Текст книги "Воевода Шеин"

Автор книги: Александр Антонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 30 страниц)

Глава двадцать седьмая
ГОДЫ ОЖИДАНИЯ

В монастыре Святого Валентина время, казалось, остановилось. От чего уехал Михаил в Слоним, к тому и вернулся. У ворот обители его встретил настоятель Вацлав, благословил и, словно возвратился из дальних странствий близкий человек, признался:

   – Нам тебя не хватало, сын мой. Да кроме того, осиротели иконописцы, пока тебя не было. Преставился святой отец Стефан. Будешь писать с отцом Владиславом.

Настоятель проводил Михаила до кельи. Дверь была открыта, и он не стал закрывать её.

   – Завтра, как и прежде, твоё послушание – писать иконы.

   – Я буду послушен, отец Вацлав, – ответил Шеин.

Оставшись один, Михаил вновь долго ходил по келье, и тоска глодала его душу. Он вспоминал дни, проведённые в Слониме, и жалел, что они пролетели как сон. Ещё он испытывал досаду на себя за то, что так и не нашёл времени поговорить по душам с Павлом Можаем. Из немногих слов, какими они обменялись, Михаил понял, что такие россияне, как Павел, теряют веру в возрождение Руси после смуты. Растерялись они перед лицом великого разорения, какое пришло в пору Смутного времени. Но вскоре Михаил осознал, что своими досужими размышлениями он ничем не поможет державе, надо думать о том, что можно ему сделать для неё. Пока же у него оставалось одно: ждать утра, чтобы взяться за доступное ему занятие.

Иконописная мастерская встретила Михаила привычными запахами красок, олифы, согбенными спинами иконописцев, застывших над своими творениями, и тишиной. При его появлении только отец Владислав поднял голову, встал с табуретки и пошёл ему навстречу.

   – Хвала Деве Марии, что она вернула тебя к нам. – Владислав взял Михаила за локоть и повёл к верстаку, за которым писал Стефан. – Вижу, что Дева Мария ниспослала на тебя благодать, ты посвежел ликом, набрался сил. И вот тебе моё повеление: прояви великое усердие рук, глаз и души и напиши образ Пресвятой Девы Марии. Так завещал святой отец Стефан.

Михаил почувствовал на спине озноб. Ему поручают писать самый высокочтимый образ католичества, Мать римской церкви. Имеет ли он на то право? «Господи, услышь мою молитву! Подскажи, что делать!» молился Михаил.

Старец Владислав, увидев на лице Михаила сомнение, сказал:

   – Ты всю жизнь идёшь по терниям. Тернист и этот путь. Написать образ Девы Марии – значит совершил, подвиг. Иди к нему.

По-детски чистые глаза Владислава убедили Михаила в том, что он пройдёт и этот тернистый путь, создаст образ Марии. «Главное, её глаза», – прошептал он и ответил старцу:

   – Я постараюсь, святой отец. Однако дай мне время сжиться с мыслью о том, что я должен творить.

   – Никто не оторвёт тебя от дум. Молись Всевышнему и Деве Марии. Они снизойдут к тебе.

Лишь спустя неделю Михаил взялся писать образ Девы Марии. А минувшие дни он находился под впечатлением разлуки со своей Марией, которая продолжала жить перед его взором. Всю эту неделю он не выпускал кисти из рук, но писал только образ своей незабвенной, и она была почти похожа на Богоматерь. Но это «почти» Михаилу никак не удавалось преодолеть, и однажды он понял, что ему нужно сходить в католический храм. Нет, не помолиться там, а постоять и посмотреть на образ Пресвятой Девы Марии, которая есть некая неотъемлемая часть храма. Если он почувствует эту неотъемлемость, неразрывность храма и образа, тогда найдёт в себе силы создать лик Богородицы.

Всё это преломлялось в душе Михаила болезненно. Ему, православному христианину, легче было бы писать Смоленский образ Божьей Матери, который он видел многажды и считал верхом совершенства. Что ж, эта Смоленская икона Божьей Матери, как он знал, была написана в Византии.

Чтобы прекратить истязания своей души, Михаил попробовал отпроситься у настоятеля в православный храм Мариенбурга. Приор, однако, восстал. Но выяснилось, что запрет он накладывал не по своей воле, а по требованию богослова иезуита Петра Скарги.

   – Но, святой отец, твою обитель я не оскверню, ежели побываю в православном храме в интересах вашей веры.

   – Разве в наших храмах не те же образы Девы Марии? – удивился настоятель Вацлав.

   – Может быть, и те же. Тогда почему бы и не отпустить меня?

   – Я не имею власти выпустить тебя за врата обители. Вот если ты примешь нашу веру... Пойми, сын мой, наша вера богаче и глубже православной...

Михаил испытывал досаду. Как часто упрекали его на польской земле, что он фанатик своей веры. Но Михаил не считал себя исступлённым упрямцем, представлял Творца Вселенной единым Богом всех народов, всех верующих и в том не видел греха. По его мнению выходило, что православная и католическая вера близки друг другу, о чём же спорить? И всё-таки причина спора была. Её окутывал туман. Доводы у каждой стороны были неубедительны, запутаны, и вот эта запутанность не позволяла идти на сближение, потому как тем и другим была присуща гордыня.

Нашлась-таки одна убедительная причина, которая дала повод отпустить Михаила в православный храм. Настоятель монастыря был не только духовным отцом своей братии, но ещё и её кормильцем. Монастырю нужны были деньги ради хлеба насущного, и то, что писал в иконописной Михаил, приносило обители ощутимый доход. Получая из монастыря написанные Шеиным иконы, верующие не скупились на вклады. Да и на торгу иконы, созданные Михаилом, ценились выше других. Верующие считали, что они несут в себе небесную благодать и целительную силу.

И настал день, когда Михаила отпустили в Мариенбург. Этот день совпал с праздником, особо чтимым христианами, – Воздвижения Честного Животворящего Креста Господня. От обители до города было вёрст шесть. Михаил предпочёл пройти их пешком. Было время ранней осени, погода радовала теплом, солнцем и красками. Леса ещё лишь начали одеваться в палитру осени, но тут и там виднелись багряные клёны, наливающаяся золотом листва берёз. В этот благодатный день Михаилу вспомнилось предание, которое ему, пятилетнему мальцу, поведал дед Василий вскоре после гибели отца в крепости Сокол. «Сказывают, что в давние времена, когда было великое гонение на христиан, – перебирал в памяти Михаил быль до да, – мать византийского императора Константина, царица Елена, отправилась в Иерусалим, чтобы отыскать крест, на котором был распят Иисус Христос. Царице показали место, где зарыли крест Господень, но над ним был построен языческий храм в честь богини Венеры. По воле Елены храм сломали и начали рыть землю. Но нашли три креста, а не один. Чтобы узнать, который из крестов Господень, стали возлагать на них умершего. Когда положили умершего на третий крест, свершилось чудо: покойный воскрес. Всем христианам хотелось видеть Святой Крест, и по воле царицы Елены его поставили на возвышенное место, чтобы творил чудеса. – И дед Василий добавил: – Был бы у нас на Руси такой Животворящий Крест, мы бы положили на него твоего порубленного батюшку – жил бы и поныне».

Вспомнив это предание, Михаил подумал, что теперь чудес не бывает, и ошибся. Шагал Шеин резво и вскоре увидел, как поднимается над лесом старинный Мариенбургский замок. Три года назад в этом огромном мрачном замке мог бы оказаться узником и он, пленный воевода. Но судьба избавила его от страшных казематов замка. И всё-таки два славных россиянина были заточены в его подземелье. С ними-то и должна была нынче состояться встреча Михаила.

В эти дни, в какой раз, в Мариенбургский замок приехал богослов Пётр Скарга. Он наезжал в замок с одной целью: намеревался обратить в католичество узников замка митрополита Филарета и князя Василия Голицына. Не удавалось Петру Скарге, как ни бился, одолеть стойких хранителей веры отцов. Между Филаретом и Скаргой дело доходило даже до кулачного боя. Но где там! Филарет был мощным бойцом не только духом, но и телом. Но вот по какому-то наитию в День Воздвижения Честного Животворящего Креста Господня Пётр Скарга проявил к узникам милость и, не боясь оскверниться, привёл их в мариенбургскую православную церковь Покрова Пресвятой Богородицы. Тут-то, ещё на паперти храма, и произошло радостное чудо. Судьба свела трёх россиян, близко знавших друг друга многие годы. С разных сторон подходили они к паперти, но ступили на неё в один миг и оказались лицом к лицу. Михаилу почудилось, что с последней встречи в Москве Филарет не изменился: мощь в плечах, в груди, твёрдый взгляд серых глаз, гордо вскинутая голова – всё говорило о том, что россиянин не давал себя в обиду, стойко отбиваясь от напастей и угнетений плена. И вовсе по-иному выглядел князь Василий Голицын. Природа не наделила его крепостью тела. Был он худ и сутулился, бледное лицо просвечивало сквозь белую бороду. В карих глазах погасли все краски, были они тусклыми и водянистыми. Филарет первым заметил Шеина, шагнул к нему, облобызал.

   – Сын мой, Михаил! Как я рад, будто кровного сынка встретил!

   – Спасибо, святый отче. А уж я-то как рад вас видеть! – И Шеин тут же поклонился князю Голицыну. – Славный князь, вреден вам воздух Мариенбурского замка.

   – Да, боярин. Хочу в тень русских лесов.

Они тоже обнялись. Но Пётр Скарга уже подгонял их всех к храму.

   – Идите Богу молиться, грешники! Душу очистите от скверны!

Они все трое вошли в храм, где было довольно много прихожан, принялись молиться. В храме было чисто, но убого. Михаил заметил, что многие образа написаны не иконописцами, а богомазами. И загорелась у него душа потрудиться во благо обновления православного храма. «Так бы и ночевал здесь после трудов праведных», – подумал он, продолжая молиться.

Служба подходила к концу, когда Михаил заметил, что Пётр Скарга, стоявший в притворе храма, вышел. Михаил подошёл к дьячку и спросил его, как зовут священника.

   – Отец Пимен, – отозвался дьячок.

Шеин тут же приблизился к священнику.

   – Отец Пимен, нас трое, мы узники и встретились впервые много лет спустя. Пусти нас в ризницу побеседовать.

Священник лишь кивнул в ответ, размахивая кадилом, подошёл к Филарету и Василию, повёл всех в маленькую ризницу и усадил на скамьи.

   – Кланяюсь тебе, владыко Филарет, – промолвил священник. – Я знаю, что вы с князем узники замка. С праздником вас, родимые россияне. – Он засуетился, принёс потир, полный вина, три чаши, блюдо с просвирами. – Вот угощение вам в честь Животворящего Креста Господня.

Откланявшись, священник Пимен ушёл. Михаил взялся разливать в чаши вино. Подняв чашу, произнёс:

   – Да не приму грех на душу и поздравлю Фёдора Никитича с царствующим сыном Михаилом Фёдоровичем.

Но, сказав это, Михаил увидел на лицах Филарета и Василия чрезмерное удивление.

   – Господи, неужели вы ничего не знаете? – спросил он.

   – Мы в неведении, – ответил Филарет.

   – Но это правда, владыка. Твой сын Михаил избран всенародно Земским собором и летом венчан на царство.

   – На муки его вознесли! – с глубокой горечью произнёс Филарет. – Немощен он, и духу в нём крепкого нет. О-ох, досада-то какая. – И Филарет поставил нетронутую чашу с вином на стол.

   – Владыка, не отчаивайся. Так угодно было Всевышнему, – попытался поддержать дух Филарета Михаил.

   – И впрямь, Филарет, не гневи Бога. Твой сынок возмужает и будет достойным государем, – поддержал Михаила князь Василий.

   – Не утешайте меня, радетели. Я знаю, что говорю, и дело не только в том, что сын мой слаб телом и духом, а в том, что алчущие почестей, власти, богатства нашли угодного себе государя. Инокиня Марфа, моя печальная супруга, всех Салтыковых и Челядниных подпустит к государеву кормлению. Они же, аки волки голодные, будут терзать Русь!

   – И как же быть теперь, владыка? – спросил Шеин.

   – Не знаю! Не знаю! Эх, други мои верные, были бы у меня крылья, улетел бы на Русь, встал бы рядом с сынком. Да я бы всех алчущих в мякину перетёр!!

   – Слушай, воевода, а откуда ты узнал эту новость? – спросил князь Голицын.

   – Недавно я был в имении Льва Сапеги в Слониме. Возили меня туда, дочь замуж выдавал за князя Горчакова. Так из Варшавы возвращался посол русский Стас Желябужский – вот он и рассказал.

   – Ему можно поверить. Эк, в гору пошёл перелёт, уже и посол русский. Он же из тех, кто служил Тушинскому вору, – посетовал князь Василий.

   – Михаил Борисыч, а ты не встречался с Желябужским? – всё-таки выпив вино, спросил Филарет.

   – Встречался, владыка.

   – Что ж ты не попросил его, чтобы он порадел за наш полон?

   – Трудный у нас с ним разговор был, владыка. Толкал он меня на то, чтобы не смягчить соседство с Польшей, а осквернить. Но одно благое дело он исполнил – выкупил князя Димитрия Черкасского.

   – Надо же! Он у нас в посольстве был. Менять надо полон, а не выкупать. Держава наша ноне нищая, а пленных держит, – заметил князь Голицын.

В это время в ризнице появился богослов Пётр Скарга. Он был зол, вскинув руки, крикнул:

   – Вы тут не молитесь, а богохульничаете! Митрополит и князь, идите за мной, пока не позвал стражей!

   – Креста на тебе нет, богослов, – в сердцах сказал Филарет и обратился к Шеину: – Воевода, спасибо за весть о сыне. Верю, что мы с ним ещё постоим и поборемся за Русь. Вещания Катерины-ясновидицы всегда сбываются.

   – Как пить дать, владыка! – отозвался Шеин. Катерина, матушка моя посажёная, никогда не обманывала.

Пётр Скарга чуть ли не силой выталкивал князя и митрополита из ризницы.

   – Вы недостойны быть в храме! – кричал он. В дверях ризницы он столкнулся со священником Пименом. – Я передам в епархию о твоих вольностях! – погрозил он ему.

   – Вам бы, патер, не следовало появляться здесь. Сами нарушаете каноны католичества, – строго выговорил Пимен Скарге.

Богослов одарил священника злым взглядом и покинул ризницу. А спустя немного времени в храме появились два стражника и увели Филарета и Василия в замок.

Михаил Шеин встретился с Филаретом только спустя почти пять лет под деревней Деулино близ Троице-Сергиевой лавры, когда на речке Поляновке русские и поляки обменивались пленными. Князь Василий Голицын не дождался этого светлого дня и скончался в Польше уже на пути к Руси.

Расставшись с митрополитом и князем, Михаил ещё долго пробыл в храме. Он помолился, успокоился после грустных откровений митрополита Филарета по поводу царствования сына и, вспомнив, зачем пришёл в храм Покрова Богородицы, ушёл в себя, сосредоточился, чтобы увидеть желаемый образ Девы Марии. И он увидел его. Это был лик Девы Марии, прародительницы христианства. Михаил понял, что этот образ будет близок как католикам, так и православным христианам.

Вскоре Михаил покинул храм Покрова Богородицы, найдя опору в своих исканиях, обретя ясность ума и крепость духа. Вернувшись в монастырь, он окунулся в дело, которое приносило ему отраду. Конечно, он понимал, что отрада была бы полнее, если бы он писал образы святых для православных храмов. Но при этой мысли он улыбнулся: да не писал бы он икон, а оставался бы воеводой. Не от сладкой жизни окунулся он в дело, которому его научил стременной Анисим.

И прошло три долгих года в однообразном труде и ожидании перемен. В августе 1617 года они наступили для Михаила, но, как говорят на Руси, он попал из огня да в полымя. Как-то перед полуденной трапезой в иконописную зашёл настоятель Вацлав и позвал Шеина в свою келью.

   – Тебя, россиянин, сам королевич Владислав зовёт на службу. Так ты уж постарайся, – сказал Вацлав, как только Михаил вошёл в келью.

Шеину эта новость как ножом по горлу прошлась.

   – Не быть тому, отец, не запряжёт он меня в свою телегу, – сгоряча ответил Михаил.

Всю зиму уже возмужавший королевич Владислав собирал войско. Ещё никто не знал, с кем он намеревался воевать, но августовской порой он двинул свои полки на Московское государство. Из Варшавы он пришёл в Могилёв, и туда же по его повелению был привезён воевода Шеин. Всякие догадки приходили на ум Михаилу, зачем он понадобился королевичу, но ни одна из них не оказалась верной. При первой же встрече с королевичем в Могилёве Шеин спросил его:

   – Ваше высочество, зачем вы вызвали меня из Мариенбурга?

Молодой, красивый и самоуверенный королевич Владислав улыбнулся и ответил:

   – А вот это тебе пока, воевода Шеин, не обязательно знать.

   – Спасибо и на этом. Но помните одно: служить я вам не буду.

   – Это почему же? И как ты смеешь так дерзить?

   – А вы, ваше высочество, спросите своего батюшку, почему воевода Шеин не намерен служить польской короне.

   – Помню я всё. Крут был с тобою его королевское величество. Да ведь и ты хорош! Нет бы признаться во всём, что знаешь.

   – Так ведь родину нужно было с торгов продать.

   – Ты бы мне послужил. Я пока чту себя царём Московского государства, вот и иду в Москву воевать свой трон. Теперь жду твоего последнего слова. Помни одно: прежде чем отказаться от королевской службы, подумай о семье. Жена, дочь и зять – это заложники, которые смогут пострадать из-за твоего легкомыслия.

Двадцатидвухлетний королевич уже вполне созрел для серьёзных дел и, похоже, умело подбирался к воеводе Шеину, чтобы сделать его послушным в своих руках. Воевода понимал, что ему трудно быть твёрдым в своём нежелании служить королю или королевичу, если в их руках почти вся его семья. К тому же в руках Владислава был ещё один козырь, который мог окончательно сломить сопротивление Шеина. Хотя и доходили до Михаила слухи, что его сын и Анисим удачно совершили побег, но ведь это были только слухи. Никто же не сказал Михаилу твёрдо, что, дескать, видел твоего сына близ бабушки на Рождественке. Нет, этого не было. «Но какой службы от меня ждёт королевич?» – задал себе вопрос Шеин.

И Владислав словно понял Михаила, приблизился к нему и, не спуская своих глаз с его лица, произнёс:

   – Я заставлю тебя служить королевскому дому Польши так, как нам будет угодно. Ты помнишь, что в наших руках твои жена, дочь и зять, но ты не знаешь, где твой сын. А он тоже в наших руках. Да, я не шучу. А теперь рассуди здраво. Я предлагаю тебе службу во благо Руси, но не Польши. С моим восшествием на престол Московского государства отойдёт под мою корону и славный город Смоленск. И я вижу, что произойдёт дальше: мой батюшка, дай Бог ему здоровья, попытается отнять у меня Смоленск, а это значит – и у Руси. Так почему бы тебе не помочь мне удержать эту лучшую крепость в Европе под короной русской державы?

   – И что я для этого должен сделать? – спросил Шеин.

   – Ничего особенного. Мы поедем с тобой в Смоленск, и я познакомлю тебя с мальтийским кавалером Новодворским, который, да будет тебе известно, осаждал Смоленск, когда ты его защищал. Теперь, поучившись у тебя, кавалер Новодворский будет защищать Смоленск от королевского войска. Вот и всё.

Михаил Шеин понял, к чему приведёт его согласие учить кавалера Новодворского защите Смоленска. Имя Шеина на Руси покроется позором. Перенесут ли такой позор его близкие, он сам? Нет, предательства не будет. Ни одним чёрным штрихом не запятнает Михаил чести древнего боярского рода Шеиных. Но, для того чтобы спасти семью, не погубить сына, он попытается без посрамления своей чести поиграть с этим честолюбивым королевичем. Да, он готов ехать в Смоленск и встретиться там с кавалером Новодворским – чёрт знает, кто он такой, а потом дело покажет, как обвести вокруг пальца королевича и мальтийского кавалера.

В конце августа королевич и его свита двинулись к Смоленску. Позади на многие версты растянулось войско Владислава. С ним он готовился войти в Москву. Шеин ехал в карете, и его сопровождали два вооружённых шляхтича. Всё-таки королевич опасался дать Шеину полную свободу, но другим пленным россиянам, которые ехали с королевичем Владиславом, она была дана. Кто они такие, Шеин не знал, но думал о них нелестно: продали матушку-Русь. Королевич не пытался познакомить воеводу со своим русским окружением, но давал понять, что и его ждёт то же, если он будет неуступчивее.

Дальше всё было просто. Когда королевич Владислав свёл воеводу Шеина с мальтийским кавалером Новодворским, то Михаил увидел перед собой некоего морского пирата с одним глазом и сказал себе: «Нет, я учить тебя ничему не буду. Уж лучше положусь на волю Всевышнего».

Но вот королевич Владислав произнёс:

– Перед тобою, мальтийский кавалер, воевода Шеин. Он тебя научит, как защищать Смоленск. Не так ли я говорю, воевода?

Михаил стоял перед королевичем, который сидел в воеводских палатах в его кресле. Шеин помолился на образ Богоматери, попросил прощения у жены, дочери и сына и, отбросив в сторону желание сыграть в кошки-мышки, твёрдо сказал:

   – Воля твоя, королевич, судить и казнить меня, как вздумается, но я отказываюсь помогать морскому разбойнику в защите Смоленска.

Королевич Владислав не ожидал такого отпора. Он встал и, багровея, закричал:

   – Я отрублю тебе голову, гордый московит!

Владислав принялся ходить по палате, сжав за спиной кулаки. Он думал, что ему предпринять, как наказать Шеина, и вспомнил, что говорил ему отец: «Ты, сын мой, не преследуй Шеина. Он мой, а не твой пленник». И тогда Владислав крикнул:

   – Эй, стражи, уберите этого упрямца! – К Шеину подскочили два дюжих воина. – Отправьте его в каземат Мариенбурга!

Шеин знаком руки остановил гвардейцев.

   – Стойте! Я ещё не всё сказал. Ваше высочество, из той крепости я убегу. А вот если вы меня в Слоним к канцлеру Льву Сапеге отправите, там уж меня закуют в железы.

Разъярённый королевич плохо соображал и по молодости лет не уловил хитрости Шеина. Грозя пальцем, он крикнул:

   – И пусть там сгноят тебя в железах! – И приказал гвардейцам:

   – Везите его в Слоним!

   – Спасибо, ваше высочество.

Шеин поклонился и направился к двери покоя, где провёл без малого три года.