Текст книги "Детство Сашки (СИ)"

Автор книги: Александр Карнишин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Варенье без косточек называлось пятиминуткой. Но Сашка пятиминутку не очень любил. В вишневом, он считал, обязательно должны быть косточки.

Еще абрикосовое варенье бывало. Если было такое, то оно стояло в той же кладовке и как будто светилось, если включить свет. Абрикосового было меньше всегда почему-то, и поэтому его давали на праздник какой-нибудь или еще к блинам. Вишневое к блинам было никак нельзя, потому что почти твердое. А абрикосовое можно было налить в блюдце и долго возюкать свернутый блин, пока не пропитается.

Конфитюр же он не знал.

– Это такое немецкое повидло, – сказал папа.

Он учил немецкий язык и поэтому мог прочитать, что написано на банке.

У-у… Повидло…

Когда открыли банку большим консервным ножом, то внутри оказалось не повидло, а какая-то смесь. Между повидлом и вареньем. Много мелко-мелко порезанных фруктов и все это залито густым ягодным сиропом.

И вовсе не повидло. Конфитюр.

Блины с ним было нельзя – потому что кусочки. А просто так ложкой и запивать чаем – это в самый раз. Но папа сказал, чтобы доедали, а больше конфитюров не будет. Потому что это такой подарок был от друзей.

Сашка съел свою порцию, запивая чаем и отдуваясь, потом налил чай уже в банку, размешал и выпил его тоже.

На этом конфитюр закончился. Только мама банку не выкинула, а поставила в кладовку, и она там еще долго стояла на полке справа. А если ее понюхать, она пахла не по-нашему. Немецким сладким конфитюром.

Пионер – всем ребятам пример!

После каникул наступила осень.

Сашке было уже десять лет. Уже полгода, как было десять лет. Но он все еще носил на лацкане школьного пиджачка красную октябрятскую звездочку с большим белым эмалевым кругом в середине, на котором был нарисован веселый кудрявый паренек. Пиджачок был школьным, потому что его одевали только в школу. В прочее время носились разные курточки-фуфаечки, и даже был настоящий кожаный солдатский ремень, который подарил дядя Коля, когда вернулся с Кубы. Но ремень в школу не оденешь. В школу он ходил в костюмчике, в светлой рубашке. И – со звездочкой.

…Как же это уже надоело, выходить на общешкольную линейку вместе с «малышней» и кричать со всеми речёвку: «Мы – октябрята, смелые ребята…». Весь класс давно готовился к вступлению в пионеры. И Сашка тоже готовился. Он уже читал о всех пионерах-героях. Отрепетировал пионерский салют дома перед большим зеркалом. А еще у него среди любимых была книга «Бей, барабан!» про то, как в Москве появлялись первые пионерские отряды.

Правда, в ней ему почему-то нравились в основном сцены битв с буржуями-скаутами и рассказы о разных походах и «индейском шаге».

Еще они выучили и уже пели хором песню «Взвейтесь, кострами…». И еще с ними уже репетировали: раз в неделю они оставались после уроков и маршировали под барабан и горн по залу на втором этаже, а потом становились в шеренгу и хором повторяли за старшей пионервожатой слова: «Я, пионер Советского Союза…»… И еще учились хором отвечать «Всегда готовы!».

…

В октябре уже стало совсем холодно, и даже иногда падал снег. Но он сразу таял. Ветер сбил последние желтые листья, которые на субботниках школьники сгребали в высокие кучи и поджигали, пока они были сухие. Горьковатый дым стоял над поселком.

Вчера перед последним уроком в класс зашла пионервожатая, и им объявили, что завтра будет праздник. Завтра после двух уроков их поведут в Дом Культуры, и там они станут пионерами. А двоим двоечникам сказали, что они могут в школу завтра не приходить, чтобы им не было обидно. Потому что «дружина приняла решение…».

Ну, и правда, как можно принимать в пионеры, если ты – двоечник? Разве пионер, то есть первый, то есть, лучший, разве он может быть двоечником или хулиганом? Почему-то это было понятно всем, кроме самих двоечников. Один разнюнился и чуть не заплакал. А второй даже стал кричать, что он не очень-то и хотел… А на самом деле – хотел! И все знали, что хотел.

…

Мама с вечера отгладила Сашке белую рубашку. Утром он одел ее, пахнущую стиркой и почему-то немного холодком и морозом, постоял перед зеркалом, поднял руку в салюте. Эх… Скорей бы!

А еще мама отгладила купленный еще летом пионерский галстук. Галстук купили в Волгограде, в центральном универмаге. Он был из какой-то тяжелой синтетической ткани, которая скользила по пальцам, и узел завязывать надо было умеючи. Сашка уже умел завязывать правильный узел на пионерском галстуке, чтобы впереди были два чуть разных по длине конца, а сзади чтобы получался ровный треугольник. Мама его научила. А папа только хмыкал, поднимая голову от своих тетрадок и смотря поверх очков на вертевшегося перед зеркалом сына.

…

Уроки пролетели незаметно. Правда, те двоечники все равно пришли и пытались исправить свои двойки: поднимали руки и отвечали на вопросы. Но уже был список тех, кого примут в пионеры. Уже было поздно исправляться.

Им сказали, что если они все исправят, то в пионеры их примут весной, в мае.

А класс, всех остальных, после уроков построили по двое и повели в Дом Культуры. Он был совсем недалеко, но так положено: если идет класс, да еще – младший, то вести надо строем и по двое.

В фойе (Сашка знал, что такое «фойе» – папа ходил играть на баритоне в духовом оркестре и иногда брал Сашку с собой) они все разделись и сдали верхнюю одежду в гардероб, в котором по такому случаю дежурили старшие пионеры, по двое на каждое окно.

А потом всех завели в большой зал, и сразу они увидели полный зал таких же, в белых рубашках, а на сцене – старшие пионервожатые из всех школ, и внизу, вдоль сцены, выстроились лучшие пионеры, которые будут повязывать галстуки.

И тут же раздался горн.

Ту, ту-ту-ту, ту, ту-ту-ту, ту, ту-ту-ту, ту-ту-ту, ту-ту-ту!

И барабаны подхватили, как в кино:

Р-р-р-ра, р-р-р-ра, р-р-р-ра!

В распахнутые двери внесли знамена пионерских дружин. Все пионеры в зале встали и отдавали салют, а октябрята просто стояли по стойке «смирно» и смотрели, как знаменосцы расходятся на две группы и по двум лестницам поднимаются на сцену и становятся там, глядя поверх голов всех, кто остался в зале.

Барабаны стукнули в последний раз, горнисты оторвали горны от губ и приставили их раструбами к ноге, держа руку чуть на отлет.

А им, октябрятам, стали говорить…

Сашка уже не слышал ничего, он только старался стоять прямо и очень боялся уронить галстук. У каждого галстук был развернут, и висел на чуть согнутой руке. А у него эта синтетическая ткань скользила и все пыталась съехать, скатиться на паркетный пол, покрытый сверху темно-красной ковровой дорожкой.

…И вдруг перед ним оказалась незнакомая красивая-красивая улыбающаяся пионерка, выше его на голову. Она взяла галстук, подняла ему воротник рубашки, и ловко и умело завязала большой узел. Опустила воротник, поправила, посмотрела еще, улыбнулась ему и потрепала по голове, как маленького.

А Сашка стоял, почти не дыша, и только переводил глаза с ее рук на лицо, а потом на свою грудь, на которой лежали два конца галстука. Яркие, красные, разной длины – на белой рубашке.

– Юные пионеры! К борьбе за дело Коммунистической партии… БУДЬТЕ ГОТОВЫ!

Пауза, вдох, задержка дыхания, посматривая по сторонам искоса, и почти в крик, от которого, кажется, трясутся стены зала:

– ВСЕГДА ГОТОВЫ!

Тут же опять задудели-загорнили горны. Затарахтели дробью барабаны. Знаменосцы синхронно стукнули древками знамен о пол, развернулись, спустились в зал и пошли по центральному проходу.

Все пионеры снова встали и отдавали знаменам пионерский салют. И теперь уже и Сашка, и весь его класс тоже стояли с поднятой рукой и провожали глазами проплывающие мимо них красные полотнища с профилем Ленина.

…

Из ДК все выходили уже не строем, а кто как хотел. Потому что уже все шли домой, а не в школу. Дул ветер, срывался колючий снежок. Сашка поглубже напялил шапку, а шарф, оглянувшись, стянул с шеи и засунул в карман. Потом постоял минутку, подумал, и расстегнул пальто. Так и шел: руки в карманах расстегнутого пальто, яркий красный галстук на белой рубашке. Пусть холодно, но зато все видят: он уже пионер!

Во дворе чужого дома (Сашка пошел не по улице, а дворами) какие-то двое пацанов мелкого роста приставали к первокласснику: пихали потихоньку, мешали пройти, смеялись громко, а тот уже почти в голос ревел.

Сашка подошел к ним, встал перед малышом, заслоняя его от «хулиганов», отвел в стороны и назад полы пальто, сунув обе руки в карманы брюк, так что на виду стали и его белая рубашка, и его галстук, и спросил:

– Чо надо?

– Да мы, да ты, да он… – что-то забормотали те двое, с недоумением поглядывая на него.

– Вам лет-то сколько? – веско спросил Сашка, выпятив грудь.

Вопрос оказался болезненным для этой пары, и они как-то сразу сникли и сказали, что просто игрались, а потом вдруг рванули в кусты и убежали.

А Сашка гордо, как петух, не опуская головы и не вынимая рук из карманов, пошел домой, где сегодня был праздничный ужин и чай с любимым вишневым вареньем.

На маленьком плоту

А на улице уже была настоящая весна. Настоящая – это когда где-нибудь у солнечной стенки можно было даже скинуть пальто и было совсем не холодно, когда снег почти везде сошел, оставив только самые большие сугробы, которые могли потихоньку таять, выпуская небольшие ручьи, аж до Первомая и даже дольше, когда на центральных улицах уже совсем сухо, а после субботника, который растягивали для разных предприятий на весь апрель, становилось и чисто и даже как-то причесано.

Сашке было скучно. Уроки все сделаны, день выходной, а Ваську не отпускают гулять. И Лешку не пустили, когда за ним забежал – у Лешки не было телефона. И в гости не позвали. Друзья сидели над тетрадками и учебниками. Васька исправлял какую-то очередную провинность, а Лешке надо было получать пятерку.

Если было бы лето… Да, если было бы лето, то можно было вернуться в свой двор и постоять с дворовой компанией рядом или даже влиться в игру. В футбол его брали. В чижа он уже сам не очень любил, потому что надо было свою лапту. В войнушку играли редко, потому что все были разного возраста и не очень приятно было почти взрослым пацанам изображать языком выстрелы из деревянного оружия. В лапту, в круговую, в местную, можно было играть и с самодельной, из любой дощечки от разбитого ящика или просто из палки лаптой. Там главное – закрываться от водящего, отбивать мячик.

В карты Сашку не брали. В карты играли самые взрослые пацаны, которые собирались на лавочке возле турника, что установили в самом тенистом месте тополиной аллеи. В городки и теннис играли совсем взрослые.

Весь двор во все играл, а Сашке было скучно и некуда пойти. В Васькином дворе еще играли в штандер, но это совсем детская игра, и потом там с девчонками надо, чтобы было смешнее – они совсем не умеют кидать мяч! А в Лешкином дворе играли в «банку». Совсем новая игра. Интересная. Там такая смесь городков, лапты и еще чего-то, чего он не знал… Но там своих хватало, и без Лешки они бы Сашку в компанию не приняли.

Сашка ходил и пинал оставшиеся после разбрасывания сугробов куски снега и льда. Пинать было удобно, потому что кирзовые сапоги. Он любил так одеваться. У него были начищенные сапоги, которые специально перед весной и перед осенью промазывают рыбьим жиром, а потом начищают ваксой до блеска. Вернее, не промазывают и не начищают, а это Сашка сам сидит и ваткой мажет, потом отмывая руки от рыбьего запаха. Хотя, когда этот рыбий жир пили, он пах, вроде, не так сильно. Его наливали из толстого пузырька в столовую ложку, подсаливали немного, чтобы было не так противно, а потом Сашка, морщась, глотал его и тут же закусывал кусочком хлеба. Рыбий жир надо было пить, говорили родители, чтобы не началась куриная слепота.

Брюки Сашка заправлял в сапоги, по-военному. Пальто демисезонное, под которое подевался темно-красный самодельный свитер – мама связала – было туго подпоясано настоящим солдатским ремнем со звездой на бляхе. Ремень подарил дядя Коля, который рассказывал, что этот ремень даже на Кубе побывал. Ну, и кепка, конечно. Сашка покупал кепки с папой каждый сезон. Они приходили в универмаг и мерили перед зеркалом кепки, смотря, чтобы была не слишком большая и не слишком светлая.

И вот такой – в кепке, в пальто с ремнем, в сапогах, Сашка бродил и скучал.

А за Васькиным домом, за сараями, позади котельной, где раньше землю брали, был небольшой пруд, на который летом запрещали ходить, потому что там вода была грязная. Но сейчас же не лето? И потом, от мороза все микробы дохнут. Поэтому Сашка, подумав минуту, повернулся и решительно пошел к пруду.

Лед на пруду не растаял, а его просто весь разбили. Только с краю оставался кусок, как пристань, и около этой пристани лениво колыхался деревянный круг от кабельного барабана. На эти барабаны наматывали кабель на Кабельном заводе. А старшеклассники летом ходили на практику и просто подзаработать немного, сбивая из досок эти барабаны. Вот на воде только боковина, круг такой из досок, как плот, только круглый. В кино плоты были всегда четырехугольные.

Сашка разбежался, оттолкнулся от льда ногой и прыгнул на плот, который качнулся, черпанув воды по поверхности, и плавно отплыл почти на середину пруда. Сашка не устоял и упал на колени, промочив брюки и намочив край пальто. Он тут же вскочил, но плотик наклонился, и пришлось переступать, выравнивая. Но маленький круглый плот не успокаивался, он тут же поднял другой край, и Сашка был вынужден шагнуть обратно. Плот раскачивался все сильнее, и в конце концов Сашка соскользнул в воду. Но пока он так боролся с равновесием, плот подогнало к противоположному берегу – пруд был совсем небольшой. И Сашка тут же ткнулся ногами в дно, и пошел, не оглядываясь. К берегу, подняв руки вверх, чтобы не замочить еще и рукава, хотя и так был почти по грудь в воде. А на берегу уже стояли пацаны из Лешкиного двора и смеялись.

– И чо смеяться? – хмуро спросил Сашка. – Спички есть?

Спички у них были.

С развалин барака, от которых осталась только крыша с чердаком, полным всякого мусора и старых книжек, притащили пару сухих брошюр, развели маленький костерок, и Сашка разделся, поеживаясь, до трусов, развесив одежду на солнышке и ветерке, а сам сел, скорчившись, у костра. В костер подкидывали какие-то палки, трещавшие сначала и пускавшие пену с торцов, а потом тоже загоравшиеся. Но большой костер было делать нельзя – заметят взрослые. И Сашка корчился на весеннем ветру, протягивая руки к огню, поворачиваясь к нему боком, спиной.

Все равно было холодно. А время шло. А одежда никак не сохла. Ну, конечно – не лето, чай.

И тут пришел папа.

Кто-то увидел и позвонил, и он тут же пришел.

Он посмотрел строго, но не стал ругаться. Он сказал:

– Одевайся и быстро домой.

Сашка натянул холодное и сырое и быстро побежал домой, а папа шел сзади широкими шагами. Но не ругался.

Ругалась дома мама.

Потом было воспаление легких, и Сашка еще две недели проболел дома. И даже медсестра приходила, чтобы делать уколы.

А уроки он все равно делал. И от класса не отстал.

Но на тот пруд больше не ходил. Раз только. Но это другая история.

Карта

Сашка вставал, подходил тихонько к окну и смотрел сквозь тюль на улицу. На улице шел дождь. На улице было сыро и холодно. Это было хорошо, потому что, когда такая погода, совсем не хочется гулять. Если бы было солнце или намело сугробы – было бы обидно. Сашка болел. У него был «постельный режим». Постояв у окна, стараясь не прижиматься к раскаленной батарее, он вернулся в постель, накрылся по пояс одеялом, взбил повыше подушки и достал с комода книгу.

Когда сидишь дома, можно делать только три вещи: играть, смотреть телевизор или читать. Спать потому что уже не хочется. Играть просто так он уже не хотел, потому что был не маленький. Это пусть брат сам с собой играет кубиками. А Сашка играет уже в шахматы. Шахматы лежат на столе в большой комнате. По вечерам и по выходным дням черные и белые… Нет, они просто так называются – белые, а на самом деле они желтые такие, под цвет дерева, из которого сделаны фигуры и пешки. Дома было много шахмат. На день рождения папе всегда дарили шахматы или книги. Поэтому были маленькие в красной коробочке – магнитные, были маленькие в кремовой пластмассовой коробке – эти на стерженьках, были большие тяжелые – из кости, были большие легкие – простые пластмассовые, а любимые были эти – из дерева. У королей уже отломались их пластмассовые коронки, и остались они с лысыми, как у папы, головами.

Раньше папа давал фору – ферзя. Потом ладью. А теперь, когда они играют в шахматы, он дает слона или коня, и Сашка тогда выигрывает. А если играть на равных, то пока всегда проигрывает. В шахматы играть интересно. Ты как полководец командуешь своими войсками и хранишь своего короля в столице, на краю доски.

Но в шахматы – с папой. А он спит после ночной смены, и будить его нельзя. Надо двигаться бесшумно, и если захочется пить, тихо пройти на кухню и намешать кипятка с вареньем. В холодильнике стоит холодное вкусное молоко под пышной желтой пенкой, но холодного нельзя. Сашка болеет потому что.

Телевизор тоже смотреть не получится. Там, в комнате, где телевизор, как раз и спит папа после ночной смены. И будить его нельзя, потому что он всю ночь не спал.

И книжные шкафы – тоже там, в «той комнате».

На комоде у Сашки лежит книжка, но он ее прочитал уже. Это Жюль Верн. В толстом томе друг за другом два больших путешествия. «Вокруг света за 80 дней» и «20 000 лье под водой». Хорошие книжки. Еще «Таинственный остров» хорош, но он тоже в «той комнате».

Можно еще позвонить Ваське, когда он придет из школы, и поговорить немного, а заодно записать в дневник домашнее задание. Письменные Сашка делал, а устные – нет. Потому что никто же не спросит! Вот когда он выздоровеет, тогда нужно будет готовиться.

Но телефон стоит в коридоре как раз у стеклянных дверей, за которыми спит папа после ночной смены.

Сашка повздыхал немного. Потом попробовал заснуть. Иногда ему даже казалось, что в больнице было бы веселее. Там – это тебе не дома, конечно. Но там много пацанов и девчонок, есть с кем поиграть в шахматы, в шашки или даже в карты. И поговорить есть с кем. А еще там можно до глубокой ночи перешептываться, рассказывая страшные истории, и тогда спать потом до самого завтрака. Некоторые мальчишки знали такие страшные истории, что все накрывались от страха с головой.

Спать не хотелось.

Он открыл глаза и стал водить пальцем по синему океану. Это Тихий океан. Он самый большой. Там, где самое темное пятно – Марианская впадина.

Летом папа купил в книжном магазине большую карту полушарий. Просто огромную. Если Сашка раскинет руки, то он только-только достанет до краев. Ее прибили на рейки и потом повесили на шуруп над кроватью. Теперь, когда Сашка спал, его коленки упирались в Антарктиду.

Океаны и моря…

Сашка взял книгу и стал ее перечитывать. То есть, не перечитывать, а перелистывать, потому что он помнил, про что там написано. Там, в книге, были настоящие путешествия, с названиями мест и городов. Он соскочил на пол, шагнул к своему столу и достал из него цветные карандаши и линейку. Вернулся в кровать, нашел самый первый пункт в книге: Лондон. Оттуда начиналось путешествие. Подумал немного, и выбрал фиолетовый карандаш. Обвел кружком Лондон. Потом – Париж. Соединил их по линейке прямой линией. Стал листать дальше. Карта постепенно покрывалась ломаной чертой движения путешественников. Потом надо будет еще и про Наутилус на карте отметить. И в «Детях капитана Гранта» постоянно указывают координаты. Координаты – это легко. Это как на шахматной доске положение фигур – а2, с7, например. А тут просто цифрами, а они указаны вверху, внизу и по краям карты.

Он так «заработался», что не слышал, как встал папа, как он прошел на кухню, поставил суп греться, как встал в дверях комнаты, смотря с интересом и одобрением…

– Саш! Обедать! А потом можно сыграть в шахматы. А потом – кино. Ага?

– Ага!

А за окошком месяц май…

Ключ от квартиры был маленький и плоский. «Английский» – так его называли. Раньше-то был длинный и тяжелый, но такой Сашка потерял еще в прошлом году, и теперь папа поставил «английский» замок с защелкой. Он сам ставил, строгая ножом и топором дверь и стесывая простым напильником заусеницы. К этому замку было не три, а целых пять ключей в комплекте. И один дали Сашке, чтобы он мог гулять.

Все было устроено так: Сашка после пятого урока бежал домой, а там в холодильнике стояла кастрюля бульона. Надо было почистить картофелину и порезать ее, пока бульон грелся в маленькой кастрюльке – только для него. Потом высыпать картошку, горсть вермишели, еще посолить – и можно успеть помыть руки и выложить книжку на стол. Никто же не увидит, что Сашка читает за едой!

А потом надо быстро сделать уроки… Ну, кроме устных, потому что устные все равно придется вечером перечитывать. А потом можно позвонить на работу маме и сказать, что поел, что оценки хорошие и двоек нет, и что уроки сделал, и что – можно гулять?

Последние дни были не просто теплые, а даже жаркие. То есть гулять можно было в одной рубашке, не надевая никаких курток и кепок. И сапогов не надо – можно в летних сандалиях бегать. Потому что поздняя весна – это почти лето. Уже и трава зеленая, и одуванчики, и у тополей листья почти как летом – широкие, дающие густую тень в самую жару.

Тополя перед домом родители сажали, когда переехали. Так они говорили. Но теперь деревья стояли вровень с крышами, и Сашка лазил на самый верх, где можно было уцепиться руками и ногами, и покачиваться на ветру туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда… до головокружения. А если глядеть вверх, то как будто летишь в синем небе наперегонки с белыми прозрачными облаками.

Ключ Сашка кладет в карман брюк. Это раньше, когда был маленьким, ключ вешали на шею на специальной веревочке, и он стучал по ребрам, когда разгоняешься на своем велосипеде вниз по Графтио. А сейчас Сашка не маленький вовсе, и поэтому может спокойно класть ключ в карман.

Сначала надо сбегать к Ваське и вызвать его гулять. Потом можно с ним обойти детский сады – и свой, в котором они вместе были до школы, и тот, в который ходит Сашкин брат. Там на территории есть такие карусели. И хотя сам Сашка карусели не любит, но побегать и покрутить можно. А чего там? И еще есть гигантские шаги. Тут уж все, кто собрался, чуть не из рук рвут канаты. Надо в петлю одну ногу просунуть, а потом разгоняться вокруг столба, стараясь отбежать подальше. Если не один, а с друзьями, то могут так разогнать, что будешь лететь в трех метрах над землей, догоняя визжащих девчонок.

Потом еще в теннис можно поиграть, в настольный.

А еще сходить к одноклассникам, которые живут в «финских домах». Там такие дома, оштукатуренные снаружи, которые на две семьи. И у них есть внизу комнаты, и есть наверху – маленькие. Там можно поиграть тоже.

Часов у Сашки не было, но и так было понятно: когда начинает темнеть – уже вечер, и родители скоро вернутся домой. Вот и Васька побежал.

Сашка повернул и пошел к себе тоже, шаря на ходу по карманам. В левый? Или в правый? Куда он положил ключ? Сашка шел все медленнее и медленнее. А потом и вовсе остановился, вывернул карманы и даже потряс немного вывернутые – а вдруг? Ничего не звякало, ничего не упало. Тогда он пошел медленно, смотря под ноги, по тем местам, где бегали с Васькой. Но и там ключа на земле не было. Не блестело ничего на обочине, не белело под каруселями и под гигантскими шагами.

Ага, пять ключей… Это с новым замком! А если уже потеряли два?

И ведь шнурок был привязан. И родители предупреждали… Тут не скажешь, что не знал.

Сашка бродил по поселку, но ключа не было. Тогда он пошел к друзьям семьи, к дяде Мише с тетей Юлей. К ним всегда можно было зайти. Дядя Миша был похож на артиста из «Щита и меча». И они были друзьями. У них даже жили, когда в квартире был ремонт.

Сашка постучал, и ему открыли, и тут же захлопотала тетя Юля, усаживая его на кухне пить чай с вареньем и разговаривая о жизни и его учебе. Об этом говорить было можно, потому что двоек не было.

Варенье было земляничное.

Но тут зазвонил телефон.

Из коридора, поговорив, на кухню зашел дядя Миша. Он посмотрел странно на Сашку и спросил: а что, родители не знали, что ты здесь? Он сказал, что папа обзванивает всех подряд, не видел ли кто Сашку. Он сказал, что уже поздно, родители волнуются, и надо идти домой. Самому надо идти, понятно? Или боишься? Проводить?

Сашка не боялся. Чего там страшного. Подумаешь, темно. Он по этому двору – с закрытыми глазами!

Дверь щелкнула за спиной, и он пошел. Медленно-медленно. Через кусты акации. Потом через треугольник вытоптанной земли – где играют в футбол в одни ворота. Еще кусты. Вот там, под турником, старшие пацаны курят сигареты. А слева еще слышен смех и визг тех, кто крутится на гигантских шагах.

На черном небе видны звезды. Вот это – Большая Медведица. И если смотришь на нее, то дом, выходит, сзади. Сашка повернулся и увидел свет в своих окнах. Сразу захотелось плакать. Не потому что он боялся чего-то, а просто так.

По двору бегали пацаны с обломками досок в руках и махали ими. Стук-стук, – слышалось то там, то здесь. Шла охота на майских жуков. Уже завтра все будут хвастаться спичечными коробками, в которых скребутся большие коричневые жуки. А самые хулиганистые будут запускать их в школе девчонкам в волосы.

Сашка тоже заводил такой коробок. В нем гвоздиком делались дырки, чтобы жуки дышали. Внутрь напихивали свежей листвы, а потом – жука. Или двух. И всю ночь он там шебуршился, царапался… И запах этот… Они пахли, эти майские жуки!

Июньские жуки тоже были. Но за ними так не гонялись, потому что их было меньше.

Темно-о-о-о…

А в подъезде горит лампочка. Из-под двери тянет жареными котлетами…

Сашка еще постоял возле своей двери, повздыхал. Пацаны, вон, жуков ловят – и никто их не зовет… Ага. Они просто дома сидели до родителей… И ключ не теряли. Завтра придется папке ставить новый замок…

Вкусное варенье у тети Юли.

Он поднял руку и тихонько стукнул.

Дверь открылась сразу.

«Не тронь, убьет!»

Во дворе, сразу, как выйдешь из подъезда на солнце, прямо у бордюра, напротив дверей, стоял черный деревянный столб с белыми фарфоровыми изоляторами и проводами в две стороны. На летней жаре он пускал слезу, влажно блестел смолеными боками и пахло от него, как на железной дороге. Высоко вверху, выше двух проволочных обвязок, так, что не каждый взрослый достанет, был прибит жестяной транспарант. На нем по белому фону черным ярко блестел безносый череп и две скрещенные кости под ним. Ниже буквы: «Не тронь, убьет!».

– Не, – сказал Сашка. – Это если провода трогать – тогда убьет. А столб – нет.

– На столбе написано, не на проводах…

Они снова помолчали, задрав головы и рассматривая страшный череп.

– У меня папка на ГЭС работает…

– Ну и что? И у меня – на ГЭС. А током всех бьет.

Это точно. Током било всех. Сашка раз обошелся только сгоревшими свечами и страхом. Хотел лампочку-переноску сам сделать, чтобы читать потихоньку. Взял из кладовки лампочку, накрутил на резьбу внизу проволоку, выведя два конца… Хорошо еще, догадался все это устройство к палке от флажка примотать. Потом только решительно сунул концы провода в розетку. Тр-р-рах! И во всей квартире не стало света. А отец из ванной громко спросил:

– Так, и кто это сделал?

Как будто кто-то еще был в квартире.

А лампочка, кстати, так и не зажглась. Наверное, не плотно намотал проволоку – так думал Сашка.

Нет, током било, конечно, а как же. И не раз. Больно так. Как будто локтем со всего размаха об угол какой-то – бац, и пальцы отнимаются, а боль по плечу аж в голову бьет. Но это дома или у Васьки в гостях. А тут – столб.

– Тут, наверное, пятьсот вольт.

– Ты что! Пятьсот… Скажешь, тоже. Тут – вся тыщща!

Столб блестел черными потеками. Череп скалился. Солнце пекло.

– А как же тогда электрики залезают?

– А им отключают! Всегда вешают табличку: «Не включать, работают люди»! Я видел такую у папки на работе.

– И я видел.

– Вот и думай тогда…

Сашка перебирал в голове все свои уже не маленькие знания об электричестве: по проводам идет ток. Если провод взять – трахнет, слабо не покажется. Ток подают со станции, там папка работает. Они там сильный ток дают, который по толстым проводам течет. А потом через подстанцию его разделяют на дома. Подстанция тут недалеко совсем. А вот столб. Почему столб нельзя трогать? Но ведь и написано – не трожь. Не трожь, а не «не влезай»!

– Ну? Тронешь?

Наверное, если просто пальцем потрогать и сразу отскочить – тогда не больно? Но – тут череп. Это же не просто так. А вдруг там как даст – и все?

– Да ну, нафиг… Черные руки потом… Пошли лучше муравьев смотреть.

– А ты своих подкармливал? Я своим даже жука давал майского…

У друзей и мысли были близкие, и муравейники «свои», подшефные, – рядом. Во-о-он под тем кустом акации.

Восьмое марта

Пятиклассников собрали отдельно, выгнав всех девчонок на перемену, и классная сказала, что скоро будет восьмое марта.

– Ну и чо? – спросил Васька.

– Вася, тебе открытку подарили на двадцать третье февраля?

– А как же! Я же мужчина, я в армию пойду! – задрал он кверху подбородок.

– А восьмое марта – женский день…

– Да какие они женщины? – это уже не только Васька, это все мальчишки смеялись.

– Они – будущие женщины, как вы – будущие воины. И поэтому надо разделить, кто и кому подарит открытку.

Все сразу стали переглядываться и смущенно хихикать. Потому что как это – подойти к девчонке и подарить открытку. Это же тогда все будут смеяться, а еще даже может совсем страшное, если начнут кричать «тили-тили-тесто, жених и невеста!». Тогда хоть в школу не приходи.

Но классная была опытная и умная. Она сказала, что надо просто поделить, кто и кому положит открытку в перемену, когда не будет девчонок. То есть, она сказала «девочек», но все сразу перевели на привычное. мальчиками и девочками только взрослые называют. А так в классе были пацаны и девчонки. А вот «девки» было запретным. И за это слово ругали, если кто «язык развяжет». Даже могли к завучу отвести.

Перемена была длинная, и успели сделать бумажки по числу девчонок, написать фамилии и кинуть в коробку от фильмоскопа. Там классная их помешала рукой, а потом каждый доставал и читал вслух. А все хихикали и толкали друг друга локтями. Ваське досталась Ленка. А Сашке – Танька.

Танька была красивая, но Сашке больше нравилась Ленка.

– Махнемся? – спросил он у Васьки.

– А тебе Ленка нравится, что ли? – подозрительно прищурился Васька. – Влюбился, что ли?

– Нет, я так просто, – сказал Сашка. – Просто Танька слишком красивая. Я таких не люблю.