Текст книги "Велиная княгиня. Анна Романовна"

Автор книги: Александр Антонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)

Тогда жрецы постановили бросить жребий. В заложники слепого случая были записаны христианин Варяжко и его невеста – тоже христианской веры.

В другое время, когда они были язычниками, Варяжко и его невеста согласились-примирились бы с печальной участью по воле жребия. Теперь же, когда они приняли христианство, где нет обычаев орошать кровью невинных жертв алтарь Господа Бога, они отрицали жертвоприношение как зло против человека и воспротивились решению жрецов, навеянному злым умыслом. Оповестивший их жрец ушел ни с чем.

Когда на подворье Варяжко пришла ватага стражников и жрецов, чтобы силой увести Варяжко и его невесту, он взялся за оружие и прогнал посыльных, а вслед им крикнул:

– Скажите жрецу Драгомилу, что мы не признаем его идолов.

Посланцы тоже вернулись ни с чем, а старший из них сказал Драгомилу:

– Там Перуна-батюшку поганят и нас оружием прогнали.

На теремном дворе все загудело, забурлило от гнева: «Кто посмел вознести поганое слово на защитника русичей, на всемогущего Перуна!» Кто-то подлил масла в огонь: «А те, кто взял себе в боги иудейского сына Христа!» И понеслось: «На алтарь отступников!», «Достать их немедля!» На дворе бушевали не только страсти – началось дело. Старцы и вельможи, жрецы и воеводы – все покинули теремной двор и направились в город. И прочий народ мешкать не стал: всем захотелось поглумиться над христианами. Язычники Киева знали, какому богу поклоняются христиане. Многие из них с опаской для себя, заглядывали в храмы православных, видели там доски с нарисованными на них ликами богов. Смеялись в душе: можно ли сравнить эти намалеванные лики с их могучим златоусым Перуном, с их круглоголовым Белесом?! «Где те хулители нашей веры?» – кричали горожане, заполонив улицы. «Взять их за поганые слова! Достать! Достать!» – неистово галдела толпа.

Бурля, как Днепр на порогах, народ влился в те улицы, где жили христиане. Вскоре несколько сотен язычников появились близ церкви Святого Ильи и сотни две таких же яростных идолопоклонников миновали пепелище церкви Пресвятой Девы Марии, придвинулись к дому Варяжко, осадили его и закричали:

– Эй, старый Варяг, отдай по-доброму сына и невестку, не то дом в овраг сдвинем! Слышишь, поторопись! Фёдор Варяжко, отец Глеба Варяжко, крепкий муж с седой бородой, появился в воротах двора. В руках он держал копье.

– Эй вы, богохульники, лучше уходите! Убью, кто двинется к дому! Зачем хотите отнять у меня сына? Зачем вам юная дева? Зачем, безумствуя, кланяетесь дереву, губите на его алтаре живые души?! Молитесь истинному Богу, творцу земли и человека. Я тоже был язычником. Теперь обрел Бога Человеколюбца и с ужасом увидел, в каком заблуждении жил…

Боярский сын Фёдор Варяжко, славянин с льняными волосами и голубыми глазами, лишь волей злого рока получивший прозвище Варяг, никак не мог уразуметь, почему киевляне ополчились на него. Знают, что он русич от глубинных корней да веру ещё при великой Ольге сменил. Вот и ответ, решил он. «Э-э, постою за Иисуса Христа, благо он постоял за нас! Постою за веру, за детей своих!» – воскликнул в душе Фёдор и прикрыл грудью сына, который стоял за его спиной с мечом в руках.

Улица перед домом Варяжко была запружена разгоряченными горожанами. Задние напирали на передних, и они уже уперлись в ворота, снесли их, ринулись во двор. Отец и сын подняли оружие. Кто-то из горожан упал, сражённый копьем. Ещё одного рассек меч Глеба. Отец и сын были окружены, встали спиной к спине. Фёдор крикнул:

– Ежели ваши идолы истинно боги, пусть они сами возьмут моего сына! Вам отдам! – И снова достал кого-то копьем.

– Великого князя зовите! Пусть он возьмет мою жизнь! – закричал Глеб Варяжко, размахивая перед горожанами мечом.

Но сквозь толпу проломились бывалые воины: княжьи мужи, гридни. Блеснули мечи, и оружие из рук отца и сына Варяжко было выбито. На их головы обрушились разящие удары, и они упали на землю.

Вид крови, распростертые тела отца и сына словно образумили толпу. Обезумевшие люди прозрели, их обуял страх, они попятились и, давя друг друга, покинули двор.

В сей миг к дому Варяжко стали сбегаться мужи христианские. Они были вооружены и напали на язычников. И зазвенело оружие, в ход пошли колья, камни, возникло обоюдное побоище. Рядом с первыми мучениками, отцом и сыном Варяжко, легли убитые язычники. Но идолопоклонников было больше, и они начали одолевать христиан. Улица покрывалась телами убитых, в воздухе стоял звон оружия, стоны раненых, крики о помощи. Язычники гнали христиан, врывались в их дома, тащили на улицу престарелых, жестоко убивали их. Многих жён и дев уводили куда-то, обесчещивали.

Толпа озверевших язычников ворвалась в христианский храм Святого Ильи и разорила в нем все: сокрушила алтарь, иконостасы, растащила золотую утварь, потиры[28]  [28] Потир – церковная чаша, в которую наливают вино для причащения верующих.


[Закрыть], подсвечники, лампады, шандалы. Языческий разгул царил всюду.

Никто не ведал, сколько бы продолжалась резня, если бы к месту побоища не примчал с дружиной воевода Добрыня. Его громовой голос перекрыл уличный шум: – Остановитесь, кияне! Да не желайте себе худа! Следом за Добрыней примчал с отрядом гридней и князь Владимир, который сразу вмешался в усмирение разбоя. Он удивился ярости толпы язычников, эта ярость была непонятна ему. Ведь со времени крещения великой княгини Ольги – а тому минуло почти тридцать лет – в Киеве мирно уживались дети Перуна и дети Иисуса Христа. Что же заставило их убивать друг друга? Не он ли сам явился первопричиной? И неужели поводом для разгула стал древний обряд язычников приносить в жертву Перуну невинных россиян? Князь повелел:

– Остановите разбой! Остудите ярых!

Бывалые воины ринулись усмирять горожан, пошли в ход плети, кнуты. А во дворе отца и сына Варяжко разыгралась последняя короткая трагедия. Когда Добрыня со своими воинами пресек междоусобную бойню близ церкви Святого Ильи и воины начали сносить тела убитых христиан на паперть храма, на дворе появилась невеста молодого Варяжко. Она убегала от парня, и была обнажена, лишь остатки сарафана болтались за спиной. Увидев среди убитых своего жениха, девушка подбежала к нему, схватила его меч и, с силой вонзив оружие под левую грудь, упала рядом с Глебом. Все это случилось в один миг на глазах у Добрыни, въехавшего во двор. Старый воин снял шлем и склонил голову.

Потом воевода повернулся к толпе и хотел упрекнуть горожан за смерть невинной девы. То, что он увидел, испугало его: язычники радовались смерти невесты Варяжко, некоторые плясали. Её гибель никого не поразила, они считали, что невесте все равно уготована смерть на алтаре жертвенника. Добрыня и опомниться не успел, как несколько молодых язычников подбежали к Глебу Варяжко и его невесте, подняли их на руки и понесли, но не на паперть храма, а на Священный холм. Большая толпа горожан потянулась следом, оглашая рассветные сумерки криками торжества в честь своих богов. Когда тела убитых положили на жертвенные камни, обложили хворостом и зажгли, толпа обезумела от ликования. Начались дикие пляски, неистовые крики сотрясли воздух, и никто из здравых людей не мог понять безумия, охватившего язычников.

В разгар вакханалии на Священный холм поднялся князь Владимир. Близ князя никого не было. Да и хорошо, потому что в этот миг, при виде дикого разгула россиян, в нем зарождалось новое духовное начало. Следя за буйством толпы, Владимир дал себе слово, что впредь никогда не допустит, чтобы жертвенные камни Священного холма хотя бы раз обагрились кровью. С этой мыслью он покинул холм. А у подножия князя Владимира ждал человек, которому он будет обязан открытием для себя новой веры. Это был священник отец Григорий, которого князь давно знал: он служил в церкви села Берестово, где была захоронена великая княгиня Ольга.

Владимир слегка поклонился Григорию и хотел увести его от Священного холма к себе в терем, даже попытался взять его под руку. Но Григорий не пожелал этого. Он тихо изрек: «Ступай с богом» – и ушел от князя да на глазах пропал куда-то, будто растворился.

Это поразило князя. Он старался понять, что привело Григория к Священному холму, что заставило исчезнуть. Загадка эта долго не давала князю Владимиру покоя.

Глава одиннадцатая. ВСТРЕЧА С ПОСЛАННИКАМИ

Царевна Анна спешила добраться до Константинополя, чтобы застать там посланников русского князя. Ей хотелось узнать от них, зачем прибыли в Византию, потому что у Анны были сомнения по поводу сказанного Тарсом на Хиосе. Она сочла, что россияне приехали засватать не её, а кого-либо другого. Столько лет минуло с той поры, когда она впервые услышала от императора Цимисхия, что её руки добивается великий князь Святослав для своего сына Владимира. Что говорить, его сын, поди, давно женат, и по обычаю языческой веры у него не одна жена, а две или три. Такого супруга ей не надо, будь это сам великий князь и россиянин. Она христианка и не признает многожёнства. И все-таки женское любопытство гнало и гнало её вперед. Она просила Тарса чаще менять лошадей, чтобы побыстрее добраться до Константинополя. Наконец-то они домчали до Никомидии, раскинувшейся на берегу Босфора.

В пути их охранял только Господь Бог. А покуситься на них было кому в безбрежных просторах Малой Азии. Там ещё гуляли разрозненные отряды сторонников патрикия Варды Фоки. Они не гнушались и разбоя. Переправившись из Никомидии на купеческой скидии через Босфор и пристав к берегу неподалеку от монастыря Святой Мамы, Анна сказала Тарсу:

– Ты знаешь тут все пути-дорожки. Прошу отвести нас прежде всего в монастырский посад при Святой Маме.

Анна не призналась, с какой целью она хочет побывать в посаде, про себя же подумала, что если посланники ещё в Византии, значит сидят в русском посаде. Так уж было принято испокон веку, когда иноземцев держали месяцами, пока они добивались в императорском дворце того, к чему стремились.

Анна не ошиблась. Стас Косарь и Борис Путята и впрямь пребывали на постоялом дворе близ монастыря Святой Мамы. Умчавшись из Киева, они достигли Византии на много дней раньше, чем это удалось сделать варягу Стемиду со своей дружиной. До императора Василия Второго Стасу Косарю не удалось добраться, потому как он был не послом, а всего лишь княжеским посланником. Их принял бывавший в Киеве крупный военачальник при Василии Втором, вельможа Калокир, воин и посол с мужественным и благородным лицом. Он говорил по-русски и, внимательно выслушав Стаса, ответил:

– Спасибо князю Владимиру за варягов. Они хорошие воины и будут служить нам исправно. А встретим мы их за Босфором, возле города Анхиала, и вольничать не дадим. С чем ещё приехали русские посланники?

Калокир принял Стаса и Бориса в своём богатом доме, стоявшем на площади неподалеку от главных ворот Влахернского дворца, и для разговора пригласил их в трапезную к накрытому столу. Гости и хозяин выпили по кубку вина. А пока Стас собирался с духом, чтобы ответить на вопрос Калокира, он велел слуге наполнять ещё кубки, сказав при этом:

– Чувствую, что у вас деликатное дело, да говорите же смелее, мы же воины.

– И верно, почтенный патрикий, – начал Стас. – Дело сие давнее, и тебе оно должно быть ведомо. Когда уходила к праотцам великая княгиня Ольга, наказывала она своему сыну Святославу породниться с Византией. Вот по этому поводу нам бы и поговорить.

– Помню продолжение того наказа – князь Святослав просил руки царевны Анны для своего сына Владимира, – улыбнулся Калокир. – И что же теперь?

– Наказ матушки Ольги до сих пор тяготеет над великим князем Владимиром, потому мы и здесь…

– Язычник ваш князь, и наш василевс не отдаст за него никого из царствующих особ. – Калокир погрустнел. – А если говорить о царевне Анне, то она несколько лет назад исчезла, и как в воду канула. Сколько ни искали, не нашли.

– Как она могла исчезнуть?

– Достоверно мне неизвестно, но тогда прошли слухи, что она сбежала со своей воспитательницей и укрылась где-то в монастыре. Говорили, что не хотела она супружества ни с сыном императора Оттона, ни с сыном великого князя Святослава.

– Забудь о том, почтенный патрикий. Провожая нас в путь, воевода Добрыня Никитич сказал: «Слышал я от греческих купцов, что царевна Анна сгинула и постриг приняла. Так вы тому не верьте и ежели её не будет в Царьграде, то подождите с терпением. Вернется она». Так сказал нам вещий Добрыня.

– Вы там, на Руси, все волхвы, да дай-то Бог, чтобы сбылось пророчество богатыря Добрыни. Помню я его, славный витязь. Но опять-таки мало надежды у князя Владимира засватать царевну Анну. У него, как мне известно, три жены.

– То так. Но наша вера дозволяет держать даже четыре жены, – заметил до сих пор молчавший Борис.

– Ваша дозволяет, а христианская нет. Однако если появится царевна Анна, то ей самой и решать. Она уже взрослая, да и братья отреклись от неё.

– Что же ты нам посоветуешь, почтенный Калокир? – спросил Стас.

– Только одно могу посоветовать: ждите, когда вернется Анна, если верите в её возвращение. Идите на русское подворье, там и живите, сколько хватит терпения.

Стас и Борис простились с Калокиром не в лучшем настроении. Надежда была лишь на то, что пророчество дядюшки Добрыни окажется вещим и скоро осуществится. К тому же, раз велено наказ исполнить, никуда не денешься: сиди, кукуй, жди. Но Стас и Борис, бывалые, находчивые воины, нашли себе занятие по душе, чтобы не изнывать от тоски ожидания. Узнали они, что русским из посада Святой Мамы дозволено ловить для пропитания рыбу в бухте Золотой Рог, и занялись этим с пристрастием. Позаимствовали у соотечественников рыболовные снасти и отправились на лодке ловить кефаль, которой в бухте было в изобилии. Они радовались удачной ловле и не замечали, как пролетали дни. Кефаль была отменной: жирной, в локоть величиной.

– Хороша босфорская рыбка. Эко, словно золотая! – восклицал Стас. – То-то отменная уха будет!

На седьмой день их занятия рыбной ловлей, к вечеру, когда Стас и Борис сидели в своём покое и хлебали уху, сваренную по-домашнему – ложка в ней стояла, – к ним пришли молодой монах из русских и грек-воин.

– С нами Бог, – начал монах и показал греку пальцем на сидевших у стола. – Вот те, кого ищешь: Борис да Стас.

– Что же вы явились непрошеные? – произнес Стас. – Ежели с добром, так к столу садитесь. Уха у нас отменная.

Таре улыбнулся, подошел поближе к Косарю, похлопал его по крепкому плечу и произнес:

– Царевна Анна ищет вас.

Когда это было сказано, Стас понял, что свершилось чудо. «Анна здесь, она в монастыре! О счастливая седмица!»– воскликнул Стас в душе. Он встал и легко усадил грека на своё место. Таре только головой покачал:

– Хлебай ушицу! А я бегу к царевне Анне! Взяв монаха за плечо, Стас увлек его из покоя.

– Как Анна попала в монастырь? – спросил он монаха на ходу.

– Одному Господу Богу ведомо, – ответил семенивший рядом монах.

Они вошли в монастырские ворота. Монах повел Стаса к кельям. Они вступили в длинное каменное здание со множеством дверей на левой стороне. В конце коридора монах остановился у торцевой двери, перекрестился, произнес: «Господи, благослови» – и постучал, донесся ответ: «Войди, сын мой!»

Монах открыл дверь, но впустил Стаса первым. Тот сразу же увидел двух женщин и игумена Иону, сидевших у стола с горящей свечой на нем. Молодая – Стас мгновенно догадался, что это царевна Анна, – встала, вышла из-за стола и чисто по-русски приветливо сказала:

– Здравствуй, воин-россиянин Стас – так тебя назвал отец Иона.

– Здравствуй, царевна Анна. Но откуда ты, матушка?! Неделю назад патрикий Калокир поведал нам, что ты исчезла.

– Господь сохранил меня во имя будущего. – Анна усадила Стаса к столу, села сама. – Рассказывай, посланник Руси, что привело тебя в Царьград?

Стас был умен, знал, что сказать, дабы не посрамить своей державы. Он глубоко вздохнул, волнение улеглось, и он повел речь:

– Молитвами великой княгини Ольги, крестным отцом которой был твой прапрадед Константин Багрянородный, я здесь. Её завещание искать супругу внуку Владимиру до сих пор живет в наших сердцах. Вот мы и исполняем её волю. Скажи, Божественная, готова ли ты стать супругой великого князя Владимира?

– Господи, майским ливнем окатил ты меня, красноречивый россиянин, – засмеявшись, отозвалась Анна и посерьезнела: – Вот если сможешь ответить на мои вопросы, тогда я подумаю, отважусь ли быть супругой дикого скифа. Да, да, так у нас зовут россиян, хотя ты уже изменил моё мнение о русичах.

– Божественная, я готов ответить на все твои вопросы.

– Хорошо. Сколько у князя Владимира сегодня жён? Говори только правду.

Стас потупился, потом поднял голову и, не отрывая взора от прекрасного лица царевны, сказал:

– Три: Гонория, Мальфрида и Рогнеда.

– Вот видишь. И речь наша о сватовстве завершена. Моя вера не позволяет мне выходить замуж за многожёнца. Я не мусульманка.

Стас вновь потупил голову, у него не было слов возразить. Да и о чем говорить! Он понимал, что христианство и язычество не сольешь в один сосуд. Анна не помогла Стасу прийти в себя, задала новый вопрос:

– Твой князь предан язычеству? Ведь его бабушка была христианка.

– Скажу одно: перед самым нашим отъездом в Византию он силой оружия защитил христиан от нападения язычников, его подданных.

– И спас им жизни?

– От многих отвратил погибель, но трое были убиты.

На лице Анны в этот миг засветилось непередаваемое выражение чувств. Она встала, подошла к иконе Божьей Матери и принялась молиться, словно была одна в келье. Молилась долго, и никто не посмел нарушить это возвышенное моление. Завершив молитву, она повернулась к сидевшим и громко произнесла:

– Хвала Царю Небесному. Он указал мне путь, каким идет ищущий Бога князь Владимир. Через тернии он придет в христианство.

Игумен Иона и Гликерия встали перед Анной и принялись истово креститься. Стас тоже встал. Какая-то неведомая сила заставила его перекреститься, и он преклонил колени перед Анной. Царевна вновь повернулась к иконе и принялась читать молитву. Иона и Гликерия вторили ей.

Умиротворившись молитвой, Анна шагнула к Стасу, который по-прежнему стоял на коленях, положила руку ему на голову и сказала твердо, как на исповеди:

– Клянусь именем Спасителя, я буду супругой великого князя всея Руси Владимира.

Юная византийская царевна стояла спокойная и величественная.

Давая клятву русскому посланнику быть супругой великого князя Владимира, она ещё не знала, что и ей придется пройти через жестокие испытания. Однако в самые безотрадные минуты жизни она видела лицо голубоглазого, улыбчивого, душевно богатого россиянина Стаса, и он, как казалось ей, воплощал образ Руси. Таким же в её представлении был будущий супруг Владимир.

А пока ей надо было собираться в дорогу к своей временной обители – во Влахернский дворец. Увы, там её ждали непредсказуемые страсти. Расставание царевны Анны и Стаса было теплым. Она сказала ему просто:

– Мы с тобой скоро увидимся, и передай великому князю, чтобы терпеливо ждал меня и дал свободу своим невенчанным жёнам. Тебе же советую отправиться в обратный путь не мешкая.

Стас поцеловал Анне руку, поклонился Ионе и Гликерии, с тем и покинул келью игумена. За дверью он увидел молодого монаха, который привел его в монастырь.

– О, ты здесь! Это хорошо.

– Я провожу тебя, славный воин, – сказал монах. – Там и ушицы отведаю.

Они направились к воротам монастыря Святой Мамы. В пути Стас подумал, что им и впрямь пора собираться домой, чтобы до зимних холодов добраться до Киева.

Глава двенадцатая. НЕТЛЕННАЯ ОЛЬГА

Священник Григорий пришел к Владимиру в полуночный час, когда князь вернулся в свой терем с пира, устроенного в честь жертвоприношения на Священном холме. Как священник прошел мимо стражей, князю оставалось только гадать, но Владимир спросил о другом:

– Зачем пришел, незваный?

Григорий не ответил и сел в отдалении от князя у окна на скамью. Он был ровесник княгини Ольги и вырос рядом с нею в Изборске. В юности он любил княжну Ольгу, но, зная, что она для него недоступна, потому как в пять лет стала нареченной невестой молодого князя Игоря, он не добивался её внимания и страдал тайно. В те дни, когда в Изборск приехал жених, князь Игорь, в сопровождении великого князя Олега, Григорий собрался в путь, посетил деревню Будутино, где Ольга пребывала лето, простился с нею и ушел странствовать. Так он добрался до Тавриды, пришел в Инкерманский монастырь и стал послушником.

Новая вера покорила Григория, он без сострадания и сомнений расстался с язычеством, был крещен и принял христианство. Но монастырская жизнь была не для его живого и ищущего нрава. Он ушел паломничать. Из Инкермана Григорий пришел в Корсунь и год служил в церкви Пресвятой Девы Марии псаломщиком, потом с попутным купеческим караваном уплыл в Византию. К этому времени Григорий изучил греческий язык и грамоту, читал священные книги, писал по-гречески. В Царьграде ему удалось поступить в малую дворовую церковь простым служкой. Этот храмик стоял неподалеку от бухты Золотой Рог, и молодой священнослужитель мог каждый день видеть в гавани сотни судов со всего света. Бороздили синие воды Босфора местные галеры и скидии, уходили в открытое море триеры[29]  [29] Триера – византийское военное судно с тремя рядами весел.


[Закрыть] и дромоны[30]  [30] Дромон – византийский крупный военный корабль.


[Закрыть], бороздившие Средиземное и Черное моря. Видел Григорий кумбарии арабов, ладьи и насады[31]  [31] Насада – славянское старинное плоскодонное судно с высокими бортами.


[Закрыть] русичей, хорошо знающих даже его родные реки – Великую и Волхов, и тогда он начинал тосковать об из-борской земле.

Спустя годы волею Божьей Григорий был позван служить в собор соборов – Святую Софию, и ему посчастливилось быть свидетелем крещения великой княгини Ольги. Она не узнала Григория, хотя они видели друг друга: с той поры, как он простился с ней в Будутине, минуло более тридцати лет. Ольге было далеко за сорок, но она оставалась такой же прекрасной, как в молодости. Сердце Григория рвалось к ней, но он только ниже опускал голову, чтобы не выдать своих чувств.

Вскоре же после того, как Ольга покинула Царьград, на Григория навалилась неизбывная тоска по родине. Муки были невыносимы, и ничто не помогало избавиться от них: ни молитвы, ни пост, ни телесные осуждения. Григорий ушел из Византии, где провел три с лишним десятилетия, и вернулся на Русь. В дороге он миновал Киев и поселился в Искоростене среди древлян – людей, близких ему по духу милосердия. Он основал в Искоростене христианскую общину и вместе с верующими построил каменный храм. Читая прихожанам проповеди, он иногда осмеливался освещать путь язычницы Ольги к познанию истинного Бога. Он хотел, чтобы древлянские христиане, которые помнили злодеяния Ольги, простили ей то зло, какое она причинила им. Они же долго сопротивлялись Григорию и лишь спустя годы, как она скончалась, стали чтить её память.

Ещё при жизни Ольга узнала в прилежном священнике из Искоростеня того юношу, который любил её, и приехала к древлянам просить Григория служить в Киеве. Он, однако, отказался, и тогда она уговорила его принять приход и церковь в селе Берестово. Он согласился, уехал в Берестово и служил там до этого времени.

Старец Григорий, которому шел восьмой десяток лет, пришел к Владимиру в опочивальню, не встретив на своём пути ни княжеских рынд, ни закрытых дверей. На самом деле все во дворце было, и стражи и закрытые двери, но княжеские рынды в страхе и изумлении смотрели на человека с сиянием над головой и безропотно открывали двери и падали пред ним на колени.

Оказавшись в опочивальне князя, Григорий не ответил на его вопрос, сел на скамью и сидел там неподвижно до той поры, пока хмельной князь не уснул. Спустя какое-то время он встал, подошел к Владимиру, вытянул над ним руку, поводил ею кругами, словно накрывая князя невидимой пеленой, прочитал молитву, и Владимир открыл глаза. В них уже не было хмельного тумана, и Григорий, заметив это, отступил от ложа.

Владимир сел в постели и увидел перед собой лишь серое облако. Он помотал головой, будто сбрасывая наваждение, и облако рассеялось, перед ним явился старец: белая борода по грудь, сам прямой – годы ещё не согнули, высок и широк в плечах – не усох, богатырем, поди, был, отметил князь. Но образ Григория принял земные очертания, он оказался и пониже ростом, да поуже в плечах. Владимир вспомнил, что перед ним стоит священник из села Берестово – Григорий.

– Зачем в полночь пришел? Звал же вечером.

– А ты почему не идешь, коль тебя зовут? – спросил Григорий.

Князь опешил: только что, сию минуту, во сне его звала бабушка Ольга. Будто он малое дитя, а она говорит: «Приди ко мне в Берестово, да не мешкая». Он же ответил: «На коне примчу, бабушка!»

Владимир спросил Григория помягче:

– Какая нужда во мне? Звала меня великая княгиня, так сие во сне.

– Человек не пребывает во сне, когда с ним святые духи разговаривают. Тебе же пора познать силу Божию. Она в твоей бабушке проявилась, потому и зовет.

– Как это выглядит?

– Должное сам увидишь. Я же спросить хочу: зачем невинные души христиан губишь? Зачем кровь детей Всевышнего проливаешь? Искупи грех, пока не поздно! Встань и иди за мной!

Владимир встал, но не для того, чтобы идти за Григорием, а затем, чтобы ногой топнуть от гнева. Ан не смог: ногу от пола не оторвал. Крикнуть хотел: «Я живу по законам своей веры – и не погань моих богов! Огню предам!» – а язык-то чужой, не слушается.

Григорий улыбнулся, зубы у него все сохранились белые, и глаза были ясные, лучики от улыбки пошли.

– Я сын Господа Бога, и без его воли волос не упадет с моей головы. Ты же бойся гнева Всевышнего.

Князь Владимир не остыл от злости. «Да как он смеет меня, великого князя, своей силой подавлять?!» – подумал Владимир, сунулся к Григорию, и опять неземная сила удержала его.

Старец Григорий подошел к Владимиру совсем близко, положил на плечо крепкую руку:

– Присядь, сын мой, княже, послушай. Владимир ощутил в теле легкость и силу. Гнев схлынул. Захотелось взять старца за руку, погладить по спине, да не посмел, опустился на ложе. Григорий продолжал:

– Ещё в Царьграде, когда смотрел, как твою бабушку крестили по греческому закону, мы с ней через святых архангелов беседу вели. «Вернись на Русь, Григорий, – сказала она мне. – Порадей за россиян, веди их к истинному Богу по весям и градам». Я же ответил ей: «Твою волю исполню и приду в Изборск, и в Псков, и в Смоленск, и в Искоростень». – «Иди в Искоростень, только в Искоростень прежде! – кричала она.

Передай древлянам, что каюсь перед ними многажды». Я вернулся на Русь, в Искоростень пришел, передал древлянам покаяние Ольги. Всюду по их селениям родники христианские вскрывал. Ты сего не видишь. Ты пребываешь в языческом сне. Но та благость, которая проявилась сейчас в тебе, она дар Всевышнего. Не потеряй её. Слышишь?

– Я хотел тебя убить, – признался Владимир.

– Ведаю.

– Простишь ли меня?

– Господь Бог сказал: «Если твой брат согрешил семь раз и семь раз покаялся – прости его». Я согрешил тем, что вторгся в твой покой. Каюсь, прости. А теперь нам пора в путь.

Григорий взял Владимира за руку, и тот, не помыслив даже, что нужно одеться, пошел в ночной рубахе за старцем. Григорий, однако, показал ему на одежду:

– Путь у нас дальний, оденься.

Владимир оделся и подумал, что если святой старец зовет его на могилу Ольги, то она в селе Берестово и надо ехать туда. Он позвал дворового человека и велел заложить удобную для дальнего пути печенежскую кибитку. Сам вместе с Григорием вышел на теремной двор.

Рассвет ещё не наступил, когда они оставили княжеское подворье. Возницы у них не было, управлял лошадьми Владимир. Никто не сопровождал их: пара быстроногих степняков и они двое – старец и князь, – и ни души близ них. Они не молчали. Разговор возник сразу же, как только покинули Киев.

– Теперь скажи, незваный ночной гость, как ты осмелился прийти ко мне, как тебя пропустили рынды? – попытался выяснить для себя болезненный вопрос Владимир и получил ответ:

– Я есть Дух, и для меня нет стражей. Я пришел к тебе, как ежели бы пришел к себе. Помни, сын мой, что ты во мне, и Господь Бог Всевышний во мне, и я в тебе.

Владимир хотя был и начитан, и к размышлению горазд, но мало что понял в словах Григория.

– Ты меня обманываешь и говоришь так, чтобы я блуждал.

– Очистись и все поймешь. Блаженны чистые сердцем. Они никогда не блуждают, они зрят Бога, – снова туманно для Владимира сказал Григорий.

На сей раз Владимир уверенно заявил:

– Я вижу бога на Священном холме каждый день.

– Бог есть Дух, но не деревянный идол. Бог в небесах, он всюду. Ты познаешь Бога, когда забудешь о себе. Вспомни познавшую Господа Бога бабушку Ольгу. Когда она поклонялась идолам, то не ведала милосердия. Её сердце было жестоким, её ум был коварен. Она проливала кровь, думая, что угождает своему богу, но тешила дьяволов. Истинный Бог не жаждет ни крови, ни жертв, и Ольга поняла сие, когда пришла в лоно христианской церкви. Она стала творить добро, была заботлива к ближним, милосердна к недругам и не искала благ себе. Истинная дочь Иисуса Христа. Она поняла, что наш Господь Бог чист и бескорыстен. Он боролся и отдавал жизнь за нас, не страдая за себя. Господь Человеколюбец зовет нас. «Отвернись от себя и следуй за мной, – говорит он. – Ибо кто хочет жизнь свою сберечь, тот потеряет её; а кто потеряет свою жизнь ради меня, тот обретет её». Голос Григория звучал звонко и накрывал утреннюю степь, все пространство вокруг, поднимаясь ввысь, в бездонную и безоблачную синь небес. Голос умиротворял, и душа – Владимир начал постигать душу – возносилась к небу и жаждала проявить себя – в чем, Владимир ещё не мог сказать, но в таком, что было способно согреть сердце каждого славянина, каждого россиянина.

И все-таки Владимир не понимал, зачем он ехал на могилу своей бабушки-христианки. Он одолел душевную слабость, вспомнил, с какими чувствами прожил вчерашний день, сколько увидел пролитой крови, которая и сегодня может пролиться, если его не будет в Киеве, а он, князь-батюшка россиян, мчит все дальше от престола, неведомо зачем. И князь озлился:

– Замолчи, старец Григорий! Вольно тебе с горожанами и смердами так говорить. Со мной – не смей! Великому князю не пристало иметь сердце из воска. Я – воин! Мой меч несет добро, но не зло, он разит врагов, кои нарушают покой россиян. И мои боги ещё не отвернулись от меня. С ними я всюду побеждаю тех, кто нападает на Русь, вторгается в её пределы.

– Не греши и не лишай меня языка, – перебил Григорий Владимира. – Ты молод и силен. И народ наш в зрелости, полон отваги и храбрости, потому ты с ним и одолеваешь врагов. Но что несут твои воины народам, коих ты побеждаешь? Они убивают стариков и младенцев, они бесчестят дев и жён, сжигают селения и угоняют челядь в рабство. Жестокость и зло гуннов несут твои славяне другим племенам и народам в угоду своим идолам. Вспомни поход на вятичей. Сие движение не от Всевышнего, но от сатаны!