Текст книги "Детство Сашки (СИ)"

Автор книги: Александр Карнишин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

В футбол отыграли хорошо. Совсем неплохо отыграли. Второе место. Ну, отряд был второй, вот второе место и получили. Сашка во втором отряде был звеньевым первого звена. Поэтому на построение шел сразу за командиром отряда. А за ним уже – весь их отряд. Первый отряд был старше на год. Вот они в футбол и выиграли. Зато в шахматы выиграли наши! В шахматы играли не все, как и в футбол. Выбирали команду из пяти человек – одна девочка обязательно! – потом после обеда усаживались в клубе и играли. Если в клубе места не хватало, то можно было играть у себя на верандах, под шумное боление двух отрядов сразу.

Вот с самодеятельностью было хуже. Никто не соглашался никакого номера показывать. И тогда второй отряд придумал хитрость. Места давали не только за победу, но и за массовость. Вот и решили, что участвовать будут все. Одни подпевать – «Вихри враждебные веют над нами…», другие – маршировать по сцене и перестраиваться. А Сашке дали красное знамя, и он должен был маршировать впереди всех, размахивая им, а потом как будто выстрел – это он должен был стукнуть древком по сцене – и он падает, а все вокруг него застывают, и кто-то подхватывает знамя и снова музыка, все поют и маршируют.

Вот так придумали вожатые вместе с пионерами. И когда две девчонки из первого отряда показали почти настоящий балет, а после них на сцену высыпал весь второй отряд в парадной форме и в пилотках, то жюри единогласно отдало этот конкурс именно им, специально отметив очень реалистичную Сашкину смерть.

«Звездный маршрут», последнее испытание, и правда оказался звездным. Ну, то есть, как звезда. Все разбегались в разные стороны, по секундомеру, через каждые две минуты, чтобы не столкнуться. Тут уже бежали звеньями, и нужно было всем звеном прийти как можно скорее к финишу.

Только никто заранее не знал, где финиш. Давали листок с маршрутом до первого секрета. Там надо было искать второе задание. Потом так же – третье. И так до финиша.

Сашкино звено шло хорошо. Там, где надо было просто бежать, они отстали. Но зато в лесу наверстали. Его разведчики быстро находили в кустах очередной пакет с заданием, и все бежали дальше, перебираясь через бурелом и ручьи. А конец маршрута оказался на костровой поляне. Там, на берегу реки, всех ожидало жюри. Только они не смотрели на секундомеры, а показывали: вон там взять палатку, вот туда ее поставить, а перед палаткой зажечь костер.

Все носились взад и вперед, толкались, а их звено сразу разделилось. Васька с парнями ставил палатку, а Сашка с девчонками, шагнув в сторону, стал сочинять костер. Веточек принесли много, но все было влажное, а спичек выдавали всего три штуки. Сашка видел, как у кого-то из соперников уже кончились спички, и они побежали к жюри, но там только смеялись, мотали головой и что-то писали у себя в листах бумаги, прикнопленных к фанеркам.

Бересты сухой не было. И лес стоял далеко. А палатку уже поставили, и прибежал Васька и стал шептать, что у него спички есть. Но соревнования обманом выиграть нельзя, и Сашка раскрыл свою самую настоящую офицерскую полевую сумку, и там у него была тетрадь, из которой он вырвал два листа, смял их, сунул в самый центр шалашика из тонких веток. Потом осмотрел спички и коробок: все были какие-то потертые, старые. Опасно было потерять хоть одну спичку.

И тогда он взял все три сразу, ширкнул по коробку, и пока не вспыхнул огонь, пока только шипела еще селитра, сунул спички в самую глубину, туда, где не было ветра. Спички вспыхнули разом, от них потёк огонь по сухой бумаге, затрещали мелкие веточки. Сашка положил сверху ветку зеленой хвои.

– Ты что, задушишь ведь!

– Так надо, – отодвинул он друга.

И как только пошел густой желтый дым, Сашка выпрямился и поднял руку. К ним тут же подбежал кто-то из жюри, глянул на костер, подергал за растяжки палатку, что-то записал и побежал дальше, скомандовав, чтобы потушили огонь.

На вечерней линейке подводили итоги лагерной игры.

Нашли хорошие слова для всех участников, даже для самых младших, которые никакого места не получили. Но особенно отметили участие в самодеятельности всего второго отряда и, конечно, костер, зажженный с первой попытки. В общем, первый отряд потянулся в ленинскую комнату к телевизору, а второй отряд пошел спать, потому что утром после завтрака им надо было идти в поход.

Вот.

А утром был поход. После завтрака все зашли обратно в отрядный дом, взяли свои рюкзаки, построились перед домом, дождались вожатых, и по команде двумя цепочками пошли из лагеря. Выходили не через главный вход, где фанерная ракета и название на арке «Восток», а через поляну костров по тропинке в лес, а дальше – куда поведут.

На ходу кидались шишками, веселились.

Еще бы! У всего лагеря будет «мертвый час», а у нас не будет! И в столовую не пойдем! И отбоя не будет, потому что какой же отбой, если кроватей нет? Правда, после первого часа похода перестали отбегать в сторону за цветочками девчонки, а после второго угомонились и мальчишки, теперь молча шагающие вперед за спинами вожатых, увенчанные простыми рюкзаками.

– А где палатки-то? Палатки кто несет? – разволновался вдруг Васька.

Он всегда все первым замечал.

– Мы же поход с ночевкой выиграли! А какая ночевка в лесу без палаток?

Кто-то из вожатых оглянулся через плечо и сказал, что палатки «уже на месте». А что за место – не сказал.

Уже стало жарко. Солнце стояло высоко. В сосновом бору всегда светло, а летним полднем такое ощущение, что все рыжие стволы – это маленькие кусочки солнца, такие же горячие. Разговоры смолкли. О чем говорить, когда идем, идем, идем, а все никак никуда не придем?

Вожатые оглядывались и поторапливали, потому что скоро обед. Какой обед в походе? Хмурый и распаренный второй отряд шел по лесной тропинке, отмахиваясь от налетающих на потные тела с громко жужжащих оводов.

Еще примерно через час лес расступился. Внезапно и тропинка как-то сошла на нет. Впереди была сочная зеленая трава, большой темный пруд со склоненными к нему деревьями, дымили два костра, возле которых возились бывшие члены жюри, стояли четыре зеленые палатки. Брезент туго натянут, щелкни – звенит.

– Э-гей! Долго же вы шли! Скорее, скорее – обед стынет!

С противоположной стороны на эту поляну выходила хорошо наезженная дорога. Выходит, они сюда на машине приехали заранее, все расставили, костры запалили, еду привезли и сварили…

А мы шли, шли, шли…

Сашка хмуро тащил за лямку рюкзак, скинутый с плеч, к ближней палатке. За ним так же хмуро плелось его звено. Ну, что это за поход…

Правда, отдышавшись на ветерке, разувшись и походив босиком, сполоснув руки и головы в пруду, за еду все принялись уже с удовольствием. Такой еды в столовой не давали. В ведре были сварены вместе картошка, вермишель, макароны, пара банок тушенки, какая-то зелень, а еще покрошены вареные яйца. В общем, к чаю настроение переменилось.

А сразу после обеда вместо «мертвого часа» все пошли ловить рыбу.

Правда, Сашка свой крючок сразу зацепил за какую-то подводную корягу, и как ни дергал влево-вправо, как ни старался, а пришлось рвать леску и переходить в разряд наблюдателей. Да, он и не жалел, потому что не любил ловить рыбу. Не интересно это. Вот в футбол погонять на поляне…

И он убежал к футболистам, не дожидаясь, выловит или нет хоть одну рыбку друг Васька.

День прошел очень быстро. После футбола надо было полежать пузом кверху и отдохнуть немного. А тут позвали на ужин. Была перловая каша с мясом. Сказали, что это из солдатского сухого пайка, и поэтому все мальчишки ели с удовольствием. И только девчонки морщили носы. Но есть хотелось на свежем воздухе, и скоро ведро каши тоже было чистым.

С приходом вечера стало не так жарко. Но зато появились комары. Комаров было ужасно много. Сначала все пионеры теснились у костров, где дым все же отгонял кровопийц, но потом, как стемнело, гитара была отложена в сторону, и им скомандовали лезть в палатки.

Сначала-то они все так и сделали. Но потом оказалось, что никто их больше не контролирует, потому что взрослые ушли к себе и там потихоньку выпивали. А в палатках спать было совсем нельзя. Воздух там был еще жаркий, душный, потому что все палатки стояли застегнутые. А когда расстегнули и развели в стороны полы у входа, сразу набились и загудели, роясь под крышей, мелкие голодные черные комары.

– Дымом их, дымом! – крикнул кто-то, и все кинулись таскать из костра головни, чтобы едким дымом распугать комаров.

Комаров не распугали, зато все выскочили из своих палаток, ожидая, когда выйдет дым, который щипал глаза.

Потом немного порассказывали страшилок. Потом Васька сказал, что ночью еще лучше ловить рыбу, если на берегу костер горит. Потом стали лазить по палаткам и пугать тех, кто уже уснул. Потом те, кого напугали, стали гоняться за теми, кто пугал…

А потом из своей палатки высунулся один вожатый и так рявкнул на всех, что уже скоро рассвет, что все мигом разбежались по своим местам и уснули, не раздеваясь.

Под утро спустился туман и стало холодно. Зато пропали комары. Но те, кто не разоспался с вечера, так и не уснули по-настоящему, и с рассветом по поляне бродили сонные и недовольные походом пионеры. Вчера было гораздо веселее. А тут даже почистить зубы негде: вожатые предупредили, что в пруде можно только умываться, но пить ту воду нельзя.

Утренний чай не вызвал энтузиазма.

А после него сразу всех построили, пересчитали, велели взять рюкзаки, и вожатые повели их обратно. Той же тропинкой. Через тот же сосновый бор. Вот только солнца не было, а начинался мелкий дождь. Было противно и холодно. Хотелось спать.

Дорога обратно неожиданно оказалась короче. Они вернулись за час до обеда, и еще долго сидели, клюя носами, на отрядной веранде, слушая мерный шум припустившего вовсю дождя. А после обеда все упали в постели и спали этот час, не поднимая привычной возни. И вечером, после ужина, когда первый отряд пошел в ленинскую комнату к телевизору, второй отряд тихо разбрелся по своим комнатам и уснул до подъема.

А первый отряд и назавтра ходил к телевизору. И на следующий день. И до конца смены.

Кто же знал, что приз за второе место – интереснее?

«Булька-квас»

Старший брат читал толстую книжку, сидя на диване в большой комнате, а младший брат слонялся по квартире. Ему совершенно нечего было делать. Потому что читать такие толстые книги, да еще и без картинок, он просто еще не умел, а играть во что-то… Во что играть в двухкомнатной малогабаритной квартире жарким летом?

Их привезли родители и оставили бабушке. И почти каждый день они ходили на канал. Вернее, это так только говорилось: «ходили». На самом деле ходить по такой жаре совсем не хотелось. И они ездили на трамвае, кольцо которого было прямо под окнами дома, в котором жила бабушка. Дом назывался «Каменный дом», потому что был первым кирпичным домом на Судоверфи. Раньше даже на конвертах так и писали: Сталинград, Судоверфь, Каменный дом. И ставили номер квартиры. Квартира была под самой крышей, на пятом этаже. И этажи были высокие. Поэтому после купания и загорания братья просто не могли сразу добежать до двери. Надо было идти медленно, делая передышку на каждой лестничной площадке, отдыхая.

У бабушки не квартира. У нее комната в квартире. Там большая такая квартира, с большой кухней. И живут две семьи. А первая дверь, сразу слева, к бабушке. И балкон у нее есть. Второй балкон есть на кухне, но там почти не бывает солнца. А у бабушки солнечная сторона. И еще с балкона видно железнодорожную станцию. Там электрички. На электричке можно доехать до центра, а оттуда на автобусе в Городище. Братья уже ездили в Городище и даже жили там неделю. А теперь опять вернулись. Только живут не у бабушки, а у дедушки.

Дедушка с бабушкой не живет. Очень давно уже, сразу после войны. А внуков видеть хочет. Поэтому, когда он слышит, что внуки приехали, то привозит всегда разные фрукты в корзинке.

А в этот раз попросил, чтобы братья пожили у него, познакомились с его девочками. Он даже раз съездил с ними за Волгу. От его дома через парк было совсем недалеко до берега, где стояла огромная глыба постамента, на котором когда-то стоял огромный Сталин (дедушка говорил, что даже больше, чем Родина-мать на Мамаевом кургане), а внизу небольшой дебаркадер, от которого раз в час отходили теплоходы, перевозя всех желающих на тот берег, где был длинный плоский песчаный пляж на километры в обе стороны, и где все приехавшие разбредались кто куда, и почти никого не было видно.

Когда туда ездили, всегда брали с собой еду. Вареную молодую картошку, политую маслом и посыпанную свежим укропом, везли в закутанной в полотенце кастрюле. Вареные вкрутую яйца. Помидоры и огурцы. И обязательно бидончик кваса, который покупали тут же, на набережной, из большой желтой бочки на колесах.

Но это раз только он с ними съездил. А потом начались рабочие дни, и он стал уходить на работу. И его жена стала уходить на работу. И его дочки – тоже.

А братья оставались одни в квартире. Старший-то читал все подряд…

– Са-а-аш, – проныл младший. – Есть чего-то хочется.

– Да мы же недавно завтракали!

– А все равно хочется. Бабушка говорила, что мы растем. А когда растешь, надо больше есть.

На кухне они доставали из холодильника знакомый бидон с квасом, который ежедневно вечером снова наполнялся у той же желтой бочки, до которой через парк – рукой подать, отламывали по ломтю белого хлеба, и рассаживались вокруг маленького кухонного стола. Кухня-то совсем маленькая. Не то что у бабушки, где даже когда все готовят – все равно место остается.

Поев и смахнув со стола крошки, старший опять садился на диван с книгой, а младший пытался найти себе занятие, ходя из комнаты в комнату, выдвигая и задвигая ящики стола.

Скучно. На улице отличная погода, но куда им идти – одним?

– Са-а-аш, мне скучно.

– Почитай.

– Не интересно.

– А у меня интересная книжка!

– Так дай ее мне!

– А я что делать буду?

…

Вечером квартира наполнялась людьми и гомоном. Готовился ужин. Кто-то бегал в магазин. Приносили свежий хлеб и свежий квас. Только два брата были как будто лишними. Они сидели и ждали, когда их позовут на кухню, куда помещались все только в две смены.

– Ну, что делали? – спрашивал, весело посматривая из-под очков, дедушка.

– Я читал, – ковыряясь в тарелке отвечал старший.

– А я ничего не делал…, – говорил младший со слезой в голосе. – Мне здесь скучно.

– Ну, ладно тебе, вот суббота настанет, и я вас к бабушке отвезу. А пока можно играть в разные игры. Вон, в шахматы, например.

– Я в шахматы не умею.

– Ну, попроси брата, пусть научит.

– Он книжку читает. Интересную.

…

И следующий день был похож на предыдущий. И третий тоже. А потом книжка кончилась. И старший брат, со вздохом отложив ее в сторону, сказал:

– А давай играть!

– А как? В шахматы я не умею.

– Я новую игру придумал.

Он придумал неизвестную страну, которую нужно было хорошо выдумать и описать. У дедушки была выпрошена тетрадь, в которую занесли первые слова и рисунки. Два брата, склонив головы к тетради, выдумывали герб и название и вид денег. Рисовали карты, придумывая названия островов, мысов, рек и гор. Когда страна была выдумана, началась война. К ним вторглись захватчики. И надо было отбивать атаки, рисовать планы обороны, придумывать расстановку войск. Вот тут помогли шахматы. На шахматной доске можно было расставить любые отряды в любом порядке.

Отрывались только на то, чтобы вытащить холодный, весь в капельках испарины, бидон из холодильника, налить по стакану холодного темного кисло-сладкого кваса, и с ломтем хлеба в руке снова бежать в комнату, к новой игре.

Конечно, наши победили. Наши побеждают всегда. И теперь надо было выдумать, нарисовать и раскрасить красивые ордена и медали. И решить, кому и какой орден надо вручить.

А потом надо было еще открыть разные полезные ископаемые. Потому что война закончилась, и можно делать открытия. А еще надо было совершить кругосветное плавание, и описать все-все-все, что найдется и откроется. Наверняка, там был еще один континент! А может и два.

Но тут наступила суббота, и дедушка, как и обещал, отвез братьев на трамвае обратно к бабушке и передал с рук на руки.

Вот только тетрадка та осталась в столе, в тайном месте, под газетой, в самом конце. И не убрана в шкаф оказалась книга. Лев Кассиль. «Швамбрания».

А на расспросы бабушки, чем же они там питались, когда все целыми днями были на работе, младший уверенно отвечал:

– Булька-квас.

– Чего? – не понимала бабушка.

– Чего, чего, – бурчал старший. – Булка, говорит, квас.

Сапоги

Осень начиналась с запаха подсолнечного масла, пропитавшего руки.

С антресолей, поставив табуретку на стол, взгромоздившись на самый верх, пока мама внизу держится за деревянные ножки, папа по пояс погружался в темное нутро антресоли и скидывал оттуда, что-то бурча в темноту, осеннюю и зимнюю обувь. Левой рукой, правой, левой, правой. На пол летели со звонким стуком каблуков или мягким глухим отскоком валенки, сапоги, лыжные ботинки, еще и еще что-то.

Сашка тут же, прикрываясь рукой, чтобы не накрыло ничем сверху, выдергивал из обувной кучи свои сапоги. Он очень любил кирзовые сапоги, наподобие солдатских, только маленькие, его размера. Еще у него был солдатский ремень с бляхой и звездой на ней. Ремнем осенью Сашка подпоясывал пальто. Серая кепка на голову. Настоящий партизан, как показывают в кино.

Только надо было подготовить к мокрой осени сапоги. Сама по себе кирза воду не пропускала. Папа уже объяснил, что это просто такой брезент специальный с пропиткой. А вот низ сапогов, где кожа пришивалась к подошве, мог пропустить влагу, и тогда уже гулять бы не пустили, пока не просушишь досуха.

Мама выдавала старую мыльницу и наливала в нее немного подсолнечного масла. Того самого, с которым делали салат. Или еще лили в квашеную капусту. Но вот жарить на нем – такого не было. Жарили на маргарине и на масле. А подсолнечное – в салат. Или вот на сапоги еще.

Сашка брал ватку, туго ее комкал, свертывал, а потом мазал сапоги маслом. Оно тут же впитывалось. Он мазал снова, основное внимание уделяя швам. И так, пока не закончится все в мыльнице. Он мазал и посматривал на улицу, где моросил легкий дождь, а на земле толстым слоем лежали листья в неделю опавших тополей.

Когда масло впитается, надо было сапоги поставить на батарею, чтобы просохли. И тогда по комнате разносился запах семечек, и снова хотелось, чтобы было лето, чтобы была жара, чтобы можно было идти в кино и щелкать по дороге семечки, разговаривая о чем-то важном с другом. А если пойти в кино с родителями, то семечки щелкать было нельзя, потому что некультурно плеваться на улице. Они разрешали грызть, но только дома. Дома семечки насыпали в пол-литровую банку, все ложились вокруг нее, и смотрели телевизор, плюя шелухой в подставленные под подбородок газетные фунтики.

Когда сапоги просыхали, и если по коже провести пальцем, он оставался сухим, начиналась чистка. Как в армии – так учил папа. Надо было жирно намазать обувь черной ваксой, а потом долго-долго втирать, вбивать ее размашистыми ударами жесткой щетки, пока весь сапог не покрывался ярко-черным, не начинал вкусно пахнуть. Но он еще не блестел. Для блеска бралась специальная тряпка, старая байковая пеленка, порезанная на полосы, и ею полировался каждый сапог, уже надетый на ногу. Мазать можно было и так, присев просто около банки с ваксой. А вот для блеска ноги надо было сунуть внутрь. Мама всегда при этом смеялась, потому что смешно выглядели голые коленки и черные сапоги.

Ну, вот…

– Па-ап, а теперь можно гулять?

– Пообедай – и можно. Ваське позвони.

– Ага.

«Карманные»

Карманных денег у Сашки не было. Ну, просто не было. Деньги давали на покупку, перед тем как выйти в магазин, помахивая сеткой, которую в «Крокодиле» называли совсем не по-местному авоськой. Сетки были самые разные, и даже были тянущиеся, позволяющие засунуть в себя целый большой арбуз. И еще они были очень удобные – сунул в карман, и пошел себе в магазин. И никто не видит, что в магазин идешь.

Если же, как в кино, выскакивать и прыгать, размахивая сеткой, то могли подойти местные пацаны, или еще хуже – крикнуть:

– Эй, парень, иди сюда!

А если не пойдешь на крик, а побежишь дальше, то будет такая погоня, такая погоня – ого-го! Только успевай прятаться за угол и менять направление. И еще хорошо, что Васька живет как раз там, где магазин. Можно к нему забежать в гости, а потом, поглядев заранее, убедившись, что преследователи убежали, выйти и пойти за буханкой хлеба. Хлеб назывался просто и ясно: буханка черного или буханка серого, батон белого или плетенка с маком. А когда приезжали гости, они говорили смешное «сайка» и «хала», и их никто в магазине не понимал.

В общем, сетку – в карман. Так надежнее. И тогда можно спокойно идти, будто по своим делам, будто не в магазин, а погулять вышел. А когда погулять, тогда никто не пристает, потому что карманных денег ни у кого не было.

И еще никто не налетал, если идешь за молоком с белым эмалированным бидончиком или с трехлитровой банкой в сетке. Если за таким – тут никто не подойдет. Потому что тут все ясно – парня послали в магазин, у него в кармане ровно рубль. Молоко стоило двадцать восемь копеек за литр. На рубль, желтый бумажный или металлический юбилейный с Лениным, давали сдачу – монету по пятнадцать копеек и копейку. И все. Что тут с парня стрясешь?

И если он просто за хлебом идет, пусть даже помахивая сеткой – то только для проверки позовут мелкого. Ну, просто, проверить.

– Ну-ка, попрыгай! Попрыгай, попрыгай, позвени! Ого! Сколько там у тебя? А ну, покажь!

А сколько? Если просто за хлебом, то давали двадцать копеек. Больше-то зачем? Буханка черного, ржаного, стоила четырнадцать. Буханка серого – восемнадцать. Бывал еще так называемый «солдатский», белый-белый, но тоже буханкой – тот как раз двадцать стоил. А если у пацана гремит-звенит горсть мелочи, а сам он плачется, что только за хлебом послали, то врет, получается. А врать нехорошо. За вранье надо наказывать.

– На хлеб – вот. А это – нам. Иди, иди… И не думай жаловаться!

Ну, с Сашкой такого не было никогда. Потому что у него карманных денег не было. Вот и не звенело ничего лишнего.

Он иногда даже думал, что никакие карманные деньги и не нужны, потому что из карманов, когда бегаешь весь день, что угодно может вывалиться. Один ключ сколько раз терял! И вот даже если одна монета, копеек пятнадцать скажем, все равно может потеряться – как перед кино было – и что тогда делать? Нет, правильно, что нет у него карманных.

С одной стороны – правильно. А с другой, выходит, чтобы купить даже простейшую мороженку за двенадцать копеек, или просто даже стакан сока из высоких стеклянных конусов, густой, почти сиреневый сливовый сок, или густой томатный, в который надо положить и размешать чуть-чуть соли из стоящего на прилавке бумажного стаканчика, или прозрачный кислый-кислый яблочный – все по десять, или просто стакан газировки из автомата за три копейки с сиропом – надо было дожидаться родителей и просить. А просить Сашка не умел и не любил.

Мама иногда сама совала ему копеек десять, на булочку и стакан газировки. По семь копеек были «московские», витые, обсыпанные сахаром. И газировка с сиропом. Это для того, чтобы можно было бегать весь день по улице.

Вообще Сашка мог весь день просидеть дома. Он читать любил, а книг было много. И газет, и журналов было много. Пока все прочитаешь – день и прошел. А родители считали, что это вредно, и гнали гулять, гнали к Ваське. К Ваське – это здорово. У Васьки сарай, там верстак и доски, и можно выпиливать пистолеты пулечные и гнуть пульки и болтать обо всем. А потом бегать до ночи по улицам.

Вот тогда деньги были бы кстати. Но это только летом и не каждый день.

А зимой вовсе не надо было денег. И совать их было некуда, и перекусить или там мороженку… Да мороженое просто не продавалось зимой! Только летом приезжал на машине маленький киоск и стоял у магазина до осени. А потом его снова увозили. И зимой мороженого не было. Зимой и без него холодно потому что.

А летом, когда каникулы, и тепло, и солнечно, и здорово бегать весь день, раз уж все равно выгнали гулять или если Васька зашел…

Возле магазина на сером асфальте блеснула монета. Две копейки! Купить на них можно два стакана газировки без сиропа. Или сохранить и накопить. Еще в кино показывали, что на две копейки можно позвонить по телефону. Но здесь у них на улицах телефонов не было. Сашка пришел из магазина, выложил буханку серого и четыре копейки сдачи, а найденную двушку не показал никому, убрал поглубже в карман.

Но в кармане не поносишь – тоже выронишь, и потом другой найдет.

У Сашки была такая удобная узкая длинная коробочка от градусника. Он там в вате лежал. Градусник старый Сашка разбил, когда проверял, сколько покажет, если к батарее прислонить. Стукнул слегка – а он сразу и рассыпался. И ртуть побежала мелкими серебристыми каплями по неровному полу. Потом долго находили тонкие острые стеклышки и ма-аленькие блескучки от ртути между половицами. Купили новый, и сказали, чтобы не баловался. А коробочку Сашка забрал себе. Он любил разные коробочки и футлярчики.

В коробочку легла монета. Крышка накрыла ее. А потом Сашка открыл самый нижний ящик книжного шкафа и положил коробочку на самое дно в самый дальний угол, за те книги, которые давно никто не доставал.

Через день или два, когда принес сдачу от молока, пятнашку кинул в кошелек, как всегда, а копейку опять спрятал и положил в коробку.

Он стал думать, это воровство или нет. И придумал, что никакое не воровство. Потому что деньги остаются в доме, в семье. И потому что если бы он попросил, то ему все равно бы дали. Никогда же не отказывали!

За первый месяц в коробочке накопилось пятнадцать копеек. Когда никого дома не было, Сашка достал свое богатство и разменял по-честному пятнашку из кошелька на желтую медь. Теперь в коробке опять была одна монета. Но на пятнадцать копеек можно было уже купить две булки. И еще стакан газировки. Или сходить в кино. И после кино еще оставалось бы пять копеек. Пятнадцать копеек – это уже было почти богатство. С пятнадцатью копейками, кстати, можно было уже идти играть к Ваське во двор, где за сараями всегда играли в расшибалочку.

Сашка подумал немного и не пошел. Было жалко проиграть сразу одну монету.

Но через месяц у него в коробке уже звенело сорок восемь копеек разными монетами. Ну, так получилось. Копейку он нашел, например. Что-то сохранилось от сдачи. Что-то дал папа и потом не спросил, сколько осталось…

Сашка несколько раз сходил за сараи и поиграл немного. Сначала он выиграл почти рубль, а потом проиграл сорок пять копеек – три пятнарика. И не стал больше играть, а унес выигрыш и положил его в коробку.

И потом еще немного. И еще.

И однажды он вытащил из кошелька желтый хрустящий бумажный рубль, а положил вместо него пятнарики и двацмунчики.

Теперь он, как скупой рыцарь у Пушкина, регулярно смотрел в свою коробочку, проверял, считал… Бабушка, кстати, говорила, что деньги счет любят. Он считал. Три рубля. Пять рублей. Пять рублей – такая синяя бумажка. Потом еще три рубля.

А потом он пришел с улицы, разгоряченный и веселый, и встретил в дверях холодный взгляд матери:

– Зайди в комнату.

В комнате родители сели на диван и стали смотреть на Сашку. А Сашка стоял и смотрел на свою коробочку, раскрытую на столе.

– Откуда это?

– Нашел…

– Не ври родителям!

– Ну, не все нашел… Что-то от сдачи. Вот папа давал…

– Я тебе не рубли давал.

– А это накопилось просто.

– Зачем тебе деньги?

Вот это был вопрос! Зачем мальчишке деньги! Ха! Зачем? Да чтобы друзьям купить по булке и газировку сладкую в бутылке, чтобы бензин для зажигалок купить в универмаге или пистонов побольше, чтобы пистолет новый, чтобы книжку, какую захочешь и сам выберешь, чтобы…

– Но ты не воровал?

– Я?

Он чуть не заплакал от обиды, и родители это видели. Но не разжалобились.

– Иди. Ты наказан. Телевизор, гуляние – ни-че-го. Понял?

Сашка кивнул и быстро вышел, пока слезы сами не полились. Обидно… Что он сделал-то? Вот, скопил деньги. И не воровал ничего. И все в доме осталось…

А еще через два дня его опять выгоняли на улицу.

А он не шел, потому что начал читать Фенимора Купера.

Печальный принц

На Новый год папа принес с работы пригласительный билет на бал-маскарад в Дом культуры. Билет был на толстом белом картоне, сложен пополам. На нем написано «Приглашение», а внутри, когда раскроешь, как праздничную открытку, зеленая елка в игрушках, написано про праздник и про бал, а сбоку крупно – «Подарок». Каждому – подарок. Не тот, что мама и папа собирают и кладут в красивом пакете под елку, а самый настоящий, от «профкома». Как взрослым.

А мама, прочитав приглашение, спросила:

– Ну, сын, кем будешь?

Как это – кем? Как понимать?

Оказывается, раз написано «бал-маскарад», то это не маски на лице, а костюмы разные. И надо теперь быстро придумывать, как одеться, чтобы не выглядеть просто школьником. А маска как раз не нужна. Потому что там будет много народа, и все равно никто никого не знает.

– Солдатом! – сказал Сашка.

У него был настоящий солдатский ремень. И сапоги «керзовые» (мама учила, что – кирзовые, потому что кирза, но тут никто так не говорил), которые можно начистить до блеска. И автомат можно успеть новый выпилить из сухой доски. Папа умеет. Если просто кинжал, то Сашка и сам мог бы. А Васька умел делать пистолеты. У него был лобзик, которым из фанеры можно было выпилить почти самый настоящий пистолет. Только тонкий и легкий.

Мама нахмурилась, покусала губу и спросила:

– А штаны какие? А гимнастерку я тебе из чего сделаю?

Да, у солдат все зеленое. Это надо и специальные штаны и специально еще гимнастерку делать. И пилотку. Потому что настоящая пилотка, подаренная дядей, была пока еще очень велика.

– Нет, – сказала мама. – Придумывай другое.

– И потом, – поддержал ее папа. – Какой же праздник, если солдат? Солдат – он службу несет, да на войне воюет. А тут все-таки Новый год.

А что придумывать?

Девочки всегда снежинки. Мальчики – медведи. Медведям легко. Они ходят косолапо и не танцуют ни с кем.

– А мушкетером можно? – спросил Сашка с надеждой.

Про мушкетеров было кино. Он смотрел два раза. Раз с Васькой днем в Доме культуры, а потом с родителями ходили в кинотеатр «Родина», что за оврагом. Там на вечерний сеанс пускали только с родителями.

Мушкетеры были смелые и симпатичные. У них были шпаги.

– Мушкетером – можно, – решила мама, подумав.

А папа сказал, что шпагу он сделает.

И сделал даже раньше, чем мама сделала костюм. Он уже на другой день принес шпагу с работы, потому что дома доски были короткие, из них только кинжал или пистолет можно было выпилить. А на работе можно все. Шпагу сделали почти как в кино. Только не было красивой полукруглой «гарды» – так говорил папа. Была простая крестовина, как у меча. А саму шпагу покрасили серебрянкой, и когда она просохла, то была совсем почти как настоящая. Сашка махнул два раза, но мама сказала, чтобы убрали «холодное оружие», чтобы не разбить люстру.