Текст книги "Воевода Шеин"

Автор книги: Александр Антонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 30 страниц)

   – Нету. Ты у нас один такой ранний. Да ровесники от тебя не уйдут. А в бою-то нас со всякими ждёт встреча.

Михаилу Шеину понравилось заниматься с княжичем Скопиным сабельным искусством. Рука у него оказалась на удивление крепкой, и был он вёртким, словно молодой бычок. Уже сейчас не всякому воину удастся выбить саблю из его рук. Скоро и за меч можно будет взяться. Несколько дней Шеин и Скопин-Шуйский занимались с увлечением, и молодой воин многому научился за эти дни. Как-то Шеин спросил его:

   – Миша, ты почему так рано пришёл на дворцовую службу?

   – Матушке так захотелось. А батюшки-то у меня нет. В Ливонии пал, с рыцарями сражаясь.

   – Ну а сам-то ты хочешь быть воином?

   – Воеводой буду, как батюшка.

   – Это славно. Учиться лишь надо военной справе. – И подумал Шеин, что судьба этого подростка похожа на его судьбу. – Ты будешь славным воеводой. Ну давай побьёмся ещё.

Сказанное Михаилом Шеиным сбылось. Через несколько лет он убедился в этом сам, воюя против врагов в одном строю с тёзкой. Имя и заслуги Скопина-Шуйского в ратном деле стали ведомы всем россиянам. А в день гибели в неполные двадцать три года они сказали, что князь Михаил Скопин-Шуйский был не только достойным воеводой, ему было впору стоять на престоле державы, вместо мягкотелого и скудного умом Михаила Романова. Россияне не ошибались.

Пришёл час, и всякие потешные схватки и бои царских рынд были прекращены. Государь Борис Годунов выступал из Москвы с многотысячным войском навстречу хану Казы-Гирею. И со всей Руси шли полки и дружины на Оку и Коломну, за них, на правобережье Оки.

Ещё пребывая в Новодевичьем монастыре, Борис Годунов распределил воеводство над войском между пятью сильнейшими воеводами. Главная рать была отдана под начало князя Фёдора Мстиславского. Справа от главной рати был поставлен полк князя Василия Шуйского. Левый полк был поручен князю Ивану Голицыну. Передовой полк выпросил себе жадный до лавров князь Димитрий Шуйский. Сторожевой полк принял князь Димитрий Трубецкой. Послал Борис Годунов на всякий случай запасных воевод: князей Глинского, Черкасского-старшего, Шестунова, бояр Сумбуловых и братьев Годуновых. Сына своего, отрока царевича Фёдора, государь назначил почётным воеводой без войска.

Было при войске и много священнослужителей. Провожая из Москвы войско и Бориса Годунова, патриарх Иов прослезился. Михаил Шеин заметил это и подумал, что у патриарха есть основание прослезиться, но не от горя, а от радости: исполнилось его желание видеть Бориса Годунова во главе державы. К тому же и войско государь возглавил – в кои-то веки такое было... Сказали хронисты и о Михаиле Шеине: «Шеин находился в этом походе против крымского царя Казы-Гирея в числе самых приближённых к царю лиц...»

Однако у патриарха в эту пору были основания не только радоваться, но и опасаться резких перемен в жизни державы. Он помнил, что Борис Годунов уходил воевать с Казы-Гиреем невенчанным государем. И едва он отошёл от Москвы на день пути, как по стольному граду поползли слухи, что поскольку тверской великий князь Симеон Бекбулатович ослеп и уже не претендует на престол всея Руси, то вместо него настало время царствовать на Руси «законному престолонаследнику» князю Симеону Шигалеевичу.

Эти слухи, как поветрие, догнали Бориса Фёдоровича уже в пути. Он мужественно отверг их и продолжал движение навстречу орде Казы-Гирея. Михаил Шеин был всё время вблизи государя и весь ход событий и подготовки к боевым действиям узнавал в числе первых. Он знал, что навстречу Казы-Гирею вышло почти пятисоттысячное войско россиян. Подобную рать Русь никогда не поднимала со времён Куликовской битвы. Знал Шеин и то, что по всей линии обороны воздвигаются гуляй-города[14]14
  Гуляй-город – подвижное (на колёсах, полозьях) боевое сооружение из деревянных щитов с бойницами, применявшееся в Русском государстве в осадной и полевой войне.


[Закрыть], ставятся засеки и туры[15]15
  Тур – плетёная корзина, наполняемая землёй и служившая для устройства укрытий от пуль и снарядов (обычно на стенах крепостей).


[Закрыть] для защиты пушек.

Когда всё было готово, Борис Фёдорович послал в стан Казы-Гирея гонцов с наказом передать ему, чтобы он направил в русский стан своих послов для переговоров о мире. И велено было сказать Казы-Гирею, что государь всея Руси не желает губить своих ратников, он может пойти на уступки, если таковые будут выполнимы.

Хан Казы-Гирей принял предложение Бориса Годунова и послал в стан россиян самых важных мурз с требованием, которое русский государь не мог выполнить. Хан жаждал битвы. Его воинам, особенно турецким янычарам[16]16
  Янычары – привилегированная пехота в султанской Турции (до 1826 г.), выполнявшая также полицейские и карательные функции.


[Закрыть], хотелось поскорее ворваться в русские города и селения и вволю награбить добра, увести в полон тысячи россиян и россиянок, увезти тысячи малолетних детей.

Но никому – ни хану, ни его воинам, ни турецким янычарам – не удалось на этот раз утолить свою алчность. Борис Годунов обвёл Казы-Гирея вокруг пальца. Целый день ехали его послы по увалам, холмам и полям через великий стан русского войска. Страх обуял мурз, когда они увидели несметную русскую силу, вооружённую ружьями, пушками, укрытыми турами и гуляй-городами, каждый из которых был похож на крепость. И когда, наконец, их привезли в сельцо Кузьминское, они забыли, что наказывал им передать русскому царю хан Казы-Гирей.

   – Каковы ваши условия, послы, будем ли воевать? – спросил самого важного мурзу Борис Фёдорович.

   – Отпусти нас в орду, русский царь, – отозвался важный мурза.

   – Зачем вам торопиться? – сказал с усмешкой Годунов. – Завтра вас повезут в другую сторону, и там посмотрите, воевод моих увидите. Авось подскажете кунаку[17]17
  Кунак – друг, приятель.


[Закрыть] Казы-Гирею, как биться с русской ратью.

Среди послов нашёлся-таки отважный воин, самый молодой и сильный князь. Он приходился родственником хану Казы-Гирею и гордо заявил:

   – Мы будем биться с тобой, русский царь, если не уйдёшь за Москву. Она будет нашей столицей.

   – Ты удалой, но и дерзкий воин, – заметил Борис Годунов. – Как тебя зовут?

   – Князь Асташи. Мой род – это тысяча воинов, и они все со мной.

   – Слушай, князь Асташи. Сейчас я позову сюда такого же молодого, как ты, воина. Если ты победишь его в сабельном единоборстве, я отпущу тебя и всех, кто с тобой, в орду. Нет – тогда не взыщи. Не люблю дерзких посланников, которые к тому же хвастаются.

   – Ха! Ты меня не испугал, русский царь. Мой хан возьмёт за меня сто тысяч русов в плен. А биться я буду с любым твоим воином, если он князь или боярин.

   – Ты и бараньей головы не стоишь, не только ста тысяч воинов, – с презрением посмотрел на крымчака Борис Годунов и повернулся к своему окружению.

Он увидел князей Андрея Глинского и Юрия Черкасского, старшего брата Димитрия Черкасского. Они опустили глаза. Государь понял, что они трусят, и взглянул на Михаила Шеина. Тот улыбался, и эта улыбка побудила Годунова послать Шеина на единоборство. «Он верит в свои силы», – мелькнуло у государя, он позвал к себе Шеина. Тот подошёл. Годунов спросил:

   – Ты можешь остудить этого негодяя, которому нужна Москва?

   – Я постараюсь, государь, – ответил Шеин.

Борис Годунов принимал послов близ большой крестьянской избы.

За изгородью зеленел луг. Было тепло.

   – Вот там и сойдётесь, – показал на луг Годунов. – Но помни, что послов не убивают – их ставят на колени.

   – Так и будет, государь, только сабля станет моей, – ответил Шеин и, подойдя к князю Асташи, позвал: – Кунак, айда на луговину!

Князь Асташи пошёл следом. По пути он обнажил саблю и протёр её подолом епанчи[18]18
  Епанча – старинная верхняя одежда в виде широкого плаща.


[Закрыть]. Когда вышли на луг, князь сбросил епанчу на траву. Пришли на луговину Годунов, все его приближённые, послы Казы-Гирея.

Михаил повернулся к Асташи. Он улыбался, но его тёмно-синие глаза были зорки, отдавали холодом. Он всего лишь завораживал противника улыбкой, но был готов к его самым дерзким и отчаянным выпадам и пошёл, пошёл, на батыра[19]19
  Батыр – богатырь, витязь.


[Закрыть], чтобы первому нанести удар пока только по сабле. Но Михаил почувствовал ответный мощный и резкий удар. Такой не каждая рука выдержит. И вот уже их сабли зазвенели непрерывно. «Нет, прямыми ударами саблю из руки этого батыра не вышибешь, – подумал Михаил. – Он приземист, крепок, но малоподвижен, его коротким ногам не хватает прыгучести. А вот я попробую», – решил Шеин и прыгнул да в лете перехватил саблю в левую руку и нанёс мощный удар под самое основание обуха сабли противника. Этого хватило. Сабля вылетела из руки Асташи к самым ногам Шеина. Он наступил на неё и спрятал свою саблю в ножны. Он посмотрел на Асташи и увидел, что тот обескуражен. А Шеин уже шёл на князя с кулаками, приготовившись к рукопашному бою.

Асташи понял, на какой бой его вызывают, но это ему было не по душе. Вот если бы борьба, кто кого бросит на землю. Однако право выбора борьбы оставалось за Шеиным. Асташи понял и это и выставил вперёд увесистые кулаки. Шеин шёл навстречу Асташи уверенно. Он знал, что ордынцу неведомы русские приёмы кулачного боя, но шёл не для того, чтобы дать батыру возможность размахивать перед ним кулаками, а чтобы сразиться впритык, нанести ему град ударов в грудь и повергнуть. «Я поставлю тебя, тать, на колени», – мелькнуло у Шеина, и он, сойдясь с батыром вплотную, обрушил на его грудь пудовые удары левой и правой рукой. Асташи сразу почувствовал, что задыхается, он хватал воздух, как рыба на берегу реки. А удары всё сыпались. Сам Асташи лишь кое-как бил по рукам Шеина. И вот уже князь не смог вдохнуть в грудь воздуха, ноги у него сделались ватными. Резкая боль пронзила его левую грудь, и он рухнул на колени.

Шеин вернулся к сабле Асташи, поднял её и направился к Борису Годунову. Приближаясь, он увидел за спиной государя князя Юрия Черкасского. Его лицо было искажено злобой. «Я тебе не прощу позора ни брата Димитрия, ни татарского мурзы!» – подумал Черкасский и ушёл в избу.

К Асташи той порой подбежали два молодых посла, подняли его и повели под навес, где на привязи стояли их кони.

Дальше всё было на удивление просто. Переночевав в стане русских, послы Казы-Гирея встали чуть свет и, не дожидаясь, когда проснётся Борис Годунов, попросили князя Фёдора Мстиславского:

   – Отправь нас, большой боярин, в орду. Нам нечего сказать вашему царю.

Князь Фёдор Мстиславский всё-таки зашёл в шатёр Бориса Годунова и передал просьбу послов Казы-Гирея.

   – Да пусть идут на все четыре стороны. Проводите их, – ответил государь.

Послов накормили, напоили и повели в орду другим путём. И вновь они дивились силе русской рати, множеству пушек, пищалей, ружей, которыми были вооружены стрелецкие полки. Наконец, уже вблизи орды русские воины отпустили послов и, когда те скрылись за увалом, где стояла орда, ускакали в свой стан.

Ранним утром другого дня орда, в которой было больше ста тысяч воинов, покинула приокские пределы и ушла, как докладывали потом лазутчики, на запад, в сторону Польши.

А русская рать ещё три дня не уходила с берегов Оки. По воле государя ратникам было выставлено более пятисот бочек вина, пива, браги. Всех ждало обильное угощение. Так Борис Фёдорович отметил свою победу над ордой Казы-Гирея, не потеряв в этой «беспримерной битве» ни одного воина.

На четвёртый день после пированья русской рати Борис Годунов был намерен возвращаться в Москву. Но поздним вечером в его шатёр пришли дядя государя Семён Никитич Годунов, глава государева сыска, и князь Димитрий Черкасский.

   – Государь-батюшка, вот князь Димитрий к тебе с челобитной на боярина Михаила Шеина.

   – О чём это? В такие дни мне бы не хотелось разбираться в какой-то сваре. Ты уж, дядюшка, порадей за меня сам.

   – И рад бы, да князь с государевым делом.

   – Ну выкладывай, да покороче, – разрешил Борис Годунов.

Он сидел в походном кресле, и вид у него был усталый. Сказались всё-таки волнения, которые выпали на его долю в этом походе. Конечно, он не рассчитывал на то, что Казы-Гирей уйдёт без боя с поля брани. Но ему так не хотелось проливать кровь россиян. И вот Всевышний внял его молитвам. Это ли не добрый знак Господа Бога?! И Годунов верил, что всё у него теперь будет складываться удачно, что он наденет царскую корону, сядет на русский трон. У него есть сын, которому он в должный час передаст державу. «Господи Милосердный, спасибо, что печёшься обо мне. Но зачем это нелёгкая принесла князя Черкасского с челобитной на лучшего слугу? Как бы всё повернулось, если бы он не поставил на колени дерзкого ордынского батыра?» – подумал Борис Годунов и принялся без особого внимания слушать то, что говорил ему князь Черкасский.

А тот рассказывал государю о том, что Михаил Шеин связался с нечистой силой, с колдуном, который иссушил князю руки и ноги, когда они с Шеиным вступили в единоборство.

   – Бойся, государь милостивый, этого человека, он может принести тебе много зла, – лил грязь на Шеина князь Черкасский.

   – Выходит, ты видел этого колдуна? – спросил государь.

   – Видел, батюшка, рукой мог достать. Копна волос у него на голове огненная, а глаза русалочьи, зелёные. Я хотел его убить, а он мою отменную саблю как хворостинку сломал...

У Бориса Годунова по спине побежали мурашки. Вспомнил он ведунов Катерину и Сильвестра, с которыми встретился в забытой уже деревушке под Звенигородом. Вспомнил, как ясновидцы предсказали ему царскую судьбу. И появилось у него недостойное для государя желание ударить подлеца Черкасского по холёному лицу и выгнать из шатра, пиная ногами. Но ничего этого государь позволить себе не мог и как можно спокойнее сказал:

   – Ты, князь, иди отдыхай. А мы тут с Семёном Никитичем подумаем, как избавиться от нечистой силы.

Димитрий Черкасский ушёл. Дядя и племянник посидели молча, потом Семён Никитич возмущённо произнёс:

   – Такой благостный день омрачил, негодник!

   – Ты про кого?

   – Так про Шеина. Я знаю давно, что Черкасский и Шеин враждуют. С той поры, как однажды на Святки Мишка уложил Димитрия на лёд. А теперь ещё этот колдун встал при Шеине... Совсем изведут князя.

Борис Фёдорович хорошо знал своего дядю. Уж если за кого ухватится, не упустит живьём. Вот и любезный государю Сильвестр может оказаться в железных руках дядюшки. Может ли он, государь милостью Сильвестра и Катерины, защитить их от сыскных дел мастера Семёна Никитича? Чревато это, ой чревато, счёл Борис Фёдорович. Всё против него может обернуться.

И так уж говорят борзые летописцы, что он пробивается к трону хитростью и иными происками. Однако что бы там ни говорили летописцы, а он больше не желает жить неправдой. Да пусть ускользнёт от него царский трон, если он и впредь будет жить не по правде.

И сказал племянник дяде весомо и твёрдо, как отдают повеления государи:

   – Ты вот что, глава моего сыска, дядюшка. Чародея того рыжего не ищи, а встретишь где, пальцем не тронь! Он человек от Бога. И Шеина не беспокой. А чтобы князь Черкасский не мешал нам жить, я подумаю сам. Наверное, пришло время дать ему почётную службу.

   – Всё понял, государь. Пора и нам на покой.

Семён Никитич встал и покинул шатёр государя. Неподалёку на колоде сидел князь Димитрий Черкасский и ждал появления дяди царя. О чём он его хотел спросить, осталось неведомо.

Глава восьмая
ВОЕВОДА В ПРОНСКЕ

Спустя два года после пребывания Марии и Михаила Шеиных в Суздале на Рождественке появилась гостья любезная, о которой у Шеиных не раз возникали беседы. Она пришла пасмурным июньским днём. А как вошла в покои, будто солнышко выглянуло. Боярыни Елизавета и Мария встретили её душевно.

   – Наконец-то вспомнила о нас, голубушка, – завела речь Елизавета и показала на Марию, которая ждала дитя: до родов ей оставалось не больше двух месяцев.

Катерина подошла к Марии, обняла её, погладила живот.

   – Доченьку тебе Бог пошлёт, ясочка. Такая сильная подрастать будет в утешение родителям...

Елизавета той порой захлопотала, чтобы стол накрыть, и послала слугу за Михаилом, который был на конюшне. Он прибежал довольно быстро, радостный, лицо сияет. Поклонился Катерине, обнял, к щеке прикоснулся, вместе с Марией привёл к лавке, обитой голубым бархатом, усадил, сам присел.

   – Расскажи-ка, солнышко, как вы там с Сильвестром живёте-можете?

   – Слава Богу, всё у нас ладком. Торговля идёт ноне хорошо, не бедствуем. Доченька растёт, ну вылитый батюшка. А к вам я приехала по неотложному делу. Послушайте меня со вниманием.

   – К сказанному тобой мы всегда прислушиваемся, – ответил Михаил.

   – Вот и спасибо. А скажу я о том, что в Вербное воскресенье посетил меня ангел Господень. Прилетел в полночь, и мы с ним побеседовали. И сказал он мне много чего такого, что от слов тех волосы на голове зашевелились. И вам это надо знать, чтобы укрепить дух, а не впасть в печаль глубокую. Помните, слушая меня, что у вас всё будет хорошо.

   – Наберёмся мужества, солнышко, не бойся за нас, – молвил Шеин.

   – Вот и славно. А сказал мне ангел Господень, что нынешним августом ждёт нас светопреставление. Грядёт кара Господня на русскую землю. В яркий августовский полдень наползут на град Москву и округу на сто вёрст тучи небывалые чёрные, закроют солнце, прихлынет холод и пойдёт снег до той поры, пока не укроет все поля и леса, сёла и деревни. Реки и озера закуёт льдом.

   – И что же, всё погибнет? – зябко передёрнула плечами Мария. – Да за чьи же это прегрешения?

   – Господь отметит грешников. Да пострадают тысячи невинных.

   – Но что делать, Катерина? – спросил Михаил.

   – Ты воин, и тебе одно остаётся: как в поле стоишь против врага, так и здесь встань, близких заслоняя грудью.

   – Против врагов проще. Тут всё не так.

   – Верно. Но у тебя в Суздале есть дом, вот и отвези не мешкая туда матушку и Машу. Ещё Измайловых возьми. А другого совета у меня нет. – Катерина помолчала, потом добавила: – Харчами запаситесь года на два. – И принялась оглаживать Марию. – У тебя всё будет славно...

Михаил и впрямь не стал медлить, поступил, как советовала Катерина. Отпросившись на службе, он увёз свою мать, Марию и мать Артемия Анну в Суздаль. Они поселились в новом доме и начали жизнь с того, что сделали хорошие запасы муки, круп и всего прочего из съестного, завели скотину. Проведя несколько дней в Суздале, Михаил с болью в сердце расстался с близкими, особенно с Марией. Два года жизни прошли у них в любви и радости, как один день, и вот, когда Маше осталось совсем немного до родов, он был вынужден покинуть Суздаль.

Ещё перед отъездом во Владимирскую землю думный дьяк Елизар Вылузгин, встретив Михаила в кремлёвском дворе, сказал ему:

   – Слышал я, что ты в отъезд собрался, так долго не пропадай. Новая служба тебя ждёт.

   – А где, батюшка Елизар?

   – На порубежье. А большего пока и не знаю.

Вернувшись в Москву, Михаил Шеин был удостоен чести встретиться с царём. Борис Фёдорович ещё пребывал в эту пору в хорошем расположении духа. Миновали два года царствования, и он жил в умиротворённой державе. Благодушный царь разговаривал с Михаилом тепло, по-отечески.

   – Я уже говорил, что тебе, Михаил, пора в рост идти. Потому поедешь в Пронск и встанешь полковым воеводой.

   – Справлюсь ли, царь-батюшка? Полк – это не сотня ратников...

   – Верю, что справишься. Да будешь ты там под началом большого воеводы, князя Тимофея Романовича Трубецкого. Он в Рязани стоит.

   – Сочту за честь служить под его крылом, – Михаил с облегчением вздохнул.

   – Как за каменной стеной за ним будешь. – Помолчав, Годунов спросил: – Слышал ли ты что-нибудь о житье Катерины и Сильвестра?

Михаил не счёл нужным скрывать что-либо о своих друзьях.

   – Лавку они держат на Пречистенке. Узорочьем торгуют. И Господа Бога молят о милости к россиянам.

   – Ох уж эти ведуны, всегда что-то вещают, – рассердился царь Борис Годунов. – Да будем надеяться, что Господь защитит нас от напастей. Ты-то им поверил?

   – Да, государь.

   – Ну, вольному воля.

Провожая Михаила Шеина, Борис Фёдорович смотрел на него с чувством доброй зависти. Бог не дал государю ни силы, ни молодецкой стати, потому он всегда завидовал таким россиянам, каким был Михаил Шеин. Ещё при царе Фёдоре он вместе с ним старался принимать на службу таких приметных отроков, какими были Шеин, Скопин-Шуйский. И с царём Фёдором у Годунова не было расхождения в этом вопросе. Оба они любили видеть во дворце красивых и сильных служилых вельмож. Оттого и расставался царь Борис со своим служилым человеком с грустью: всё-таки благо Руси было для него превыше всего.

Из дворца Михаил отправился в Разрядный приказ. Там из рук Елизара Вылузгина он получил путевую грамоту.

   – Не посрами чести отца, – сказал Михаилу в напутствие дьяк.

   – Не будет сраму за мной, – ответил пожалованный в воеводы Шеин.

Из Кремля Михаил отправился на Ходынское поле, где ему должны были передать пополнение в Пронск – две сотни стрельцов со шведскими ружьями. Получив в своё распоряжение конных воинов, Михаил подумал, что ему нужно подобрать себе стременного. Нельзя воеводе быть без него, считал Шеин, но торопиться не стал. Стременной – это особый человек при воеводе, и важно, чтобы они душевно сошлись.

Москву Шеин покидал с грустью в душе. Его не пугало то, что ждёт впереди. Он грустил оттого, что расстался с Машей и не знал, когда теперь доведётся увидеть её. А ещё ему хотелось прижать к груди дитя-первенца. Кто это будет, дочь или сын, – неважно, его сердце готово принять и девочку и мальчика. Оставалась в груди и боль от разлуки с другом Артемием, который теперь был ещё и родственником. Когда Михаил вернулся из Суздаля, Артемия уже не было вблизи князя Фёдора Мстиславского, а куда его послали из Москвы, Шеин так и не узнал. Одно потешило его самолюбие: князь Димитрий Черкасский тоже был отправлен на береговую службу куда-то под Брянск.

Стояли погожие августовские дни с тёмными ночами, когда при ясном небе случаются звездопады. Отряд шёл всё время вдоль Москва-реки по наезженной дороге. Река катила свои воды к Коломне, чтобы там влиться в полноводную Оку. В округе было спокойно, на дороге нелюдно, и всё располагало Михаила к размышлениям. Он уже прилаживался к воеводским делам и заботам. Знал, что Пронск – порубежный с «диким полем» городок-крепость. За ним лежало пока беззаконное царство, где гуляла крымская орда. А ведь пора было возвращать к жизни исконные просторы русской земли между Волгой, Доном и Днепром. Волга-то была, почитай, в руках русской державы до самой Астрахани. Ан нет, и на берега Волги вторгалась крымская орда. Испытав два года назад позорное бегство от рати Бориса Годунова, крымская орда и её хан искали повод отомстить русскому царю за нанесённую обиду. Вот и приходилось Руси пока держать на обороне своих южных рубежей почти стотысячное войско.

К вечеру первого дня пути к Коломне на небольшом привале Шеину приглянулся молодой стрелец, но он пока не позвал его к себе. Теперь Михаил ехал и думал, что такое стременной. Это ведь не только воин, поддерживающий стремя, когда воевода садится на коня, совсем нет. Это человек, которого в сече ближе не бывает. Он всегда рядом с воеводой, всегда должен успеть протянуть руку помощи в трудную минуту. Лишь стременному можно доверить свои тайные воеводские замыслы, а иначе кто донесёт их до тысяцких, до сотских во время сечи. Кому, как не стременному, надо позаботиться о том, чтобы воевода не был голоден, чтобы в миг жажды мог утолить её. Улыбнулся Михаил своим «хотениям», подумал последнее перед тем, как позвать к себе приглянувшегося стрельца: «При хорошем стременном и воевода хорош», – и усмехнулся своей мысли. Однако в последний миг у него мелькнуло, что до ночлега не будет тревожить стрельца, и придержал коня, обернулся, надумав присмотреться к нему в строю. Каково же было удивление Михаила, когда он увидел, что этот стрелец ехал в двух саженях позади него! Улыбнувшись белозубо, тот громко сказал:

   – Какая благодать-то кругом, батюшка-воевода!

   – Эй, стрелец, ты встань рядом со мной, поговорить надо.

   – Это я вмиг, – отозвался стрелец, послал лёгкую буланую кобылку вперёд, и вот он уже рядом. – Слушаю, батюшка-воевода.

   – Давай-ка побеседуем с тобой по душам. Запомни: меня зовут Михайло Борисыч Шеин. А тебя как?

   – Меня-то? Так я Аниска Иваныч Воробушкин. Такая знатная фамилия. Да у нас, у ярославских, всё знатное. Вот и Волга от нас течёт, – широко улыбаясь, говорил Анисим.

   – Ты в деревне вырос?

   – Ага. Только наша деревня Воробьёво под самым Ярославлем. Лапоть из неё можно забросить на торг.

   – Я вижу, ты хороший балагур.

   – Так у нас в роду все Воробушкины такие. Балагурить мы можем с утра до вечера и с вечера до утра. Байки мы горазды складывать.

   – А работать когда же?

   – Так тоже с утра до вечера. Батюшка у нас крутой: как начнёт гонять всех нас, семерых братьев да шесть сестёр, – дым коромыслом. Я-то средненький рос, весь почёт мне от братьев и сестёр.

   – Ты что умеешь делать?

   – А всё могу. Но перво-наперво драться. Любого с ног сшибу.

   – И это правда?

   – Так уметь надо. Ну хитрю немного. Да ведь дерёмся-то мы только зимой, на Святки. А так всё работа. Я-то с двенадцати лет служкой в Никольском монастыре был. Там всему научили, даже хвосты коровам крутить.

   – А дельному научился чему-нибудь?

   – И этому научили. Кафтан могу сшить, коня подковать, дом построить и даже домовину выстругаю, – весело рассказывал Анисим и всё улыбался. На румяных щеках ямочки выступали, серые глаза озорно стреляли. – За девками ухаживать умею. Правда, в монастыре этому не учили.

   – Знатный ты парень, выходит, а вот саблю знаешь зачем тебе на пояс повесили?

Посерьёзнел Анисим, ну точно так же, как сам Михаил, суровостью наливался. И в этом он весь проявился.

   – Не для параду, батюшка воевода.

В таком духе разговор между Шеиным и его будущим стременным длился не одну версту. Слушая Анисима, Михаил сам часто улыбался, но чувствовал, что ярославский парень играет под простачка. Рассердить бы его, да что-то мешало. Скорее всего, глаза. Он смотрел на Шеина с какой-то небывалой преданностью. «Так не может быть. Мы и встретились всего ныне утром. Чтобы преданным друг другу, надо не один пуд соли вместе съесть, – размышлял Михаил и тут же пытался разозлиться: – Ведь поди нарочно смотрит преданно, а в речах вздор. И ничему поверить нельзя. Зачем это учили его коровам хвосты крутить?» – вспомнил Шеин.

Однако Анисим и впрямь был балагуром только для видимости, лишь для тех, кто сам был легковесен и не мог уловить внутреннюю суть человека. Михаил же умел посмотреть на человека со всех сторон. Во время первого же ночного привала, когда Михаил уже определил Анисима себе в стременные, он заметил, с какой любовью тот ухаживал за конями. Казалось, он забыл о себе и пёкся только о них. Ведя на водопой, он снял с них седла, уздечки, оставив лишь недоуздки: надо же дать коням отдохнуть от железных удил. Напоив коней, он задал им овса – всё старательно. Справившись с конями, Анисим принялся выполнять свой долг перед воеводой. Всё делал серьёзно, забыв о своём балагурстве. В этот день узнавания своего стременного Михаил остался им доволен.

Но Шеин не мог предугадать, что судьбе будет угодно связать его и Анисима на долгие годы. И вовсе не мог Шеин знать то, чему он научится у Анисима, что явится даром Божиим, который, можно сказать, спасёт ему жизнь.

А пока отряд спешил к месту назначения и на третий день пути добрался до Рязани. Город был похож на боевой лагерь. Всюду только ратники, строевые кони, военные повозки, а горожан и вовсе не видно. Главный воевода, князь Тимофей Трубецкой, расположился в каменных палатах бывших рязанских удельных князей. Как только ему доложили о Шеине, он принял его. Уже преклонных лет, но бодрый, с твёрдым голосом, Трубецкой встретил Шеина лёгкой усмешкой.

   – Ну вот ещё один «бывалый» воевода нашёлся. Едва поставил к делу одного, как другому надо искать место за печкой.

Сказанное князем задело Шеина, и он не сумел сдержаться, ответил так, чтобы защитить свою честь:

   – Прости, князь Тимофей Романович, мне не надо ничего искать. Царь Борис Фёдорович послал меня стоять в Пронске, а что это за место, мне неведомо.

   – Жаль мне вас, молодых, бросать в пекло. А Пронск ныне – ты это запомни, Шеин, – настоящим пеклом будет. Туда-то я и отправил вторым воеводой Артемия Измайлова на место убитого воеводы. А вот ты, из молодых да ранний, встанешь в Пронске первым воеводой.

У Михаила от волнения забилось сердце. «Что это, подарок судьбы – встретить близкого человека в самом пекле?» Но Михаил сдержал свои чувства, ответил спокойно:

   – Постараюсь, батюшка-князь, притерпеться к пеклу. Лишь бы только ратники да справа военная были.

   – Полк там стоит, да поредел. Сколько воинов привёл?

   – Две сотни, батюшка-князь.

   – Ой, мало! Просил же две тысячи. Но и Измайлов привёл всего сотню конных. Мало! – посетовал князь. – Хорошо, дам тебе вдобавок к твоим ещё четыре сотни пеших ратников. Но без ружей, с луками и стрелами. Уж не взыщи. И будет у тебя под рукой три тысячи четыреста ратников. – Князь вдохновился и сказал: – Это же почти полк! Да ты умом бери ордынца! – И Трубецкой, значительно подняв палец, добавил: – Помню, в молодости я близ Мценска был, когда его от ордынцев защитил с двумя тысячами Даниил Адашев.

Судьбе было угодно, чтобы Михаил Шеин через год встал воеводой Мценска.

За вечерней трапезой князь Трубецкой дал воеводе Шеину совет:

   – Ты, боярин, завтра выйди сразу после утренней трапезы. Пеших воинов не покидай, иди вместе с ними. В полдень, как пройдёте половину пути, остановись в лесу на берегу речки Истья под деревней Тырново. А как смеркаться станет, так скорым шагом иди дальше. В пути дозоры выставь. И будешь под Пронском во второй половине ночи. Тогда не заметят тебя ордынские лазутчики. По ночам они не шастают, и вы на засаду не нарвётесь. И вот ещё что: дам я тебе десяток бывалых воинов. За десятского у них Касьян. Во всём доверяй ему.

   – Спасибо, батюшка-князь, – поблагодарил воеводу Михаил.

   – Чего там. А слухи-то бродят, будто уже передовые отряды ордынцев близко, и сам Казы-Гирей от Польши к нам идёт.

Утром Михаил принял четыре сотни ратников, собрал сотских – тех, что привёл из Москвы, и из пополнения, познакомился, узнал имена. Потом пояснил, как будет протекать их поход под Пронск, и предупредил:

   – Помните сами и скажите ратникам, чтобы ночью шли как тени, без разговоров, без шуму.

Поговорив с сотскими, Михаил отправил в Пронск гонца из тех бывалых воинов, что особо дал князь Трубецкой.

От Рязани до Пронска шестьдесят вёрст почти безлесного пространства. Лишь вокруг деревни Тырново раскинулся могучий сосновый бор. Не доходя до деревни, Михаил повёл сотни в лес. Дал ратникам хороший отдых, сотским наказал:

   – Выходим, как будет смеркаться.

Вот и миновал дневной отдых. Воины успели сварить кулеш, полежать на тёплой хвое под могучими соснами. Михаил позвал десятского Касьяна и велел ему со своими воинами выступить дозором, предупредив: