Текст книги "Воевода Шеин"

Автор книги: Александр Антонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 30 страниц)

За утренней трапезой собралась вся семья Шеиных, гости и Анисим с Глашей, которые стали близки Шеиным, считавшим их за членов своей семьи. Глаша была неразлучна с Катюшей, которой пошёл уже шестой годик. Не было за столом лишь Марии. Она дохаживала последние дни и не выходила из опочивальни. Катерина назвала даже день, когда Мария принесёт дитя:

   – На день апостолов Петра и Павла наша роженица и порадует вас сынком и внуком Иванушкой.

После трапезы была беседа о московских новостях. Вдруг в самый разгар разговора Сильвестр быстро встал из-за стола, поспешил к божнице и начал истово молиться. А помолившись, вернулся к столу и, сверкая зелёными глазами, с жаром произнёс:

   – Не моё, но, глаголю, пришло из глубины грядущих веков. Слушайте же. – И Сильвестр вскинул руку с указующим перстом:

 
Кто б ни был он, спасённый ли царевич,
Иль некий дух во образе его,
Иль смелый плут, бесстыдный самозванец,
Но только там Димитрий появился!..
 

И Сильвестр указал на Кремль, башни которого виднелись из палат Шеиных.

   – А ведь суть-то глубокая в том, что тебе, Сильвестр, открылось, – отозвался Михаил. – И что же выходит, новый царь уже в кремлёвском дворце появился?

   – Ещё нет, но скоро будет там. И я прошу у боярыни Елизаветы милости, отпустить нас, мужей, посмотреть на въезд царя в Кремль.

В этот миг над Москвой заблаговестили колокола. Особенно усердно они звонили в кремлёвских соборах и звонницах.

   – Вот и знак приближения царя к Москве. Идёмте же, други, посмотрим. – И Сильвестр хлопнул Анисима по плечу.

   – Я сбегаю к Маше, скажу ей, – поднимаясь из-за стола, произнёс Михаил.

Они шли к Красной площади под несмолкаемый звон колоколов. Михаил не помнил, чтобы кого-нибудь когда-либо так встречали. А может быть, священнослужителям нужно так трезвонить. Может, они поверили, что вот-вот въедет в Москву истинный царевич Димитрий. Что ж, в Серпухов к нему съехались сотни вельмож, и все признали его царём, и никто не сбежал, вдруг разуверившись. «Почему?» – задавал себе вопрос Михаил Шеин на пути к Красной площади и не находил ответа. Даже ведун Сильвестр уклонился от праведного слова, когда Михаил спросил его:

   – Ты-то веришь, что сейчас увидим царевича Димитрия?

   – Подожди, Борисыч. Близок час, когда всё станет ясно как Божий день. Главное – присмотрись, кто его окружает. А теперь давай минуем Китай-город и спустимся к Москва-реке. Там, на мосту, лучше всего увидеть его близких, да и самого рассмотреть.

Оказалось, что к мосту близ спуска от храма Василия Блаженного добраться было не так-то легко. Толпа там возвышалась плотной стеной, и, если бы не Сильвестр, стоять бы Михаилу и Анисиму сажен за двести от моста. Он же сломил ивовую ветку, очистил её от коры, выставил далеко вперёд и пошёл к толпе, ведя следом Михаила и Анисима. Он трогал палочкой горожан, они оборачивались и, увидев перед собой «слепого», уступали дорогу.

«Смотри-ка, к убогому да сирому россияне всегда милость проявляют», – подумал Михаил, идя за Сильвестром.

И вот они уже близ моста и слышат, как за Москва-рекой перекатываются мощные отзвуки приветствия вступившему в Москву Лжедимитрию.

Приближался миг, когда воевода Михаил Шеин должен был воочию убедиться, истинно ли перед ним царевич Димитрий. И не проросла ли в нём с новой силой досада на то, что под Добрыничами ему не удалось сразить самозванца? Какая бы благодать наступила на Руси!

Но нет, самозванец здравствует, и вот он уже въехал на мост. Он верхом на белом коне, на нём бобровая шапка, атласный кафтан, он... Нет... Михаил запутался, он не мог вспомнить, каков же самозванец на лицо. Потом вспомнил: он безобразен. Но это было первое впечатление. Михаил позже согласился, что это был молодой человек роста ниже среднего, некрасивый, рыжеватый, с большой бородавкой с правой стороны носа, ко всему прочему неловкий и с каким-то грустным и задумчивым выражением лица. Таким Шеин увидел его позже в Кремле и в те же дни удивился, что за неказистой внешностью скрывалась незаурядная натура, бойкий, как у дьяков, ум, легко разрешающий в Боярской думе многие трудные для тугодумов-бояр государственные вопросы.

Всё это было потом, а пока Шеин видел нечто нелепое и даже никак не совпадающее с представлением о нормальном россиянине. Вот самозванец совсем рядом. Михаилу показалось, что тот посмотрел на него, заметил, может, запомнил. Но тут внимание Шеина было привлечено другим. За самозванцем ехал большой отряд польских вельмож и шляхтичей. Этот отряд удваивался тем, что за ним следовали оруженосцы. Они были увешаны оружием. Михаил вспомнил, что шляхтич без оруженосца всё равно что петух без хвоста. Шеин грустно улыбнулся от этого сравнения и тут же почувствовал, как в его душе рождается гнев: почему же в свите сына Ивана Грозного нет ни одного русского – боярина, князя, рынды, наконец? Всех оттеснили поляки. Что ж, такое было и при Иване Грозном, когда он женился на черкешенке Марии Темрюковне. Тогда его двор заполонили кавказцы.

Однако русские вельможи были в свите самозванца, они ехали следом за поляками, и их было не меньше сотни. Многих из них Шеин запомнил по той поре, когда они были в свите Бориса Годунова. «Вот они, придворные царя Бориса», – мелькнуло у него. Он отвернулся от них, тронул Сильвестра за локоть, сказал ему:

– Пойдём, любезный, от этого балагана подальше.

Вернувшись на Рождественку, Михаил велел накрепко закрыть ворота и калитку, никого из Кремля не впускать и дал самому себе зарок не показываться там. Он оставил за собой лишь возможность получать через Анисима какие-либо вести о жизни в Кремле, в Москве.

Прошло три дня, и Анисим принёс первую весть, которая заставила Михаила задуматься. В селе Преображенском Лжедимитрию была устроена встреча с инокиней Марфой, бывшей царицей Марией, матерью царевича Димитрия Угличского. И царица признала сына, обошлась с ним ласково. А он, как почтительный сын, три версты шёл с непокрытой головой около кареты царицы-матери.

Позже Михаил Шеин понял, как низко пала Мария Нагая, признав спустя какой-то год мощи царевича Димитрия, привезённые в Москву из Углича. Тому событию Шеин был свидетелем сам.

Но пришёл час, и Михаил избавил себя на несколько дней от каких-либо вестей из Кремля, из дворцовой жизни. В доме поднялась радостная семейная маета. Пришла пора Марии рожать дитя, и тут уж никак нельзя было обойтись без Катерины. Мария так и сказала Михаилу:

   – Любый, привези к нам Катеньку-ясновидицу. Без неё я никак не справлюсь с родами. Чувствую, что дитя очень крупное.

Михаил велел запрячь крытый возок и поехал с возницей на Пречистенку. Катерина с дочерью Ксенией были в лавке, стояли за прилавком. Михаил поведал, зачем приехал. Катерина задумалась. Шеин даже испугался: вдруг откажет. Но Катерина размышляла о другом. Покупателей из лавки не выпроводишь – это не принято. Ксюшу одну не оставишь – разные покупатели бывают. Выход один: просить Михаила, чтобы побыл в лавке, пока не вернётся Сильвестр. Она так и сказала:

   – Ты, славный, оставайся с Ксюшей, Сильвестр скоро придёт. Она торговать умеет, цены и счёт знает. А я поеду с твоим возницей.

   – Спасибо, милосердная. За нас не волнуйся.

   – И ты за нас не волнуйся. Всё будет хорошо.

Катерина ушла в дом, там собрала всё, что нужно, чтобы принять роды, и спустя несколько минут возок укатил на Рождественку.

Михаил в этот день славно поторговал с Ксюшей, но Сильвестра так и не дождался и был вынужден заночевать в его доме.

Сильвестр вернулся лишь утром. Впустив ведуна в дом, Михаил потрепал его по плечу:

   – И где это ты пропадал? Катя вчера сказала, что скоро вернёшься. Заставил нас с Ксюшей поволноваться.

   – Простите. Оказия случилась, когда-нибудь расскажу.

   – А Катя вчера уехала принимать роды у Маши. Дай мне коня.

Сильвестр проводил Михаила до конюшни, дал коня, и Михаил помчался на Рождественку.

Мария в эту ночь благополучно разрешилась. Принесла сына. Михаилу оставалось только принимать поздравления. Он же подумал: «Надо же, Маша так и привыкнет рожать без меня».

Жизнь, однако, нарушила семейный покой Шеиных. Вскоре после встречи с «матерью» Лжедимитрий разослал по всей Москве посыльных, которые от его имени приглашали вельмож на обряд венчания на царство. Получил такое приглашение и Михаил Шеин. Он долго не мог решить, идти или не идти ему на обряд венчания в Успенский собор Кремля. Знал, что, как только Лжедимитрий будет венчан, всех вельмож обяжут присягнуть на верность венчанному царю. Отбросив всякий страх перед возможной опалой, Шеин отважился остаться дома в день венчания Лжедимитрия. И после венчания, сказано в хронике, «Шеин не торопился... с присягой и поклонился Гришке только тогда, когда ему поклонились другие».

Как потом узнал Михаил Шеин, Лжедимитрий был раздосадован и сердит на строптивого воеводу. Но вскоре за пиршествами, за приёмами вельмож всех рангов и иноземных послов царь забыл о нём.

Вспомнил же Лжедимитрий о Михаиле Шеине, когда задумал вводить в дворцовый оборот различные преобразования. Они касались всех московских государственных учреждений. Лжедимитрий замахнулся даже на Боярскую думу и пожелал вместо неё устроить Сенат по образу и подобию польского. И все положения о Сенате готовили поляки, лишь список сенаторов подготавливали русские – дьяки Дворцового и Разрядного приказов. Дьяки называли новый государственный орган не Сенатом, а «Советом его царской милости». Такое название понравилось Лжедимитрию, и он велел узаконить его в документах. «Совет его царской милости» разделили на четыре отделения: духовный, бояр, окольничих и дворян. В «Совет окольничих» было назначено шестнадцать человек, и первой была записана фамилия Шеина. Михаил пришёл к мысли о том, что Лжедимитрий стремится прибрать его к рукам. Тут было над чем задуматься, и Михаил вспомнил о думном дьяке Елизаре Вылузгине. Он отправился к нему за помощью. Он знал, что любезен дьяку, и тот всегда помогал ему добрым советом.

Не тратя попусту время, Михаил велел оседлать коней и поехал вместе с Анисимом на Сивцев Вражек, где жил в богатых палатах думный дьяк. Встретились Елизар и Михаил душевно. Дьяк велел подать на стол медовуху, закуски и, когда слуги управились с этим, пригласил Шеина за стол. Когда сели, спросил:

   – Какая нужда привела тебя ко мне? Ты ведь, Михайло Борисыч, живёшь сейчас без забот.

   – Есть нужда, и большая, батюшка-дьяк, не знаю, что и делать... Вписали меня первым лицом в «Совет окольничих», а я не хочу служить в нём.

   – Ведомо мне, кто тебя вписал. Это князь Василий Голицын, первый из лиц при царе. А ему подсказал это твой старый соперник князь Димитрий Черкасский. А делать надо одно: отойти от этого совета подальше.

   – Не знаю, как это исполнить.

   – Невыполнимых дел нет. Любезен ты мне, Михайло-окольничий. Так вот вспомнил я, что, когда тебя покойный государь-батюшка Борис жаловал этим чином, он распорядился приписать к нему три сельца – так уж положено. Ты тут же к войску уехал, а дворцовая служба забыла тебя уведомить. Теперь же самое время съездить тебе в вотчину, потому как там хозяйский глаз нужен. А сёла твои в Костромской земле, близ большого села Голенищева. И грамота царская тебе написана. Завтра пришли в приказ своего Анисима, вручу ему царскую грамоту, и покидай Москву со всем семейством. А другого пути и нет тебе, ежели с честью послужить Руси думаешь.

   – Получится ли, как советуешь, батюшка-дьяк?

   – Постараюсь, чтобы получилось. А попутно получишь наказ собирать ратников в Костромской земле. Это уж к воеводе Михаилу Бутурлину грамота будет. С ним и обговоришь её.

   – Как мне благодарить тебя, батюшка-дьяк?

   – О том не думай. Ты заслужил внимание к себе верной преданностью Руси, но не власть имущим. Построй там дом крепкий и живи, пока не сменятся шаткие цари. Да ты всё понимаешь, и не мне тебя учить. А теперь давай пригубим царской медовухи за благо отечества. Верю: таким, как ты, ещё против поляков каменной стеной стоять придётся. Вот и весь мой сказ.

Они ещё долго просидели за столом, вороша смутные события. И не расстались крепкие духом два россиянина, пока не осушили братину[23]23
  Братина – старинный большой шаровидный сосуд, в котором подавались напитки для разливания по чашкам или питья вкруговую; большая общая чаша для питья и еды.


[Закрыть] царской медовухи.

На другое утро, когда голова ещё болела от медовухи, Михаил напился крепкого кваса, пришёл в себя и отправил Анисима в Разрядный приказ к дьяку Елизару Вылузгину за грамотами на отъезд. Сам зашёл в трапезную, чтобы обсудить за столом все те перемены, какие приспели Шеиным. Когда все уселись за стол, он сказал:

   – Матушка и супруга, вчера дьяк Вылузгин меня порадовал. Случилось то, что, когда мне дали чин окольничего, Борис Фёдорович приложил к нему три сельца в Костромской чети. Теперь вот ехать туда надо, хозяйство налаживать.

   – Кому это ехать? – спросила боярыня Елизавета.

   – Да всем нам, матушка.

   – Большой ты, а неразумен. К чему мы приедем, ежели там ни кола ни двора?

   – Так палаты возведём! – бодро заявил Михаил.

   – Вот и возводи, тогда и поедем. А сейчас-то куда ехать с малыми детьми да мне, старой?

   – Как же быть? Выходит, под самозванцем сидеть?

   – Сиди тихо, и никто тебя не тронет. Новый царь, говорят, добрый и тебя вон поднял на высоту.

   – С той высоты и в пропасть столкнут, – произнёс Михаил.

Он понял, что разговор с матушкой ни к чему не приведёт, но ошибся.

   – А ты поезжай один. Вон с Анисимом и отправляйся, ежели Маша тебя отпустит.

Михаил не ожидал такой милости от матушки. Да и права она была. Безрассудно он хотел потянуть семью в пустыню. Что же им в крестьянских избах жить? Но вещало сердце, что надо убираться из Москвы, и он посмотрел на супругу, надеясь, что она поймёт его. И Маша поняла, сказала:

   – Я не против, матушка. Мы тут справимся. А Михаил Борисыч пусть едет. Да не верхом, а с Карпом и в возке. Мужик он смекалистый. – Мария тронула Михаила за руку. – Ты уж прости, но Анисиму тут за дворецкого стоять.

Михаил согласился с доводами матери и жёны. В одном не изменил себе: не отказался от верхового коня, но и Карпа с пароконным возком взял.

Шеин оставил Москву за два дня до первого заседания «Совета его царской милости». На совете в тот первый день, как он собрался, никто не заметил, что окольничий Михаил Шеин не счёл нужным выполнить царскую волю.

Глава пятнадцатая
ШУЙСКИЙ И ШЕИН

Покинув Москву в первых числах июля, Михаил Шеин на седьмой день пути добрался до Костромы. Давно он не отдыхал душой и телом так хорошо, как на минувшей неделе, преодолевая версты, а их было около трёхсот. Благоволила ему летняя пора, тёплые ночи, которые он с Карпом проводил под открытым небом. В Кострому въехали в полдень. Был праздник Казанской Божьей Матери. В храмах города, в Ипатьевском монастыре трезвонили колокола.

Михаил нашёл дом воеводы Бутурлина – он стоял на площади неподалёку от собора – и поспешил в его палаты, чтобы застать до богослужения.

Михаил Никитич и впрямь был ещё дома и в храм не спешил. Как привёл слуга Шеина в залу, где была и трапезная, предстал перед ним боярин лет сорока, крепкий в плечах, с благородным лицом и опрятной бородой. Через несколько лет судьбе будет угодно, когда Бутурлин овдовеет, свести его с Катериной-ясновидицей, которую тоже постигнет участь вдовицы, и они обвенчаются в храме, что виднелся за окнами палат боярина.

   – Чем могу служить? – спросил воевода Шеина.

   – Милости твоей прошу, Михаил Никитич, показать мне три сельца близ села Голенищева, жалованные государем Борисом Фёдоровичем. – Шеин достал дарственную грамоту. Бутурлин взял грамоту, прочитал её, положил на стол.

   – Господи, что ж ты сразу не объявился, дорогой мой человек! Ведь мой батюшка с твоим в побратимах ходили. Под Полоцком их свела судьба. До самой кончины помнил он отважного воеводу Бориса Васильевича. Рад с тобой познакомиться, сын славного воеводы. – И Бутурлин шагнул к Шеину. – Дай я тебя обниму, тёзка. – И крепко обнял, они облобызались. – И никаких дел сегодня. Тебе баню приготовят, и ты мой гость. О Москве хоть поведаешь. Мы тут как в лесу, слухами все кормимся.

Говор у Бутурлина был по-волжски окающий и тёплый. «Костромичи наверняка любят своего воеводу», – подумал Шеин. Он был рад, что судьба свела его с душевным россиянином.

Михаил Шеин прогостил у Бутурлина три дня. Потом дьяк воеводы повёз его в Голенищевскую волость, где находились три отписанные ему сельца. Вступив во владение сёлами, он не думал ничего изменять в жизни принадлежащих теперь ему крестьян. Ограничился лишь тем, что вместе со старостами трёх сел – Ладыгино, Берёзовец и Левково – выбрал себе место для усадьбы на высоком берегу реки Ноли и поручил старостам строить дом.

Народ в сёлах жил лесной, все мужики занимались охотой, умели плотничать, столярничать. Как был убран хлеб со скудных полей, староста отправил мужиков в лес заготавливать брёвна и свозить их к месту возведения дома неподалёку от села Берёзовец. Со старостой этого села, довольно молодым мужиком, Михаил как-то незаметно сдружился. Василий Можай был обстоятелен в делах, рачителен как хозяин и обходителен с крестьянами, словоохотлив. Он и возглавил строительство дома. По его указанию валили столетние сосны в обхват толщиной, вывозили их к стройке, обтёсывали, остругивали до янтарного блеска и возводили сруб на дубовые подставы.

В эти же дни другие мастера заготавливали глину, мяли её, резали на доли и обжигали кирпич. В кузницах ковались петли на двери и окна, ручки, скобы, гвозди. Дивился Шеин мастерству костромичей: за что ни возьмутся – всё сделают. Вот только за стеклом и за изразцами пришлось посылать Василия Можая в Кострому.

Постепенно Шеин сам стал вникать во все тонкости возведения дома. Он распределил, где быть поварне, трапезной, опочивальням, какой должна быть светёлка. Радовался Михаил, как на его глазах поднимался дом, в котором через какие-то два месяца он затопит печи и будет смотреть из окна на заречные дали. И он дождался этого дня. В конце сентября дом был построен. Да и немудрено: над ним потрудилась чуть ли не сотня мастеров. Поработали на доме даже кудесники из села Голенищева. Они покрыли гонтом[24]24
  Гонт – кровельный материал в виде тонких дощечек, остро сточенных с одной стороны и с пазом вдоль другой стороны.


[Закрыть] крышу и поставили печи, украшенные изразцами.

Обмыть новый дом Шеин позвал всех, кто его возводил. Не пожалел казны ни на хмельное, ни на угощение. Он послал Карпа с двумя возами в Кострому, и тот всё закупил на торге. Всем, кто трудился на строительстве дома, Шеин выплатил жалованье. Знал он, что мужики и парни не забудут его справедливости.

Обмыв «новоселье», Шеин несколько дней любовался домом, водил по нему Карпа и показывал, где и что будет стоять из мебели, где и чья разместится опочивальня, кто поселится в светёлке. Постепенно он привык к новому дому, но однажды понял, что его мечты пожить в этом доме в обозримом будущем призрачны. Он – воевода, и удел его – военные походы, сечи, битвы. Михаил далее удивился, что вот уже четыре месяца его не беспокоят. Он отдыхал, ходил в лес с Василием Можаем, охотился на зайцев, даже за лосем они гонялись вместе с Василием. Это какое же благо выпало ему! Но чувствовал Михаил, что всё это будет прервано в первые же весенние дни. Как ледоход на реках наступает непременно, так и он потребуется кому-либо для военного похода. Предчувствие не обмануло Михаила Шеина.

В середине марта, ещё по санному пути, из Костромы примчал от воеводы Бутурлина посыльный, и с ним был Анисим. Михаил глазам своим не поверил, когда в поварне появился Воробушкин. В груди у воеводы возник холодок: уж не случилось ли чего-нибудь в семье? Однако, увидев Шеина, Анисим улыбнулся.

   – Слава Богу, батюшка-воевода, ты жив, здоров, и это хорошо.

   – Спасибо, что улыбнулся. Я сразу понял, что дома всё благополучно. – Михаил подошёл к Анисиму, похлопал его по плечу, усадил на скамью. – Ну рассказывай, что привело в глухомань?

Анисим опять улыбнулся.

   – Я не один, батюшка-воевода, а с посыльным от Бутурлина. И мы всю дорогу гнали лошадей с самого утра. Накорми нас вначале, а новостей у меня полный короб.

   – Прости, Анисим, ты прав.

   – Чего там, твоя выучка, батюшка. – Анисим опять улыбнулся. Ему не терпелось что-то сказать, и он не смолчал. – Ты поздравь меня, батюшка-воевода. Моя Глаша двойню принесла – двух сынов. Одного Тихоном назвали в честь Глашиного отца, другого в честь моего – Никитой.

Михаил взял Анисима за плечи, поднял и трижды поцеловал.

   – Богатыри вы с Глашей! Поздравляю! Ну, зови своего попутчика. А я велю Карпу тут стол накрыть.

Оба они покинули поварню. А вскоре в ней появился Карп и принялся доставать ухватом горшки из русской печи. Водрузил на стол четыре глиняных блюда, наложил в них тушёной репы с говядиной, нарезал хлеба. Вошли Михаил, Анисим и посыльный Бутурлина. В руках Михаил держал кувшин с медовухой. Карп поставил на стол глиняные поливные[25]25
  Поливный – покрытый поливой, глазурованный.


[Закрыть] кружки – всё просто, по-деревенски. Забулькала в них медовуха, и Михаил поздравил Анисима:

   – Расти, брат мой, крепких духом россиян, а иного и не надо.

Все выпили. Началась трапеза, да скоро с нею и управились. Карп увёл посыльного осматривать дом. Михаил с Анисимом остались за столом.

   – Поклон тебе, батюшка-воевода, от твоей матушки и от супружницы, ещё от доченьки. А Иванушка меня за бороду потрепал и велел тебя тоже. – Анисим со смехом тронул бороду Михаила и тут же посерьёзнел: – А приехал я по твою душу, Михайло Борисович.

   – И кто же меня добивается в Москве? Ежели Григорий, то возвращайся в Москву, а я в леса уйду.

   – Добивается тебя не самозванец, истинно самозванец, – повторил Анисим, – а князь Василий Иванович Шуйский.

   – Вон как! С чего бы это?

   – Слушай, батюшка. Позвал он меня к себе тайно, сказал, чтобы ни один тать не узнал, куда я должен ехать, и велел поведать тебе такие слова: «Михайло Шеин есть истинно русский воевода. И отец его погиб от рук поляков и литовцев. Так ему ли терпеть их надругание над Русью и отсиживаться в глуши? Знаю, ты всему очевидец, как поляки и литвины издеваются над русским народом, над его святынями. Вот о том и расскажи, и Христом Богом прошу его вернуться тайно в Москву и встать под мою руку. А занёс я её на самозванца». Сказанное князем Шуйским передаю слово в слово. Вот тебе крест! – И Анисим перекрестился.

   – Но что творят поляки и литвины в Москве? И не зол ли на них Шуйский из личных побуждений?

   – Зол, батюшка-воевода, люто зол. Зимой самозванец раскрыл заговор против себя. После вступления самозванца на престол Шуйский якобы стал распускать о нём дурные слухи и подговаривать вельмож к мятежу. Всё это дошло до Петра Басманова, скорей всего через князя Димитрия Черкасского, который где-то и что-то пронюхал. Басманов о том донёс самозванцу. Шуйского взяли под стражу, и сказывают, был суд из всяких вельмож, что при Лжедмитрии стоят. Они приговорили его к смертной казни. Но в час приговора пришёл на суд сам царь и показал милосердие, помиловал Шуйского, заменил смертный приговор ссылкой. Князя Шуйского увезли после суда в село Тайнинское, но туда вскоре приехал царь и отпустил Шуйского на волю. И всё наказание свелось к тому, что князь из Тайнинского шёл к своим палатам пешком.

   – Вот и лютует Шуйский. Пешим-то он и на двор не ходит, – улыбнулся Шеин. – И что ещё привёз?

   – Самые страсти впереди, боярин. В Москву уже ближе к весне прикатила царская невеста, какая-то полька. Так с нею пришло две тысячи польских вельмож и шляхтичей. И все в Кремль хлынули. Там и на постое. И как пошли чинить разбои да глумление над нашей верой – ужас! Во хмелю поляки в храм Успения Богородицы на конях въехали и начали из мушкетов стрелять. В икону Божьей Матери выстрелили. Потир[26]26
  Потир – церковная чаша.


[Закрыть] золотой украли. А кони-то гадили в храме.

   – Вот за эти надругательства они и заслужили кару смертную! – И Шеин припечатал свою угрозу ударом крепкого кулака по столу.

   – Ещё в храме Спаса Преображения поляки свой костёл устроили.

   – И россияне молчат?! Да как можно!

   – Так некому их, батюшка-воевода, поднять на ворога. Вот и собирает князь Шуйский под свою руку истинных россиян, – закончил горькую исповедь Анисим.

Шеин задумался, но его глаза беспокойно метались по поварне, словно искали схватить что-либо и ринуться на невидимого врага. И думы его были недолгими, он встал, сказал твёрдо:

   – Завтра чуть свет выезжаем в Москву. Ты иди отдыхай. Карп покажет где. А у меня – дела.

Прежде всего ему надо было найти старосту Василия Можая.

   – Вот что, Василий: завтра я уезжаю в Москву, – начал он разговор, найдя старосту, – так ты найди десять-пятнадцать доброхотов, молодых да ловких. Зови их послужить у меня ратниками.

   – Найдётся и больше, боярин, – ответил Можай.

   – Пока не надо больше. Как уеду, так ты подбирай тут крепких охотников, которые за любым зверем могут ходить, чтобы следопытами были. И чтобы ловкие... Придёт время – я их позову.

Василий бороду потеребил, умные глаза прищурил, сказал весомо:

   – Всё понял, воевода. Найду и таких, обучу, чему нужно. А в придачу сына своего дам, Павла. Силён Можай, загляденье парень.

   – Ну, брат, растревожил! Так ты и давай его, отправляй завтра со мной.

   – Подумать надо.

   – Ну, думай до утра. И вот ещё что: Карп здесь на моём хозяйстве останется, так ты ладь с ним.

   – Как не ладить, коли надо мной ставишь, – усмехнулся Василий. И хитрый староста поторговался: – Так ты тогда уж, воевода, моего Павла старшим поставь над пятнадцатью.

Михаил засмеялся – раскусил Василия, согласился:

   – Будет по-твоему. Только ты мне близ дома баньку поставь, конюшню на шесть лошадей и амбар, чтоб мыши водились!

На другой день ранним утром перед домом Шеина появились тринадцать конных берёзовцев. К ним вышел Анисим, осмотрел их.

   – Что это, ни палиц, ни сабель не вижу при вас? Как в сечу пойдёте?

   – Так мы с рогатинами, как на медведя! – ответил румянолицый широкоплечий молодец Павел Можай.

   – Тогда поладим. Кто из вас не снедал? Давай за мной в поварню.

За Анисимом последовали четыре молодых парня.

Вскоре отряд берёзовцев во главе с Павлом Можаем покинул село следом за Шеиным и Анисимом. Бабы и девки проводили своих сыновей и женихов за околицу и пожелали им удачи в том неведомом, куда они уезжали. Дорога была трудной. Снег уже раскис, превратился в месиво. Кони проваливались, шли с трудом. К Волге подошли за какую-нибудь неделю перед ледоходом. В Костроме Шеин забежал к воеводе Бутурлину попрощаться. Но костромской воевода придержал у себя Шеина на целые сутки.

   – Прости, тёзка, знаю я, зачем в Москву идёшь да с ратниками. Вот и я приготовил для тебя сотню. Может, этой сотни как раз и не хватит, когда из Москвы поляков погоните. Во главе сотни я поставил бывалого ратника Нефёда Шило. Положись на него во всём.

   – Спасибо, воевода, за радение о Руси. А нам всякая помощь нужна, и бывалые воины прежде всего.

Своих ратников воевода Бутурлин подготовил хорошо. Все они были вооружены, сидели на крепких сытых конях. За сотней следовали пять повозок с кормом для коней и снедью.

В Москву отряд прибыл ночью. Так счёл за лучшее Шеин. Ворота ему открыли именем государя. Но к нему на поклон воевода не поехал, а тихим шагом привёл костромичей на своё подворье. Когда Михаил размещал ратников, вышла его мать. Елизавета сказала просто:

   – Вот и славно, что с силой явился. И от поляков можем заслониться.

   – Матушка, как вы тут?

   – Пока здравствуем, сынок. Как завтра будет, не знаем. Сердит на тебя царь за то, что сбежал из Москвы. От дьяка Вылузгина человек был, тот велел в Кремле не показываться.

   – Я так и предполагал. Ладно, будем жить. Бог не выдаст, свинья не съест.

Шеин провёл дома только остаток ночи и день, а поздним вечером, взяв с собой сотского Нефёда Шило и Павла Можая, ушёл с ними к князю Василию Шуйскому на Варварку. Князь Василий встретил Михаила с неподдельной радостью:

   – Слава Богу, что приехал, воевода Михайло. Будет на кого мне опереться.

   – Говори, князь-батюшка, что нам делать, к чему готовиться? Со мной добрая сотня костромичей.

   – Как славно, что привёл их. А делать пока тебе надо одно: затаиться и ждать нашего часа. На пятницу, на Николин день, царь назначил венчание со своей спесивой полячкой Мариной. И мнится мне, что после венчания поляки войдут в раж, недели две упиваться и утешаться будут. Вот тут-то и придёт наш день.

   – Затаимся и дождёмся своего часа. Мы народ терпеливый, – поддержал князя воевода.

   – Одно скажу, Михайло: дома тебе не следует отсиживаться, достанут холуи самозванца. Ты у меня эти дни поживи. И сотню приведи. Убережём. Царь счёл, что угрозой казни испугал меня до смерти. Ан обмишулился. Гнева во мне накопилось столько, что дыхну – и Кремник[27]27
  Кремник – Кремль.


[Закрыть] вспыхнет. Самозванец ещё узнает, как грозить Шуйскому князю.

Дальше всё шло, как предсказал князь Василий Шуйский. После венчания на Николин день, что по обычаям россиян запрещалось делать, в Кремле начался великий разгульный шабаш. На свадебном пиру почти не было видно русских вельмож. Грановитую палату, где шёл свадебный пир, заполонили польские шляхтичи. Гуляли неделю.

Лжедимитрий в эти дни открыл государеву сокровищницу, и вековой давности золотые кубки и братины в бесчисленном множестве выставлялись на столы и бесследно с них исчезали. Отгуляв неделю, сделав на два дня перерыв, поляки вновь принялись бражничать.

И настало время Василия Шуйского. Вечером шестнадцатого мая, накануне дня апостола Андроника, Шуйский собрал братьев, позвал Шеина и племянника Скопина-Шуйского, боярского сына Петра Валуева, сотского Нефёда Шило, ещё двух воевод, незнакомых Шеину, и сказал:

   – Все вы знаете, что делать, но напоминаю. Ты, Иван, в полночь поднимешься на колокольню храма Живоначальные Троицы, что на Рву, и ударишь в большой колокол. Мы в этот час с ратниками выступим на Красную площадь и с неё вломимся в кремлёвские врата. Зовём горожан бить поляков, чтобы защитить царя, которого они пытаются убить. Это наш главный козырь. – Князь Шуйский с лисьей хитростью посмотрел на всех присутствующих. – И горожане пойдут громить поляков. Они им в печёнку влезли. А вы, вот ты, Шеин, со своими ратниками, ты, племянник Миша, братья мои и ты, Пётр Валуев, – все мчитесь в царский дворец и никого там не щадите, а главное – не упустите самозванца.

Никто не задал князю Шуйскому ни одного вопроса. Всё было просто и ясно. Заключая напутствие, Василий сказал:

   – А теперь к воинам и за оружие.

Михаил Шеин и Нефёд Шило покинули палаты Шуйского и вышли на хозяйственный двор. Там их ждали, томясь от безделья, сто тринадцать ратников. Шеин велел Нефёду: