Текст книги "Велиная княгиня. Анна Романовна"

Автор книги: Александр Антонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

остался доволен сестрой, что нужное нам сказала. От себя добавил: «Ждем крещения Руси».

Теперь наше слово, батюшка, – продолжал Посвист. – Не знаем, где мы были, на небе или на земле. И красоты такой раньше не видывали, благообразия, любви к ближнему и милосердия не ведали, и рассказать обо всём не знаем как. В одном тверды: служба и вера греческая лучше, чем в других державах и у других народов. И не можем мы забыть усердия людского, идущего к Всевышнему Творцу земли. Скажу последнее: каждый человек, ежели вкусит сладкого, не возьмет потом горького. Так и мы уже не можем пребывать в язычестве, не хотим быть идолянами. Ежели что не так показалось тебе, великий князь, казни. Мы же стоим на своём.

Посол Посвист дал другим послам знак встать, и все они дружно поклонились Владимиру, подтверждая согласие со сказанным воеводой.

Князь Владимир внимательно посмотрел на тех, кого позвал на совет, кто сидел рядом с ним в гриднице. Идоляне выглядели растерянными, жалкими, лишь кое у кого под пеплом серости таились злые огни и ещё что-то недоброе, нацеленное на воеводу Посвиста. Он, по их мнению, ломал привычную языческую жизнь, нарек их обидным прозвищем «идоляне». И на Владимира многие старцы не смотрели, словно отрекались от него, потому как видели, что Посвист согрел его душу, внес в неё надежду познать истины, скрытые языческими предрассудками. Князь Владимир, не лукавя, спросил самых почтенных из киевлян, которые пребывали в язычестве, но были мудры:

– Говорите же, верные слуги Перуна и иных богов, возьмем ли на Русь законы греческой веры? Думайте, ищите верный ответ.

Многие бояре и городские старцы хорошо поняли великого князя, жаждущего обновления жизни. Но они и сами видели, что язычество пошатнулось и вот-вот рухнет, как подгнившее дерево. Встал старейший боярин Косарь, дед Стаса Косаря, и ответил за всех киевлян:

– Ежели бы плох был закон греческий, то не приняла бы его твоя бабка Ольга. А она была мудрейшая из всех людей.

Князь облегченно вздохнул. Как он ни был крепок нравом, а с почтенным советом ему хотелось говорить и делать всё в согласии. Князю всё стало понятно: даже самые закоренелые язычники потянулись к роднику новой веры. И Владимир спросил почтенный совет без всякой словесной шелухи:

– Где примем крещение? Бояре сказали должное:

– Где тебе любо.

– Согрели вы мою душу участием. – Князь поклонился обществу. – Теперь ждите моего слова.

Владимир покинул гридницу и увел с собой старца Григория, чтобы в какой раз услышать от него повесть о крещении Ольги.

Глава восемнадцатая. ПОХОД НА КОРСУНЬ

Пример великой княгини Ольги, о котором так высоко отозвались городские старцы и бояре после всего услышанного от послов в Византию, не давал князю Владимиру покоя. Он забыл о многих государственных делах, думал о том, как и в какой среде свершить таинство крещения в христианскую веру. И чем больше размышлял князь о предстоящем ритуале, тем больше склонялся к тому, чтобы повторить деяния мудрой бабушки. Она не только приняла веру, но и показала своё великокняжеское величие во всём блеске. Она могла креститься в Киеве, благо и церкви христианские – их было две – в стольном граде уже высились, и обряды крещения по чину исполнялись. Ан нет, сказала гордая славянка и захотела принять крещение в самом Вечном Царьграде. И крестного отца сама себе выбрала, да не кого-нибудь, а самого Багрянородного императора Константина. Тут уж её внуку оставалось лишь удивляться своенравию именитой язычницы. Но повторить сие не дано. Выходило, что великая княгиня приняла новую веру от императора великой державы. Это ли не честь земле русской и её государям! Всё это манило князя Владимира, но и смущало.

– Да было ли подобное прежде в иных державах? – спрашивал князь у старца Григория, который в какой раз рассказал ему историю крещения Ольги.

– Не знают народы иноземные подобного во все времена от Рождества Христова, – отвечал Григорий.

– Говори же как на духу, святой отец, уместно ли мне добиваться такого высокого обряда, не пойти ли в Царьград?

– Иди, будут рады, и сам патриарх Николай Хрисовергий совершит миропомазание. И руку царевны Анны там получишь. Только не обессудь за правду: рассудительность твоя не от чистоты душевной проснулась и потому на гордыню толкнула. Она влечет тебя в Царьград.

– Нет, княгиня Ольга, моя бабушка, она!..

– Ольга искала путь к спасению души от грехов великих и многих. Ты же ищешь славы, дабы утешить самолюбие, но найдешь презрение жалкого просителя, пришедшего к василевсу за милостью. Императорам дано высветить всё, что скопилось в твоей душе.

– Я не проситель, я великий князь! – рассердился Владимир на старца.

– В глазах греков ты будешь велик тогда, когда они позовут тебя. Иди к этому часу дорогой праведной, со смирением и бесстрастием. Ты вышел на путь к великой цели. Приняв крещение сам, ты подвигнешь к этому всю великую Русь. Когда твой народ, достойный славной судьбы, примет православную веру, сей день станет самым чудесным днём его бытия.

В этот миг Григорий встал, возвысился над сидевшим князем, его седые волосы озарились светом. Это были то ли лучи солнца, неведомо как заглянувшего в трапезную, то ли Божественное сияние, сошедшее с небес, но Владимир ощутил немоту и слушал пророка с благоговением. А он продолжал ясновидяще:

– Крещение Руси породнит её народы с христианами всего мира, принесет с собой движение наукам, богословию, ремеслам. Русь встанет в один ряд со всеми державами, что на заходе солнца, и для неё наступит время блаженного жития под крылом Вседержителя Господа Бога на тысячу лет. Лишь спустя тысячу лет Вседержитель Творец прогневается на неразумное новое племя россиян, у которых на лбу проявятся красные звезды. Держава вновь ввергнется в язычество, ещё более мерзкое, чем в худшие времена до нас с тобой, великий княже. Будут разрушены храмы, сожжены святыни, тысячи священнослужителей обезглавлены и брошены на жертвенные алтари идолян. Тысячи христиан загонят в болота, там отдадут во власть сатаны, многие же тысячи поразят огненными стрелами. Звездолобые научат россиян всем порокам язычества, вторгнут в злочинства, в иудин грех и лишат милосердия. Но народ великой Руси сохранит свои души преданием. Господь милосердный вернет любовь к своим детям. Через сто лет язычества христианство восстанет из пепла, аки знамение Господне, и твое имя возгорится на том знамении. Горькая чаша будет испита до дна, и Господь будет благодарить тебя за твой подвиг, за то, что сумел породить предание.

Не обессудь, князь-солнышко, за многоумие, но иди своим путем, сын мой, иди без гордыни на челе, не давай проявиться на лбу никакому сатанинскому знаку, Аминь!

Григорий осенил князя крестом.

– Но кто укажет мне сей путь?! – воскликнул князь.

– Жди. Тебе будет знак. Да запасись терпением. Я же покину тебя: вельми устал. Нужен буду – позовешь.

Григорий ушел. Князь хотел остановить старца, но у него исчез дар речи, потому как он с изумлением увидел, что Григорий скрылся за дверью трапезной, не открывая её, будто просочился. Но оцепенение вскоре прошло. Владимир встал, подошел к двери: дубовое полотно плотно покоилось в притворе. Князь покачал головой и впервые за долгое время улыбнулся. «Сей человек есть Святой Дух», – подумал он и утвердился во всём, что услышал от Григория.

Полный веры к словам старца, князь Владимир терпеливо ждал того знака, каким обозначится путь к святому крещению. Каким будет тот знак, князь не знал, но растерянности не испытывал.

Шли дни, недели, зима покатилась с горки. Владимир порой забывал о событиях прошлой осени, увлеченный державными делами. Зимой он побывал на местах по южным пределам Руси, где возводились крепости, остался доволен. Людно там становилось, прочно оседали работные люди в новых селениях. И то: северяне народ хваткий, корни пускают глубоко. А как только князь вернулся из обзорного похода, нахлынули неприятные события. В Киеве появились греческие миссионеры и принесли с собой вести, больно ударившие князя. Слышали они в Константинополе, что император Василий и его царствующий брат Константин передумали отдавать за князя Владимира свою сестру. Она будто бы учинила там бунт, и её, царевну, держат взаперти, как полонянку. Да будто бы ждут сватов из Германской империи. Прогневался великий князь всея Руси Владимир на византийского василевса и его брата, воскликнул:

– Вот он знак, коего жду!

Князь позвал Добрыню и сказал ему, что намерен выступить в Царьград, дабы наказать Василия и Константина за обман и коварство.

– Как посмели они забыть царское слово, данное в тяжкий час! Я покорю Царьград и вырву Анну из рук злочинцев, силой войду в христианскую веру!

Мудрый Добрыня остудил пыл племянника:

– Сей шаг неразумен. Там шесть тысяч твоих сынов. Василий изведет их, как только ты выступишь против него. И Анну ты не добудешь, потому как её насильно повенчают с Оттоном Вторым. Тот давно добивается её руки. Он и войско пришлет Василию, которое выступит против тебя.

– Что же мне делать? – в отчаянии спросил князь. – И знак выходит обманным?

– Твори добро. Через добро иди к истине. Ты ждешь знака, который указал бы тебе путь деяний. Он проявился!

– В чем ты увидел сей знак? Уж не в сговоре ли ты с отцом Григорием?

– Не кощунствуй, княже, – строго произнес Добрыня. – Слушай иное. Греки-паломники поведали ещё о том, что Корсунь проявил царю Василию непокорство и освободился из-под его руки, дабы сойтись с Вардой Фокой. Сей мятежник оказался жив, вновь объявился в Малой Азии и грозит трону Василия, собирает войско. В Корсунь же пришли его корабли с вождями, зовут корсунян к оружию. Земарх-правитель вошел с ними в сговор.

– Моя забота в чем? – не понимая, куда клонит Добрыня, спросил князь. – Ещё войско в Царьград послать?! Не будет того.

– Забота твоя в ином. Докажи царю Василию, что есть великий князь, что ты могуч так же, как твой дед и твой отец. А ещё как они умели хранить слово верности. Или память отняло, что забыл о договоре отца?

– Помню.

– Вот и ступай в Корсунь, усмири мятежных. Тогда и Анна будет твоя, и крещение с честью примешь. А чтобы поруха замыслу не приключилась, шли послов к василевсам.

Задумался Владимир, по палате прошелся, потом Добрыню обнял, щекой к бороде прижался.

– Ох, дядюшка родимый, ну и богат же ты розмыслом, – повеселел Владимир. – Верный знак указал мне. Иду на Корсунь.

– Тому и быть. Велишь поднять дружину?

– Повелю, как пройдет лед. По большой воде и полетим. А пока шли во все города гонцов, чтобы наместники о рати попеклись.

Никогда не был так нетерпелив князь Владимир: как пришла весна, каждый день на Днепр выходил, словно хотел сдвинуть льды в Черное море. Могучая река будто понимала томление князя, позвала на помощь теплые ветры, послала их в свои верховья, и сестрица весна поторопилась, прилетела на две недели раньше времени. Уже в марте с громом и грохотом, с треском прокатился мимо Киева ледоход. Да тут же пришла большая полая вода, и покрылась река в виду города тысячами легких судов – ладей, стругов, насад, расцвеченных парусами. С верховьев же каждый день новые суда приходили. Слали воинов все северные города. А первыми прислали ратников Чернигов, Любеч и Смоленск. Прибыли и новгородцы. Их привел скорый на ногу воевода Иван Путята, из ладьи птицей вылетел, чтобы обнять своего милого друга Добрыню. Их дружбе не один десяток лет миновало, да и впереди ещё немало лет было отпущено.

– От семеюшки тебе низкий поклон. Тоскует по тебе, зовет, – частил Путята и ожег воеводу, опечалил. – Ну ладно, ладно тебе, эко, право, – поспешил он прибодрить друга. – Она у тебя доченьку растит, не нарадуется.

А войско всё собиралось. И собралось. Давно под рукой князя Владимира не было такой мощи, разве лишь тогда, когда на Камскую Болгарию ходили. Перед подобной ратью не только Корсунь, любая другая крепость не устоит. Воины были готовы идти в дальний поход. Оставалось по обычаю отцов и дедов сходить на Священный холм, положить богам жертвы и попросить у них военной удачи. Жрецы во главе с Драгомилом ждали князя и воевод. Но на сей раз Владимир отказался от встречи с идолами и их хранителями и воевод не пустил: дескать, время нельзя терять. В путь его благословил с молитвой священник Григорий:

– Господь всемилостивейший, дай мужу Владимиру с душевным спокойствием пройти всё, что несут дни грядущие. Дай всецело предаться воле твоей, Господи. Руководи моим сыном, Господи, научи его верить, надеяться, терпеть, прощать и любить ближних. Аминь.

Молитва была загадочной, но Владимир принял её со смирением и хотел уже покинуть палаты, но Григорий остановил его:

– Сын мой, не беги, мне за тобой не поспеть.

– Ты проводишь меня в ладью? – обрадовался Владимир. – Ты мне ближе отца-матушки стал, – сказал он проникновенно и взял старца под руку.

– Всевышний повелел мне идти с тобой в Корсунь. И не возражай.

– Но, святой отец, там же пороги, через которые и мне идти страшно, – попытался отговорить князь Григория.

– Знаю. Хаживал. И не перечь. Судьбе угодно, чтобы в Корсуне я был рядом с тобой.

– Нет сил тебя остановить. Кланяюсь твоему мужеству, отец.

На берегу Днепра князь бережно ввел старца по трапу на ладью и пропустил его вперед. Сотни горожан и воинов, многие бояре и воеводы с удивлением и непониманием следили, как Владимир по-сыновьи провел Григория в шатер, поставленный на корме ладьи. Потом Владимир поднялся на нос ладьи, и воины взметнули над нею стяг.

Это было знаком к началу похода.

Тысячи горожанок, вышедших провожать мужей, братьев, сыновей и запрудивших берег Днепра, кричали что-то, махали платками, благословляли в дальний путь.

И всё пришло в движение, отправились суда вниз по течению, уходя на поиски истинного Бога. Многим воинам показалось, что их бог Перун, возвышающийся на Священном холме, в горести склонил серебряную голову, а его золотые, усы обвисли, глаза же светились мрачно, угрожающе. Ведал он или нет свою печальную судьбу, но пройдет несколько месяцев и те, кто сегодня уплывал по полой воде в поход, вернутся, поднимутся на холм, сбросят идола Перуна с капища, стянут его на берег Днепра и пустят по вольным волнам.

Пока же слуги Перуна, языческие жрецы, что хранили в пантеоне огонь, были полны зловещих замыслов и готовились к борьбе за свою веру. Жрец Драгомил видел с вершины холма Днепр и сотни ладей на нем и, в ярости сжимая кулаки, слал русскому воинству проклятия. Но вскоре Днепр перед Киевом опустел, и Драгомил ушел в свои пещеры, вырытые в холме, – копить ненависть и злобу к Владимиру.

Караван судов плыл по полой воде так быстро, что и полдень ещё не наступил, как ладьи и струги вошли в отроги Алатырской возвышенности. Тут и пороги надвинулись. Алатыры тянулись на семьдесят верст, Днепр рассекал их на две части. По берегам реки справа и слева вставали огромные скалы и крутые горы. Там и тут нависали над водой утесы. Они поднимались над Днепром на высоту до трех вековых сосен, и казалось, вот-вот рухнут в реку. По руслу Днепра всюду виднелись скалистые острова, которые через несколько верст сбивались в плотные гряды, образуя пороги, перегораживающие Днепр от берега до берега, лишь в отдельных местах оставляя ворота, которые россияне называли «заборами» – воду забирающими. Через эти пороги никто не отваживался ходить кроме русичей и норманнов. Но и этим храбрецам порой отказывало мужество, когда иссякали силы бороться со стихией, с бешеным круговоротом воды, и они вытаскивали суда на сушу, обходили пороги, да не забывали смотреть по сторонам, потому как за каждой скалой могли затаиться печенеги со стрелами на тетивах луков.

Но вот суда Владимировой рати миновали пороги по высокой полой воде. Быстрое течение понесло их к лиманам. Там, в устье Днепра, воинов ждал отдых на острове Святого Еферия. А после снова опасный путь вдоль побережья Тавриды, к конечной цели – Корсуню.

Как было задумано Добрыней и воеводами Посвистом, Малком, Тригловом и Путятой, россияне подошли к греческому городу ночью. Апрельское море было спокойно. Дул легкий попутный ветер, суда, сколько могло уместиться, вошли в гавань Корсуня, и воины заняли её. Но кое-кто из жителей гавани сумел-таки скрыться за крепостными воротами и поднять горожан на защиту своих очагов.

Утром Владимир попросил Добрыню привести к нему кого-либо из мужчин, живущих в портовой части Корсуня. Добрыня в минувшую ночь не сомкнул глаз и на рассвете увидел, как восходящее солнце осветило крепостные стены, возвышающиеся неприступными бастионами над портом, над морем. Опытный воин Добрыня только покачивал головой от удивления и опасения. Он понял, что Корсунь одним махом, одним даже мощным приступом не одолеешь. Немало придется потрудиться у стен крепости и, наверное, под тучами стрел возводить башни и земляные валы, с коих можно будет идти на штурм. Но мудрый воин погасил сомнения, уповая на то, что с береговой стороны крепость менее защищена.

Выполняя волю князя, он послал отряд отроков за горожанами, и вскоре они привели в гавань нескольких рыбаков. Среди них был владелец судна, которое стояло близ княжеской ладьи. Он о чем-то заговорил и показал на свою скидию. Владимир заметил это и, позвав грека к себе, попросил старца Григория быть толмачом.

– Скажи ему, отец, пусть не страшится за свою лодку, мы её не тронем. Ещё скажи, чтобы шел в крепость и передал правителю Земарху, дабы сдавался на милость россиян. Горожанам ущерба от нас не будет.

Григорий перевел. Грек, смуглый, чернобородый мужчина лет сорока, унял свой страх перед князем и смотрел на его доброе лицо с удивлением: он слышал о жестокости россов.

– Ещё скажи, – продолжал Владимир, -что русичи не ищут крови и никого из горожан не тронут, имущества не разорят, ежели они выдадут зачинщиков бунта против императора Василия и сторонников Барды Фоки.

Это тоже было переведено греку.

– И пусть правитель Земарх не медлит! Ждем ответа три дня, а на четвертый, ежели проявит Неразумность, мы возьмем город приступом, – закончил князь и повелел отвести грека к крепостным воротам.

Началось ожидание, но оно было деятельным. После совета с воеводами Владимир решил-таки готовиться к штурму города, чтобы к четвертому дню крепость не казалась такой неприступной. К тем местам, где стены были самыми низкими, русские воины стали стаскивать камни, подносить землю, чтобы устроить вал, с которого стены будут доступными. Многие воины сооружали передвижные' щиты. Для них использовали камыш, найденный неподалеку в бухте, которую и прозвали Камышовой. Камыш подвозили лодками, связывали в пучки и скрепляли один пучок к другому на жердях. Под такими щитами не страшны были стрелы, которые корсуняне начали пускать со стен.

Прошло три дня. С утра четвертого князь Владимир, Добрыня и воеводы сошли с судов в гавань и пристально смотрели на городские стены – ждали, не появится ли белый стяг знак того, что город сдается на милость врага. Но там никто-не показывался, и весь город будто замер, лишь откуда-то, словно из подземелий, доносились глухие удары молотов о металл.

Бывалые воины догадались, что там, за городскими стенами, идет жаркая работа, и кузнецы куют оружие.

Как предполагал Владимир, это были русичи, взятые в плен печенегами и проданные в рабство корсунянам. «Хорошие мастера, поди, выросли», – подумал князь и сказал Добрыне:

– Ты слышишь, дядюшка, как наши мужи куют оружие мятежникам?

– Слышу.

– Знать, не будет мирной беседы.

– Не будет, князь-батюшка.

– Пусть же пеняют на себя. Весь ли город обложили?

– Всюду в посадах наши воины.

– А стены везде ли крепки и высоки?

– Нашли между посадами слабину. Там валы поднимаем, как под Новгородом учились. С них сподручнее…

– Помню, дядюшка. Всё верно творишь. А ворота можно таранить?

– Усмотрели отроки: ворота дюже крепки. Дубовые плахи железом окованы. Перед ними мосты, кои подняты, рвы глубокие, но без воды. Грозные башни рядом с воротами поднимаются.

– Всё сам осмотрю. Потом и двинем силу, – заявил князь.

Он велел Добрыне поднять сотню гридней в седло, сам ушел в шатер – надеть доспехи.

Вскоре, окруженный сотней молодых воинов отборной дружины, Владимир отправился обозреватъ крепостные сооружения Корсуня. До главных ворот, ведущих в гавань, было рукой подать, и князь уже рассматривал их, находясь на расстоянии, недоступном для полета стрелы. Он думал о том, что ров можно засыпать ночью, подойдя к нему под прикрытием щитов. Ночью же следовало подтащить дубовые тараны, которые надо вырубить в лесу. «А потом и пойдет работа, как до ворот доберемся», – счел Владимир.

В Корсуне в эти дни царила растерянность. Давно уже не приходили враги его под его стены, тем более такой несметной силой и такие храбрые и свирепые, как россы. В городе многие знали, что войско россов воюет на стороне императора Василия и что их мужеством было разбито под Хризанополем войско Варды Фоки. А там россов было всего шесть тысяч. Здесь же, под Корсунем, встала не одна тьма[40]  [40] Тьма – в древнерусском счете десять тысяч.


[Закрыть]. Грозная сила россов выветрила у горожан предание о налетах скифов и хазар, которые делали набеги, чтобы поживиться богатством в посадах близ торгового города. Корсуняне всегда жили в достатке и во все времена признавали над собой власть императора, но дань не платили, а добровольно слали в казну императора часть доходов.

Появление в городе отряда воинов Варды Фоки и обещание его военачальника дать полную независимость Корсуня от императора и верховодство над всей Тавридой смутили правителя Земарха и знатных вельмож. В них проросла призрачная мечта о вольной жизни, и они готовы были провозгласить Херсонесскую республику. В Корсуне начали действовать законы, отличные от византийских. Теперь всё это было под угрозой. Россы отнимут свободу, лишат безбедного житья, вольной торговли. А если город вновь попадет под власть императора Василия, то многим вельможам и самому Земарху-правителю не сносить головы за измену византийскому трону. Было над чем задуматься правителям Корсуня.

Князь Владимир по-своему понимал значение порта на важном морском пути в черноморские земли. Стоило этому городу отколоться от империи, как Судак и Кафа тоже уйдут из-под власти императора Византии, и будет потеряна для неё вся Таврида с её благодатным климатом, с изобилием сладких плодов земли по побережью и хлебными нивами степной части. Таврида кормила Византию хлебом – вот почему император Василий боялся потерять Корсунь, Кафу и Судак. Но бояться – одно, а проявить деятельность в защиту провинции – другое. Пока же Василий и пальцем не погрозил Корсуню за измену. Теперь Владимир своими помыслами и делами способствовал Василию в удержании Тавриды, и, как говорил Добрыня, это было мудрое действо великого князя. Оно открывало дорогу к породнению с императорским двором Византии, оно лишало влияния германского императора Оттона Второго на императора Василия, потому как и сам Василий тяготился навязчивостью германца. Взвесив всё это, великий князь повелел начинать штурм города и двинул дружины на крепостные стены.

И полетели ввысь стрелы россиян. Их луки были мощнее греческих, а стрелки сильнее и искуснее. Корсуняне первыми понесли урон в наступившей битве. Но воины Владимира не только пускали стрелы – туда, где крепостные стены были ниже, уже были засыпаны рвы и возведены валы, устремились на приступ дружины. Всё шло к тому, что россияне вот-вот поднимутся на стены.

Но первый день приступа, вопреки ожиданиям Владимира, успеха россиянам не принес. С восточной стороны они захватили часть стены. Однако у них не оказалось пространства для широкого штурма большими силами, и хотя воины дрались храбро, но витязи Корсуня не дрогнули перед ними, стали теснить россов со стены и одолели их. Первый приступ был отбит. В городе ликовали, но вскоре убедились, что ликование было преждевременным.

Россияне взялись поднимать валы во многих других местах, готовили штурмовые лестницы, засыпали рвы. Работа шла день и ночь. Воины тащили к стенам камни, носили в корзинах землю, в дело шло всё. Однажды воины Владимира заметили, что на главных участках, где намечался основной штурм, валы не поднимались, сколько бы земли на них ни носили. Причину скоро нашли. «Корсуняне, подкопаше стену градскую, крадяху сыплемую персть и ношах себе во град, сыплюще посреди града, и воины (Владимировы) присыпаху боле», – писали летописцы той поры. Когда князю Владимиру сказали об этом, он гневно воскликнул:

– Три года простою под стенами, но поборю непокорных!

Однако воеводы не желали стоять под Корсунем три года. Иван Путята, много хаживая по деревянным тротуарам и мостовым Новгорода, предложил сперва сделать настилы на землю из жердей и бревен, потом насыпать на них грунт.

– Тогда греки не украдут землю, – убедил он князя Владимира.

Так и поступили. Снова поднимались валы. Были сделаны сотни лестниц. Близился день большого штурма.

Как-то вечером, когда Владимир отдыхал в своём шатре, поставленном на берегу бухты, старец Григорий сказал ему:

– Сын мой, не спеши идти приступом на стены Корсуня. Судьба укажет иной, верный путь. Я уже вижу его. Наберись терпения, чему учит Всевышний, и пред тобой возжжется путеводный луч.

– Тверд ли ты в своих ясновидениях? – настороженно спросил князь.

– Господь не покинул меня в благих деяниях.

– Всели же и в меня надежду, святой отец.

– Нынче я помолюсь за тебя, и Бог укрепит твой дух.

– Я верю тебе, святой отец, и готов ждать семь дней, дабы не губить жизни сынов моих.

– Славное начало в тебе пробуждается, сын мой. Человеколюбие – символ веры нашей. Ты уже в согласии с Всевышним Творцом, – порадовался Григорий и осенил Владимира крестным знамением.

Той же ночью, когда Владимир крепко спал, Григорий покинул своё ложе и шатер, миновал княжеских стражей-рынд и ушел из военного лагеря. Он удалялся, опираясь на посох, и читал молитву. Никто, кому выпало время охранять покой воинов, не остановил Григория, но провожали его изумленными глазами, потому как над его головой сиял серебряный нимб. Когда городские ворота были совсем близко, Григорий словно растворился в ночной тьме, и больше никто из воинов Владимира не видел святого старца. Он же приблизился к полузасыпанному русичами рву, перебрался через него и постучал посохом в кованные железом ворота. За ними послышался говор, потом открылось оконце, на Григория молча уставился человек и тут же пропал, но показалась стрела. Старец отвел её рукой и произнес по-гречески:

– Дайте приют священнику. Я покинул Корсунь полтора десятка лет назад, теперь вернулся к святым отцам.

Это была правда.

Стражи осветили Григория свечой и спросили:

– Кто тебя помнит в Корсуне?

– Позовите Анастаса, священника церкви Святого Василия. В те годы он служил вместе со мной.

Стражники посоветовались между собой. Они знали протоиерея Анастаса и поверили Григорию. Да знали и то, что Анастас в эту ночь пребывал где-то на крепостной стене как рядовой воин, держа лук на тетиве со стрелой, и впустили Григория через малую боковую дверцу.

– Иди к дому, коль знаешь, где живет.

– Ведаю. Дом его при церкви и если нет Анастаса, то найду там его сестру Анастасию.

– Верно, – обрадовался старший страж. – Ноне вечером она ходила на стены, приносила воинам хлеб и вино. Скоро вновь пойдет.

– Да хранит вас Всевышний, добрые мужи.

Григорий благословил стражей, сам тихо направился в гору, к церкви Святого Василия. В пути он вспомнил отроковицу Анастасию, черноглазую, чернокосую непоседу, и молил Бога, чтобы она оказалась дома. Господь внял молитве.

Анастасия не спала, но была в заботах: укладывала в корзину хлеб, сушеные фрукты. Потом она взяла кувшин и вышла на двор, чтобы спуститься в погреб и налить вина. Когда она поднялась из погреба, то услышала стук в калитку дворика, огороженного каменной стеной. Анастасия подошла к калитке, спросила:

– Кого Бог прислал? – и расслышала старческий голос:

– Вспомни, внученька, кто держал тебя на коленях и пел псалмы на сон грядущий.

Анастасию озарило светом, она увидела загадочные голубые, как небо, глаза самого ласкового россиянина.

– Помню, дедушка Григорий, помню! – воскликнула Анастасия и распахнула калитку.

Григорий вошел во дворик, перекрестился, благословил Анастасию:

– Слава Всевышнему, что продлил дни моей жизни и дал благо увидеть тебя, моя радость.

– Славлю и я Боженьку, что послал тебя в наш дом.

Анастасия приникла к голове старца, который был теперь чуть ниже её.

– Благословен твой дом и все обитающие в нём, – ответил Григорий.

Анастасия повела священника в дом, усадила в красный угол, налила вина в глиняную чашу и подала её старцу.

– Выпей, дедушка, вино прибавит тебе сил.

Григорий пил медленно, смакуя знакомый вкус виноградного вина, а перед взором проплывали дни, проведенные в доме друга.

– Где твой брат? – спросил он.

– Анастас ушел на стены, защищать город от врагов.

– Твой брат всегда был готов защищать свободу, но нынче ей урона не будет.

– Прости, дедушка, но там, за стенами, свирепые язычники. Они испокон веку наши враги, и я иду к воинам-корсунянам, чтобы влить в них силы.

– Поверь мне, внученька, те язычники, кои за стенами города, уже отвернулись от своих идолов, они на пути к нашей с тобой вере. И придет час, когда многие из них войдут в твой храм и вознесут хвалу Всевышнему. Теперь неси пищу воинам да скажи брату, чтобы пришел до рассвета домой. Но не говори, кто его ждет. Я же пока отдохну. Покажи мне место, где прилечь.

Анастасия отвела Григория в маленький покой, где он и раньше отдыхал, показала ему ложе, уложила на него. Она вернулась в трапезную, взяла корзину, вино и ушла на городские стены. В эту предутреннюю пору к ним шли многие корсунянки, чтобы накормить воинов: мужей, братьев, сыновей.

Близился рассвет. Григорий встал, прочитал утреннюю молитву и вышел из покоя. Анастасия ещё не вернулась. Григорий ощутил беспокойство, подумал, не случилось ли что-нибудь с его другом там, на крепостной стене, не поразила ли его стрела россиянина. Он хотел выйти на двор, но в это время услышал голоса, быстро вернулся в свой покой и затаился.

В дом вошел Анастас. Это был муж лет пятидесяти, среднего роста, ещё крепкий. Поседевшие черные волосы ниспадали на плечи, на лице отложилась печать беспокойной жизни. Взгляд проницательный, зоркий. Анастас тотчас заметил, что в доме произошли перемены: на лавке у стены лежал дорожный плащ, рядом стоял посох.

– Кто к нам пришел, почему не сказала? – спросил Анастас сестру, которая вошла в дом следом.

Григорий в сей миг вышел из смежного покоя.