Текст книги "Миргород (СИ)"
Автор книги: Александр Карнишин
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)
– Прошу прощения, мой господин, но через полчаса уже подъезжаем.
Карл снова открыл глаза и еще успел, был такой момент, подумать, что на самом деле все началось вовсе не здесь, не сейчас и даже далеко не вчера. И надо бы объяснить для начала, хоть даже и самому себе, что он тут, собственно, делает – один в просторном странно пустом четырехместном купе. Но тело уже как бы само, без управления и лишних мыслей, поднялось, уперлось в верхние полки крепкими руками, качнуло пару раз, разминая мускулы, спрыгнуло умело и упруго на потрепанный синий коврик внизу.
– Спасибо, уже встал! – крикнул Карл, обернувшись в сторону двери и начал собираться на выход.
Да, история началась не сегодня и не вчера и даже не тогда, когда он сел в этот поезд. Когда, кстати? В поезд – когда? Хотя, это все можно будет обдумать позже. История началась миллиарды лет назад. Вернее, это не история еще была, потому что историю делают люди. И записывают историю тоже люди. А людям, кстати, свойственно ошибаться. Там, во времена до истории, была, наверное, палеоастрономия какая-нибудь, когда все крутилось, и собиралось в планеты, потом палеонтология и всякие динозавры, палеоантропология, а вот собственно история – это уже совсем недавно, рукой подать через века, какие-то десять-двадцать тысяч лет.
Думая так, Карл машинально стянул длинные волосы в хвост, подкрутил кверху кончики усов, пересчитал так же машинально, на полном автоматизме двигая пальцами, мелкие пуговицы на роскошной белой сорочке с длинными концами отложного воротника. Руки все делали сами, привычно, не мешая мыслям, которые были где-то далеко отсюда, за сотни и тысячи миль, в старинных каменных маленьких городах, в которых Карлу было всегда так уютно и так все знакомо.
Он повернулся к зеркалу, занимающему почти всю поверхность двери.
Высокий. Даже по сегодняшним меркам, когда молодежь, дети голодного послевоенного поколения, растет, как на дрожжах, он был высок. Скорее, худой, чем упитанный. Карл повернулся боком – да, худощав. Ни живота, как у многих, любящих пиво – а он его как раз любил, и помнил, что любил, и помнил – какое, ни второго подбородка или обвисших, как у бульдогов, щек. Возраст совершенно не отражался на этом лице и этой фигуре. Таким бывает на первый взгляд сорок лет – самый расцвет, считай. А поговоришь с ним, вслушаешься – дашь уже и все шестьдесят. А может и больше.
И что у нас в этот раз? Руки как будто сами собой снимали с вешалок одежду, надевали, застегивали, одергивали, поправляли.
Строгий темный костюм в легкую почти незаметную полоску, состоящий из удлиненного пиджака, скорее даже сюртука "под старину", прямых брюк – когда же они так разгладиться успели только? Ботинки сверкали. Воротник рубашки, стоящий ровно на палец выше пиджачного, чуть не хрустел. Прямо, будто только что из хорошей прачечной все вышло.
Карла почему-то совершенно не удивляло, что нет ничего мятого, нет грязного, хотя ехал он в этом поезде уже... Сколько, кстати, он ехал в поезде? Эти дни терялись в памяти, сливались в одну серую линию. Но – дни. Точно. Не вчера же он лег на эту полку в купе?
Вещи?
Всех вещей был старинного же типа небольшой саквояж из красной кожи, окованный по краям латунью, блестящей, как будто только из мастерской, и зонтик-трость с удобной изогнутой рукоятью светлого дерева.
За окном уже замелькали кварталы домов, все выше поднимающих свои этажи. Вагон дернулся несколько раз, поворачивая на стрелках, колеса перестали навевать дрему равномерной музыкой дороги. Поплыли мимо фигуры, стоящие на перроне, как в аквариуме, молча разевающие рот и тыкающие пальцами в проползающие мимо окна. Вернее, это он был тут, как в аквариуме для них. Он – в тесном пространстве за двойным стеклом.
Карл поднял саквояж, умело крутнул в руке зонтик, не задев полок, и вышел в коридор. На удивление, никакой очереди на выход не было. Уж не один ли он ехал в вагоне?
– Так все же теперь в плацкартный стремятся, – объяснил стоящий у двери вагона проводник. – Кризис, понимаете ли. Экономят буквально каждый грош. А я тут с вами, с одним, выходит.
Когда поезд остановился, устало шипя воздухом в тормозах, когда была, наконец, открыта дверь и протерта длинная ручка справа, когда Карл шагнул на перрон, плечом раздвигая встречающих, сквозь прорехи в несущихся куда-то темных тучах сверкнуло солнце. И он подумал тогда, что это хорошая примета.
– Такси, такси, – монотонно и негромко встречали всех спускающихся по ступенькам от вокзала угрюмые мужики в однотипных кожаных кепках.
Такие же, только еще с большими квадратными очками, носили раньше летчики.
Раньше? Карл задумался на ходу, пытаясь привязать примету к виденному когда-то ранее. Ну, да. Это о той еще войне, давней.
– Комнаты, квартиры, комнаты, квартиры, – бормотали неопределенного возраста тетки, проходя как бы невзначай мимо.
От здания вокзала, похожего немного на какой-то вычурный храм неизвестной религии, лучами расходились три широкие улицы, обсаженные вдоль тротуаров тополями и каштанами. И еще какими-то странными деревьями совершенно без коры, белеющими чистыми стволами. Карл спокойно свернул на крайний справа луч и продолжал идти неторопливо и уверенно, посматривая с интересом по сторонам и иногда заглядывая в зеркальные витрины встречающихся по пути кафе и магазинов.
Народа на улицах было не слишком много. Толкаться не приходилось, и это Карлу нравилось. Сзади шли два молодых человека в одинаковых серых костюмах и широкополых шляпах, закрывающих тенью глаза. И это Карлу не нравилось, потому что встречать его, а уж тем более следить за ним было здесь совершенно некому и, пожалуй, незачем.
Он помнил схему, поэтому на первом же перекрестке свернул опять направо, и почти сразу увидел вывеску гостиницы.
"Зюйд", – прочитал он.
Просто и со вкусом. Не "Южная" или наоборот "Северная", а именно – сам тебе натуральный юг. Тут обязательно должно быть тепло и уютно. Три гранитные ступеньки вверх, двери с бронзовыми ручками, недавно начищенными, судя по блеску и отсутствию пятен, обширный холл.
– Добрый день! – встречает вошедшего под звяканье небольшого колокольчика широкая улыбка кряжистого красноносого портье.
– Я хотел бы остановиться здесь у вас, – Карл неопределенно повел рукой вокруг.
– Вы заказывали заранее? Прошу прощения, у нас теперь такие правила, чтобы только предварительный заказ и проверка...
– Да, заказ должен быть. М-м-м..., – задумался на минуту Карл, вспоминая. – На имя Иеронимуса Вандерера.
– Вандерер? О-о-о... Путник? – служащий произнес это как фамилию, чешскую или скорее польскую, пожалуй, с ударением на второй слог. – Одну минуту, Путник, Путник, Вандерер, Вандерер...
Палец пробежал по странице в толстой книге, перешел на вторую.
– Вот. Да, заказ был сделан по всем правилам и даже заранее оплачен. Ваш номер – двадцать первый. Марк проводит вас.
– И еще мне должны были у вас кое-что оставить, – неуверенно припомнил Карл. – Вещи там разные...
– Ваш чемодан сейчас же будет доставлен прямо в номер.
Совсем еще мальчишка в красной форменной каскетке с ремешком под подбородок, похожей чем-то на каску английского полисмена, ловко выхватил из-под ног Карла его саквояж, получил в протянутую руку ключ и кивнул, мотнув головой в сторону лестницы, мол, пошли, я готов.
– Э-э-э..., – замялся приезжий. – Извините, а какой сегодня день?
– Канун Каты Праведного, – тут же с непонятной улыбкой откликнулся портье.
И быстро добавил, увидев непонимание в глазах гостя:
– Извините, неудачная шутка. 11 мая.
И сразу медленно, как на фотобумаге, опущенной в проявитель, проявилась в уме эта дата: 11 мая. Настоящая весна, выходит.
Итак, сегодня – 11 мая. Что-то ведь это должно было значить. Что-то хорошее?
Карл помедлил, раздумывая над почему-то знакомой датой, а потом двинулся следом за мальчишкой, обкатывая на языке новое имя. Иеронимус, значит. Иеро, если совсем коротко и для своих. Иероним, это если полным именем, но без этих латинизированных "усов"... Герой, практически. Хотя, это ведь, смотря на каком языке писать.
Из часового кармана он вытянул двумя пальцами какую-то мелкую монету, кинул в подставленную ладонь в белой перчатке, и с щелчком дверного замка опять остался один. Как недавно в купе. Только не было шума колес, не качался пол под ногами, не мелькали за окнами поля и деревья.
Карл шагнул к окну и замер, опершись обеими руками о подоконник.
Он любил эти самые первые часы на новом месте, в новом для себя городе. Всегда тут был какой-то пусть чуть-чуть, но другой воздух. Другие запахи – вот даже бензин пахнет тут по-другому. Другая на вид зелень, хоть и говорят, что зеленый цвет – он всегда зеленый. Иной говор толпы. Внешний вид.
Кстати, о внешнем виде. Как тут у них дела с ванной комнатой?
– Ну, что же, начнем новую жизнь, дружище Иеро!
Бритва со скрипом врезалась в волосы. Тут, похоже, совсем не принято ходить в усах и с длинными волосами. Значит, не стоит пока излишне выделяться. Придется жить, как все.
Это он помнил – выделяться не надо.
Через полчаса в комнату вернулся, блестя бритой наголо головой, и без следа усов Иероним по прозвищу Путник. Придумали же, черти, говорящую фамилию. И главное – все в точку, все по делу.
– А теперь, знакомиться, друзья мои! – он поиграл немного голосом, помахал перед собой рукой с зажатой в ней воображаемой шляпой – вот, кстати, и шляпу надо бы купить по пути. Тут, похоже, головной убор – статусный предмет.
И вперед – знакомиться с городом.
На ближайшем перекрестке в киоске с разной так необходимой людям мелочью Карл купил бумажную туристическую карту. Он во всех новых для него городах обязательно покупал карту. И всегда недоумевал некоторое время, пытаясь ее развернуть и снова свернуть, но уже по-своему, чтобы было удобно, и чтобы не порвать. Действительно, почему нельзя сделать так, чтобы сразу было видно центр города, ну, или вокзал, например. То есть, откуда-то должен же вестись отсчет шагам приезжего по городу? А получается, тут какая-то обложка, тут – реклама, развернуть надо сначала полностью, загородив себя чуть не с головы до ног тонким цветным листом, вырывающимся из пальцев под весенним ветерком, потом снова попытаться свернуть, теперь уже так, чтобы на первой странице был вот этот самый перекресток, где стоишь. Вот этот самый. Вот, точно. И тогда уже почитать названия улиц и площадей вокруг, покрутить схему, прикидывая маршрут первой пешей прогулки.
Город, из истории известно, переименовывали неоднократно. То он назывался Нижним, поскольку был на карте огромной страны на самом юге, внизу, почти у границы. То он на какое-то время становился частью другого государства, и тогда его называли уже, естественно, Верхним. Если вот так сотню лет в империи поживешь – привычка и название остается надолго.
После войны, разрушившей окраины и окружившей город вечным туманом, состоялось очередное торжественное переименование. В ходе недолгих споров в тогдашнем муниципалитете пришли к единому мнению, поддержанному самыми богатыми семьями. Им, богатым и важным, было гораздо престижнее жить в городе именно с таким названием, чем где-то на самой окраине внизу или вверху карты. С тех самых пор на схеме города по верхнему белому полю ярко было написано вычурным шрифтом: Райхштадт. Миргород, если впрямую переводить. Город – мир. И все остальное, значит, вокруг него вертится. Мир – он именно здесь и сейчас, а вокруг – окраины мира, провинция. Да еще – есть ли она, эта провинция? Местные, похоже, считали, что весь мир – это и есть их город.
Карл поудивлялся немного повторяющимся названиям улиц и площадей. Была тут, к примеру, улица Свободы и был проспект Свободы, Свободный переулок тоже наличествовал. Смешно, но Свободный тупик, почти как в анекдоте, подмигивал названием с нижнего края карты. Была здесь и площадь Свободы. Правда, не та, на которой стоял Карл, а та, у которой вокзал. Первая площадь для любого приезжего.
Просто мир свободы какой-то.
Город вокруг светился на солнце белыми и светло-желтыми стенами домов. Скрывался от полуденной летней жары, когда она приходила, в тени ползучего винограда, тянущегося корявой лозой по подвязанным веревкам вплоть до четвертого этажа. Играл солнечными зайчиками от чисто отмытых витрин. Блестел полированными бортами неспешно едущих по центру роскошных автомобилей.
На карте город выглядел огромной рыбой, выброшенной невиданной силы взрывом из глубины реки. Вот слева река, если по карте смотреть, она течет на юг, вниз, а вот справа сама рыба. И близко вода, да никак не может эта рыбина спуститься по щербатым ступеням набережных к воде.
Там, где у рыбы глаз, тут как раз был вокзал. А потом от него три длинные-длинные улицы вели к самому хвосту, где упирались в бетонные заборы промышленной зоны. Там, у заводов, и дома были похуже, и зелень пожиже. Но зато дым погуще.
Здесь, где у гигантской рыбы должны быть грудные плавники, торчал в реку взорванный в ходе какой-то из прокатившихся войн старый железнодорожный мост. Так и не отремонтировали его за долгие годы после войны. Так и был он для любой власти больным зубом. Но куда деваться? Не выдернешь ведь, не разберешь, а на ремонт никогда нет средств и времени. И потом, мост всегда был государственным, а не городским. Вот пусть его государство и строит. Какое? А любое государство, если уцелело после той войны хоть одно.
На набережной у моста на обломках бетона и гранита сидели рыбаки, подергивая длинными удочками. Карл не заглядывал в яркие пластиковые ведерки, стоящие возле их ног, но понял главное – раз здесь ловят, значит, вода чистая. За широким водным простором тонкой полоской желтел далекий противоположный берег. Левый, если по правилам. Низкий и песчаный, поросший вдоль длинных песчаных пляжей черным кустарником. Наверное, в хороший паводок его заливает, и тогда река отсюда кажется самым настоящим безбрежным морем. Кстати, и море тут у них где-то совсем неподалеку.
От воды пахло рыбой и немного какой-то травой.
С другой стороны города, по зубчатому гребню спинного плавника огромной рыбы, шли старые развалины. Они тоже затянулись зеленью дикого винограда, а поверх – желтыми плетями колючей повилики, опустились давно в мягкие на вид холмы, рассыпались в щебень. Сюда не ходили просто погулять. Тут пахло сыростью и одновременно пылью, гарью давно сгоревшего, и недавними кострами, которые все-таки кто-то жег по ночам. Дети иногда пробирались, чтобы поиграть в еще достаточно крепких, чтобы не осыпаться от прикосновения, остовах старых зданий в "войнушку". Самые смелые из мальчишек доходили по расчищенным поперечным проспектам сквозь кварталы развалин до последних окраин города, падающих резко в окружающую степь. Если попадались патрулям – тогда было больно. Родители не жалели ремней на воспитание осторожности и пропаганду правильного понимания свободы.
Дальше окраины даже самые храбрые все равно не ходили. Дальше, буквально метрах в пятидесяти или чуть больше, начинался белый туман. Вечным его назвали когда-то давно местные журналисты, а потом подхватили и все остальные. Стена тумана отгораживала город от степи и от всего мира. В туман уходила широкая гладкая дорога, совершенно не поврежденная войной и временем. За туманом пряталось солнце по вечерам.
В туман можно было только уйти, что иногда случалось на памяти горожан, но еще никто и никогда не выходил из тумана к городу.
Карл долго смотрел на колышущееся белое полотнище, опираясь обеими руками на зонтик, как на трость. Ветерок с реки легко пронизывал город и упирался, бился в стену тумана, как в белые простыни, вывешенные кем-то для просушки. Простыни, казалось, слегка колыхались на своих веревках, не сдвигаясь ни на сантиметр, а ветер на них сразу и заканчивался.
Сзади вежливо кашлянули.
Он обернулся, тут же охватывая взором все подходы к заросшему пожелтевшей повиликой пригорку щебня, на котором стоял, задумавшись. Что они тут, только парами ходят, что ли? Внизу за его спиной стояли двое крепкого вида мужчин в серых костюмах и в серых же шляпах, затеняющих внимательные глаза.
– Спуститесь, пожалуйста, – вежливо сказал один из них.
А второй сделал два шага в сторону и напоказ сунул руку за пазуху.
Что там у него? Оружие, похоже? Серьезно они подходят к разговорам с неизвестными...
– Слушаю вас, – прикоснулся вежливо к полям своей шляпы, купленной буквально пару часов назад, Карл. – Какие-то проблемы?
– Представьтесь, медленно предъявите свое оружие, документы на него, и имейте в виду, что предупреждений не будет – мы стреляем только на поражение.
Карл подумал, что ссора с властями в первый же день никак не входит в его намерения. А это, судя по спокойной уверенности, именно какие-то местные власти. Вернее, представители властей. Интересно, почему, если это полиция или еще какая-то государственная структура, то не в форме, как обычно бывает?
– Иеро Вандерер, – он еще раз коснулся двумя пальцами полей шляпы. – Приезжий. Не вооружен.
– Это вам минус, уважаемый Иеро. Закон надо соблюдать, даже если вы последовательный пацифист. Не дух соблюдать, но саму букву закона.
– Я что-то нарушил? – удивился Карл.
– А вот это мы сейчас и выясняем как раз: что именно вы нарушили и на сколько.
Он сказал – на сколько. Не "насколько", а четко выделяя именно два слова. То есть, на сколько, на какую именно сумму, так ведь получается? Они тут продажные все, что ли?
– И на сколько же?
"Серые" смотрели без выражения одинаковыми оловянными глазами из тени, создаваемой шляпами.
– Двести, – сказал после паузы тот, что выглядел старше.
А получив вынутые из кожаного бумажника две цветные банкноты:
– И не нарушайте больше, господин Вандерер. Считайте это первым и последним дружеским предупреждением. Помните, мы внимательно следим за порядком в городе. Можете быть свободны.
Карл уходил в сторону центра посередине бывшего широкого проспекта, упирающегося за спиной в степь и туман.
– А можно было и пострелять, повеселиться..., – протянул один из "серых", тот, что был моложе на вид. – Поиграли бы с ним чуток. Опять же тренировка какая-никакая. Ну, и деньги. Видел кошелек? Раз он все равно без пушки...
– Ну и дурак же ты еще. Видишь, как он одет, как держится? Как стоит, наконец, как разговаривает, как в глаза смотрит – видишь? Голова притом бритая. Наверняка кто-то из центровых. А мы тут его очень удачно прихватили и наказали как бы за нарушение порядка. Все вышло и по закону, и по понятиям. Но – не стреляли и не своевольничали. Никакого беспредела. Нам это будет только в плюс. Пусть с ним другие разбираются. Центровые, они – сам знаешь... Ты вот тут возникнешь перед таким лишний раз, голос поднимешь, а у него, может, как раз охрана, вон там, за руинами.
– Я лично никого не заметил.
– На то она и охрана у центрового, чтобы ты ее не замечал, пока не надо. А моргнул бы он? Или там платок вынул, чтобы лоб отереть, или еще какой знак подал? Вот и нет тебя... И меня с тобой заодно. А так – все честь по чести. Ну, все. Разговоры окончены. Двигаемся по маршруту.
Они медленно двинулись дальше. А Карл успел еще обернуться на ходу и зафиксировать в памяти картину: рыжие от битого кирпича и желто-зеленые от травы и повилики холмы щебня, обрамляющие с двух сторон четкий кадр – белая стена тумана, как белый холст, два одинаковых силуэта, высвеченных солнцем, бросающим перед ними две длинные тени на пустую дорогу. Ему показалось что-то неправильным, и он на ходу придумал, что картина должна быть такая: темная ночь, черные в темноте кучи щебня, лучи прожекторов, перекрещивающиеся на этом белом, и фигура тут должна быть всего одна. Прямо посередине дороги. Темная на белом фоне. Одиночество – вот смысл такой картины. Кто бы только нарисовал?
***
– Иеро Вандерер? Да, конечно, я все помню! Еще бы мне не помнить, если я был практически первым человеком, заговорившим с ним в нашем городе! Он поселился в этой самой гостинице и в тот самый день, когда пришел в наш город! Сразу сюда к нам пришел, понимаете? Не к кому-то – именно к нам! Путник знал, где можно остановиться. Его номер тогда был на втором этаже. Кстати, вы можете осмотреть его за очень небольшую плату. Да, спасибо. Марк проводит вас, если желаете. Марк! Где тебя черти носят? Покажи господам двадцать первый номер. И не выдумывай там ничего лишнего, а то знаю я твои сказочки!
А он, Марк, вовсе и не выдумывал ничего. Он, между прочим, лично отводил господина Иеронимуса в этот вот номер. И господин Вандерер даже дал монетку за работу. Всего два цента – но это же от самого Путника! Марк просверлил дырку и сделал себе настоящий амулет, на счастье. Вот, можете посмотреть. Блестит, как новая? Так Марк начищает ее каждый день! Это же память! Бархоткой натирает, осторожно. Начищает и вспоминает, как сам вел героя по этой лестнице и нес его саквояж. Что? Да, у него был такой небольшой красный саквояж. Нет, не слишком тяжелый. Вот чемодан, который ему оставили друзья – тот был большой и тяжелый. Тот уже носильщик поднимал. А вот саквояж Марк нес до самого стола сам. Нет, ничего в нем не звякало. Пахло? Ну, кожей – чем может пахнуть красивый, под старину, кожаный саквояж. И вот, два цента от самого Иеро. Продать вам монету? Это же память, господа, как вы не понимаете? Единственная память о посещении города господином Иеро Вандерером! И эта память принадлежит лично мне, Марку Кузнецки. Все мальчишки города завидуют моему амулету. А мне с ним везет теперь всегда и во всем. Хоть в школе, если не успел выучить уроки, хоть в разных играх. Сколько-сколько? Господа, да вы просто смеетесь над Марком? Думаете, если он еще школьник, так он не знает настоящую цену вещам? Тем более таким, совершенно уникальным! Ну, хорошо, хорошо... Вы так настойчивы и так убедительны. Но как же я-то теперь без амулета? И что я скажу мальчишкам? А? Что сделал хороший бизнес? И пусть теперь завидуют? И то, правда. Значит, из рук в руки, господа. Ваши деньги против моего амулета. Сделка совершена при свидетелях. Недовольных нет.
– Ну, что, паршивец, опять продавал гостям свой двухцентовик? Продавал, продавал. Я же по времени смотрел, сколько ты с ними там находился. Ну, давай, делись теперь. Кто грабитель? Я грабитель? Я твой учитель жизни! Я – твой родной дядя! Ну, ладно, пусть двоюродный, тем более... Ладно-ладно, не ругайся ты, племянничек. Не надо жадничать. Я даю тебе работу. Она совсем не трудная, правда? Ты обманываешь туристов. Мы должны работать вместе, заодно. Так? Ну, вот. Так, значит, и запишем. Хе-хе... Надеюсь, это у тебя был не самый последний двухцентовик от нашего Иеро? Нет? Ах, ты жулик, ах, ты мошенник... Но – молодец. Уважаю. Понимаешь толк в бизнесе. Иди пока, отдыхай. Но не очень далеко, чтобы по первому же звонку – сразу сюда! Чтобы одна нога еще была там, а другая – уже здесь!
–
Глава 4. Встреча
– ...Походка подпрыгивающая. Это означает, что человек энергичен, постоянно в тонусе, легко несет свое тело, буквально подлетает вверх. Обычно у таких людей хорошее настроение. Они добры, веселы, при встрече с неприятностью – например, труп на дороге – пытаются вмешаться, оказать, например, помощь и так далее. Вместе с тем, часто у имеющих подпрыгивающую походку небольшой вес. То есть, в прямом столкновении они неустойчивы, хотя и упорны.
Пожилой, но еще крепкий – проверено многими лично – преподаватель прохаживался между столами, за которыми поодиночке сидели румяные после рукопашной курсанты.
– Походка приседающая. На фоне толпы, кстати, и "попрыгунчиков" и тех, что "вприсядку", достаточно легко высмотреть. Так и мелькают шляпы – вверх-вниз, вверх-вниз... По тем, кто приседает на ходу, два варианта могут быть. Тут уж смотреть придется. Первый – это просто старый человек с ослабленными мышцами и связками, с больными коленями – он идет, как будто на лыжах едет, приседая на каждом ходу. Он не сам приседает – просто ноги его подводят. Но может быть, наблюдаемый просто в состоянии ожидания. Он ожидает нападения, и поэтому все время в напряжении. Он в тонусе. Он чуть на полусогнутых, как зверь. Постоянно готов к прыжку, к ответному удару. Опять же, с ног сбить тяжелее – такой крепче вбит в землю. С таким, если готов, придется помучиться, потолкаться.
Он остановился возле окна, слегка двумя пальцами раздвинул жалюзи, выглянул на улицу, на полосу препятствий. Улыбнулся чему-то увиденному. С этой же улыбкой продолжил:
– Люди не только ходят по-разному. Горбятся, сутулятся – по-разному. Шаркают ногами, снашивают ботинки – кстати, по каблукам можно многое понять о человеке... Они еще и реагируют по-разному на разные раздражители. Вот, предположим, вы в двойном парном патруле. Дистанция, как в учебнике. Сколько?
– Десять-пятнадцать метров!
– Так. А почему не двадцать-двадцать пять?
– Труднее организовать огневое взаимодействие. И помощь оказать в случае чего – труднее.
– Ну, вот, нашелся у нас речистый и активный, – поманил он пальцем, предлагая подняться. – А теперь, скажите мне, уважаемый курсант, а что вы будете делать, увидев перебегающую дорогу черную кошку?
– Это суеверие, – заулыбался крепкий белобрысый парень.
– Суе – верие. Вера всуе. Как-то вы избирательно верите, получается, вот что я скажу.
– Что значит – избирательно?
– Ну, вот, например, верите ли вы, что если ласточки летают высоко, так дождя сегодня точно не будет?
– Это примета, не вера!
– Конечно, примета! А верите вы, что если утром роса обильная летом – тоже к сухой погоде?
– Причем все это?
– Понимаете ли, вы очень непоследовательны, не замечая этого сами. И этим грешит все ваше молодое поколение. Когда вам говорят, что третьим прикуривать от спички – плохая примета, то вы сразу подтверждаете и находите оправдание примете. Ну, да, это от снайперов... Когда говорят вам старики: раз сегодня дождь, так и будет теперь десять недель подряд – вы тоже почему-то верите. А вот в черную кошку – не верите, да?
– Черная кошка – пустое суеверие!
– Интересно, а как вы отделяете пустое суеверие от приметы? Вот паучок на паутинке спустился – видите? Это к вестям?
– И это суеверие!
– А если рука чешется – к деньгам?
– Совершенно пустое суеверие!
– И глаз если правый чешется – тоже пустое... И небо красное ввечеру – к ветреной погоде... И чайка садится на воду...
– Вы все время путаете приметы с суевериями!
– Нет, голубчик, это вы путаете. Народ приметил, записал. Все вместе приметил. Но почему вы верите, что ласточки влияют на погоду, но не верите, что черная кошка влияет на судьбу? Это один и тот же народ, знаете ли. Одного времени записи и приметы...
– Ласточки вверху – потому что давление меняется, и мошка вверх поднимается!
– Ну да, ну да... Все пытаетесь объяснить логично, так? А не думали вы, что у вас приметы и суеверия отличаются только одним: просто одно вы можете объяснить, а другое – нет?
– Но так и есть ведь!
– Не горячитесь. Подумайте хорошенько: раньше не знали о давлении и о том, что оно может расти или падать. Значит ли это, что ласточки раньше были просто суеверием? Раньше думали, что Земля плоская и на китах покоится, а некоторые думали – на черепахе. И не могли они знать, в чем причины красного заката. Выходит, тоже не примета была, а суеверие? А не думаете ли вы, уважаемый, что нечто, которое отбрасываете вы с умным видом, как пустое суеверие – это просто явления, вами необъяснимые? Пока необъяснимые.
– Да какое влияние может иметь черная кошка, которая перебежала мне дорогу утром на меня, человека?
– Такое же, как ласточки – на сухую погоду. Нет? Ласточка даже меньше кошки, а погода, климат – он, пожалуй, побольше вас.
– Да бросьте вы, все это суеверия! Все можно объяснить с точки зрения науки. А что нельзя объяснить – то и суеверие!
– Так и я о том же самом говорю: не можете вы что-то объяснить, сразу суеверием и обзываете. А у меня вот рука чесалась сегодня, и гонорар я получил, между прочим... А у вас вот – кошка... Ладно, садитесь пока.
Нет, все-таки преподаватель был не пожилой, а почти старый. Как раз на границе возраста, когда никак невозможно сходу точно определить – то ли ему шестьдесят пять, то ли – пятьдесят пять. Прошлого времени человек. Вон, о приметах и суевериях говорит. Еще вздумает заставить учить такое, и на экзамене будет спрашивать...
– Запомните, молодежь. Все эти суеверия и приметы надо знать. На каждую из них реагирует человек. И чтобы быть готовым к действию и противодействию, надо представлять себе возможные реакции. Вот черная кошка... Привязалась, да? Но вот он – просто не заметит и пойдет дальше. А шнур от мины, растяжку – заметит? Другой, скажем, шагнет в сторону, чтобы обойти ту кошку. Третий двинет назад. Есть такие, что просто остановятся и присядут на скамейку – переждать. А вы к этому не готовы. Вы ему на пятки наступаете, а в суеверия просто не верите. Вот и показали, проявили себя раньше времени... Мелочь, да? От мелочей зависит жизнь ваших коллег. Ну, не считая уже вашей собственной.
***
Где прячут лист? В лесу. Где прячут труп? На кладбище. А где спрятаться от постоянного надоедливого и наглого присмотра неизменной парочки неизвестных в сером? Естественно, там, где много людей. Где можно просто затеряться в людском месиве, в толпе, отсекающей любые «хвосты».
Иеро шел по городу, спускаясь от центра. Сзади невозмутимо топали два здоровяка в серых костюмах и широкополых шляпах, бросающих тень на лицо. Вот что им могло понадобиться от него? С чего вдруг такое сопровождение? И главное – откуда информация? И еще – о чем именно информация? Если он сам пока еще не разобрался в делах и мыслях...
Конечно, можно было поиграть – транспорта тут много, и проходные дворы, связывающие параллельные улицы, имелись в большом количестве. Но зачем нарываться? Рано еще спорить с властями. Еще не понятно, зачем сам он тут. Ну, если не считать этого странного тумана.
На плане города где-то здесь начинался знаменитый рынок, на котором, говорят, можно было купить все, что угодно. Вот совсем-совсем все, что угодно. Даже из старых, довоенных времен – что угодно.
Рынок по рассказам и слухам был огромен и богат. Если бы его стал описывать средневековый монах, то написал бы, полушутя, что над ним никогда не заходило солнце.
Осталось только найти этот рынок. На карте он был обозначен маленьким значком. Мол, есть тут рынок. А территории – нет.
Иеро всегда старался ходить пешком, где это было возможно. Как еще можно понять новый город, если не ощутить его размеров собственными ногами, не споткнуться несколько раз на горбатой булыжной старой мостовой, не проскользить в подобии танца по гладким цветным камням, уложенным красивыми узорами перед магазинами и ресторанами. Ветерок дует с реки, шелестят молодой яркой листвой деревья, солнце пускает зайчиков зеркалами отмытых витринам. Хорошо!
