Текст книги "Картонные звезды"

Автор книги: Александр Косарев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Промежуточную стоянку устраиваем неподалеку от города с почти белорусским названием Винь. Он раскинулся по берегам мутной реки Сонг-ка. Расположились неподалеку от основной дороги. Рядом обычная деревенька, рассыпавшиеся по склонам холма убогие домики. Колодец. Даже смешно, как издали похоже на Россию, особенно в сумерках. Электричества, правда, нигде нет, все поголовно пользуются керосиновыми лампами. Зато детишек бегает просто прорва. Интересно бы узнать, при удобном случае, где они помещаются, когда приходит пора укладываться спать?

– Отсутствие электричества, я вижу, весьма способствует рождаемости, – шутит, проходя мимо нас, Стулов. – Учтите этот опыт молодежь (тоже мне старик). Если хотите многочисленного потомства, сразу пробки на электрическом щитке выкручивайте.

– Может, это от керосинок происходит, – поддерживает шутку Преснухин. – Угарный запах несгоревших углеводородов наверняка как-то влияет на потенцию.

Пока они перешучиваются, машины наши по очереди загоняются в капониры под деревьями, а сами мы приглашаемся на краткий ночлег. Ночевать приходится в некоем подобии военного кемпинга. Сразу видно, что он используется постоянно и даже пользуется определенной популярностью. Конструкция землянок, рассчитанных на 8-10 человек, проста и рациональна. Высота их стен – примерно два метра. Стены изготовлены из толстых стеблей бамбука и завешены красно-зелеными циновками. Косые односкатные крыши немного выступают над поверхностью земли и представляют собой многослойную конструкцию из жердей и высохших листьев. Толстая растительная подушка хорошо защищает и от дождя, и от солнца. Освещение традиционное – керосиновое. Но особо присматриваться к обстановке нам некогда. Усталость властно берет свое. Торопливо раздеваемся и плюхаемся на низенькие топчаны, выстроенные в два ряда по обе стороны неширокого центрального коридорчика. Вьетнамцы укладываются рядом с нами. Тот, которого зовут Нгуен, понаблюдав, как мы раздеваемся, неодобрительно качает головой и достает из своей котомки плоскую баночку из-под леденцов. Хлопком в ладоши он привлекает наше внимание, после чего открывает ее и предлагает всем помазаться темно-коричневым сильно пахучим содержимым.

– Б-з-з-з, – имитирует он при этом полет москита, быстро двигая сомкнутыми ладонями.

Намек понятен, нам предлагают воспользоваться местным репеллентом, иначе зажрут мошки. Вновь одеваемся, поскольку угроза очевидна и зрима. Вокруг лампового стекла уже вьется целый выводок каких-то летучих тварей. И нет никакого сомнения в том, что они набросятся на нас, едва лишь свет будет погашен. Из последних сил, уже с закрывающимися глазами, торопливо мажем лица и руки и проваливаемся в желанный сон.

* * *

– Подъем, парни, – внезапно слышу я звонкий голос Басюры. – Приказано срочно грузиться. Шустрее, ну шустрее же!

Открываю глаза. Вновь темно, вновь горит лампа, и создается такое ощущение, что мы и не спали вовсе. На улице уже чувствуется рассвет, во всяком случае, желтоватые огоньки на верхушках пальм явно являются его предвестниками. Сборы коротки. Ополоснуть лица холодной водой из умывального корытца на улице, да вытереть лицо подолом гимнастерки (где лежат наши полотенца, неизвестно) и вперед. Машины ползут медленно, будто чего-то опасаясь. Часто останавливаемся и стоим минут по пять, по десять, словно ожидая дополнительного разрешения. Такой темп сохраняется где-то до трех часов пополудни, то есть до тех пор, пока на очередной остановке не объявляется большой привал.

Великолепный вид открывается перед нашими взорами, как только наши машины выезжают из бамбуковой рощи, по которой мы блуждали последние полчаса. Уютная, размером с футбольное поле поляна. Весело сбегающий по каменистому, будто сделанному в диснеевской студии, уступу бойкий ручей, изумрудная, нетронутая и словно бы подстриженная трава живописного лужка.

– Все на выход, – зычно кричит Воронин, первым выпрыгивая из кабины головного грузовика, – встанем лагерем здесь, поскольку место просто прекрасное. Всем мыться, сушиться, стираться! Эй, Косарев, будешь ответственным за постирушку. Щербаков, Камков, бегом на заготовку дров. Иван с Федором, вы разгружайте припасы для кухни. И шевелитесь порезвее, а то живот уже подвело!

Последние два слова по идее можно было бы и не говорить, но на такую мелочь никто не обращает внимания. Наконец-то нас ждет долгожданный отдых, наконец-то пришел конец изматывающего пути. Позабыв все на свете, мы, срывая на ходу пропотевшую форму, бросаемся к небольшому озерку, которое выдолбила вода за многие тысячелетия падения с высокого каменного уступа. Прежде чем заниматься чем-нибудь иным, нам просто необходимо срочно смыть с себя грязь и отстирать буквально пропитанную пылью и потом одежду. Вдоволь наплескавшись, мы уступаем место офицерам, а сами начинаем обустраивать лагерь. Нгуен Винь и Кинь-До тоже принимают участие в общих делах, хотя и весьма своеобразно. Вьетнамцы как то чересчур спешно выгрузили свои котомки и, вооружившись двумя длинными ножами, едва ли не бегом отправились к ближайшим зарослям. Однако поскольку формально они нам не подчинены, то мы только проводили их недоуменными взглядами и продолжили заниматься своими делами.

Место для обустройства временного лагеря мы отыскали довольно быстро. Более удобного места, чем затененная площадка под кроной массивного дерева, нам было и не найти. К сожалению, подъехать вплотную к столь заманчивому месту было невозможно из-за торчащей из-под травы гряды острых камней. Но, поскольку народа у нас достаточно много, то с переноской наших вещей не должно было возникнуть особых проблем. Впрочем, этим будем заниматься потом, после выполнения уже отданных капитаном приказаний. И мне сейчас придется очень интенсивно поработать, чтобы все успеть. Собираю валяющуюся повсюду форму и подношу ее ближе к ручью. Погода в тот день стояла просто прекрасная, я надеялся, что выстиранная одежда долго сохнуть не будет. Замачиваю груду белья и тут понимаю, что в одиночку справиться с такой кучей будет непросто. Но помощь приходит как всегда неожиданно. Толик Щербаков, бросив у будущего кострища относительно сухую корягу, откликается на мой жалобный зов и приносит к ручью два куска хозяйственного мыла. Далее мы с ним уже принимаемся энергично драить и выкручивать наше, успевшее изрядно засалится обмундирование. Технология стирки у нас самая примитивная, но зато и не слишком утомительная. В естественное каменное углубление мы искрошили полкуска хозяйственного мыла, налили несколько ведер воды и принялись топтать ногами опущенную в полученный раствор одежду. Время от времени мы переворачиваем слипшуюся кучу тряпья и вновь усердно топчем.

Через полчаса, посчитав, что стирка проведена успешно, перебрасываем все в русло ручья и долго полощем, время от времени поглядываем в сторону потрескивающего костерка, над которым аппетитно бурлят два котелка, опекаемые Камо. Пока мы занимаемся хозяйственными проблемами, наши вьетнамские коллеги, притащив на себе по две здоровенные кучи веток, принялись украшать ими радийную машину. Работа у них спорится и видно, что подобным делом они занимаются не впервые. Но поскольку у каждого из нас свои проблемы, свои задания, долго наблюдать за кем-то еще просто некогда. Наконец стирка завершена, и нам остается только развесить одежду. Совершенно не кстати собираются тучи и начинается довольно-таки серьезный дождь. Но деваться некуда, места под деревом маловато и вешать одежду для просушки придется под ливнем. Прищепок мы с собой не захватили и поэтому просто развешиваем мокрые вещи на длинной веревке, которую протягиваем между двумя машинами. Слышим призывные вопли, несущиеся из-под древесной кроны. Это Камо энергично машет над головой половником, призывая всех за «стол». Никакой мебели у нас, разумеется, нет, просто большой кусок брезента в качестве подстилки, но никто не ропщет, понимая (или надеясь), что бытовые трудности временны и связаны лишь с кочевым образом жизни. Почти все мы собрались под раскидистой кроной, и Федор уже принялся раскладывать по мискам еду, как выясняется, что забыли принести закупленный в Вине хлеб.

– Володя, – громко кричит Воронин Стулову, что-то ищущему в кабине хозяйственной машины, – мешок с продуктами захвати. И зови обоих вьетнамцев к столу, а то они с утра даже не присели.

Все последующее случилось уж как-то по-будничному, почти по-простецки. Лейтенант повернулся на голос капитана, понимающе взмахнул рукой и, не захлопнув дверь кабины, торопливо обогнул грузовик. Затем вытянул из кузова продолговатый мешок и даже успел сделать несколько шагов по направлению к нам. И в ту же секунду над нашими головами что-то тонко просвистело, и за хозяйственным грузовиком с жутким грохотом внезапно вырос столб земли. Стулова словно пушинку снесло куда-то в сторону, и над нашими головами испуганно заскрипели ветки, осыпаемые падающими с неба комьями грязи. Мы дружно прижались к земле и какое-то время неподвижно лежали, инстинктивно прикрывая друг друга руками. Но секундное, оторопелое замешательства прошло, и мы, поняв, что продолжения обстрела не последует, со всех ног бросились к недобро дымящейся машине. Прежде всего, разумеется, мы подняли с земли лежащего без сознания лейтенанта. И нам по первости показалось, что он довольно легко отделался. По большому счету, его спас именно тот мешок с батонами, который он нес к столу. Большой обломок кузова, оторванный взрывом ракеты, перед тем как ударить лейтенанта по бедру, задел мешок. Опасаясь, что нога его все же сломана, мы с Преснухиным как могли осторожно ощупали ее и убедились в том, что кости у Стулова целы. Только красное, постепенно багровеющее пятно расплывалось по обнаженному бедру старшего лейтенанта.

– Как он? – с разбегу бухнулся рядом с нами капитан.

– Полагаю, что его просто ударной волной отбросило, – уверенно заявил Федор, – да вот ногу слегка ушибло доской.

Стулов тут же приоткрыл глаза, с усилием раздвинул губы, явно пытаясь что-то сказать, но изо рта его вместо связной речи раздавались лишь булькающие звуки.

– Щербаков, – воскликнул разом утративший вальяжность Воронин, – оттащи старшего лейтенанта сюда, за камни. И не кучковаться мне тут! Передвигаться пригнувшись!

– А вьетнамцы наши где? – опасливо поднял голову из-за кустов Басюра. – Они-то куда делись? Кто-нибудь их видел?

Боязливо озираясь по сторонам, мы с водителем медленно, все еще опасаясь повторной атаки, двинулись к дымящимся обломкам машины. Собственно, сам-то грузовик (как транспортный механизм) пострадал не очень сильно, поскольку весь удар взрывной волны пришелся по тыльной части кузова. И чем ближе мы подходили к машине, тем более ясной становилась картина происшествия. Видимо, какой-то случайный самолет, пролет которого так и остался для нас незамеченным, сбросил на удачу ракету, угодившую прямо в наш лагерь. Она пронеслась прямо над нашими головами и, едва не угодив в хозяйственную машину, ударилась о землю, снеся заднюю часть кузова. Заодно она изрешетила все вокруг металлическими и деревянными осколками. Собственно, кузов-то и принял основной удар взрывной волны на себя, прикрыв нас. К сожалению, оба наших сопровождающих находились в тот момент именно с той стороны машины, которая пострадала сильнее всего. Я прошел еще несколько метров вперед и осторожно заглянул за ее покосившийся остов. Безжизненные тела обоих вьетнамцев лежали прямо у пробитых колес заднего моста. Их изорванные гимнастерки были густо залиты уже потемневшей кровью, и мне стало ясно, что помочь им совершенно не возможно. Я оглянулся назад. Капитан, Преснухин и Щербаков хлопотали около старшего лейтенанта, а Камо с котелком воды бежал к ним от ручья. Около меня растерянно топтался только один Басюра.

– Вано, – попросил я его, по неизвестной причине не имея сил отвести взгляд от убитых, – принеси сюда лопату. Закопать их надо бы поскорее.

– Да, да, – ответил тот, медленно отступая назад, – сейчас.

Пока он ходил за похоронным инструментом, я превозмог себя и вытащил обоих из-под засыпавших их обломков и земляных комьев. Перевернул на спину. Лица у обоих были так разбиты и изуродованы, что я не выдержал и уложил их ничком. Следовало бы в первую очередь вынуть их документы, но сделать это было уже свыше моих сил. Единственное, на что я решился, так это извлечь из полуразодранной кобуры Нгуен Виня его пистолет. (Согласитесь, что с оружием солдат чувствует себя полноценным человеком, а не органическим придатком к бездушной аппаратуре.) Припрятав заветное оружие под лежащим неподалеку плоским камнем, мы вместе с вернувшимся водителем отнесли убитых в воронку. Затем осторожно, словно боясь разбудить, уложили их рядом, накрыли уцелевшим куском брезента и торопливо засыпали землей. Может быть, даже излишне торопливо. Но поймите, смерть, она всегда неприятна и неприглядна, особенно тогда, когда она только что чуть не коснулась тебя самого. Установив, за незнанием местных обычаев, бамбуковый крест на скромном холмике, образовавшемся в центре бывшей воронки, возвращаемся к остальным. Стулову уже стало несколько лучше. Во всяком случае, он вполне в состоянии сидеть, хотя и привалившись спиной к стволу дерева. Выражение на его лице сохраняется болезненное, но на вопросы он отвечает вполне осмысленно. Вот если бы только его травма поправлялась бы столь же стремительно. Но едва я взглянул на его посиневшую ногу, то сразу понял, что он еще долго не сможет передвигаться самостоятельно. Рядом с лейтенантом на корточках сидит Камо и тихонько поливает холодной водой из котелка его громадный синяк. Надо было делать что-то более радикальное, и я начал искать взглядом капитана. Воронин и Щербаков о чем-то тихо совещались, стоя в некотором отдалении, и я подошел к ним.

– Наши сопровождающие, – резко повернулся ко мне капитан, едва я приблизился, – что там с ними случилось?

– Мы их с Иваном прямо в воронке похоронили, – предупредил я его дальнейшие расспросы.

– Так, – покрутил он головой, словно пытаясь освободиться от какой-то навязчивой мысли, – во дела… А вы место захоронения как-либо отметили?

– Сделали крест из палок, – пожал я плечами, – и в брезент их завернули.

– Документы-то хоть вынули?

– Там мало что уцелело, – принялся оправдываться я. – Их так сильно изрешетило…

– Ладно, – нервно отмахивается он от меня, – ничего вам поручить нельзя!

– А вы разве мне что-то поручали? – с вызовом повышаю я голос.

«Тоже мне командир! Пустил все на самотек и еще чем-то недоволен». (Но эту фразу я, разумеется, произношу уже про себя.)

– Но кто же теперь поведет машину? – озадаченно спросил Воронин, озираясь по сторонам.

– Ее еще чинить надо, – отозвался неслышно подошедший сзади Басюра. – Вон, вся кабина осколками исклевана и два задних ската сели. А «кунг», товарищ капитан, тот и вовсе переделывать придется.

– Да умолкни ты, – капитан со страдальческим выражением на лице охватил ладонями голову, – со своими неуместными стенаниями.

Выговорившись, капитан нервно заходил по полянке. Пять шагов в одну сторону, крутой поворот, и пять в другую.

– Так, Иван, – наконец останавливается он, – заводи скорее «радийку» и сдай ее назад. Все остальные, кроме Преснухина, марш разбирать обломки. Ищите то, что еще хоть как-то пригодно, и перегружайте имущество во вторую машину.

Мы разбрелись по поляне кто куда, но вскоре выяснилось, что пословица, гласящая о том, что беда не приходит одна, имеет под собой просто гранитный фундамент. Несмотря на все старания нашего водителя, второй наш автомобиль так и не завелся. После более внимательного осмотра выяснилось, что через незакрытую дверь кабины в нее залетел крупный осколок, который походя порвал провод, идущий от замка зажигания. Возможно, он наделал и еще каких-то дел, но на более тщательный осмотр машины Воронин времени не дал.

– Надо скорее выбираться к какому-нибудь жилью, – громко объявляет он. – Если промедлим еще хоть час, вынуждены будем кормить комаров здесь. Давайте соберем все, что можем унести с собой, и по-быстрому выдвинемся на основную дорогу. Глядишь, и поймаем какую-нибудь попутку. А ты, Иван, – повернулся он к водителю, – отправляйся на проселок прямо сейчас. Толку здесь от тебя все равно мало.

В планы капитана мы, естественно, не посвящены, и куда он намерен нас в конце концов доставить, тоже не знаем. Но приказ есть приказ, и сборы начинаются незамедлительно. Что нам понадобится в первую очередь, совершенно неясно, и поэтому из хаотичного месива разбросанных по поляне предметов выбираем в основном личные вещи и одежду. И то и другое в удручающем состоянии, но капризничать не приходится. Все, что можем, торопливо надеваем на себя, остальное без разбора набиваем в вещмешки. Неясно также, как поступить с зениткой (все-таки довольно опасно оставлять оружие совсем без присмотра), и на всякий случай мы маскируем ее в колючих кустах акации.

Тем временем дождь усиливается до проливного. Все, что представляет хоть какую-то ценность, но не может быть унесено, торопливо загружаем в почти не пострадавший кузов «радийной машины» и запираем на висячий замок. Надежда на него довольно призрачная (стукни прикладом, и нет его), но мы надеемся, что до следующего утра все наше имущество сохранится. Сборы и поиски не оставляют много свободного времени и только чьи-то призывные крики, несущиеся со стороны леса, заставляют нас поднять головы. Зрелище нам предстает и в самом деле незаурядное. Медленно переваливаясь с боку на бок, от дороги двигается некое неуклюжее деревянное сооружение, медленно влекомое двумя мощными иссиня-черными волами. Кто их к нам ведет, рассмотреть из-за высокой травы невозможно. Только традиционная коническая шляпа вьетнамского крестьянина, то выныривала, то вновь исчезала среди колышущихся под ливнем стеблей. Но на самом верху повозки прекрасно просматривался Басюра, энергично что-то вопящий и размахивающий какой-то тряпкой.

– На просеке его поймал, – гордо объявил он, спрыгивая вниз. – Он бревна там таскал, – указал Басюра пальцем на мелко кланяющегося всем подряд крестьянина. – Может, на него что-то можно нагрузить? – спрашивает он у Воронина.

– Да что сюда разместить? – чешет тот затылок. – Не настил, а одни дырки. Вот если только… пушку прихватить с собой…

В результате нам вновь приходится вытаскивать из колючек нашу зенитку и цеплять ее цепью к первобытному бревновозу. Пока мы занимались столь ответственным делом, капитан с помощью полуразмокшего разговорника пытался что-то втолковать невпопад кивающему вознице. Не знаю, уж как они поняли друг друга, но по их лицам было видно, что они довольны друг другом. Наконец сборы закончены и мы, перепачканные и оборванные, словно семья несчастных погорельцев, выстраиваемся в некое подобие походной колонны. Крестьянин, видя такое дело, отрывисто, с придыханием закричал и замолотил бамбуковой палкой по залепленным глиной спинам животных. Толстая задница ведущего буйвола после примерно десятого удара наконец-то дрогнула, и наш беспримерный поход начался.

Впереди, как и положено командиру, словно по широко известному кинофильму «Чапаев», шагал наш капитан. В отличие от нас, простаков, он деликатно закатал свои продранные осколками брюки выше колен и гордо вышагивает во главе нашей крошечной колонны, неся на отлете свои почти новые форменные ботинки. За ним нестройной толпой валили мы все, без разбора чинов и званий. Камо тянул за ремень хромающего и опирающегося на самодельный костыль лейтенанта. Щербак мощно загребал грязь своими громадными сапожищами, волоча на шее спасенный пулемет и сумку с патронами. Вся же остальная братия гнулась под тяжестью рюкзаков со шмотьем и продуктов. Относительно гордо и бодро проходим не менее трех километров, но дальше размешивать ногами этот бесконечный кисель сил нет практически ни у кого. И постепенно вся наша терпящая бедствие команда стягивается к медленно ползущей зенитке. Поначалу на маховики наводки вешается лишь поклажа, но вскоре и все мы цепляемся за медленно, но безостановочно двигающуюся упряжку. Держимся кто за что, лишь бы хоть на малую толику облегчить себе путь. И только совершенно не утомимые волы все так же монотонно и невозмутимо двигались вдоль кромки джунглей по раскисшей колее, носящей гордое имя – дорога.

Крестьянин заголосил в очередной раз, уже гораздо более жизнерадостно и призывно, и я непроизвольно повернул голову в его сторону. Тот поймал мой взгляд и, сразу же заулыбавшись, указал своей длиннющей палкой куда-то в сторону. О радость! На расчищенной от зарослей полоске земли я замечаю несколько островерхих крыш.

– Ура, – радостно воплю я от избытка чувств, – деревня на горизонте!

Но наши восторги вскоре утихают. Напрямую, к довольно близкому жилью, пройти было совершенно невозможно. Все видимое пространство словно застелено прямоугольными рисовыми чеками, в которых наша пушечка точно застрянет по самые уши. Приходится еще не менее часа тащиться все по тому же месиву, огибая поля, пока не пересекаем некую границу, обозначенную высокими ритуальными воротами. Наше появление незамеченным не остается. Появляются сильно согнутый радикулитом старичок (видимо, местный староста), опирающийся на живописный деревянный посох, и несколько женщин, облепленных мелкой ребятней. Видя к себе такое внимание, мы несколько приободряемся и даже невольно выравниваемся, давая им понять, что мы тут не абы кто, а воины-освободители. Капитан, приветственно помахивая ботинками, несколько раз выкрикивает понравившееся ему приветственное предложение, но, видимо, коверкает его так сильно, что женщины только недоуменно переглядываются и пожимают плечами. В очередной раз выручает доставивший нас в деревню крестьянин. Поклонившись старосте, он, активно помогая себе всеми частями тела, повествует тому, что мы попали под бомбежку и нуждаемся в немедленном отдыхе и пропитании. Старичок но поводу отдыха, кажется, не возражает, но при упоминании о еде его настроение заметно портится.

– Косарев! – призывно машет мне Воронин, подошедший к беседующим. – Пойди-ка сюда!

Приближаюсь.

– Ты, вот что, возьми Преснухина, и оттащите с ним зенитку вон к тому домику, там хоть какой-то навесик для нее есть. Да заодно и протрите пушку хоть чем-нибудь! Заржавеет ведь! Потом найдите нас, для получения новых указаний.

Не успев даже перевести дух после изнурительной дороги, мы принимаемся исполнять указание. К нашей досаде, селянин, дотащивший нашу команду до деревни, уже успел отцепиться от куцей станины зенитки, и его лоснящиеся потом тяжеловозы довольно бодро помахивают хвостами на приличном удалении от нас.

– Не грусти, – утешает меня Федор, видя мое искреннее разочарование, – здесь, наверняка, тоже есть что-нибудь подобное. Сейчас отыщем лошадь или корову какую, да и затащим нашу мортирку под навес.

– Так ее же заодно и почистить придется, – отзываюсь я, – иначе она у нас точно сгниет после таких ливней или, того хуже, заклинит в самый неподходящий момент. Ты, кстати, заметил, что, чем дальше в лес, тем больше у нас приключений.

Преснухин только отмахивается.

– Тогда ты иди налево, я направо пойду, – предлагает он. – Поищем в деревне лошадь, а заодно и посмотрим по дворам солидол или тавот.

Беглый осмотр деревеньки принес нам одни разочарования. Никакой живности крупнее свиньи обнаружить так и не удалось. А солидола нашли только полведра, да и то изрядно загрязненного какой-то гнилой соломой. Должно быть, он здесь применялся для смазывания только осей на местных низеньких тележках. Вновь зарядил было утихший дождь, из-за чего и без того невысокая наша работоспособность, вовсе упала до одного процента. Краем глаза замечаю, что из одной из хижин, стоящих несколько наискосок по отношению к остальным, бодро выбирается Басюра, держа в руках странную помесь алюминиевого ведра и керогаза.

– Вы чего здесь мокните, обалдуи? – трусцой подскочил он к нам. – Пошли скорее под крышу. Я печку достал, греться сейчас будем.

– Пушку надо спрятать, – зло буркнул я ему в ответ, – а вдвоем мы ее вон под ту крышу вряд ли затолкаем.

– Так давайте втроем ее закатим, – предложил водитель, отставляя непонятный агрегат в сторону.

Но и втроем сдвинуть увесистую зенитку с места нам не удается.

– Данг, ти-тю, ванг, чу-канг, – чирикают вокруг нас не обращающие внимания на ливень вездесущие мальчишки.

– А ну, мелкота, навались! А ну, взялись дружно, – весело командует ими вымазавшийся в глине чуть не до самых глаз Басюра.

Он деловито распределяет подростков вдоль пушечной станины и колес и сам налегает на мокрое железо.

– Еще разочек, взяли!

И тут происходит маленькое чудо. Тщедушные, сами едва не падающие от голода пацаны все же сдвигают пушку с места. Налегаем и мы. Несколько минут – и под восторженное улюлюканье толпы зенитка препровождается-таки под соломенный навес.

– Тряпку, принесите кто-нибудь тряпку, – прошу я, показывая руками, как будто протираю стволы. – Дайте же тряпку!

Но вожделенную тряпку так никто и не приносит. Может быть, нет у них лишних тряпок, а может, меня просто не понимают. За неимением ветоши извлекаю из мешка собственную гимнастерку и пробую оторвать от нее явно лишние в тропиках рукава. Но гимнастерка хотя и ношеная, но еще достаточно крепкая. Приходится достать из-за голенища выменянный за пять банок сгущенного молока финский нож и отрезать рукава им. На гибель гимнастерки наши добровольные помощники смотрят с заметным сожалением, а на ножик, с черным тускло сверкающим лезвием, – с плохо скрываемой завистью.

– Ну, ты и даешь, – отбирает один из рукавов Преснухин. – Дерешь собственное имущество, словно общественное.

– Уж ты бы хоть помолчал, – огрызаюсь я в ответ, – и так тоска заела. Протри затворы лучше. А оптику не трогай, разводы останутся.

– Пойду, поинтересуюсь насчет обеда, – лисой утекает от нас Иван.

– И заодно узнай, как там лейтенант, – кричит ему вслед Федор, поворачиваясь. (Он, неизвестно отчего, испытывает к Стулову весьма дружеские чувства и вполне искренне заботится о его состоянии.)

Мы отчищали от глины и, насколько было возможно, смазывали пушку до самого вечера. Дождь все не прекращался, а об обеде не было ни слуху ни духу. Наконец Федор, самый педантичный из нас двоих, посчитал, что наша зенитка приведена в относительно приемлемый вид, и отбросил в сторону последний испачканный в масле клочок гимнастерки.

– Хорошо, что у нас личного оружия нет, – устало порадовался он, вытирая ладони об пучок соломы, – а то бы еще и с ним пришлось возиться.

– Пойдем наших поищем, – предложил я, благоразумно умолчав о припрятанном пистолете, – что-то странно, что никого из них до сих пор не видно.

Мы вышли на деревенскую улицу и двинулись вдоль нее, заглядывая во встречающиеся по дороге убогие домики.

– Льен-со (где русские)? – спрашивал я у первого, с кем встречался взглядом.

– Но-ти, – отрицательно машут мне, и руки вытягиваются в сторону, как бы показывая нам направление для дальнейшего движения.

Нашу команду находим почти на самом краю деревни. Оказывается, для нас старостой выделена маленькая постройка, ранее использовавшаяся под какие-то общественные нужды. Крыша ее весьма худа, и некоторая часть помещения заливается водой, но сбоку от входа устроены достаточно широкие полати, на которых, постанывая, лежит укрытый какой-то старой попоной Стулов. У столика, на котором слабо теплится переносная жаровня, сидит Воронин, подперший голову руками, и с тоской смотрит на развернутую карту. Напротив него пристроился преданно смотрящий на склоненную голову капитана, Камо. Басюра же стоит у самой жаровни и энергично мешает некое пахучее варево в довольно объемистой кастрюле.

– Вы что там, умерли, что ли? – повернулся к нам капитан. – Где столько времени болтались?

– Никак нет, не болтались, – вытянулись мы с Федором, – пушку в порядок приводили.

– Чистили, что ли? – удивился капитан, выпрямляясь и устремляя на меня свой задумчивый взгляд. И чем же, позвольте поинтересоваться?

– Моей гимнастеркой, чем еще? – тупо отзываюсь я.

– Находчиво, – кисло улыбается капитан, – но масло-то, спрашиваю, где взяли. Ведь наша смазка вся пропала при взрыве.

– Это верно, – киваю я, – но мы здесь нашли малость солидола на ферме. – Вот им и постарались вычистить.

Я вижу, что он намерен нагрузить нас еще какой-то задачей, но за окном темнеет, и к тому же он понимает, что мы и так еле-еле держимся на ногах.

– Тогда вот что, Александр, сейчас покушайте и ложитесь отдыхать. Завтра же, прямо с утра, бери Камкова, Басюру и дуй с ними к оставленным машинам. Попробуйте завести двигатель хоть одной из них и приезжайте сюда, поскольку мне просто необходимо связаться с полковым командованием. Доложу о создавшейся ситуации… скажем прямо… не слишком веселой.

– Слушаюсь, – устало киваю я, – приложим все свои силы.

Чуть ли не с отвращением запихнув в себя несколько ложек похлебки, я, как есть, то есть немытый и небритый, заваливаюсь на кучу соломы. Уже проваливаясь в забытье, чувствую, что рядом с сопением укладывается еще кто-то, тоже мокрый и тоже дурно пахнущий.

Только сооружения рисоводов провинции Тхайбинь более сотни раз подвергались налетам американской авиации.

* * *

Утром, едва отойдя от буквально обморочного сна, расталкиваю остальных. «Вставайте, обормоты, – трясу я сбившихся в кучу товарищей за плечи, – хватит дрыхнуть».

– Да ты совсем обалдел? – сонно отзывается Басюра, зарываясь в солому с головой. – Только улеглись, а ты уже будишь… хр-р-р.

Смотрю на часы. Половина седьмого. Время не терпит. Сколько мы провозимся с восстановлением «радийной» машины, неизвестно, но тянуть со столь важным делом никак нельзя, во избежание весьма вероятных репрессий со стороны и без того находящегося в глубокой депрессии начальства. Хорошо, что ночью не было дождя, и дорога несколько подсохла. Примерно за час добираемся до злополучной поляны и с удивлением обнаруживаем там целую делегацию из местных. Два насупленных солдата под предводительством юного младшего лейтенанта. За ними топчутся четыре человека в черных крестьянских робах и некий деятель в полувоенном френче и шикарной «маоистской» кепке. Увидев нас, он встрепенулся первым и чуть не бегом двинулся нам навстречу. Попытавшись о чем-то выспросить нас по-вьетнамски, он быстро убедился в том, что наш объединенный словарный запас не превышает и двух десятков слов. Озадаченно утерев платком потный лоб, человек в френче задумывается буквально на минуту и тут же переходит на французский. Дело пошло несколько веселее, поскольку Басюра, как оказалось, в школе изучал этот язык (вернее будет сказать, проходил). В довершение процесса интернационального взаимопонимания, один из солдат, запинаясь и конфузясь, продемонстрировал нам знание английского в объеме четырех классов церковноприходской школы. Переговоры, ведущиеся сразу на трех языках, шли довольно долго, пока не выяснилось, что прибывшие собрались здесь не только для того, чтобы сохранить нашу машину от разорения, но и с целью выяснить, куда мы дели тела их погибших соплеменников.