Уж поверь мне. И Никанор засмеялся от удовольствия.

Глава одиннадцатая
И ПРИШЛА СМУТА

В жаркие дни благодатного лета 1604 года Михаил Шеин сдавал свои дела воеводе Борису Вельяминову и собирался в Москву, куда его отзывали по воле Разрядного приказа. По весне Никанор оказался прав. Потеряв половину орды в первом приступе, князь Шалиман больше не полез на рожон. Он в тот же день ушёл на запад, к Брянску, где, как он предполагал, находилась большая орда. Михаил Шеин был доволен таким поворотом дела и вновь занялся с полком мирным обустройством жизни. Но в июне из Разрядного приказа примчался гонец и привёз грамоту с повелением явиться в стольный град.

Михаил не лукавил ни перед товарищами, ни перед собой в том, что был рад этому повелению. Тянуло его с неодолимой силой увидеть родных, близких, а прежде всего желанную Марию и доченьку Катю. Михаил верил, что они вернулись в Москву после двух голодных лет и он найдёт их на Рождественке. Но, маня к себе одним, Москва отталкивала его другим. Дошли и до Мценска слухи о том, что якобы царевич Димитрий жив и уже заявляет о своих домоганиях царского престола. Слухи эти обрастали былями и небылицами, легендами. А Шеин сделал вывод из того, что услышал от разных людей: наступает время междоусобицы и смуты. Конечно же, Борис Фёдорович не уступит так просто престол вдруг объявившемуся царевичу. Опять-таки он не оставит в покое всех тех, кто вёл следствие в Угличе, и строго спросит, почему это убиенный царевич Димитрий вдруг воскрес. И все, кто вёл следствие, могут попасть в опалу от царя Бориса Годунова, которая завершится неведомо чем.

Но горькие размышления не избавили Михаила от выполнения воинского долга. Воевода обязан служить там, где считает необходимым власть, стоящая над ним. И, попрощавшись с ратниками и со всеми, кто был близок ему в полку, он стал собираться в путь. Никанору он дал наказ найти его, как только тот будет в Москве.

   – А дом мой на Рождественке, за речкой Неглинкой. Шеиных там все знают.

   – Спасибо, Борисыч, за ласку. Буду в Москве, найду. Привезу привет от побратимов, – пообещал Никанор.

Сопровождали Михаила вот уже третий год неразлучный с ним стременной Анисим и десять ратников во главе с бывалым Петром. Рядом с десятским оказался и его друг Прохор.

До Москвы Михаил Шеин и его спутники добирались без особых помех. Ехали мимо полей, на которых поднимался добрый урожай, через деревни, оживающие после голодных лет. И было у Михаила на душе отрадно оттого, что Русь в какой раз выстояла на грани гибели, но никто из путников не знал, что отступивший от россиян голод не последнее их бедствие, и то, что накатывалось на них, грозило более жестокими потрясениями.

А пока Михаил Шеин въезжал через Калужскую заставу в Москву мирную, суетливую и деловитую. И надо же быть такому: на самой заставе, у ворот воеводу встречал брат князя Василия Шуйского Димитрий. С удалым, бравым князем Димитрием Михаил был знаком давно и даже учился у него на Москва-реке кулачному бою. Димитрий был старше Михаила на несколько лет и потому держался всегда с неким превосходством. Да ведь и князь роду древнего – от самих князей Невских. Шеин всё это помнил и относился к Димитрию с почтительностью. Но какие-то лазутчики донесли до Шуйских вести о том, что в Мценске, сражаясь против крымской орды, Шеин проявил чудеса героизма, и отношение Димитрия Шуйского к нему изменилось. Он встретил Михаила более чем дружелюбно, прямо-таки по-родственному, и сказал, как брату:

   – А я тебя какой час жду. – Он обнял Михаила и похлопал его по спине. – Здравствуй, герой Мценска. Велено мне моим старшим братцем Василием Ивановичем просить тебя пожаловать в наши палаты хотя бы на чару медовухи. А причина тому – государево дело.

Михаил выслушал Димитрия со вниманием, но не проявил никакой охоты тотчас ехать на подворье Шуйских в Китай-город. Он всем своим существом рвался на Рождественку, к родным, к Марии и Кате. Но два слова – «государево дело» – для воеводы, с честью исполняющего свой долг, оказались превыше всего, и он согласился:

   – Веди, князь Димитрий, на своё подворье. Да по пути расскажи о кулачных боях. Гудят ли они на Москва-реке?

   – Какие там кулачные бои, воевода славный! В домашних драках мы увязли, как дворовые петухи. Видел бы ты, как Богдану Бельскому на Болотной площади бороду велением царя-батюшки вырывал шотландец Габриэль, то-то бы диву дался. Да видеть это надо, чтобы удивиться. Борода-то у него пышная, смоляная, царская. Как расчесали её, так капитан мушкетёров Габриэль стал по одному волоску драть её. Он накручивал их на пальцы в кожаных перчатках и с силой, словно махал саблей, драл и драл бороду. Бельский же истошно кричал и плакал. Аты, брат мой, говоришь о кулачных боях. Забыли москвитяне о них.

   – Да в чём же вина Бельского, что так казнили его?

   – Так он государем захотел быть, – улыбаясь, ответил Димитрий. – И схватили-то его, говорят, когда он корону примерял.

Рассказывая о мрачных буднях Москвы, князь Димитрий всё время улыбался, словно добивался ответных улыбок от Шеина.

Михаил, однако, удерживал свои чувства. Он думал о том, что ждёт его в палатах Шуйских. Ещё хотелось ему послать Анисима на Рождественку, предупредить домашних, что он в Москве. Но Анисим не знал, где находятся палаты Шеиных, и Михаил оставил эту мысль.

Но вот и Ильинка в Китай-городе, палаты Шуйских каменные, всё подворье за высоким забором. Прямо-таки крепость. Окинув глазами двор, Михаил увидел на крыльце старшего брата, князя Василия Шуйского. Он показался Михаилу усохшим, ниже ростом, борода уже вся поседевшая. Когда же Михаил спешился и, подойдя к князю с лёгким поклоном, сказал: «Здравия тебе, князь-батюшка», – то узрел всю силу старшего Шуйского в его взгляде. Это был настолько острый взгляд, что заставлял остановиться самого смелого человека.

   – Здравствуй, боярин Шеин. Прости, что отдаляю твою встречу с близкими.

   – Не винись, князь-батюшка, к ночи доберусь и домой, – с улыбкой ответил Михаил.

Василий Шуйский велел брату Димитрию отвести воинов Шеина в людскую.

   – Напоить и накормить их вволю.

Он повёл Михаила в палаты.

Просторно и богато жили четверо братьев Шуйских. После пожара 1547 года, когда Китай-город почти весь выгорел, князья Шуйские построили большой каменный дом и жили в нём всегда вместе. Шуйских неизменно считали дружными братьями. Димитрий, Александр, Иван чтили старшего брата Василия как отца, и только благодаря ему дом держался одной семьёй. Василий знал, что в этом их сила.

В трапезной, куда Василий привёл Михаила, сидели младшие братья Александр и Иван, оба, в отличие от старшего брата, статные, добрые молодцы. Василий сказал им два слова: «Идите погуляйте», – они ушли. Шеина он провёл к столу с питьём и закусками, усадил, налил кубки медовухи, сел напротив.

   – Ещё раз винюсь, что прервал твой путь к дому. Да мой Митя поведал тебе, что у меня государево дело. Ну давай пригубим за встречу, а после поговорим.

Шеин уже чувствовал, что проголодался, – день-то клонился к вечеру – потому, выпив медовуху, без стеснения принялся закусывать. Князь пригубил хмельного малую толику, поставил кубок, руки положил на стол, глаза нацелил на Михаила и повёл речь:

   – Завтра тебе быть в Разрядном приказе у Елизара Вылузгина.

   – Да, велено явиться.

   – Так вот слушай, Борисыч. Вылузгин сам по себе. Он даст тебе назначение, куда воеводой идти. А прежде тебя позовут к царю-батюшке. Там-то и ждёт тебя государево дело...

Князь замолчал, отщипнул хлеба, пожевал.

   – Я слушаю, князь-батюшка. В чём суть государева дела? – напомнил Шеин.

   – Суть его важная уже оттого, что мы с тобой сидим с глазу на глаз. В оное время, ещё до гибели царевича Димитрия, Борис Фёдорович искал ведунов-чародеев, которые сказали бы ему, наречено ли судьбой ему царствовать. И ведуны сказали, что да, судьба благоволит ему и он будет царствовать семь лет. Так семь-то лет истекают, и Борис Фёдорович беспокойство проявил. Говорят, что ищет тех ведунов, которые предрекли ему царствовать, и никак не найдёт.

   – А я здесь при чём, князь-батюшка?

   – То-то и оно, что при том. Ведомо боярину Семёну Никитичу Годунову, что ты с ними встречался в Покрове, в Суздале и в Москве. Сказывают, что лавку они держали на Пречистенке, а ты там бывал.

   – Верно, бывал: матушке серёжки в подарок покупал.

   – Так вот царь-батюшка тебя и вызывает для того, чтобы ты, удачливый человек, нашёл тех ведунов и к царю на поклон привёл.

   – Но я не знаю, где они пребывают.

   – Верно. А царь тебе не поверит. Он уверен в другом: где бы ты ни появился, ведуны встретятся тебе.

   – Но так не бывает.

   – И я думаю, что не бывает, потому и позвал тебя к себе. Как придёшь завтра во дворец к государю, пусти во спасение ложь малую. Во спасение государя, – значительно добавил Шуйский. – А ложь сия видится мне в том, чтобы вселить в государя надежду на долгое и безмятежное царствование.

   – Князь-батюшка, но я непривычен лгать.

   – Верю. Однако наступи себе на горло, солги. Скажи, что видел в Чистый четверг сон, будто бы Борис Фёдорович на свадьбе твоей дочери был посажёным отцом. Мог прийти к тебе такой сон?

   – Мог. Но ведь должен быть резон, а я его не вижу.

   – По той причине не видишь, что в Москве много лет не был.

   – Почти четыре года.

   – Вот-вот. А за эти четыре года государь аспидом стал. Второй же аспид – его дядя Семён. Они вкупе хуже батюшки Ивана Грозного лютуют. Потому будет лучше для Руси, ежели Борис Фёдорович процарствует, сколько Господь Бог отпустил и ведуны приговорили, – разгорячился князь Василий Шуйский и тем самым выплеснул сокровенное.

И понял Михаил всё сказанное Шуйским так, что не следует ему ни ведунов искать, ни ложь в оборот вводить, а постараться всё пустить на самотёк, как реки руслами текут. И если им суждено втечь в болото и сгинуть там, значит, судьбой так предопределено.

Посидели, помолчали двое воевод. Медовухи пригубили, Михаил ломтик копчёной севрюги съел. А затем Шеин всё-таки раскрыл свои мысли, потому как Шуйский ждал от него откровения.

   – Я так понял, князь-батюшка, что лучше всего мне завтра ссылаться на волю Божью. Ведь только воля Господня властвует едино над всем, над государями и простыми смертными.

Василий Шуйский, к удивлению Михаила, повеселел.

   – Я всегда считал тебя, Михайло Шеин, разумным человеком. И вот о чём прошу напоследок. Завтра, как будешь в Разрядном приказе, ненароком попросись ко мне в войско. Собираю я его на татя Ивашку Болотникова. Ты, поди, слышал, как он разгулялся и тоже в цари рвётся. Дам я тебе полк хоть левой, хоть правой руки.

   – Спасибо за честь, князь-батюшка. А мне лестно будет повоевать под твоим началом.

   – Вот и поговорили вдоволь. Теперь и к дому поторопись, – вставая, произнёс Шуйский.

   – Да уж засиделся я у тебя, князь-батюшка. А душа-то домой рвётся.

Князь и воевода расстались. Шеин поспешил из палат. На крыльце его ждал младший брат Шуйских Иван. Он с улыбкой сказал:

   – Подари мне своего стременного. Страсть, как люблю весёлых людей.

Шеин положил на плечо Ивана руку, мягко ответил:

   – Невозможно сие, Ваня. Он мой побратим, а это больше, чем брат.

И Шеин заторопился к своему коню, которого держал Анисим. Воины уже были в сёдлах. Вид их говорил, что они и хмельного выпить успели, и закусили изрядно. Как выехали за ворота, Михаил сказал:

   – Теперь давайте вскачь до дома. Авось наверстаем упущенное.

У Михаила было хорошее настроение. Понял он, что Шуйский затеял какую-то крупную игру и втягивал в неё его, Шеина. А он никогда не чурался игр, лишь бы они честно велись.

Вот и Рождественка, вот и дом, где родился и вырос Михаил. У ворот он спешился и, прежде чем Анисим успел подбежать к калитке, сам постучал в неё. Знал, что привратник всегда рядом. Ан нет, калитку открыла незнакомая женщина, спросила:

   – Тебе кого, барин?

   – Я приехал домой, голубушка. Я боярин Михаил Шеин, – сказал он и вступил во двор. – Открывай-ка шире ворота.

   – Прости, батюшка-боярин. Я недавно служу у вас. Меня зовут Аграфена, и я в нянях у Катеньки.

   – Прощаю, Аграфенушка. Где же моя доченька, где её матушка? – шагая к дому, спрашивал Михаил.

   – Доченька в кустиках в ляльки играет, а матушка-боярыня кафтан тебе вышивает.

Михаил, подбегая к дому, увидел в зарослях жасмина «гнёздышко», в котором хозяйничала Катя. Он раздвинул кусты.

   – Здравствуй, Катенька, – сказал он негромко.

Девочка посмотрела на него большими синими глазами.

   – А ты кто?

   – Я твой батюшка.

Увидев Аграфену, Катя бросила игрушки, побежала к ней.

   – Нянюшка, я хочу к матушке.

Она уткнулась в подол юбки Аграфены. Та взяла Катю на руки и направилась в дом.

   – Идём, батюшка-боярин, а то ведь проку не будет, – молвила она.

   – Так откуда ему быть, коль незнакомы, – отозвался Михаил.

В доме было, как всегда летом, прохладнее, чем во дворе. В прихожей знакомые вещи, в трапезной – тоже. Со второго этажа спускалась боярыня Елизавета. Увидев её, Михаил подумал: «Господи, как она постарела!» Он поспешил ей навстречу.

И она увидела сына, остановилась на последней ступени лестницы.

   – Наконец-то, сокол залётный, вспомнил о нас.

Михаил обнял мать, склонился к ней, поцеловал.

   – А ты нисколько не постарела, матушка.

   – Полно, полно. Годы никого не щадят. – Она тут же сказала няне: – Аграфена, позови Машу. А Катю дай мне. – Взяв её на руки, повернулась к сыну. – Внученька, это твой батюшка.

   – Иди ко мне, чадушко моё. Я вернулся с войны.

Михаил протянул руки к дочери. Она умоляюще поглядела на бабушку, но всё-таки пошла на руки к отцу. А он, прижав Катю к груди, почувствовал, что у него от волнения разрывается сердце. Он молчал, гладил её густые волосы цвета спелой пшеницы и тихо шептал: «Господи, как ты мне желанна, доченька. Ты же вылитая мама».

И в это время в трапезную вбежала Мария. Сверкая белозубой улыбкой и синими глазами, она подлетела к Михаилу и обняла его вместе с Катей.

   – Молитвы мои дошли до Господа Бога. Наконец-то ты вернулся, сокол мой ясный!

И Катя поверила, что она на руках у батюшки, запустила ручонки в его бороду. Ведь это про него ей каждый день повторяла матушка: «Вот батенька приедет!»

Радость в доме Шеиных царила в этот день до позднего вечера. Наконец все отправились на покой. Лишь у Михаила и Марии в эту ночь покоя не было. Однако к этой блаженной ночи прибавились и огорчения от того, что рассказала Мария о пребывании Шеиных в Суздале.

   – У нас по осени побывал Сильвестр и привёз от тебя поклон. Мы были так рады тому, что ты жив и здоров. А тут вдруг уже перед самым отъездом в Москву пришёл к нам некий странник, черноликий, глазами плутоватый, и сказал, что ты погиб в схватке с ордынцами. А когда мы приехали в Москву, был человек от князя Черкасского и говорил он мне, что князь Димитрий просит моей руки, даже невзирая на то, что я вдова. Прогнала я того свата, да что толку. Дважды ещё давал о себе знать князь Черкасский. А ведь брата его царь вместе с Романовыми подверг опале...

Слушая рассказ Марии о московских событиях, Шеин испытывал в душе новое смятение. Пришла мысль о том, что Москва сейчас похожа на вулкан, который вот-вот начнёт извергать лаву и камни.

Утром на другой день Михаил не поспешил чуть свет в Разрядный приказ. Ему не хотелось туда идти. Он погулял с Катей, которая уже не дичилась его, побеседовал за трапезой с матушкой, сходил к воинам в людскую, узнал, как они себя чувствуют. Анисиму сказал, чтобы по всем житейским нуждам шёл к матушке Елизавете. Усмехнувшись, добавил:

   – Она у нас в доме за воеводу.

Только к полудню Михаил пешком отправился в Кремль на встречу с дьяком Елизаром Вылузгиным. Тот за минувшие три с половиной года усох лишь самую малую толику и по-прежнему был деловит и подвижен. Михаилу он выговорил:

   – Поздно пришёл. Ты ведь нужен в первую очередь не мне, а царю-батюшке. Теперь скачи в Коломенское.

   – Так я без коня, батюшка-дьяк, – сказал Михаил, пряча ухмылку.

   – Иди к дворецкому Степану Васильевичу. Даст из царской конюшни. Да вновь не задумай мешкать, – погрозил дьяк пальцем.

До Коломенского от Кремля семь вёрст. Надо спуститься на мост через Москва-реку за храмом Василия Блаженного, миновать Земляной город по Поварской улице. За рекой будут видны монастыри Симонов и Крутицы. А дальше всё вдоль берега Москва-реки по полевой дороге, которая приведёт прямо в село Коломенское. И не так уж много времени прошло, как Шеин очутился вблизи царского летнего дворца. Стражникам он сказал, что вызван царём, и они пропустили его в дворцовую усадьбу. А у дворца рынды остановили Шеина. Они узнали его и были ему рады, показали:

   – Царь-батюшка на реке в беседке. Туда и иди.

До Москва-реки рукой подать. Скорым шагом Михаил дошёл до склона берега и увидел построенную на воде небольшую итальянскую деревянную беседку, которую называли ещё и ротондой. Широкие окна её были распахнуты, и у одного из них сидел Борис Годунов. Все во дворике уже знали, что в последнее время царь искал одиночества, и Михаил подумал, что лучшего места не найдёшь для одинокого общения с неторопливо текущей рекой. Течение завораживало, и грустные думы, казалось, уплывали с водой. Поодаль на берегу, так, чтобы видеть царя, прохаживались трое телохранителей. Михаил стал спускаться к ротонде, и к нему подошёл один из них, который тоже помнил Шеина:

   – Боярин, ты зван к царю?

   – Скажи государю, что Михаил Шеин приехал.

Молодой, статный воин легко сбежал к ротонде, передал то, что велел Шеин, и так же легко одолел подъём.

   – Иди, Михаил Борисыч, царь ждёт тебя, – сказал воин.

Михаил шёл медленно. Он даже себе не хотел признаться, что волнуется. Но это было так. Уняв кое-как волнение, он вошёл в ротонду.

   – Многие лета здравия тебе, царь-батюшка всея Руси.

   – Спасибо, воевода. Я знаю, что ты всегда желаешь мне добра. Но скажи, как на исповеди: я плохой или хороший царь?

   – Государь, я приучен говорить только правду. Русь благоденствовала, когда ты был правителем. Если бы не природное бедствие, принёсшее россиянам двухлетний голод, мы бы сегодня процветали благодаря тебе, государь.

   – Ты, пожалуй, прав. Но зачем же тогда на мою погибель придумали Лжедимитрия?

   – Государь-батюшка, ты знаешь причину этому лучше, чем я, воин, это живёт лишь слухами.

   – С тобой приятно разговаривать, Шеин. Но скажи последнее: когда придёт конец моему царствию? Только не лукавь. Я ведь знаю, что ты думаешь по этому поводу. А знаешь ты то, что нагадали мне ведуны Катерина и Сильвестр: царствовать мне семь лет.

   – Об этом я слышал, государь-батюшка. Но ты ведь тоже знаешь, помазанник Божий, что судьба человека не в руках ведунов, а в деснице Всевышнего.

Помолись, государь-батюшка, на ночь и с молитвой на устах живи. Без воли Всевышнего ни один волос не упадёт с твоей головы.

Борис Годунов долго молчал, прищурившись, смотрел на Михаила, потом тихо заговорил:

   – Ты мне всегда был любезен, воевода, с той самой поры, как пришёл отроком во дворец. И меня всегда тянет на откровенность с тобой. В мире много людской злобы и зависти. Я познал это и ты тоже, хотя и молод ещё. И вижу я за далью времени твою судьбу. Она напоминает мне мою. Ты убедишься в этом с годами. Как и я, ты будешь жертвой человеческой зависти, несправедливости, оговоров, клеветы и злости. Прости, что я вещаю твою судьбу. Мне это сделать нелегко. Но я теперь не одинок. Прости же, Михаил Шеин, славный воевода.

   – Бог простит, государь-батюшка. Я так же мужественно пронесу бремя своей жизни, как и ты, государь. Русь нас не забудет.

   – Вот и славно. Иных слов я от тебя и не ожидал. А теперь скажу тебе о том, зачем позвал из Мценска. За него тебе честь и хвала, воевода. Я отпишу тебе в награду село в Костромской чети. От тебя же прошу сейчас иной службы. Грешен я в том, что остаюсь суеверным. Но что поделаешь, себя мне не сломить. Потому найди мне ведунов Катерину и Сильвестра. Попроси их явиться предо мной. Не знаю, что я у них просить буду, но видеть хочу смертно.

   – Государь-батюшка, я постараюсь найти их, но на это уйдёт немало времени.

   – Пол год а даю тебе от царской щедрости.

Борис Годунов скупо улыбнулся, помолчал. В его глазах зажглось что-то насторожившее Шеина. Как будто царь приготовился бросить в реку приманку-живца, чтобы поймать судака.

Михаил весь сжался внутри, готовый ответить как должно. И не ошибся. Годунов спросил:

   – Ас князем Шуйским ты встречаешься?

«Вот и живец! Хватай его, Шеин!» – воскликнул Михаил в душе. Он догадался, что Шуйские находятся под пристальным оком дяди Бориса, Семёна Никитича, и каждый их шаг, все их встречи с кем-либо главе сыска ведомы, а значит, и государю. И Михаил высоко поднял голову, ответил чистую правду:

   – Вчера меня встретил на Калужской заставе князь Димитрий Шуйский. Пригласил побывать у них, выпить чару медовухи за геройство моих воинов во Мценске. Был и о тебе разговор, государь-батюшка, того же нрава, что и мы с тобой вели. Честь и хвала тебе от них. Но, как и ты, болеют за ведовство. Сказал Василий Иванович: «Ты, Михайло, найди государю тех чародеев. Пусть скажут ему новое слово».

   – Ты, Шеин, молодец, что не утаил от меня встречу с Шуйскими. И молвленное тобою во всём совпадает с тем, что услышали люди моего дядюшки. Не удивляешься?

   – Спасибо за доверие, государь-батюшка.

   – Ты угадал. У меня к тебе полное доверие. И вот что, это последнее: завтра скажешь дьяку Елизару, чтобы моей волей приписал тебя к главному воеводе Василию Ивановичу Шуйскому. Скажи, что моя воля быть тебе воеводой левого полка.

   – Государь-батюшка, а куда идти с войском? – спросил Шеин.

   – Одна у нас сейчас забота: самозванца побить и уничтожить. Всё отныне тебе ведомо. Иди, воевода, а я устал. – И царь отвернулся к воде.

Шеин поклонился ему в спину и покинул ротонду.

Теперь Михаилу оставалось выполнить волю думного дьяка Вылузгина и выговорить у него себе хотя бы недельную побывку дома. «И Катенька за это время привыкнет ко мне. Да упрошу как-нибудь Елизара», – решил Шеин.

Вылузгин оказался на этот раз очень сговорчивым. Старый проныра понял, что у Михаила с царём был любезный разговор. Да всё было ясно по одной фразе Михаила, когда он, едва войдя в покой, произнёс:

   – Батюшка-дьяк пиши меня в сход с князем Василием Ивановичем Шуйским. За ним и пойду, куда скажет.

   – Вот и слава Богу. И отписка тебе домой на две недели будет. Но посиди это время в Москве, пока полк на Ходынке собирают. – Елизар Вылузгин тяжело вздохнул оттого, что сдерживал себя от откровенности с Михаилом. А так хотелось! И не сдержался. – Смутно в державе ныне, да и за её рубежами тоже. Сказывают, в Киеве для самозванца острожский староста пан Ратомский ополчение набирает. Ещё казаки с Запорожья хотят отойти к самозванцу. Там Корела и Нежакож воду мутят. Вот шлю туда дворянина Хрущева уговаривать к присяге царю-батюшке. – Спохватился, что плетёт лишнее, махнул рукой. – Да ты иди, Борисыч, иди! И храма не минуй, помолись за свою удачу и за меня, грешника...

Михаилу и впрямь захотелось в храм – помолиться, исповедаться и причаститься. Три с лишним года не бывал в кремлёвских соборах и церквах, в которые так любил ходить прежде. А во вратах Благовещенского собора Михаил встретил князя Василия Ивановича Шуйского. Он остановил Михаила, сказал:

   – Вижу, боярин, ты всем умиротворён.

   – Да, батюшка-князь. Я приписан к тебе в левый полк, и у меня двухнедельная побывка дома.

   – Дай-то Бог, чтобы тебе отдохнулось на славу.

   – Я бы и отдохнул, да надо волю государя выполнить – во Владимир сгонять.

   – Смотри, однако, не задерживайся там долго. Полк тебе принимать скоро.

С тем князь и боярин расстались. Воевода Шеин прошёл к чтимой им иконе Михаила Архангела и преклонил перед нею колени.