Текст книги "Самородок (СИ)"

Автор книги: Александр Голиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Прирождённый хищник, вставший благодаря алгойцам вновь на тропу войны, некогда им позабытую, он изготовился, потому что изголодался. Для него не существовало понятия "свой". Как, собственно, и "чужой". Он просто существовал и был сам по себе, уничтожая или растворяя всё, отличное от него. Такова была его сущность, природа, и, по-большому, цель. Таковым оно было, это Большое Зло. И оно, ещё толком не пробуждённое, уже жадно, плотоядно оглядывалось.

Алгойцы, не ведая того, открыли свой собственный ящик Пандоры и, ничего не подозревая, заглянули внутрь. Заглянули...

... в Бездну!

ГЛАВА 8. ПРОБУЖДЕНИЕ.

А возле кабинета стояла Елена. Всё с той же папкой в руках, всё так же прижимая её к груди, словно защищаясь от чего-то. И взгляд какой-то отрешённый, будто внутрь себя. И бледная, какая-то потерянная. Будто заблудившийся ребёнок в огромном мегаполисе. Баев как-то сразу это определил – и её потерянность, и скованность, и некоторую отчуждённость. Словно шла куда-то да и потерялась, заблудилась в лабиринтах улиц. Потерялась, как маленькая девочка в тёмном, дремучем лесу. Но, как ни блуждала она где-то там, внутри своей души, но, увидев Баева, сразу пришла в себя: взгляд и прояснился, и потеплел.

– Здравствуй ещё раз, Ким, – еле слышно произнесла женщина, смотря на него с грустью. А потом невольно зарделась вся, вдруг пошла пятнами, ибо показалось ей, что всю её пронзили острым, навылет, взглядом. Пронзили как остро заточенным клинком. В самое сердце. Она тихо охнула и покачнулась, но Ким уже был рядом и поддержал. Он так сейчас хотел тепла и участия, что готов был отдать за это всё на свете. И поэтому совершенно не думал, что творит своими способностями.

– Здравствуй, Леночка,– всю ласку, нежность, все нерастраченные чувства свои, всё, что в нём ещё оставалось от старого, полузабытого, вложил он сейчас в это "Леночка". – Пойдём, присядешь, родная.

И сам себе удивился: как просто и естественно у него это вышло – родная... А как же иначе? Конечно, родная!.. Увидеть, а потом и понять, и принять – это дорогого стоит. И он не собирался этим разбрасываться. Совершенно!

И чуть ли не на руках внёс женщину в кабинет.

Усадив гостью в своё кресло, сам пристроился в соседнем, в котором Ромка недавно сидел и курил, рассеянно поглядывая на чёрное небо за окном. Сердце сжалось... Он так отчётливо вдруг прочувствовал его остаточную ауру, что аж задохнулся от вошедшего в него, как зазубренный осколок, ощущения и переживания другого человека. Которого нет уже. Это было странно. Чересчур. И уже на пределе его сил.

– А Ромка где? – Елена пришла в себя, но не совсем: в голове по-прежнему туман, на сердце давила что-то тяжёлое, неприятное. С ужасом она осознала – это предчувствие беды. Близкой и... грядущей.

– Погиб... Час назад,– зачем-то добавил Ким. Совершенно безысходно, безнадёжно и тяжело упало это его "погиб", одним словом было соединено всё живое и нетленное с мёртвым, неизбежным.

– Что?..– Елена выпрямилась и неверяще уставилась на Кима. Сердце в очередной раз сжалось, уже спазмом тоски.

Баев не отвёл взгляда, погружаясь без остатка в эти светло-карие омуты, в которых плескалось сейчас неподдельное горе, горечь утраты и осознанность непоправимого. Она умела переживать и сопереживать, дано ей было это удивительнейшее свойство человеческой души и сердца. Помимо своей воли, желая и в то же время не желая, но Баев в каком-то полусне, заторможено, всё рассматривал и рассматривал внутренний свет, исходящий от сидящей рядом женщины. Сейчас он потускнел, проявились в нём тёмные пятнышки и крапинки червоточин, она переживала боль утраты и жила в этот миг на какой-то только ей доступной эмоциональной волне, которая с головой захлестнула женщину и где не было места никому.

Баев сжал зубы и отвернулся, заставляя себя убраться прочь от этого видения. Он, не колеблясь, с остервенением загнал своё проснувшееся не вовремя второе естество, ту Силу, что жила в нём с некоторых пор, в такой тупик подсознания, выбраться из которого той было бы в ближайшее время ох как не просто. Пропади оно всё пропадом!.. Ему сделалось противно, он ненавидел себя. Словно подсматривал сейчас в замочную скважину, с вожделением, ненасытно следя за тем, что не только руками, но и взглядом-то было нельзя трогать.

– Как погиб?.. Я же его совсем недавно видела, он... – и запнулась, до конца осознав это безнадёжное "погиб час назад". Вдруг, сразу, одномоментно поняла – Ромки Бессонова больше нет. И закрыла ладонями лицо.

Некоторое время они сидели в тишине. Баев сжимал побелевшими от напряжения пальцами подлокотники кресла, а Елена, прикрывшись ладонями, пыталась сдержать рыдания, что рвались из неё судорожными вздохами-всхлипами. Им обоим было тяжко и больно, но Баеву вдвойне,– что ни говори, а в гибели Романа был повинен и он, от этого факта не отмахнёшься. Эх, вернуть бы всё назад, не дать случившемуся произойти, сделать бы всё по-другому, по-умному – многое бы он за это отдал, не торгуясь! Но в том-то и дело, что цена-то уже заплачена и по-другому никак уже не получится. Не изменить обстоятельства, а по-большому, и судьбу, не изменить, как ни пытайся. Второй попытки просто не будет, жизнь шансами и возможностями не разбрасывается, в таких случаях она немилосердна, бьёт наотмашь, бьёт до смерти, наповал.

Баев тяжело вздохнул и опустил голову. Ничего ему сейчас не хотелось, голова казалась пустой, а тело ватным, рыхлым и чужим. Переступил он некую грань человеческих возможностей, за которой ждали пустота, беспомощность и тоска. И даже новые его способности не помогли бы здесь ничем.

И тут случилось то, что... случилось.

Елена, чьи глаза были полны слёз, вдруг взяла Кима за руку и сжала крепко-крепко своими горячими пальцами. Не уходи, даже не думай! – пронеслось у того в голове, и Баев внутренне содрогнулся, возвращаясь, будто из плена. Он посмотрел на Елену, прямо в эти заполненные слезами глаза, и хотел лишь одного – никогда, ни при каких обстоятельствах не потерять эту женщину. А та совершенно явственно прочувствовала это его сокровенное желание и прижала его ладонь к своим губам и стала неистово целовать. И слёзы хлынули неудержимо, через край. Это были и слёзы утраты, и слёзы облегчения одновременно – она чисто женским чутьём прочувствовала его состояние и его желание остаться с ней, найденной и обретённой им в этой круговерти из дней, событий и обстоятельств, подчас жестоких и безжалостных.

– Я с тобой, любимый... милый... единственный,– шептала она сквозь слёзы. Ким нежно притянул женщину к себе, обнял, будто закрыл собой разом от всех бед на свете. Прикрыл навсегда, на всю жизнь. И она опять это прочувствовала. Потому что её сердце и душа так же навсегда принадлежали этому человеку.

– Что ты, родная? – выдохнул он, погружаясь лицом в её волосы, в эти восхитительные каштановые волны. Он счастлив был утонуть, захлебнуться в этих волнах, чтобы никогда уже не всплыть на поверхность.– Что ты?.. Не плачь...

Рядом была ОНА. Единственная, неповторимая. Он отчётливо это понял, понял в такой ослепляющей вспышке озарения, что всё остальное вмиг померкло и стало второстепенным, а то и просто ненужным.

– Любимая... – только и вымолвил он и впился в эти зовущие, ласковые и ждущие губы, тут же потеряв и голову, и разум, и чувство реальности, всё, чем до этого жил и был наполнен. Всё это он сейчас отдал, не задумываясь. Отдал за эти губы.

И она ответила... Неистово, всем ждущим естеством своим, всем своим мудрым женским вторым "я", всей женской составляющей, имя которой – любовь; тем, чем женщина отвечает любимому мужчине, когда тот рядом и жаждет, и ждёт только её одну, неповторимую и единственную. Ту, которая уже навсегда!..

Он легко поднял её и отнёс в соседнюю комнатку, где были лишь холодильник, небольшой столик и диван-кровать. Тут коротали они с Ромкой ночи, когда выпадало дежурство по Сектору. Он бережно, как бесценный груз, положил женщину на этот диван, встретился с её глазами, в которых не было ничего, кроме призыва и ожидания. Боже, неужели это с ним? Вот это?!.. И ни о чём не думая, стал нежно и в то же время страстно, на одном дыхании, целовать её всю, куда только доставали губы, срывая всё, что мешало этим губам. Она отвечала взаимностью,– жарко, пылко, она растворялась в его безудержных поцелуях, как пересохшая почва под струями долгожданного ливня. Кусала от наслаждения губы, когда он целовал её всю и крепко обнимала в ответ. Она жила сейчас только им, забыла, кто она, где она и желала лишь одного – чтобы это не кончалось. Желала отчаянно, неистово. За эти мгновения она готова была отдать всё на свете. И отдала. Так же неистово и не раздумывая ни секунды. И он взял её, с нерастраченным жаром, сумасшедшей страстью, всю, без остатка. И упал в Пропасть, растворился в светло-ореховом омуте счастливых глаз, исчезнув в них и рождаясь уже внутри неё, уже не принадлежа ни себе, ни этой Вселенной. Целовал, нежил, сжимал в объятиях, делал всё, что она желала и не мог остановиться. Любил её как одержимый, как в последний раз, будто никогда и не обладал до этого женщиной. И она испытывала те же чувства и ту же страсть, пылко отвечая на ласки и вся горя желанием и торопясь, торопясь в полной мере насладиться этими безумными и счастливыми мгновениями, что наконец-то подарила ей судьба... Только женщина, до предела истосковавшаяся по ласке любимого, могла бы её понять и полностью разделить её чувства. Одиночеством собственной души и не растраченной страстью...

После, лежа уже совершенно обессиленный и бессмысленно таращась в потолок, вдруг понял, до какой же степени он сейчас счастлив. Всё отошло на задний план: и служебные обязанности, и Энея, и "Икары", и Датай, чёрт бы его побрал, и... Короче, всё. Осталась одна Елена, любимая и желанная. Он нежно перебирал в своих пальцах её волосы и наслаждался прикосновениями к этому восхитительному шёлку.

А женщина лежала не шевелясь, замирая и вся погружаясь в эти прикосновения, ласковые, дурманящие и опять зовущие куда-то далеко-далеко, за грань обыденных чувств и эмоций. Ей казалось – куда уж дальше?! Но, оказывается, были там, за этой чертой, ещё более глубокие и непостижимые чувства. Она будто пережила ощущение безудержного падения или полёта. Туда, в синь и бескрайность, где ни начала, ни конца, а лишь воронка тех же чувств и эмоций, что засасывает тебя всю, без остатка. Она выдохнула застрявший в лёгких воздух (забыла даже дышать от охватившего её счастья), открыла затуманенные глаза и, чуть повернув голову, поцеловала его пальцы.

– Мы же никогда не расстанемся? Нет для этого причины? Правда? – задала она извечно женский вопрос и посмотрела сияющими глазами. Как же она его любила! Только сейчас она осознала в полной мере – как!..

Ким встретил этот взгляд и с наслаждением в него погрузился, вновь испытывая волнительное, ни с чем не сравнимое ощущение замирания где-то там, внутри себя. И улыбнулся. Улыбка вдруг сделала его так похожим на обыкновенного, со всеми своими недостатками и слабостями человека, что Елена в очередной раз задохнулась от счастья, оттого, что он рядом, что они наконец-то вместе, что нашли друг друга в круговерти дней и суеты, что никогда больше не потеряются. Никогда. По крайней мере, себе она такую клятву дала. И нисколько об этом не жалела.

Но мгновения счастья, как известно, лишь мгновения. А потом наступает повседневность и та же круговерть, что и зовётся жизнью...

Завибрировал манжет трэка на левом запястье. Баев по привычке активировал связь, хотя, если честно, не желал сейчас никого ни слышать, а тем более видеть. Он чувствовал своими вновь обретёнными способностями и благодаря той Силе, что дремала там, в подсознании, что творилось в душе Елены и что она сейчас переживала. Она просто любила, ничего не требуя взамен. Кроме понимания. Открылась вся, идя ему навстречу, как путник, прошедший множество дорог и нашедший наконец ту, единственную, что и выведет его к свету, солнцу и безоблачному небу над головой... Разве можно было обмануть её ожидания? После такого вот откровения? Когда всё отдано ему, одному ему, до самого донышка, до самого, самого?.. Да никогда!

– Да?

Вольнов, проявившийся в объёмном кубе трэк-видео, тут же сбивчиво начал докладывать:

– Аппаратура в шоке, да и девчонка, похоже, также. У неё какой-то сбой или что похуже...

– Когда началось? – Баев напрягся и рывком сел. Елена непроизвольно сжала его руку, как бы говоря: я с тобой, я рядом. И он был благодарен за этот жест.

– Минуты три назад,– Вольнов выглядел бледным, уставшим. Сколько он там уже? Надо, конечно, сменить, негоже парня держать столько времени в напряжении.– И показатели зашкаливают, шеф...

Дьявол! Почему же он-то ничего не прочувствовал?.. Хотя ему сейчас было совсем не до этого. Хм, да он и в данный момент ничего не ощущает, а ведь должен, судя по всему. Энея ведь для него стала не просто объектом изучения и пристального внимания, он определённо носит, держит в себе частичку её "я", и от этого никуда не денешься, это факт.

– Сейчас буду,– и Баев отключился, машинально, а не по необходимости, вызывая, пробуждая к жизни ту самую частицу Энеи, ту Силу, что недавно загнал в тупики своего же подсознания. Она тут же ответила. Баев сразу это почувствовал. Словно плечи распрямились, будто внутренне поднялся на следующую, до этого недосягаемую ступень.

Затем наклонился и нежно поцеловал в губы самую прекрасную женщину на свете.

– Извини, но мне надо...– слов других не нашлось, кроме этих, банальных и истёртых до дыр. И погладил обнажённое плечо, а потом в каком-то порыве заключил в объятия. Она прильнула в ответ, будто срослась с ним, всецело подчинившись его ошеломляющему натиску.

– Я понимаю,– щекоча горячим дыханием, шепнула она ему на ухо. Потом попыталась чуть отстраниться.– Пусти, раздавишь, вон какие мускулы, как медведь, ломаешь,– она прыснула коротким смешком и попыталась освободиться. Хотя так, для вида. Ей было до одурения приятно находиться в его объятиях, ощущать это сильное тело, с некоторых пор безраздельно принадлежащее только ей. Она наслаждалась каждым мгновением нахождения рядом с ним, самым дорогим и любимым человеком в этой жизни. Любовь и обладание преобразили эту женщину: глаза её светились неподдельным, искренним счастьем, что всецело, без остатка овладело ею. Скажи ей кто сейчас – отдай жизнь за этого человека и тогда никакие беды и потрясения его уже не коснутся,– отдала бы не задумываясь. Жизнь прекрасна по своей сути, и прекрасна вдвойне, если есть за кого её отдать.

Ким, проклиная в душе все неподвластные им обстоятельства, осторожно и бережно разжал объятия любимой, не забыв напоследок перецеловать пальцы Елены, один за другим, заглядывая при этом в её лучистые неземные глаза и, помедлив, рывком поднялся, как в атаку. И стал с некоторой растерянностью и удивлением собирать разбросанную вокруг одежду (неужели они так спешили?!). Собственной наготы он не стеснялся. А Елена... Не сводила с него глаз, впитывая каждое движение этого тела (совсем ни грамма жира, одни мускулы и сухожилия), запоминая и любуясь – чуточку неуклюжий, чуточку неповоротливый и слегка рассеянный, но ЕЁ!.. Милый, родной... И вдруг опять заплакала, слёзы рождались сами собой, горячие, неиссякаемые, то ли слёзы радости и счастья, то ли предвестники разлуки, поди разберись. Но всем женским естеством своим и чутьём, которые никогда женщину не обманут и не подведут, она вдруг отчётливо поняла в эти мгновения, что безжалостная судьба отнимает у неё человека, которого она только что обрела, но которого уже неотвратимо теряет. Это ощущение было настолько жутким и безысходным по своей сути, что она готова была взвыть в голос; оно тут же опустошило душу, высушило её горячими потоками слёз, не оставив там ничего, кроме всеобъемлющей тоски. Она не знала и совершенно не представляла, что же ей делать. И оставила себя на откуп тому же женскому – слезам, граничащим с отчаяньем.

Ким замер, безошибочно прочувствовав её состояние, потом медленно к ней обернулся.

– Лен, ты что?..

Никогда не забудет он этого – заплаканная любимая, с мольбой, невысказанной тоской и болью смотрящая огромными, в пол-лица, глазами.

– Лен?..

Ким присел рядышком, затем указательным пальцем снял капельки слезинок и, дурачась, слизнул.

– Знаешь, как вкусно? И всё! Слёз нет.

Лена через силу улыбнулась.

– Дурак...

И привлекла к себе, обнимая и пряча лицо у него на груди и слыша, как отчётливо, чуть ли не в набат, грохочет его сердце. А он гладил и гладил её по волосам, как того же ребёнка, заблудившегося и потерявшегося в огромном чужом городе.

– Мой, мой... Никому и никогда...– шептала она неразборчиво, на одном судорожном дыхании в его сильное, будто налитое плечо. И целовала это плечо уже бессознательно, на одном порыве. Но он понял, расслышал и сжал ещё крепче.

– Мой! – отчетливо вынесла она утверждающий вердикт и отняла лицо, смотря прямо в глаза.– Мой?..

Что он мог ответить на извечно женское? Только правду!

– Твой! – и такая твердь была в его голосе, такая честность и откровенность, что она подставила сухие зовущие губы и закрыла глаза. Тоска и предчувствия на некоторое время растаяли, когда он поцеловал их. Она вдруг, в одночасье, стала единственной и родной, и ни капельки он об этом не пожалел, наоборот, обрёл, наконец, и душевный покой, и подъём, и счастье, которых ему так не доставало ранее.

Он с сожалением отстранился.

– Лен, мне пора... Надо...

Та выпрямилась, всё ещё ощущая незабываемый вкус поцелуя. Но почему?!.. Что я тебе, Вселенная, сделала? Чем не угодила?.. За что?

– Ким...– она сглотнула образовавшийся вдруг в горле непроходимый ком.– Кимушка... Только возвращайся... У меня какие-то предчувствия дурацкие.

– На то они и дурацкие, потому как предчувствия, – улыбнулся Баев. В просьбе её не было, вообще-то, ничего удивительного, но с другой стороны... Кто знает женское сердце? Кто измерил его потенциал и составляющее? Где граница того, что разделяет его правду от надуманного, интуитивного? Милый, только вернись, говорила она ему сейчас. Так говорили древнерусским воинам, идущим на смертельную битву, их суженые. Только вернитесь, заклинали много позже тех же воинов во Вторую мировую их жёны. Только вернитесь, шептали они ночами в мокрую от слёз подушку, до крови кусая обветренные губы... Вам, единственным, этот выстраданный крик-отчаянье и этот выплаканный клич женской души... Только вернись, любимый!.. Говорили эти глаза, руки и сердце, эти зовущие губы, всё её женское естество, пытаясь инстинктивно, неосознанно прикрыть, защитить, сберечь и уберечь от грядущего, уже тяжело, неотвратимо ломящегося в двери... Только вернись... Только вернись... Только... Вернись...

Ким всё понял. И сглотнул такой же тяжёлый ком в горле.

– Вернусь... Непременно вернусь, – поцеловал крепко и ушёл...

А она долго потом плакала. И что стоили ей эти слёзы, не знал никто. Боль раздирала её. Изнутри. Какими-то предчувствиями. И пусть Кимушка назвал их дурацкими, но она-то знала – это что-то другое. Всё внутри горело. И свербило, и раздирало, и драло. Теми же предчувствиями... Боже, зачем познать вот такое счастье, чтобы потом от него ничего в итоге не осталось? Зачем любить, чтобы в итоге одни страдания и разбитые судьбы? Зачем, Боже?.. Для чего кто-то выдумал такую вот муку – прожить счастливой пару мгновений и уйти потом от них навсегда, потерять в круговерти той же жизни? Есть ответ?.. Нет!..

Некоторое время она лежала тихо, сама не своя, а потом вдруг резко села, будто кем-то подстёгнутая, и стала одеваться, тыкаясь в вещи, как слепая. С совершенно бессмысленным взглядом. Вся отрешённая, погруженная в себя. Женщина, решившаяся на что-то...

... Баев даже не помнил, как дошёл до верхней площадки дежурных скаттеров, как уселся в первый попавшийся, задал программу и взмыл в ночное звёздное небо. И отключился напрочь. От всего. Видит Бог, ему нужна была передышка. Хоть на чуть-чуть. Хоть на время полёта до института...

И интуитивно призвал на помощь своё второе "я", которое тут же начало распоряжаться, без всяких ограничений и шлагбаумов, что так любит то, первое. Совершенно механически запустил автопилот и так же механически огляделся. Естественно, своим вышедшим из небытия вторым "я". И увидел...

Хотя слово это нисколько не отображало сути процесса, мы давно привыкли именовать им то, что якобы видит глаз. У Баева наличествовало иное. Самое подходящее сравнение, пожалуй, это сравнение с проявлением фотоснимка в ванночке с проявителем – две секунды и получите то, что было запечатлено ранее на фотоплёнке и только ждало, чтобы народиться на свет белый, выйти из небытия. Воистину, таинство процесса, механизм, во всех тонкостях которого ещё разбираться и разбираться. Нечто похожее происходило и с Баевым, который давно махнул рукой на объяснения: видит Бог, тонкости процесса на молекулярном уровне с попутным привлечением пси-энергетики ему сейчас явно не по зубам. Видит, и ладно, а как, дело вторичное. И он видел, но как-то периферийно: трепещущие адские протуберанцы Солнца, достающие своим корпускулярным излучением до самых до окраин; атмосферные завихрения Юпитера и озёра жидких металлов Меркурия, и венерианские газовые выбросы, и стылые красные пески Марса – всё это пронеслось в сознании мгновенно, оставив после себя ощущение полёта. Он весь как бы встрепенулся и... И остыл. Он задохнулся. Не физически, ментально. Но тем же внутренним "я" осознал и ещё кое-что – его ждали. Образ Энеи возник перед глазами. Ей было страшно, одиноко, и она нуждалась в помощи. И опять призывала эту помощь, как тогда, на Мизае. Ким представил последствия, ужаснулся и рванул скаттер на полную...

Ва-гуал ждал. Он мог это делать бесконечно долго, понятия времени для него практически не существовало. И попутно он оживал, вернее, уже ожил... Чёрт! Да нет в языке человеческом понятия того, чем он занимался. Старое, старое зло... Возможно, даже абсолютное. Нечто... Порождение некоей материи. Хотя все названия эти – так, обрисовка общего. Он был сам по себе. И тем страшен. Был той самой вещью, что в себе. Всё живое для него было несущественным, одномоментным – прах под ногами идущего, иллюзия бытия, а он – вершитель судеб, понятия не имеющий о критериях и истинах. Плоть, жаждущая крови. В этом смысле он был почти всемогущ и универсален. Порождение неведомо какого мира, он питался и жил за счёт пси-составляющей самой Вселенной, обгладывая её по кусочкам, как стервятник. Ничего иное его не интересовало. И он знал, что его ждёт дальше. Очередная метаморфоза. Его разбудили, и сейчас он был на переходном этапе. Наделённый одними инстинктами, рефлексами и... волчьей пастью.

Воитель шёл прежним курсом. Ва-гуал оплёл своими рецепторами практически весь корабль, попутно дав вводную экипажу и их главному – ускориться. И воитель рванул к Датаю. Все работали как одержимые, в том числе и бывший капитан. Ибо распоряжался сейчас здесь совсем другой. Другое. Существо, выбравшееся из преисподней. Ящик Пандоры алгойского разлива был раскрыт настежь. Его земной аналог оставался пока закрытым, но Баев, не ведая о том, уже подбирал к нему ключи.

Единственное, что ва-гуала беспокоило и досаждало (если понятия такие к нему были применимы) – некое целенаправленное внешнее воздействие. О нём знали. Его чувствовали. Кто-то. Где-то.

Он встрепенулся, из золотистого стал огненно-рыжим, с пульсирующими нитями-рецепторами. Он прислушивался. И уловил, сейчас более "осмысленно", чем ранее, чью-то пси-составляющую, чем-то схожую с его собственной. Чьё-то пси-волнение, некую пси-ауру. Будто за углом дышат, но показываться не спешат. Или не могут, а, скорее, боятся. Сгусток квазиорганики, что заменял ему сердце, забился учащённей. Ва-гуал чувствовал сопротивление, словно дыхнули на него остро-леденящим и тут же отскочили. И он изготовился. Убивать и вбирать. Алгойцы, что экспериментировали над его составляющей, добились, в общем, своего: шифрованную программу он принял и стал, не задумываясь, действовать согласно установке, действовать против землян и всех, кто им помогает. Тупо, по-хозяйски и особо не интересуясь результатом. Как не задумывается остро заточенный топор в руках палача, чья именно голова сейчас с плеч долой.

Институт Биотехнологий находился в другой части города, на берегу большого лесного озера, лежащего в обрамлении вековых сосен и застывших печальных ив. И летом и зимой здесь была благодать, здесь всегда остро пахло мшистой хвоей, воздух был свеж и насыщен ароматами леса. Сейчас, уже фактически ночью, в той стороне угадывалось обширное тёмное пространство, насыщенное влагой и свежестью. Совсем как у моря, мелькнуло у Баева, и очень напоминает Балтику. Фонари лениво отсвечивали в водах озера. Им совершенно не было никакого дела до людской суеты.

В вестибюле сидел дежурный, равнодушно поглядывая на мониторы и жуя при этом бутерброд. На безопасника глянул вопросительно, скорее по привычке, нежели по необходимости: чего, мол, надо в столь неурочный час? Баев поморщился. Охрана тут желала лучшего. И где же люди Тори?

Но через секунду мнение в корне изменил.

– Вы к кому? – раздалось за спиной. Баев резко обернулся. Судя по экипировке, десантник. Чёрт! Откуда он взялся? Из-за колонн, что ли? И спокойный, уверенный. Такой, если что, и пристрелит, не поморщится. Берет с эмблемой БР одет вроде так себе, на одно ухо, но эта небрежность как раз и показывала, что интересуются им профессионалы. Да и взгляд пронизывающий, насквозь. И рука вроде так же небрежно легла на цевье короткоствольного АМГ.

– В третий сектор, у нас тут объект,– Баеву самому не понравилось это казённое "объект", да делать нечего, режим безопасности есть режим безопасности. Он предъявил соответствующий допуск. В развёрнутом, как полагается, виде. Десантник козырнул и чуток расслабился. Но видно это было только по взгляду, глаза будто слегка потускнели. В остальном ничего не изменилось. Та же напряжённая поза. И рука с автомата не ушла. Он что-то пробормотал в усик ПУ, потом утвердительно кивнул:

– Можете проходить!

– Благодарю.

Но лично Баева эти меры предосторожности не впечатлили, а уж тем более не обманули. При желании он мог бы без труда обездвижить обоих. Или просто вырубить. Ментально, конечно. Направленным пси-импульсом. Походя, даже и не напрягаясь и особо не задумываясь. Сила, что в него влилась на Мизае, его второе "я", сделала бы это мгновенно. Уровень его пси-составлящей рос неуклонно. В человеческом понимании он становился монстром. Более того – он им уже стал! И он это чувствовал. Причём уровень этот повышался и качественно, и по экспоненте. Повышался пусть и не зримо, но для него неотвратимо. Хотел он того, или нет, но он перерождался, становился другим. Сильнее во много раз – да! Но человечнее ли? И тут же себя одёрнул – разве его отношение к Елене не лишнее доказательство того, что душа осталась прежней?

Он прошёл к лифту, чтобы спуститься на нулевой этаж, где в защищённом боксе его ждала Энея. Его Энея. Он вдруг отчётливо это понял – именно его!.. И опять себя поправил: Елена тоже его, без неё, без её любви, он только человек наполовину. Но в том-то и дело, что другая половина его сущности уже принадлежит Энее. Но как их сравнивать? Два этих женских начала, одно земное, а одно порождение неизвестно какого мира? И оба вошли в него. Одно, правда, и не спрашивая, а просто спасаясь, попутно перевернув сознание и наделив его сверхчеловеческой неестественной мощью. А другое, робко постучавшись и надеясь лишь на взаимность, но отдав потом себя полностью, без остатка, растворившись в нём отголосками неземного счастья и безудержной страсти. И он очень надеялся, что эти ощущения останутся с ним навсегда, до самого конца, каким бы тот конец ни был.

Походя, а не вынужденно, он объял окружающее, подсознательно выискивая нечто враждебное, не вписывающееся в общую картину, выходящее из общеобусловленных границ, то, что не вписывается в фон, привычный и оттого предсказуемый.

Направляясь сюда, в институт, Баев инстинктивно ожидал увидеть здесь последствия ментального удара девочки. Увидеть мёртвый ландшафт, мёртвый персонал. Он готовил себя к катастрофе, на которую ему намекали несколько часов назад те, из видеокома. И чтобы хоть как-то этому воспрепятствовать, посылал постоянно (а иногда даже и не задумываясь) пси-волны, в которых доминирующим импульсом было одно: я иду на помощь, вместе мы обязательно справимся... Обратный импульс не заставлял ждать – я тебе верю, и я жду. Но, чёрт, был этот импульс и слабым, и еле уловимым! Но обнадёживало всё же следующее: он содержал одну тривиальную эмоцию – я тебя жду! И поэтому сейчас Ким выискивал хоть что-то, выделяющееся на этом общем пси-фоне, для него ставшем с некоторых пор отправной ступенькой туда, в нечто заоблачное. Хоть что-то, что выделялось бы, как бельмо на глазу. Нечто, заставившее Энею сжаться в комочек, что должно было её напугать до судорог и заставить закрыться так, чтобы даже пси-запаха не исходило! Сердцем Баев понимал, что произошло, но вот разум за сердцем следовать отказывался. Да и как, в конечном итоге, во всё это поверить? Что он вместе с ней находился там, у Датая? Видел вот это всё?.. Её и своими глазами (хотя глазами ли?)? Бред!.. А не бред ли, что всё с ним сейчас творится? Его эти возможности? От которых даже кровь стынет в жилах! Всё это казалось ему из разряда несбыточного, из нечто, схожего со сказкой, где роль обыкновенной волшебницы играла маленькая девочка, невесть как в эту сказку попавшая... А с другой стороны... Сказка – ложь... Да в ней... И потом, не появятся ли из той же сказки и мифические чудовища, что там издревле живут?

Однако в пси-фоне было тихо, если можно так выразиться. Аура людей, что здесь сейчас находились, ничем особым не выделялась, ничего тревожащего и ничего такого сверхъестественного, выходящего за рамки обыденного. И хотя Баев не до конца понимал, что уж такого он хочет здесь увидеть и прочувствовать, и как это необычное интерпретировать благодаря своему новоприобретённому навыку и пси-зрению, но всё равно всматривался, как волк на ночной охоте. И продолжал этот фон исследовать. Да и "Отшельник", которому он задал соответствующую программу, помалкивал. Значит, всё в норме.

Внизу его встретили ещё трое. И если на двоих он почти не обратил внимания (такие же десантники, серыми тенями застывшие у стен, что и тот, наверху), то третий... Вернее, третья. Эту женщину он хорошо знал. Тори Дорриссон, командир второй отдельной группы быстрого реагирования, БР. Высокая, поджарая, с короткой стрижкой, с чёрными выразительными глазами и собранная, как пантера перед прыжком. Короче, полное олицетворение всех женских инстинктов с точки зрения кошачьих.