Текст книги "Миргород (СИ)"

Глава 10. Серые.

Костер горел жарко и бездымно в неглубоком приямке. Вокруг высились этажами, как плоскими фанерными декорациями в театре, развалины домов. Кое-где стены еще сохранили цвет краски, которой были покрашены когда-то в мирные времена. Седой и удивительно грязный новый знакомый успевал поддерживать огонь, внимательно прислушиваться к окружающему, смотреть за кипящей в котелке жидкостью и разговаривать, объясняя новичку правила жизни. Ему нравилось разговаривать. Это было видно по тому, как красиво он говорил, как артикулировал, вроде актера на сцене. Наверное, он давно ни с кем не говорил.

– Понимаешь, – говорил старик, медленно, помешивая горьким тополевым прутиком в закопченном котелке. – Вот были мы когда-то милицией. Что смотришь? Удивляешься, да? Не веришь? И я был. И в званиях, с погонами и всякими шевронами и прочим. Потом, значит, полицией их назвали, потому что милиция, мол, это совсем из другого времени. А потом и вовсе такое началось...

Он ловко снял котелок с костра, одним движением смахнул пену и разлил черную жижу по расставленным на кирпиче стаканам.

– О! – поднял брови Карл, с опаской сначала принюхавшись, а потом пригубив. – Это – кофе!

– Или!

– Так все же о серых...

– Я с ними, с падлами этими, на одном поле срать не сяду. Это же такая профанация и даже прямая коррупция, – покраснел и стал почти кричать сипло, но не очень громко, чтобы звуки не вырвались дальше установленной границы в виде полуразрушенных стен.

– Понимаешь, это давно началось, – продолжал натужно сипеть он. – Сначала просто ментов моих за деньги подряжали на разные свои мероприятия. Охрана в форме, при оружии – все дела. А потом они все и вовсе спелись. То есть, что те, что, понимаешь, эти – без формы сразу и не поймешь. Те же фиксы, те же татуировки по рукам, цепи золотые на шее такие же. Только одни вроде как при исполнении, выходит. А другие...

– Из интереса? Бесплатно?

– Да ладно – бесплатно. Скажешь тоже. Там бригадир получал больше начальника райотдела. Точно, точно. Я же знаю. Мне все расклады показывали.

Они несколько минут просто смотрели по сторонам, вдыхали запахи сырости, крапивы и какой-то очень пахучей травы, пробивающейся сквозь кирпичные развалы, грели руки над костерком, отпивали потихоньку из стаканов, вставленных для удобства в старые помятые железнодорожные подстаканники.

– Вот, скажи, дорогой наш герой и гость города. Вот как ты понимаешь. Если тебе сейчас сказать "коричневые". Ну?

– Фашисты, что ли? – откуда-то сразу вспомнил Карл.

– Вот, понимаешь, значит. А – "красные"?

– Выходит, коммунисты.

– "Голубые"? Тьфу, зараза.

– Ага, тьфу.

– Вот. То есть, имеешь представление и исторический опыт. А у нас теперь – "серые". Сначала, когда все так вот сделалось, и только налаживался нынешний порядок, этих звали братками, а тех – ментами. Когда они вместе стали, и одновременно как бы против всех, против и тех и этих, они сами себя стали называть "серыми братьями". Понимаешь, да? Они, вроде, верующие все стали. Церкви деньги отстегивали, кресты носили. И в сером, как в форме специальной. Кстати, очень удобный цвет. Тут как-то пытались у нас черную форму ввести. Ну, совершенно ведь не эстетично. Она ж пылится, все видно, как на белом. А на сером – фиг что углядишь. Ну, оделись еще, как чикагские гангстеры. В сером, в пиджаках длинных, да в шляпах этих. С них шляпы те и пошли, кстати, в общую моду. Как они в шляпах вышли, так и молодежь стала под них косить, а там и вовсе стало неудобно без головного убора разгуливать. Вроде как-то даже стыдно, что ли. Ну, сам представь. Все в шляпах, а ты – нет. Как баба, что ли... Или пацан неразумный. Или как во сне, когда вокруг народ, а ты вдруг голый. То же и с оружием потом. Только если ты в него стрельнешь, даже если защищаясь – тебе не жить. А вот если он, так его пожурят, конечно, по шее дадут, да на другой участок перекинут. Чуешь разницу в подходах?

– Так они, значит, братьями зовутся?

– Официально если, полностью – серые братья. Только дураки у них там сидели в верхах. Полные дураки. Народ – он длинные названия не любит. Он их во рту попереворачивает, постучит по зубам языком, а потом бац – и вот вам просто "серые". И никто их больше никак по-другому и не зовет. Вот, при серых живем теперь... Как при волках. И помним, помним, что серых обязательно сменяют черные. И боимся этого, книжек начитавшись, и не хотим. Никто ведь не хочет. А раз не хотим – значит, этих серых фактически и поддерживаем.

– Так они теперь власть, что ли? – размышлял вслух гость, прикидывая мысленно местную пирамиду.

– Сами-то серые еще не власть. Они, как и мы раньше – представители власти. Так выходит.

– А кто же тогда всем этим командует?

– Сам подумай. Если серые – это бывшие менты и полицаи вместе с бандитами, то кто над ними?

– Политики, что ли? – осторожно спросил Карл, не совсем понимая, куда идет разговор.

– Хуитики! Богатые. У кого деньги – тот теперь и власть. А откуда деньги – это уже никого не касается. Теперь это совершенно никого не касается. Теперь-то их власть. А ты – политики, политики... Лучше скажи, а у вас-то там как?

– У нас? У кого – у нас?

– Слушай, я же не этот, не народ, типа, не быдло какое. Пусть и опустился маленько. Но я же вижу. Ты у нас тут человек новый, приезжий, можно сказать. Я вот смотрю – и верю. Повидал, небось, всякого.

– Так поезда же не ходят? – сделал лицо Карл.

– Вот лучше не рассказывай ты мне за поезда и всякие туманы. Лучше ответь: как с этим всем у вас?

– У нас... У нас, знаете ли, по-разному. Даже очень по-разному. Но, конечно, далеко не так.

Этого старика Карл нашел сам. Погулял по городу, послушал, впитывая информацию. Посидел в парке. Понаблюдал с набережной, как ловится рыба у постоянных и непременных в таких городах рыбаков. Подумал, крутя в руках карту и так и этак. Почитал названия улиц-переулочков, в очередной раз удивляясь фантазии местных властей. А потом просто свернул не там, где обычно. Прошел чуть дальше. Остановился, принюхался, взял правее. Откашлялся громко в темном тупичке, в дальней стене которого светилась дыра как раз под человека. Подождал несколько секунд, а потом медленно и осторожно, но не прячась, сделал еще несколько шагов вперед.

Рук не пожимали, имен не называли. Как-то сразу и просто начался разговор.

– А как все начиналось – помните?

– Мне ли не помнить? Сам все видел! Участник, так его, событий.

***

Тревожная группа мялась у дверей. Лейтенант докладывал, смотря в угол, не в глаза:

– Товарищ полковник! Не можем исполнить приказ – народ не пускает.

– Что значит – не пускает?

– То и значит... Вы в окно-то поглядите!

За окном в серых сумерках колыхалась плотная толпа. Никаких ярких флагов или заранее подготовленных транспарантов. Не митинг или внезапная и никем не разрешенная демонстрация. И не пикет – тут народа поболее будет, чем на любом пикете.

Стояли крепкие молодые парни, сунув руки в карманы, ежась от легкого осеннего морозца. Стояли кряжистые работяги – отцы больших и малых семейств из тех домов, что выстроились огромным человейником вокруг. Стояли моложавые пенсионерки с ярко накрашенными губами. Стояли совсем старенькие бабушки, повязавшие по две шали – на голову и на поясницу. Инвалиды. Ветераны войн и конфликтов, сверкающие навечно привинченными к единственному пальто наградами. Школьники и студенты. Стояли все. И смотрели на окна отдела внутренних дел.

– Прошу расходиться! – кричал натужно капитан Середович в поданный сзади мегафон. – Не мешайте органам внутренних дел вести свою деятельность! Не мешайте нам работать, в конце концов!

Вот зря он так надрывается. Тут мягче надо. С людьми ведь так – если на них давишь, так и они так же в ответ. И чем сильнее давишь, тем сильнее можешь получить отпор. А если вежливо, если вон отдельно с пенсионерами поговорить, отдельно – со студентами. На их языке, понятном. Вот и разойдутся.

– Может, ОМОН вызвать? – негромко из-за спины предложил кадровый начальник майор Петрук. – Это же не наша работа – толпу разогнать?

Он всегда говорил, как будто спрашивал. И каждый тут же обычно начинал ему отвечать, разъяснять, отчитываться. И получалось, что он – как старший, как умный – спрашивает правильные вопросы. А отвечающие тут же вроде как своим умом доходят до правильного ответа. За это Петрука в отделе уважали. Но не любили. Он же о чем угодно – спрашивал!

– Да? ОМОН тебе? Ну, представь – приезжает автобус. Выгружается. Строятся орлы, щитами огораживаются, забрала опускают. А народ спокойно расходится – и все. И что я скажу потом руководству? Как отчитаемся о цели привлечения сил и средств? Нет, ты мне панику раньше времени не поднимай. Тут надо мягче, аккуратнее. Это же наши люди, в конце концов!

Хорошо сказал полковник, красиво. С душой. С болью в голосе. Только сам не пошел на крыльцо, не стал уговаривать людей разойтись – не барское это дело. Не командирское. Подчиненных хватает.

– Ну, может, пусть тогда служба участковых разбирается? Это же их люди, в конце концов? – опять вроде как спросил Петрук. – Или что?

– Коренева ко мне! – рявкнул в микрофон полковник, зажав черную кнопку на панели. – Срочно!

Ожидание было не долгим. К концу дня обычно все службы собирались в отделе. Надо было "отписываться" по всему, что произошло или даже не произошло, а вовремя сумели предотвратить, или просто так – что сделано за день. Вот и начальник службы участковых занимался бумаготворчеством в своем тесном кабинетике через дверь с прокуренным залом для всех участковых сразу. Все равно места всем не хватало, поэтому столы там выделялся на двоих. И если и сидели тут участковые, то по очереди – тоже для бумажных дел. Основная их работа была как раз там, в народе, во дворах, в пунктах охраны общественного порядка, с древних уже времен заведенных практически в каждом квартале.

– Товарищ полковник...

– Это я пока что – полковник, Коренев, – прервал его начальник. – Это ты – пока что с двумя звездами. Это все у нас с тобой временное, если не решим мы кое-чего срочно и быстро. Это вот – что, погляди? Это твои люди там? Или как? А?

– Или где..., – пробормотал подполковник Коренев будто бы про себя.

– Что-о-о?

А дальше слов не было. То есть, они были, конечно, но их записывать было некому, да и нельзя. Поэтому Коренев просто осторожно выглянул в окно. Постоял немного, поглядел, вздохнул.

– Ну, наши, да. Многих узнаю даже. И что?

– В чем проблема?

– Да задержали ваши тут одного, – слово "ваши" он специально выделил, как бы в отместку за "наших". – Описали. Запротоколировали. Все, вроде, как положено. Теперь бы его надо отпустить под подписку – а тут народ, значит. Не дает.

– Чего хотят? – уже спокойнее спросил начальник.

– Известно чего – справедливости.

– Ты мне тут политику не рассусоливай! Конкретно – что?

– Да – то, блин! Пацана этого сейчас не выпустить – просто порвут. Наших не пропускают. Не драться же с ними!

– А через заднее крыльцо? И сказать им, что уже все, что давно ушел? А? – опять задавал вопросы Петрук.

– Слушай, Василий Петрович, ты на улицу хоть выходил сегодня? Нет? Ну, так выйди, погляди. Нет у нас сегодня никакого "заднего" и "переднего". Толпа, понимаешь? Она вокруг.

– А организаторы выявлены? Фотосъемка оперативная ведется?

– Тьфу... Позвольте, я выйду, что ли, попробую поговорить. Там, вижу, знакомые лица мелькают.

– Нет преград для патриотов, – пробормотал начальник. – И как пойдешь, пусть тревожная группа в предбаннике встанет на всякий случай. И, это, пусть уже оружейную вскрывают.

– Вот насчет оружейной – не моя компетенция. Командуйте сами.

Коренев спустился на первый этаж, прошел длинным коридором. Одна стена была выкрашена синей масляной краской. По другой шла информационная панель с приказами и фотографиями лучших. Участковые там тоже были. На фотографиях – были. А в отделе их сегодня что-то видно не было. И мобильные их не отвечали. Совсем плохо дело...

Стукнул по дороге в дежурку – показал пальцем вверх. Мол, начальство чего-то от них хочет.

Задержался у дверей. У тех, которые стальные. За ними такой вроде предбанничек, и сразу прозрачные, пластиковые, которые просто так для вида и для красоты. А вот тут бы – засов накинуть, что ли. На всякий пожарный случай. От людей, что ли...

Он потрогал засов, оглянулся на прозрачную дежурку, махнул рукой и пошел в народ.

...

– Фрол! Ты же знаешь меня! Мы вместе со Скаем тогда, вспомни! – начал сразу, увидев знакомое лицо, улыбаясь приветливо и показывая свою безопасность.

– Флор, – поправил тот спокойно.

Яркие синие глаза на худом болезненно желтом лице смотрелись, как цветные линзы.

– Пропустите этого, – кивнул молодым, что стояли, упершись, в первых рядах.

Пропустили. Но двое все время стояли плотно справа и слева. Посматривали с опаской. Что он им, киборг какой-то, что ли? Терминатор? Сейчас вот кинется и всех порвет?

– Флор, – сказал он тихо, подойдя почти вплотную. – Что вы тут творите? Вы же не бандиты какие-то. Ты вот фантастику читаешь. Сам пишешь, говорят. С писателями многими знаком... Ну? Вы чего тут такое делаете? Нарываетесь на что?

Фантаст этот посмотрел на подполковника с удивлением. Хотя, это он так просто выглядит, будто всегда немного удивленный. Просто глаза большие.

– Скажи, – громко начал он.

Так громко, что окружающие стали прислушиваться, придвигаться еще плотнее.

– Скажи, а ты сейчас пойдешь с нами? Ты поможешь нам вскрыть тот притон и выгнать нариков? А? Или вот еще: в одном доме, мы знаем точно, живет такой авторитетный пацан... Очень, знаешь, авторитетный. Ты пойдешь сейчас с нами, заберешь его?

– Ну, если будет заявление...

– Какое еще заявление?

– Если что-то произошло, например. Если кого ударили, покалечили – я, конечно, обязательно. А как же! Это же закон! Нельзя без факта правонарушения что-то делать.

– А пока лично никого не убили, не покалечили, не изнасиловали, так тебя и не ждать, выходит?

Флор помолчал, посмотрел с тоской на небо, темнеющее все больше, на здание ОВД.

– Ну, тогда сдавай свое оружие.

– Что? – не понял подполковник.

– Пушку свою сдавай. Ту, что у тебя под пиджаком. Сам отдай. Медленно-медленно доставай и отдавай мне. Я тогда буду вместо тебя защищать свой подъезд и свой двор. Ты же не можешь?

– Но я правда не могу! Это незаконно!

– А раз незаконно, так ты тогда в нас сейчас стрелять будешь, да? Вот из этого пистолета – в нас? Не в наркоманов, не в дилеров, не в бандитов, не в террористов – в людей? Ты же полицейский, так? Все у тебя по закону, так? Ну, вытаскивай и стреляй тогда в меня.

– Оружие применяется только при непосредственной опасности...

– Так вот же опасность, – обвел он рукой вокруг себя. – Видишь? Это люди. Они пришли сюда, чтобы ты их защитил. А ты не можешь. Или не хочешь? Значит, или отбивайся от нас, как в том притоне сейчас отбиваются. Или отдавай свое оружие – мы уж сами тогда разберемся, кто и в чем виноват.

– Вас же тогда...

– Что – нас? Всех убьют? Приедут ваши "космонавты" и замесят в фарш вон тех бабушек из моего двора? И школьников несовершеннолетних? И это будет называться – защитили население? От кого? Сдавай пушку, участковый. Или, может, пошли все вместе к вам – там, в оружейке вашей, всякое есть, я же знаю. Мы, понимаешь, пришли, потому что нет больше сил и нет больше никакой нашей веры. Отдайте ваше оружие, и мы сразу уйдем. И будет у нас на районе порядок.

– А вы не боитесь..., – начал было, но был прерван.

– Мы уже ничего не боимся. Сдавай оружие и иди к руководству. Пусть хоть пулеметы против нас выкатывают. Тогда вы и бандиты эти – одинаково будете нам врагами.

Был еще один выход из ситуации. Не сдавать оружие, а оставить его при себе. Присоединиться к народу. К людям. Но это – конец всей той жизни, что была раньше. Конец карьере. Конец свободе, наконец. Это же не может не быть пресечено...

Хотя, в чем-то правильно ведь говорит мужик.

– Ну, ты решил уже?

Тоска...

***

– Так с этого началось, выходит?

– Началось не с этого. Началось раньше. Это как нарыв, понимаешь? Он дергает, распухает. Ты сверху на него марлечку. Одеколончиком брызгаешь, чтобы продезинфецировать. Но не тыкать же иглой или ножом в самого себя! Терпишь. А оно уже ночью дергает, спать не дает. И понимаешь – что-то надо делать. К докторам идти? С этакой мелочью? Да проще вон в аптеке мазь купить... И мазь теперь на марлечку. Пластырем сверху. Посмотреть, так и не видно ничего. А там уже распухло, температура общая поднялась. И уже наружу все лезет. Вот и вылезло. Да эти еще – ладно. Ну, побили кое-кого. И мне тогда досталось, кстати. Дали по шее. Но задним умом понимаешь, что где-то, может, и за дело. Пусть не по закону, но по каким-то понятиям. Тьфу! Как же я эти понятия ненавижу!

***

Создали тогда национальную гвардию. Новая структура, чтобы не было прямой связи с милицией-полицией. В гвардию брали после серьезной чистки и тех, кто был раньше, но не был напрямую в чем-то замаран. И разбавляли все это своими, гражданскими. А еще саму структуру разделили. Эти вот – профи, но их мало. А эти вот – как добровольцы. Вроде дружинников, но в форме и с оружием. Вот там и ценз ввели. Чтобы, мол, никакой более пролетарской революции. Никаких бедняков, бомжей, безработных. Исключительно наоборот. Автомат получил только тот, у кого было имущество и нормальный доход. Чтобы, значит, защищать. Так и говорили: кого и что может защитить тот, у кого самого ничего нет? Вот и набрали пузанов краснощеких. Форма им – как седло на корове. Но зато с оружием. И первым делом посты поставили у всех магазинов и злачных мест. Как-то так вышло, что новая буржуазия – сплошь одни торгаши. Говорят, есть еще и те, кто владеет целыми заводами. Но вот их как раз в этой «нацгадине» никто не видел.

А еще как ниоткуда выпрыгнули вдруг "активисты". Вот тут – молодежь в основном. Студенты, школота бывшая и нынешняя. Работать-то никто не хотел. А вот активничать, шляясь группами по улицам и наводя порядок, как они его понимали – это всегда с удовольствием. Вот только не понятно, правда, что ли, совершенно бесплатно работали? Или все же мзду от тех же магазинов брали? Хотя, какая тут может быть разница. Все равно – не по закону это. Не бывает таких законов, чтобы каждый любому – в морду. Чтобы витрины бить. Чтобы имущество портить.

В общем, получилось у них не очень. У тех, кто за сценой. Эти с теми так и не срослись, не сдружились. Гвардейцы пузатые, толпой собравшись, с удовольствием гоняли активистов. А те, опять же толпой, с таким же удовольствием в отместку гоняли черномундирников. Качали лодку, качали – и раскачали.

***

Василий Иванович бежал, смешно прижав локти к груди и почти не шевеля руками. Ногами он тоже шевелил не очень хорошо. Со стороны могло показаться, что он еле их передвигает. И все же – бежал. Задыхаясь от разрывающей легкие боли, придерживая правым локтем все время пытающуюся вывалиться куда-то вниз разбухшую печень, тряся животом, выпирающим над брючным ремнем. По груди больно стучал тяжелый автомат без приклада. То есть, приклад как бы был, но как бы и нет. Он был как-то хитро повернут и сложен, но добавлял своей сталью лишнего веса и так тяжелому оружию.

– Зачем, зачем? – билось в голове.

Василий Иванович бежал, прячась за углы и вслушиваясь со все возрастающим страхом в топот за спиной.

Ведь догонят. Все равно догонят. Они моложе и крепче. Еще они просто злее. Когда злой – тогда сильнее. Это страх ослабляет, а злость делает тебя сильнее. Злость пересиливает боль и страх. А у него живот, ноги уже совсем не поднимаются, печенка болит. И вот этот идиотский автомат еще бьет по животу и сбивает дыхание.

– Стой, стой, гад! – вдруг доносилось издали.

Тогда Василий Иванович резко брал в сторону, карабкался, оступаясь и оскальзываясь, на очередной кирпичный курган, слетал с него чуть не кубарем, снова таился за остатками стен.

Преследователи были упорны. Сейчас по всему городу, наверное, гоняли таких вот толстых и неуклюжих, записавшихся сдуру в гражданскую гвардию.

Он ведь даже выходил в патрули. И два раза стоял на охране митингов. У магазинов, бывало, когда был завоз продуктов со складов, тоже стоял. То есть, самый настоящий гражданский гвардеец. Да еще и с автоматом. С тяжелой этой стальной дурой, которая своим брезентовым ремнем уже натерла докрасна шею Василию Ивановичу. И два запасных магазина в сумке на брючном ремне только мешались.

– Да стой ты, дурик! Стой, а то ведь подстрелю, нафиг! – кричал кто-то сзади азартно и громко.

Эхо отражалось от стен, дрожало на чудом оставшихся в пустых окнах осколках стекла, влетало в уши, давило, лишало воли и последних остатков надежды.

Воздух уже не поступал в широко распахнутый рот. Сердце, казалось, готово было выскочить из горла. Печень проваливалась мимо локтя все ниже и ниже. И тут нога подвернулась. Лодыжку обожгло болью. Тело по инерции бросило вперед и впечатало в кучу мусора.

Василий Иванович резко перевернулся, ткнул стволом в сторону набегавших, дернул спусковой крючок. Все шарахнулись в стороны. Металлический щелчок – и все. Как в кошмарном сне. Только во сне еще бывало такое, что пули медленно выкатывались из ствола и падали прямо под ноги.

Он передернул затвор, выкинув в сторону блеснувший желтым патрон, снова щелкнул курком.

– Мужик, кончай, – забасил кто-то из подбегающих, которые поначалу-то рассыпались, увидев оружие, а теперь снова собирались в стаю.