Текст книги "Миргород (СИ)"
Автор книги: Александр Карнишин
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)
– Так ведь у вас цыган теперь нет?
– Теперь – нет. А раньше-то они были. Это долгая история, но она именно – история.
***
– Юлик! Юлик! Вернись и немедленно надень кепи! Напечет голову – домой не возвращайся!
Бабушка всегда считала его маленьким. А ему уже было шестнадцать. По нынешним временам – почти жених. А она своим "кепи, кепи" вызывала смех и дружеские подначки одноклассников.
Нет, прямо в лицо они не смеялись, потому что Юлий был сыном одного из самых богатых людей в городе. И даже само богатство не имело значения. Значение имели два "быка", постоянно сопровождающие Юла (так он требовал себя называть), и маячившие всегда где-то неподалеку, но не явно, на границе зрения. А еще у Юла была машина. И он сам рулил. Так что друзья над ним не смеялись. Они вместе с ним смеялись над бабушкой, которая все еще считала его маленьким.
Маленький-маленький, а к девочкам его отец уже возил. "Отцом" или еще "фатером" называл его Юлий с детства. Фатер считал, что парня надо готовить к самостоятельной жизни, а для того он должен попробовать всего: и выпивку в мужской компании, и драку хорошую, когда рядом свои, а напротив – враги, и девушку – а иначе какой он мужик, если будет от девчонок в собственном классе шарахаться и краснеть.
Теперь уже они, одноклассницы, краснели, когда он спокойно и со знанием буквально "раздевал" их взглядом. Они же не знали, каким красным был он в тот свой первый раз. Красным, потным и дрожащим. Это только он помнил и знал. Даже не та женщина, которая была у него первой – потому что было темно.
У него была своя машина. У него был свой пистолет. "Для самообороны" – сказал отец в мэрии, и там тут же выписали карточку ученику старшего класса городской гимназии, не имеющему еще права голоса на площади. У него были свои телохранители. И еще у него всегда были деньги. Столько, сколько ему было надо. В любое время. Правда, он не любил просить деньги у фатера. Только если без этого совсем не обойтись. Например, чтобы устроить веселый мальчишник и выставить на стол все, что положено – тут как раз деньги были нужны. Ну, насчет таких пирушек фатер не возражал никогда, потому что друзья будут нужны сыну и потом, когда пройдут годы, а он займет положенное ему место в директорате.
И все равно, когда он выбегал из дома, вслед несся голос бабушки, которая не успела проверить, в чем выскочил ее любимый внук:
– Юлик, вернись немедленно и надень кепи!
Прыгая через три ступеньки, вылетел в двери, оттолкнув кого-то из охраны. Пробежал до гаража, у которого уже были услужливо и предусмотрительно распахнуты ворота, и буквально через мгновение выводил на проспект свой "кабрио".
Она ждала на условленном месте – такая красивая, что дух захватывало, и язык переставал ворочаться. То есть, совсем примерзал. И Юл, заводила и душа компании, просто улыбался дурацки и молчал, смотря на нее.
Познакомились они совершенно случайно и так, как это и бывает – по самому дурацкому случаю. Юл чуть не сбил молодую цыганку, кинувшуюся к приостановившейся на перекрестке машине. Она шагнула на мостовую, а он как раз выжал газ. У него машинка-то резвая, буквально прыгает с места. Ну, вот. Познакомились.
Цыганку отбросило на тротуар. Юл потом даже думал – что это с ним случилось, что затормозил, сдал назад и вышел? Никогда же так не делал. Да и незачем, если вдуматься. Подумаешь, попрошайка. За такую даже штраф не возьмут. Ну, то есть, возьмут, конечно. Потому что виноват и по закону, и по понятиям всем. Возьмут все равно – но меньше, чем если бы машина в другую машину или если бы в почтенного гражданина въехал.
– Ну, живая, что ли? – спросил он, дернув ее за рукав.
И замер, как перед медузой Горгоной, когда девушка снизу посмотрела на него.
В общем, отвез ее тога к табору. Так получилось. Оно само собой получилось. И никто не вмешивался, и даже обошлось без штрафов, потому что, наверное, охрана придержала слегка серых. Он уже привык, что многие вопросы решаются сами собой, без его участия. Зачем ему знать, что и сколько стоит? Зачем ему думать о мелочах? Подойдут, поговорят, объяснят, кому надо. Они всегда рядом, неподалеку, не навязываясь и не мешая. И в этот раз где-то близко была его охрана.
Фатер говорил, что они охраняют не его, Юла, а бизнес. А Юл просто часть этого бизнеса. Немножко обидно было это слышать, но потом он понял – все верно. Тут нет ничего от любви к нему, от опасений за него лично. Но если его похитят – вдруг найдутся такие дураки? Или если просто что-то случится... Вот тогда семейный бизнес сильно пострадает. Сильно – в денежном выражении. Так что выгоднее платить хорошей и правильно организованной охране, чем рисковать бизнесом.
Фатер в этом вопросе был всегда как хороший бухгалтер – все до последнего сантима рассчитано.
Табор располагался в развалинах на самой окраине, в развалинах. Там, где старая стена преграждала путь ветру с реки, стояли кольцом полотняные фургоны. Но костров Юл не заметил. Кроме одного, вокруг которого сидело несколько цыган. Он помог выбраться из машины девушке, подошел к костру и сказал что-то невнятное. Извинился, что ли. Мол, я не хотел, так уж вышло, больше не буду – по-детски все получилось. Вот, мол, привез вам девушку.
– Иди домой, Ромета, – строго сказал седой цыган с почти черным от загара лицом. – Иди домой. А ты садись, парень, говорить с тобой будем.
В общем, никакой романтики. Это в книгах и в спектаклях сплошные пляски, песни, острые ножи, сверкающие белозубые улыбки и страсти такие, что аж мурашки по коже. А на самом деле цыгане – они точно такие же люди. И запросы у них такие же, как и у всех. Сколько заплатит молодой господин за свои действия? Так мало? Это красивая девушка, а теперь она несколько дней не будет выходить в город. И кто будет кормить ее и ее семью? А что с этого получит табор?
Разговор велся медленно, тягуче. Цыгане переглядывались, кивали или качали головами в раздумье. Наконец, сошлись в сумме и даже ударили по рукам. А потом вдруг, как будто погас свет, выключились их глаза – пропал интерес. Все, парень, можешь идти домой. Мы же договорились?
Юл встал, постоял немного в растерянности, оглянулся. Охрана стояла неподалеку, отслеживая ситуацию. Цыгане непонятно разговаривали о своем и на своем, не обращая на него внимания. В таборе было безлюдно и тихо. Девушка... А куда она ушла, кстати?
– Иди, иди, парень. Ромета дома, лечится.
Три дня, как в сказках положено, Юл приезжал на машине к табору, сидел, не выходя, смотрел. Когда ехал по улицам – тоже смотрел. Искал. Он сам не знал, чего искал и зачем. Но так уж был воспитан, что раз захотелось чего – непременно надо исполнить.
В общем, встреча все-таки состоялась. И вторая, и потом сразу третья. И все так закрутилось, так вдруг завертелось. Ромета была старше на два года. А вольная жизнь старит быстрее – выглядела на все двадцать пять со своими черными длинными волосами, тяжелыми серьгами в ушах, звенящими браслетами на ногах и руках. Она "работала" уличной. То есть, когда надо – танцевала, звеня бубном. Когда было можно, попрошайничала. И не видела в этом ничего плохого. Так что, когда Юл пригласил ее в ресторан – даже и не подумывала отказываться.
Чем заканчиваются такие свидания и такие встречи в конце мая, можно не разъяснять? Но вот тут случилось такое, что Юл просто забыл свою фамилию. Ну, не те, собственно, буквы, которые были прописаны в удостоверении личности, а фамилию в высоком смысле – семью.
Неужели фатер мог не знать, что и как творится с его наследником?
Неужели Юл думал, что фатер мог чего-либо не знать?
Объяснения с родителями всегда трудны. А в шестнадцать лет они просто невыносимы. Юл хлопал дверями, выбегал в гневе, прыгал в свою машину и снова несся на свидание, переживая очередное внушение от отца и пытаясь хотя бы мысленно объяснить ему, старому уже:
"Да, это любовь. Это на всю жизнь. Так бывает – как в книге. Она меня тоже любит. И ничего, что она бедная цыганка. Зато она меня любит. И она очень умная. Ну, и что, что неученая? Да, экзамены... И что? Теперь из-за каких-то экзаменов терять смысл жизни? Да, да, смысл – в любви. И больше ни в чем! И не лезь в мою личную жизнь!".
И еще, когда совсем уже плохо:
"Я, может быть, женюсь на ней! Вот еще чуть-чуть – и женюсь!".
На свиданиях, когда он жаловался на отца, молодая цыганка смеялась и говорила, что жить надо легче.
– Разве тебе плохо со мной? – спрашивала она.
– Хорошо, – неуверенно отвечал Юл, ожидая какой-то очередной закавыки.
– А раз хорошо – чего ты ругаешься?
– Но отец говорит...
– А ты не слушай, что он говорит. Ты живи сейчас и здесь, со мной. Вот этим вечером живи. И завтрашним вечером. Радуйся жизни, смотри на меня, люби меня, – и начинала вдруг танцевать босиком на мостовой, крутя руками и звеня браслетами.
У нее и на ногах были звенящие браслеты. И бубенчики в косах.
Она не рассказывала Юлу, что приходили в табор люди, предлагали деньги, чтобы табор ушел из города. Но баро сказал им, что табор уйдет не тогда, когда ему прикажут городские, а когда подует правильный ветер. Цыгане люди вольные вольные, они идут за ветром – так сказал баро, старый и умный Никос. Мы не нарушаем законов – так он сказал. И за спиной его стояли мужчины – крепкие и загорелые, с черными глазами, с опасными улыбками.
Нельзя было так говорить с богатыми и важными, которые приходили от отца Юла. У них тоже есть своя гордость и свои принципы.
Говорят, что все случилось, потому что Юл совсем потерял голову. Он сбежал с последних уроков и кинулся на своей машине к тому перекрестку, где обычно "работала" Ромета. Какие-то полчаса – и все было бы иначе, наверное. А так он увидел издали, упершись в пробку, как из подъехавшей к перекрестку машины, синхронно открыв задние дверцы, вышли спокойно двое и несколько раз ударили не ожидавшую нападения девушку. По голове ударили, бросили металлически зазвеневшие короткие дубинки, прыгнули в машину – вж-ж-ж – и нет их.
А Юл, выскочив из своей машины, побежал, задыхаясь от чувства мгновенной утраты к перекрестку. Туда, где любимая. Где она всегда ждала его. Охрана бежала сзади – один охранник, вертя головой и держа руку на кобуре за пазухой. Второй подгонял машину.
Ромета была мертва.
Юл приказал положить ее тело на заднее сиденье своей машины. Потом долго сидел, не обращая внимания на гудки с трудом объезжающих его автомобилей. Тронул плавно, чтобы не растрясти. Куда теперь ехать? В табор? И что он там скажет цыганским мужикам? Они еще решат, что это он... Домой? К отцу? Или в больницу? А? В больницу?
Он посматривал через плечо на синеющую кожу, на глазах обтягивающую череп, на густую кровь на черных помятых волосах, уже седых от пыли... Вот же, у живых-то волосы пылью не покрываются.
Труп. Это просто труп. Это не Ромета, не та девушка, которую он знал.
А она говорила, что надо радоваться.
Радоваться...
Нога вдавливала педаль газа, машина постепенно разгонялась, плавно клонилась вправо стрелка на спидометре.
Сзади нетерпеливо загудела машина охраны. Раз-раз-раз. Они требовали соблюдения правил. Они предлагали пропустить их вперед. Сейчас, сейчас...
Закусив губу, не сбавляя скорости, с визгом шин, по широкой дуге, чуть не зацепив фонарный столб, Юл свернул налево, на поперечную, и еще прижал. Охрана не отставала – им нельзя было отставать. Но он даже не смотрел на них. Едут – и пусть себе едут.
Не сбавляя скорости, он пронесся по кварталам развалин, вылетел на простор загородного шоссе и на всем ходу окунулся в сплошную стену белого тумана. Сзади со скрежетом и разворотом на месте тормозила машина охраны.
Но шум сразу стих, заглушенный сплошной белой ватной пеленой.
– Ничего себе. Это он как же? И как нам теперь?
– Поворачивай. Быстрее! Надо доложить хозяину, пока не доложили другие.
Только хозяин уже был в курсе. То есть, он знал, что убили цыганку. А о сыне ему сказали сейчас. И он молчал, слушая. А потом тихим голосом отдал приказ, и двое охранников поплатились жизнью за жизнь сына.
Но этого ему было мало.
В черной предутренней темноте сквозь влажную дымку испарений квартал развалин, в котором стоял табор, был окружен ловкими бесшумными тенями. Тихо не получилось – собаки не позволили подойти вплотную. На лай двинулись дежурящие ночью двое крепких цыган. Их встретили выстрелы в упор. И собак стали стрелять, наплевав на шум. Из кибиток и шатров посыпались полуодетые гортанно кричащие мужчины. Они выхватывали ножи, кидались на пришельцев. Но у пришедших в этой ночи имелись длинностволы. Автоматические винтовки против ножей? Даже если у кого-то там был пистолет, как у Никоса – старого и мудрого цыгана...
Убивали всех подряд. Собак, людей. Мужчин и женщин. Детей. Всех. Короткие очереди трещали в начинающем сереть утреннем сумраке, сливались в сплошной трескучий шум, как в степи от кузнечиков. Крики раздавались со всех сторон – но со всех сторон стреляли. Некуда было бежать. Кто пытался притвориться мертвым, погибал тоже. Кольцо смыкалось, и каждый, кто лежал, получал контрольный выстрел в голову.
Говорят, "фатер" предварительно договаривался с главой окраины. Но никто не предупреждал, что будут убивать вот так – всех. И никто не говорил об автоматах. Автомат – это страшно. Если одна семья владеет автоматическим оружием, а остальные – нет... Ну, тут все понятно, да?
"Серые" пришли наутро ко всем семьям и сказали, что все было сделано не по закону и не по понятиям. И если за нарушение закона можно было откупиться, то по понятиям надо было платить кровью.
И еще – автоматическое оружие. Это было главным.
Все объединились против одного. Все выделили своих бойцов. И в этот же день, к вечеру, начался бой за центр. Так его потом называли, рассказывая полушепотом – "Бой за Центр". Тех, кто сдавался, кто бросал оружие, вязали и отводили в мэрию. Все остальные были убиты. Потери с обеих сторон были просто огромные.
Но наутро куча оружия лежала на центральной площади, зачитывали длинный список прегрешений внезапно умершего от сердечного приступа самого богатого человека города, говорилось о законах и понятиях. Все длинноствольное оружие было уничтожено. Кроме того, что было в мэрии. На всякий случай в длинных ящиках в далеком отгороженном решеткой коридоре было в мэрии. Еще раз сказали, что во всем виновата алчность богатейшего человека в городе. То есть, теперь уже бывшего богатейшего. И опять для всех подтвердили принципы равенства и демократии.
А про Юлия и его Ромету просто забыли. На общем фоне произошедшего передела убийство одной девчонки и смерть в тумане одного мальчишки на событие городского масштаба не годилось.
Вот с тех пор, кстати, и не стало у нас в городе цыган.
***
– Ромео и Джульетта, что ли? «Чума на оба ваши дома...», – пробормотал Иеро.
– Его звали Юл, – строго поправил старик. – А ее – Ромета.
– У вас клюет!
И пока старик суетливо подергивал удилище и левой рукой тащил подсачник, Иеро двинулся дальше, на юг, к рынку, на ходу обдумывая и передумывая. Нет, все же это именно Шекспир. Только в несколько странной трактовке. Вряд ли такое могло быть по-настоящему. Хотя, говорят, цыган и правда здесь нет. А белый туман как раз есть. Антураж, то есть, на месте. Почему не быть этой истории? Ну, хотя бы в качестве какой-то гипотезы? Мол, вот так было и оттуда идет многое. Но почему же никак не вспомнить, откуда он сам?
Иеро потер лоб, сняв свою шляпу. Обтер на ходу голову носовым платком, снова накрылся тенью широких полей, посматривая вокруг, все еще знакомясь с городом.
– Э! Ромэ?
Сегодня ему везло на разговоры и странные встречи. Перед ним стояла, наклонив к плечу голову, маленькая девочка в пышном цветастом платье, с темной шалью, накинутой на плечи. Хотя, какая там девочка. Вон, глаза-то выдают...
– Вы это мне?
– Иди за мной, гость. Баро хочет посмотреть на тебя и немного поговорить. Иди.
Она повернулась и зашагала, зашагала, как поплыла над камнями набережной, быстро перебирая босыми ногами.
И почему он совсем не удивился?
***
– В твоих глазах – дороги, гость города. Ты даже чем-то похож на цыгана, но ты не цыган. Ты не будешь танцевать от радости посередине улицы – просто так, потому что солнце взошло, а ты еще здоров и молод.
– Я не так уж молод...
– Но ты гораздо моложе меня.
Горел костер на ровной поляне между горами щебня. Ходили вокруг суровые черноволосые мужчины в красных и черных атласных рубахах, поскрипывая настоящими высокими яловыми сапогами. Сидел у костра... Цыган?
– Да, я цыган. И мы все – цыгане.
– Ага... И она – цыганка? – ткнул пальцем в свою провожатую Иеро. – Она же блондинка!
– Ха! Романэдыр ромэндыр романэндыр..., – непонятно усмехнулся старик. – Коренная она, наша.
– Но в городе цыган не осталось – все так говорят! Вот только что мне рассказывали эту историю.
– Все так говорят, да. И они так решили, что нас здесь больше нет. Но мы все равно есть. Ты просто веришь им, вот и не видишь нас, пока мы сами тебя не позвали. А нас просто стало меньше здесь. Но мы есть. И они нас не видят, хоть мы есть. Не понимаешь, да? Нет таких мест на земле, где нет свободного племени. Нас не держат границы и законы. Мы – свободны. И то, что все решили, что нас нет – это нас не касается. Они живут в своем мире. Мы – в своем. Мы ходим везде и всегда. И здесь мы тоже не задержимся. Но когда мы уйдем, придут другие вместо нас. И опять будут цыгане.
– А как же туман?
– А что – туман? В степи по утрам всегда туман. И что нам с того? От тумана спасает хороший костер, глоток самогонки, которую гонит Лилит, горячий конь под твоим седлом, жаркая цыганская девушка в твоей постели. Мы не боимся туманов. Люди бывают страшнее любых туманов и любых болезней.
– Так выходит, этот туман никого не убивает?
– Никто еще не вернулся из тумана. Все, кто ушел – ушли. А если кто и пришел, то не он. Спасибо, что ты пришел, когда позвали. Я посмотрел на тебя. Но ты – не он.
– Не понял... Я – не кто?
– Я думал, что из тумана вернулся тот, о ком тебе рассказывали. Но нет. Ты – не он. И все же, если вдруг возникнет у тебя нужда, приходи. Я, может быть, помогу тебе советом.
– Советом... И только? – почему-то почти не удивился Иеро.
– А почему я должен помогать тебе чем-то еще? Мы цыгане. Мы помогаем друг другу. Ты цыган?
– Нет.
– Нет. Вот и иди пока, думай над своими вопросами, гость города. За тобой присмотрят, но помощи не жди. Пока не поможешь нам.
–
Глава 9. Демократия
– Следите за глазами человека и за его руками. Не в том смысле, что ожидайте нападения, что рука вдруг нырнет в карман за оружием или за пазуху. Но глаза и руки зачастую помогут вам определить – правду ли говорит тот, с кем вы общаетесь. Глаза и руки сами выдадут его, сами покажут, куда и вам следует посмотреть. Но не верьте явным признакам, таким, как дрожащие руки, например. Ну, сами подумайте, вы его подозреваете в чем-то, уверены в своей правоте, тем более у него руки, вон, трясутся. А он, может, просто с похмелья дикого. Или нервный. Или больной он. Вы болезнь Паркинсона представляете себе? Себя обслужить не могут, такой тремор!
Этот не ходил по классу, а сидел за столом, рассматривая в упор всех сразу и каждого в отдельности через огромные, как консервные банки, очки. Толстые линзы искажали лицо. Казалось, какой-то фантастический инопланетянин с непомерно большой головой и огромными глазами учит жизни будущих защитников демократии и порядка.
– Предположим, он смотрит куда-то вверх и чуть в сторону. Значит, почти наверняка, врет. Вы задали неудобный вопрос, он готовится обмануть, и глаза сами собой уходят с линии, разглядывают что-то вверху и сбоку, далеко над вашим плечом. Не верьте. Думайте, что он скрывает, заставляйте посмотреть в глаза. Не каждый может нагло врать, глядя в глаза вооруженному человеку.
Он кашлянул, аккуратно вытер губы темным платком – в цвет костюма.
– Если он смотрит куда-то под ноги, ниже ваших глаз, даже просто на галстук, если вы в галстуке, на ремень, на пряжку... Ну, тут все ясно – боится. Остается понять, чего именно боится: боится вас или боится чего-то совершенного им, чего-то противоправного, то есть, боится выдать себя. Он пока еще никого не обманывает. Он слушает вас или просто предъявил документы по требованию и ждет ваших вопросов, но уже заранее боится, прячет глаза. Честный человек не должен бояться. Честный человек должен видеть в вас то, чем вы являетесь на самом деле – защитников его прав и свобод. Если боится, значит, что-то тут не так. Почти наверняка, если задать правильный вопрос, вы сможете заставить его глаза подняться вверх и куда-то в угол. То есть, поймете, чего именно он боится и в чем именно он вам лжет. Предмет лжи становится известен – все, берите его голыми руками.
Преподаватель подумал немного, листая свою тетрадь.
– Глаза "бегают". Руки "суетятся", пальцы перестукивают, как на пианино играют. Что можно сказать? Да, поначалу-то, в сущности, ничего. Просто есть люди, которые физически и нервно разболтаны, не имеют никакой внутренней дисциплины. Не надо "клевать" на это, радоваться, что вот, мол, поймали "на горяченьком". Скорее всего, это просто такой вот вихляющийся и неуверенный в себе человек. Пока вы не зафиксируете основное направление его взгляда, ничего конкретного сказать будет нельзя. Врет – рано или поздно глаза поднимутся кверху и в сторону. Боится – все равно опустятся вниз. Тут уже психология и физиология его заставят. Это же от древних времен, от животного мира еще осталось, чтобы признающий свою слабость не смел глядеть в глаза старшему. А вы для любого – старший. Так себя и надо вести, как старшему с младшим: спокойно, уверенно, размеренно, без крика.
– А выражение глаз?
– Какое еще может быть выражение? У глаз на самом деле нет никакого выражения, нет никакого описываемого в книгах сияния внутреннего и прочих разных романтических штучек. Глаз – это такой биологический механизм для приема в себя света через линзу-хрусталик и передачи сигналов по нейронам об изменении освещенности в мозг. И все. Какое может быть выражение у решетки вашего автомобиля? У его фар?
– Но ведь всегда говорят...
– Любое выражение порождают мимические мышцы. Это все лицо в целом. Если мы смотрим за направлением взгляда, нам совершенно наплевать, какие гримасы он в это время строит. Вот, к примеру, была у меня в молодости... Эх, молодость! Да... Знакомая была хорошая. У нее просто верхняя губа была чуть короче, чем нижняя. Не тоньше, а короче. Из-за этого уголки рта всегда были приподняты кверху. Она всегда как будто "улыбалась", понимаете? Всегда. Даже, когда плакала. Так вот, правду говорило то, куда смотрят глаза, а не эта улыбка.
– А если, скажем, он косой?
Класс грохнул в смехе. Похоже, спрашивающий был в этой группе записным остряком, и от него всегда ждали шутки. А шутка с преподавателем, да не обидная, а вроде как в русле лекции, ценилась всегда выше.
– А если он косой, – спокойно отвечал преподаватель, – то бегите от него. Косые – самые опасные люди. Не в том смысле опасные, что их бояться надо, но вот понять, что он собирается сделать в следующий момент, куда он на самом деле смотрит, врет он или не врет, боится или готовится напасть – совершенно невозможно. Не беседуйте с косым. Проверили документы – отпускайте. Или не отпускайте, если уже совершено правонарушение. Но пытаться угадать, о чем он думает, совершенно невозможно.
***
Иеро ужинал.
Обычно в чужих новых городах он ходил в рестораны, изучал кухню, обслуживание, народ вокруг. Смотрел, наблюдал.
Кстати – как это, обычно? Когда в последнее время было – обычно? И какие еще города?
Голова сразу начинала болеть, когда он пытался вспомнить. Наверное, остаточные явления. Вот же "комарики" гадские! Он даже про себя так стал называть ночных посетителей, о которых ему подробно рассказал тезка, выведя предварительно на улицу. Даже странно – он боится, что ли? Или как-то иначе надо понимать его осторожность и нежелание разговаривать о таком в помещении?
Рестораны тут есть. Но есть теперь и не номер в гостинице, а самая настоящая квартира. Дом, то есть. Дом – это не крепость посреди участка земли, окруженного высоким забором. Дом – это место, куда возвращаешься, где все пахнет тобой, где твоя постель, привычно обмятая и удобная. Дом – место, куда возвращаться хочется. Место, о котором вспоминаешь, как только устанешь. Место, где можно скрыться от всех людей. Вот только от мыслей не скрыться.
Мысли – они, как в детстве, когда вдруг повзрослеешь и начнешь мучиться: зачем я? Кто я? Что я тут делаю?
Мысли – мыслями, а руки привычно готовили еду. Вернее, это он так говорил просто – еда. Пища еще – и так тоже можно было назвать. Что ел? Да, разную пищу. На самом деле, когда готовил для себя сам, старался, чтобы было вкусно и красиво. А самое главное, во время готовки руки были заняты, а голова свободна. Можно было обдумать сегодняшнее. И вчерашнее. И более раннее время – вплоть до момента, когда проснулся на верхней полке в пустом купе. Раньше просто не получается. Раньше все скрыто в непонятной темноте и головной боли.
Кстати, а не туман ли в этом виноват? И это тоже надо обдумать...
Сегодня Иеро снова прошелся по рынку, присматриваясь к народу, к ценам – вот, кстати, и деньги у него есть местные, откуда бы? Постоял у прилавков, поговорил с продавцами, поспорил немного, азартно взмахивая руками. Те, кто торгует на рынке, они всегда уважают торгующегося. А вот сметану не купил. Бабушка какая-то у самого выхода уже подвернулась. Торговала сметаной, молоком, творогом. Интересно, где она только корову держит? Не в квартире же? Иеро приценился, было, к полулитровой банке. А бабка молча сунула эту банку ему в руки, и куда-то отбежала. Он постоял, не понимая, потом положил какую-то купюру на стол и пошел к выходу.
Так что сметана была вроде как подарочная. Правда, денег он сколько-то оставил. Но тоже вроде как в подарок.
Руки привычно точили ножи на найденном в столе бруске, раскладывали покупки. Может, он раньше поваром был?
В плите нашлась глубокая сковорода с плоским дном. А то бывают такие, что выгнуло их жаром, пузырем таким, так ничего в ней и не приготовить. Стеклянная крышка тоже нашлась. Газовая плита зашипела, плюнула сначала красным, а потом конфорка занялась неровным грязно-голубым пламенем.
Вот и еще один вопрос, один из множества накопившихся: откуда здесь газ? Что, тоже на месте производят? Прямо вот в самом городе? Тут его добывают, тут же очищают, тут распределяют? Кстати, сделать зарубку в памяти – порасспрашивать местных. Хотя, кого и о чем тут расспрашивать? Они либо просто не понимают вопроса, смотрят, как на идиота. Либо рассказывают какие-то сказки и легенды местных проспектов.
Желтый солнечный почти прозрачный сочный сладкий перец резался с хрустом и брызгами. Ел глаза луковый запах. Добавлял остроты и заставлял глотать слюни мелко построганный чеснок. Все по очереди в сковороду, в раскаленное масло. Перемешать, накрыть крышкой. Теперь быстро порубить свежий кабачок-цуккини. Помидор для цвета. И тоже туда, в уже помягчевший перец, к уже зазолотившемуся луку. И морковку. Большую, крепкую. Некоторые морковь трут на крупной терке. Он же только резал. И в продукте получались яркие оранжевые вкрапления – это же красиво, в конце концов! Тоже туда. К запахам этим. Пока там все шипит, пыхтит сердито и плюется, разобраться с мясным лотком. Взял кусок свинины. Самую мякоть. Режется хорошо – это потому что нож наточен правильно. Кубиками, небольшими – с фалангу мизинца, чтобы если ложкой, так удобно было бы, а если вилкой, так и вилкой хорошо. Теперь все это – в овощи. Перемешать несколько раз, смотря, как белеет мясо, как булькает сок. Сока много – овощи очень сочные. Ну, пожалуй, пора. Иеро большой ложкой вывалил с полбанки сметаны в сковороду, тщательно перемешал все, посолил, поперчил, облизывая ложку – хороша сметанка! – и накрыл крышкой, убрав огонь на самый-самый минимум. Только добавил чуть кипятка из чайника, чтобы жидкость была чуть сверху овощей и мяса. Теперь ждать. Пусть потушится. Пусть поварится. Зато теперь будет еды, если в гости никто не придет, на все три дня. И вкусно, и красиво, и полезно.
Ха! А вот и звонок в дверь. Гости все же будут?
Он прошел в прихожую, покосившись по пути в сторону тумбочки, на которую выложил пистолет после смазки...
Но опять – совершенно не чувствуется какая-то опасность. Просто вот нет никакой опасности – и все.
Дверь настежь, улыбка навстречу:
– Здравствуй, Карл! Добрый вечер, Мария! К ужину, вовремя.
Карл молча протянул пакет со звенящим содержимым.
– Ого! Одна бутылка звенеть не может?
– Машка водку не пьет.
– Прошу к столу, уважаемые гости!
– М-м-м... Запахи – от самого крыльца! Может, ты – повар? А? Гость города?
– Может быть, – улыбался Иеро.
Все-таки вот так, в компании, ужинать будет гораздо приятнее. И интереснее – можно будет поговорить. Под горячее, под вкусное...
– Как у нас было и с чего началось? Про войну, что ли? Или про вообще? Ну, это все помнят, как начиналось. Вон, пусть даже хоть и Мария расскажет – все на ее глазах. Опять же у каждого свой фокус зрения. Так что – давай, Маша, расскажи гостю!
***
Весело хохоча и громко о чем-то перекрикиваясь, через вертушку перепрыгнули два великовозрастных обалдуя в ярких куртках и фирменных белых с черным кроссовках. Рюкзачки за спиной, наушники, закрывающие уши, провода, тянущиеся в обширные карманы, бейсболки, немного не по погоде, но зато фирменные, с названиями настоящих бейсбольных команд. С тем же дурацким смехом, раздвигая некрасиво толпящихся женщин, они двинулись было в конец автобуса, но наткнулись вдруг на двух крепких мужиков в простых пуховиках.
– На выход, мелочь!
– А? Чего? Чего надо?
Их подтолкнули к открытым средним дверям:
– Сами выйдете? Или помочь вам? – угрожающе придвинулся один из мужиков.
– Что вы пристали к детям? – взвизгнула какая-то бабка.
Один оглянулся, молча посмотрел на нее, прищурился недобро. Потом широко улыбнулся:
– А вы, бабушка, как раз проходите, проходите. Согласно купленных билетов и бесплатных проездных. Вон, там сейчас вам место уступят. Вон, там.
И тут же, повернувшись к молодым и перестав улыбаться:
– А вы, дети, марш на выход!
Недовольно бурча себе под нос ругательства, "дети" прыгнули на улицу и снова пристроились в конец очереди. А в открытую среднюю дверь быстро и ловко скользнул невысокий мужичок в кепке с звякающим пакетом в руке. Он шагнул вверх по ступенькам и резко остановился, упершись грудью в подошву ботинка.
– Вы чего, мужики?
