Текст книги "Детство Сашки (СИ)"

Автор книги: Александр Карнишин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Узкой тропинкой вдоль огорода Сашка прошел «на зады». Там была балка, в которой протекал маленький ручеек. Вся балка заросла вишней. Когда она поспевала, то отсюда ее носили ведрами. Он прошел вверх по течению, посмотрел по сторонам, не обвалилась ли где земля на крутом откосе. Дядя говорил, что там был немецкий блиндаж, в котором лежали пулемет, автоматы и много патронов, но места не показывал.

Потом Сашка слазил на большую вишню и посидел в развилке веток, поев немного вишни. Спустился, потыкал штыком в мягкую сырую землю. Тут не вырыть окоп – сразу зальет. Прошел к котловану, из которого все село раньше брало глину. Стены его были твердыми, ссохшимися под солнцем, а по краям росла сильно колючая шипастая трава, поэтому он не полез туда, потому что был без обуви.

С края оврага бы виден центр села, где ходили люди, ездили какие-то машины, а тут стояла тишина, и только где-то в синем-синем небе журчал жаворонок.

Сашка вдохнул всей грудью и улыбнулся. Здесь все было своим. А завтра опять обещали привезти друга Ваську, и тогда они выкопают и окопы, и блиндажи, потому что дедушка давно разрешил копать везде, где нравится и где ничего не посажено.

Он еще повтыкал штык в землю, а потом полез наверх, обратно к своему дому. Уже вечерело. День пролетел незаметно, а он даже еще не выходил на улицу и не здоровался с местными пацанами.

Зуб

Сашка ходил и ныл. Ему было завидно. Все ели свежие яблоки, которые прислала бабушка в посылке, пересыпав их опилками, а он не мог. У него шатался передний зуб. Сверху. Вот если пальцем, правой рукой, в рот ткнуть, то сразу в него и попадаешь.

Зуб зашатался еще вчера. А сегодня его можно уже было двигать туда-сюда даже и не пальцем, а просто языком. Сашка ходил и иногда прищелкивал языком, когда он соскальзывал с вдруг наклонившегося вперед зуба.

Шатать его было больно. Но не так больно, как если проехаться коленками по асфальту. И не так, как если стукнуться носом о качели. А как-то сладко и страшно. Вот чуть-чуть – почти и не заметно. А чуть сильнее – и сразу появляется тягучая боль. Мама говорит, что надо просто повернуть и дернуть. Но это слишком больно и слишком страшно. Сашка пробует зуб пальцем: зуб качается так сильно, что почти ложится плашмя в рот. Но не вылазит. А потянуть – больно. Больно и страшно.

А все ходят и хрустят красивыми краснобокими яблоками. Сашка ноет. Он просит оставить ему хоть два, хоть три яблока. Но папа смеется, что если он так долго будет расставаться с зубом, то яблоки просто успеют пропасть. Сгниют просто.

Сашка закрывается в детской комнате, садится за стол, и раскачивает зуб пальцем, упершись локтем в колено. Не хочется ни читать, ни смотреть картинки. Хочется яблока. Свежего хрустящего яблока. А кусать нечем. Он для пробы согнул палец и попробовал его укусить. Пальцу было больно. Но и зуб вдруг повернулся с каким-то внутренним хрустом, и стало даже больнее. Нет, яблоко есть с таким зубом нельзя.

Сашка снова вышел на кухню и тоскующе заглянул в фанерный ящик. Яблоки были красивые. Некоторые, те что лежали сверху, были с красными боками и твердой толстой кожурой. А вот там, в глубине папа откопал какие-то желтые, полупрозрачные, почти светящиеся. Эти, он сказал, самые сладкие. Сашка вдохнул воздух, насыщенный яблочным запахом и судорожно сглотнул. Хотелось плакать. Но плакать нельзя: подумаешь, зуб. Это же не коленка и не локоть. И даже не нос, который Васька ему разбил зимой краем качели.

Сашка вздохнул и пошел к маме. Пусть она что-нибудь придумает.

Мама сказала, что они в Городище делали просто: привязывали нитку к зубу, а конец ее – к дверной ручке. Потом надо сесть на стул и просто сидеть и не ждать ничего. А потом вдруг открывалась дверь, и зуб сам вылетал.

Сашка подумал, сопя носом, и согласился. Мама сделала петлю из толстой белой нитки, осторожно надела на зуб и крепко затянула. А Сашка держал ее за руки, чтобы не дернула случайно или нарочно, чтобы не выдернула. Потом они вместе пошли в комнату, он сел на стул, а мама привязала нитку к дверной ручке. А потом просто подошла и стукнула кулаком в стену.

По коридору прозвучали шаги, и в комнату вошел папа. Но зуб не выскочил, потому что Сашка ухватился за нитку руками, соскочил со стула и тоже вместе с дверью двинулся навстречу папе.

Папа посмеялся на такое зрелище, но напомнил, что яблоки ждать неделю не будут. Не ты один яблоки любишь, сказал он Сашке.

А Сашка чуть не плакал. Ему было страшно. Он уже не хотел, чтобы дверью выдергивали зуб. Он сам отвязал нитку и теперь слонялся из угла в угол комнаты, подергивая ее тихонько. Сашка заглянул в зеркало: нитка торчала из-под верхней губы и спускалась ему на грудь. Он вздохнул, намотал ее на палец, зажмурился… И легонько подергал, вызывая ту легкую и сладкую боль. Сильно дернуть – страшно. Будет же больнее!

Наступил вечер, пришло время сказки. Сашка сидел на стуле перед телевизором и дергал за нитку, а нитка дергала зуб. Но он дергал легонько, даже легче, чем если бы просто качал пальцем. И все равно было больно.

А потом его погнали мыть ноги и ложиться спать. Он так и лег – с ниткой, торчащей изо рта.

…

Утро было солнечное. Сашка встал, заслышав движение за дверью. Он знал, что сейчас включат радио, и по радио начнется «Пионерская зорька», А это значило, что пора вставать. Наскоро одевшись, он выскочил на кухню, сунул руку в ящик, стоящий на полу, вытащил первое попавшееся яблоко и с наслаждением вгрызся в него.

– Саша, – удивилась мама. – У тебя же зуб! Ты проглотил его, что ли?

Зуб? Где? Он и забыл. Вместо зуба наверху была мягкая ямка, из которой, если прижать торчал острый краешек нового зуба. А тот, вчерашний, привязанный к нитке, валялся рядом с подушкой. Наверное, Сашка во сне неловок повернулся, зацепив нитку, и не заметил, как зуб «выскочил» изо рта.

Телевизор

Сашка рыдал уже полчаса. Вернее, рыдать у него давно не получалось, он мог только выть, зажав в зубах уголок наволочки. Его отправили спать. А сами остались смотреть телевизор. И это – перед выходным днем!

Он замолк, прислушался: за стеной, в комнате у родителей, что-то происходило по телевизору. Там что-то говорили, там двигались картинки…

Сашка сполз с кровати, и шмыгая носом, прошлепал под стеклянную дверь, попытался посмотреть в щелку.

– Саша! Я тебя слышу! Немедленно в кровать! – раздался голос мамы.

– У-у-у-у-у-у, – ответил он, на подгибающихся ногах возвращаясь к раскиданной постели. – У-у-у-у-у-у…

Сашка упал лицом в подушку, размазывая по ней сопли, и завыл еще громче, заглушая еле слышные звуки, раздающиеся из телевизора.

– Тьфу, черт! Я так больше не могу!

– Но, ведь…

– А, плевать! Сашка! Иди сюда!

Он тут же замолк, не веря себе, прислушиваясь.

– Сашка! – еще раз крикнул отец.

Сашка прошлепал опять к двери и робко сунул в нее голову, не забыв громко шмыгнуть.

– Фу-у-у… Мужик, называется… Заходи, садись.

Перед телевизором был поставлен стул, на который усадили Сашку, и он, все еще вздрагивая и подвывая, уставился в экран, на котором какие-то дяденька с тетенькой что-то долго и нудно говорили.

– Это новости, понимаешь? Вот, закончатся – и закончится программа. Понял?

– У-у-у-у…

Сквозь проступающие слезы он смотрел на экран, не понимая, как можно занимать время какими-то разговорами. Это же телевизор! Там же должно быть все интересно! Все весело! Там же сказки!

Но они продолжали что-то говорить, поднимая со стола и снова опуская листки бумаги. А потом, пожелав доброй ночи, куда-то исчезли. А на экране появилась сетка, по которой родители настраивали телевизор. И раздался противный звук, сообщающий, что все передачи закончились.

– Ну, доволен теперь? Теперь уснешь?

– Да-а-а, – вздохнул он.

– Тоже мне, истеричка какая-то. Ну, иди, спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – прошептал Сашка и пошлепал босыми ногами обратно.

Он добился своего. Ему показали телевизор. Но радости от победы не было…

Яхта

Утром Сашка встал раньше всех. Родители еще спали, потому что был выходной день. Правда, на демонстрацию все равно все встанут. Потому что в этот день всегда демонстрация. Раньше еще и парад был, но потом его отменили. Это потому что экономия. Теперь парад показывали по телевизору 9 мая и 7 ноября. А 1 мая теперь была только демонстрация. Если с нашей демонстрации поспешить, то можно еще увидеть московскую. У них там в Москве время на два часа отличается, и когда здесь все приходили домой, садились за праздничный стол, обязательно включали телевизор. А там опять флаги, воздушные шары, народу полная площадь. Все идут, смеются, поют, кричат «ура». Сашка тоже ходил с родителями на демонстрацию и тоже кричал «ура», когда в динамиках был слышен привет и поздравления гидроэнергетикам. Сам-то он не был вовсе никакой гидроэнергетик. Он просто школьник был. Но школа на демонстрацию не ходила, потому что было далеко. Поэтому он ходил с родителями.

А встал он раньше всех, потому что день рождения. Если теперь потихоньку прокрасться к родителям в комнату, то там на столе лежит приготовленный с вечера подарок для него. Обязательно будет новая книжка. Книжка – это лучший подарок. Сашка сам тоже дарил книжки на день рождения. Папа давал денег – копеек пятьдесят или целый рубль. Можно было пойти в книжный магазин и долго выбирать для друга Васьки новую книгу. У Васьки книг дома было мало, не то, что здесь. В комнате у родителей стояло два больших шкафа с книгами, уставленными плотно-плотно, в два ряда. А у Сашки в комнате была полка, на которую добавлялись те книги, которые он читал. Вот сегодня будет новая книжка на эту полку.

Сашка потихоньку босиком на цыпочках прокрался в большую темную от плотных штор комнату. На круглом столе посередине стояла ваза с яблоками, которые купили как раз на день рождения. А сбоку на краю лежала длинная коробка. И книжка сверху.

– Ты чего тут крадешься? – сонно пробурчал папа.

– Это мне? – восхищенно выдохнул Сашка.

– Тебе, тебе. С днем рождения.

Он взял коробку – тяжеленькая. И длинная такая, почти как стол. Взял книжку. И на цыпочках опять тихонько ушел к себе. Пусть родители еще поспят. А то сейчас начнут поздравлять, целовать, обнимать. А Сашка эти телячьи нежности никогда не любил.

Книжку он отложил в сторону – потом посмотрит. А коробку выложил посередине стола. И сел сам перед ней. На картинке было нарисовано море. Чайки летали над волнами. Белые чайки. И белые кромки были у волн. Вот так море никогда не нарисовать, потому что как белое нарисовать? Если бумага сама белая… Это если бумага цветная, тогда можно белым карандашом. А по морю неслась белая яхта, выгнув дугой паруса и склонив мачту с красным флагом наверху. Яхта! Так и было написано белыми буквами по синему морю: «Модель для сборки яхта».

Про паруса Сашка уже много знал. Он читал Фенимора Купера, про корсара, а там в конце был рисунок корабля и все объяснялось, что и где. Так что он бы никогда не поддался на шутку про клотик, куда гоняли за чаем молодых матросов. Сашка уже знал, что клотик – на самом верху мачты. И названия мачт он уже выучил: фок-мачта, грот-мачт и бизань-мачта. А на мачтах реи – это которые поперек, к которым паруса крепятся.

А у яхты всего одна мачта. И еще гик. Ну, гик – он вместо реи.

В коробке были бумаги разные и большая, во весь стол, схема, а еще длинная мачта, а еще клей в пузырьке, а еще нитки разные, а еще корпус яхты и разная мелочь в картонных отделениях.

– Ну, доволен? – раздался голос за спиной.

Это папа встал. А мама стояла сзади него и смеялась. Они оба встали, значит. А Сашка даже не знал, доволен он или нет. Наверное, доволен. Потому что – подарок. Он и сам не знал, чего он хочет на день рождения. Но яхта – это все равно здорово. Потому что там мачты и паруса, потому что там про море. Но это не корабль многопушечный, конечно. Правда, кораблей в магазине не было – это Сашка точно знал. Он специально ходил в универмаг и смотрел, что там есть. Ну, просто так смотрел. Вдруг что понравится? И еще можно было попытаться угадать, что купят на день рождения. Гадал, но все равно он никогда не угадывал.

После демонстрации был праздничный стол. Приходил Васька, приходил Лёшка. Мама выставила большой торт. Была газировка и был чай с вишневым вареньем. Пацаны сказали, что яхта – это здорово. Скоро будет тепло, и можно будет запустить ее на заливе. Только сначала надо ее собрать и склеить все.

Вкусно пах клей в пузырьке. В него надо было макать спичку, а потом приклеивать поручни или другие мелкие детали. А они клеились к пальцам и становились совсем не красивыми. Еще надо было ошкурить мелкой шкуркой весь корпус. И тогда он становился гладкий и немного бархатистый на ощупь. А сквозь весь корпус надо было ввести длинный и широкий киль. К килю внизу прибить стальной груз, чтобы яхта не переворачивалась. И только потом укреплять длинную мачту, вырезать по выкройке прозрачные паруса из кальки, клеить к парусам нитки, как веревки. То есть не веревки, конечно. На кораблях и яхтах веревок не было. Были канаты и шкоты. Еще моряки говорили «концы» и «лини».

Через неделю яхта была готова. Не было названия, не было ярких медных деталей. Было много белой пластмассы – даже лесенки все были пластмассовые. И рулевое колесо – тоже. Яхта была большая, от плеча до плеча, если к себе прислонить. С тяжелым килем и длинной мачтой с двумя парусами. Паруса были грот и стаксель.

На улице были дожди, и тогда Сашка решил испытать сначала яхту в ванной. Он налил в ванную много холодной воды и опустил туда яхту, плавно подтолкнув ее к середине. Яхта оторвалась от бортика, задумалась на миг, а потом аккуратно легла на бок, промочив паруса. Сашка снова поднял ее, подержал за кончик мачты, снова отпустил. Яхта снова завалилась.

Вот. А если бы он к парням такой весь из себя вышел с яхтой? А она бы там на заливе и завалилась… Сашка вздохнул, вытащил ее из ванной, и, роняя капли, понес в комнату, где положил на шкаф – пусть сохнет. Все равно теперь паруса тяжелые, потому что мокрые.

Вечером папа поинтересовался, чего это Сашка ничего больше не клеит. Сашка объяснил. Папа покивал головой. Сказал, что надо утяжелить киль. И еще сказал, что раз клей остался, есть еще хорошая игра. И научил Сашку строить дома из спичек. Спички, бритва, клей. И как из маленьких бревнышек можно было собирать дома, а потом целую маленькую деревню.

А потом – жечь в печке. Жечь Сашка любил.

А яхта так и осталась на шкафу.

Запруда

Пускать кораблики лучше всего было весной. Заранее, еще в школе, свернуть из бумаги и раскрасить разными цветами. Только бумажные быстро размокали, теряли всякий вид и расползались белым пятном на берегу весеннего ручья.

Самые долговечные кораблики получались из спичек. Надо было обломить головку, чтобы не мешала, или использовать уже горелые – у них как раз там, где горело, получался заостренный нос. Еще можно было в спичку воткнуть булавку или кнопку для устойчивости. Это, типа, киль. И все равно сверху заранее покрасить шариковой ручкой. Красной ли синей, чтобы было видно, где и чей кораблик.

А потом все просто: выходишь из школы, оглядываешься, видишь ручей, промывающий наслоения льда, бежишь туда с Васькой (ну, или с Лешкой, только Лешка не мог долго играть – его дома всегда ждали), разом, под счет «раз-два-три!», опускаешь кораблик в воду… Вода ледяная, пальцы на ветру сразу начинает ломить, руку приходится прятать в карман…И бежать, бежать за своим кораблем, несущимся по весеннему ручью, проникающим с ручьем вместе под сугробы и вылетающим наружу ниже, где уже стоишь и ждешь его, виляющим от одного берега к другому, вдруг замирающим в разлившемся большим озером перед кучей льда, сдвинутой бульдозером, и снова вырывающимся на прямую…

– Ага, мой впереди!

– Погоди, сейчас мой догонит… Оп-па, а твой-то где? Впереди, впереди…

– Ничего, сейчас и твой так же.

Улицы скатываются вниз, к оврагу. Туда же несется, становясь все шире и полноводнее, ручей, пока на всем бегу не срывается в открытый люк канализации.

– Эх…

– Ничего! Выплывут! Из спичек – выплывут! И будут плыть до самого моря!

Но это только весной, по синей воде, по льду и смерзшимся сугробам.

А летом кораблики совсем не интересно. Летом жарко и сухо. А если пройдет летняя гроза, то вода в ручьях теплая. Теплее, чем в заливе. И тогда можно босиком бродить по воде, не боясь наступить на стекляшку, исправлять русло, помогать ручью, а потом вдруг собраться компанией и сделать запруду. В одиночку запруду делать можно, но она будет не такая большая. И скучно в одиночку. И потом, когда народ грязный и мокрый суетится, подваливая песок и глину, то и прохожие взрослые смотрят с умилением и смехом. А если один, то могут и заругаться: мол, в грязи сидишь, да еще дорожку заливаешь.

Сначала просто заваливаешь кучей нагребенной земли ручей – там, где самое глубокое. И тут же надо обхлопать руками, выровнять, добавить ее песка и грязи. Получается такая полукруглая ровная поверхность, почти как настоящая плотина. Вернее, это и есть плотина, только маленькая. Ручей разливается, вода поднимается все выше и выше, и ноги у всех грязные и мокрые. У Сашки были цыпки в прошлый раз, потому что надо же ноги мыть, а не сидеть в ней, грязной. Но мама тогда намазала на ночь вонючим детским кремом, и теперь опять можно строить запруды.

Компания увеличивается. Подошли какие-то мелкие с машинками. Васька их сразу отправляет за землей, потому что тут уже почти все выбрали до красной глины. Он берет на себя левое крыло запруды, а Сашка бросается к правому, двумя руками, ладошками, сгребая землю, строя и охлопывая стенки, преграждающие путь разливающейся воде.

– Землю – сюда! – руководит Васька.

И тут же за веревку притаскивает свой жестяной самосвал незнакомый пацан в тюбетейке.

Надо поднимать основную плотину, по центру, но там слишком тонка стенка, и поверху уже ничего не устанавливается – падает. Надо сначала расширить, сделать стену толще и мощнее, а для этого надо еще и еще земли.

Сашка с Васькой по колено в теплой мутной воде кидаются от одного места прорыва к другому. Вода находит новые и новые дырочки и щелочки.

– Сашка, держи!

– Держу! Здесь законопатил!

Надо успевать и поднимать все выше и выше плотину, и удлинять ее крылья, охватывающие уже настоящий пруд, в котором, было бы это на берегу залива, уже возились бы с удовольствием не умеющие плавать малыши.

– Васька! А-а-а-а!

Васька кидается на крик, спотыкается, падает на колени, гоня волну, но все-таки успевает чуть-чуть поднять гребень запруды и остановить протечки.

– Ого-го, какая запрудища, – уважительно кивают подходящие со стороны пацаны и тоже включаются в строительство.

Васька и Сашка никого не гонят, потому что уже просто не успевают перехватывать тоненькие ручейки воды, то там, то здесь ползущие через запруду, размывающие земляной гребень.

– Внизу!

Пока они укрепляли вершину, вода стала просачиваться снизу. Туда кидаются сразу двое, сталкиваясь лбами и садясь на задницы прямо в жидкую грязь.

– Не смешно, блин! Вода-а-а!

Водяной поток вдруг набирает силу, обваливается такая крепкая – главная, стена запруды, державшая ручей, и вода водопадом, как в кино про строительство плотин, переваливает через пролом, размывает его еще больше…

Васька еще пытается кинуть туда землю, придержать руками, но вода сильнее.

Сама плотина вдруг плывет жидкой грязью, и вдруг всё разом рушится вниз. Вода разом уходит. Остается жиденький ручеек, с которого все и начиналось. Остаются, как брустверы окопов, валы запруды по бокам. Остается белая пена, показывающая, до какого места дошла вода.

– Здоровски! Выше колена было!

– Ага!

– Завтра будем запруду строить?

– Если будет вода – построим!

– До завтра, Васька!

– До завтра, Сашка!

Поезд

Сашка был уже большой. Семь лет – это возраст! В сентябре идти в школу…

А этим летом они опять были у бабушки в Волгограде. Вернее, там у него целых три бабушки: баба Аня, баба Надя и тетя Тоня, которая тоже бабушка, потому что сестра бабы Ани. Но говорят всегда «к бабушке в Волгоград». Потому что за детей отвечала и возилась с ними баба Аня. За детей – это значит, что этим летом они там были вдвоем. Брату уже два с половиной года. Осенью будет три. Но разве это возраст? Малявка! Он даже в настоящий сад еще не ходит, его водят в ясли.

Из Волгограда ехали всей семьей, так специально подгадали родители. Это чтобы было легче везти ведра с вишневым вареньем и сумки с дынями. Ну, и Вовку за руку тащить.

Сумок и чемоданов тоже было много. Поэтому делали так: сначала папа с мамой вытаскивали все из вагона на перрон Казанского вокзала, а Сашка караулил брата. Потом выходили и они, и теперь Сашка брал что-нибудь посильное и с отцом перетаскивал ближе к метро. И там оставался, пока взмокший отец перетаскивал вещи от одной кучи к другой. А мама стерегла Вовку. Потом менялись, и уже мама с папой тащили сразу много всего, а Сашка стерег брата и оставшиеся вещи.

Так, перебежками, до перехода, а потом по длинному подземному переходу на Ярославский вокзал. Всей Москвы – только два вокзала. Больших и красивых, правда. Ну, и еще, бывало, на бегу купят у тетеньки в белом фартуке мороженое. Один раз это было даже редкое эскимо. На белой палочке, в шоколаде. И Сашка сначала обкусал шоколад, а потом облизывал белое сладкое мороженое, а Вовка кусал сверху, и у него капало и текло по рукам. Ну, маленький еще…

Вот так, перебежками, добрались до своего поезда на Пермь с голубыми яркими вагонами, покидали вещи под полку, усадили Сашку с Вовкой к окну доедать мороженое. И побежали родители обратно – купить поесть-попить, строго-настрого наказав Сашке следить за младшим братом. А что за ним следить? Сидит, весь грязный и липкий, и облизывает свою мороженку.

Вот уже и мороженое кончилось, и Сашка вытер руки о вагонное полотенце с вышитым гербом Перми. И у Вовки мороженое кончилось. И пришлось на полотенце сначала поплевать, чтобы оттереть шоколад с его пальцев.

По коридору пробежал проводник:

– Провожающие, выходите, скоро отправление. Есть провожающие? На выход!

А родителей все нет и нет…

Сашка задергался, забеспокоился. Он выглядывал в коридор, прислушивался, но ни голосов, ни самих родителей не было. А Вовка спокойно смотрел в окно. Конечно, он маленький, он привык, что за него все думают.

По коридору пробежали последние провожающие, а у окон вагона выстроились уезжающие, смотря нружу. Сашка сказал Вовке, чтобы сидел спокойно, хлопнул дверью купе и, протискиваясь через стоящих у окон и машущих остающимся на перроне, пролез в тамбур. Проводник стоял на нижней ступеньке и посматривал налево и направо. И Сашка посмотрел, но родителей видно не было. Только стояли люди, провожающие поезд.

Он опять пролез по коридору до своего купе, ворвался в него и потащил Вовку за руку:

– Пошли, пошли!

– Зачем?

– Ты что, дурной? Папки и мамки нет! Пошли за ними!

Сашка опять хлопнул дверью купе и потащил брата за руку за собой. А тот весь расквасился и начал шмыгать носом.

– Не плачь, дурак! Мы сейчас сойдем!

А поезд вдруг дернулся, стукнулись вагоны, дернулся еще раз… И – пошел. Медленно-медленно перрон и провожающие стали уплывать назад.

– Быстрей, – закричал на брата Сашка, и буквально протащил его за руку в тамбур.

Дверь вагона по летнему времени была открыта, внизу уже мелькала земля и видны были шпалы. А проводник уже пошел по купе проверять билеты.

– Вот, уже едем… Все из-за тебя… Слишком медленно идешь… Сейчас поезд будет на повороте замедляться, и мы сойдем. Я первым, а ты ко мне на руки, понял?

– Угу, – вытирая слезы кивнул брат.

– А там вернемся и папку с мамкой найдем…

Сашка уже спустился на ступеньку вниз, поглядывая вперед, но тут сзади грохнула дверь и проводник строго произнес:

– А ты куда? Ну-ка…

Он за руку вытянул Сашку и закрыл дверь большим ключом.

Сашка и Вовка стояли в тамбуре и теперь уже оба шмыгали носами и канючили:

– У нас родители…

– А-а-а… Так это вас там ищут по всему вагону? А ну-ка, бегом к своим родителям!

Кулак

Сашка вообще-то не дрался. Ну, никогда, то есть.

Не потому что боялся или его били, скажем. И не слабак он был совсем. Просто так выходило, что не дрался. Тот раз, когда он Ваську стулом в детском саду стукнул – не в счет. Это вовсе не драка была. Это он отбивался от настырного невысокого беловолосого по лету Васьки. А с тех пор, со стульчика того, Васька стал лучшим другом. И если где-то кто-то вдруг лез на Сашку, то перед ним тут же появлялся задиристый и нагловатый Васька, готовый за друга «стукнуться» с кем угодно и когда угодно. Он еще и знал всех хулиганов в округе, Васька-то. Вот поэтому Сашка и не дрался. Хотя зарядкой заниматься его папка приучил. И на лыжах зимой, и в футбол летом. А с пацанами-хулиганами во дворе под тополями Сашка участвовал в строительстве собственного городка. Поставили углом скамейки. Вбили турник между двух толстенных деревьев. По вечерам там сидели компанией, играли в «козла», покуривали вдали от родителей – правда, Сашка не курил. Не нравился ему этот противный вкус и запах. А вот сыграть – это всегда с удовольствием. Тем более, что со своими тут играли не на деньги, а «на спорт». Проигравшие отжимались от земли и подтягивались на турнике. Не можешь больше? Не садись играть!

Вот и выходило, что совсем Сашка не дрался и даже не умел, наверное, драться. Ну, если не считать тот стульчик в самом начале детства…

Еще у него была дома книжка про самбо. Там были картинки, и Сашка по картинкам отрабатывал приемчики на папке и на младшем брате. Но на брате было не интересно – он слишком маленький был. А папку раз так кинул через себя, что он ударился спиной о кровать, и очень сердился потом. И самбо кончилось. А еще Сашка «набивал» ребро ладони, стуча им по стулу, когда сидел. И еще один раз даже открыл дверь кулаком. Ту, что на улицу. Она в доме была не на тугой пружине, а на резинке. Но все равно кулаку было больно, а две костяшки даже ссадил.

Ну и вот.

А в лагере пришлось подраться. То есть, это Сашка потом так считал, что дрался.

Между полдником и ужином выдалось свободное время. И они придумали копать маленькие такие траншеи и ставить туда солдатиков. Так само придумалось, когда Васька нашел в песке совсем белого оловянного солдатика. Вся краска от старости слезла. Ну, то есть серого. А если сравнить с раскрашенным – то почти белого. Светлого такого. А одним солдатиком играть нельзя, неинтересно.

И тогда все стали копать маленькие траншеи, строить блиндажи, а ставить туда кто щепку, обломанную ровно, Васька вот солдатика своего, а Сашка подобрал большой ржавый болт. Он такой большой был, что даже больше солдатика. Стали бегать и еще искать. И заодно собирать шишки, чтобы потом играть в войнушку.

Лагерь стоял под соснами, и каждое утро начиналось со сбора шишек. Потому что бегали босиком многие – жарко. А если наступить на шишку, то не просто так больно, а даже до крови можно пораниться. К вечеру шишки снова нападывали. Вот их собирали. И еще копали траншеи, чтобы как будто две линии укреплений и две армии – одна напротив другой.

А тот пацан был вовсе с другого отряда. Он все приставал, смеялся, рожи корчил, как дурак. А потом стал бегать и затаптывать то, что построили. Пробегал так, и наступал специально. А вид делал, что нечаянно. И опять рожи корчил. Ему просто завидно было, что тут все играют уже, а у него ни солдатика, ни компании, ни игры. А Васька как раз ушел в туалет. Это совсем в другом углу, у забора. Так-то Васька бы давно дал раза этому вредному – и все. Но Васьки не было, и выходило, что Сашка тут самый старший из своих. И все смотрели на него. А самый маленький даже стал кукситься и чуть не плакал, потому что у него выходил здоровский блиндаж, как настоящий. Только маленький такой, для солдатиков. А этот дурак опять бежит и все ногой целится, чтобы наступить.

Сашка встал тогда перед ним и загородил дорогу. Страшно, конечно. Ясно же – драться придется.

– Ты чо? – удивился пацан. – Ты чо, в самделе?

– Это ты – чо? – спросил Сашка и пихнул его кулаком в грудь.

А потом еще раз. И еще. Пацан отступал с каждым тычком, а Сашка шел за ним шаг в шаг и бил все сильнее. И все чаще. Он уже просто боялся остановиться, потому что если перестать, то будет очередь этого дурака. А если он начнет Сашку бить? Не уж. И он уже давал такую очередь, как в кино про боксеров – дых-дых-дых!

– Ты чо, ты чо, ты чо? – завопил парень и вдруг скрючился и заплакал, и боком, согнувшись, побежал в сторону.

А тут подскочил Васька. Он бежал издалека и был весь красный и запыхавшийся.

– Ух, ты! – сказал он уважительно. – Чем это ты его?

– Вот, кулаком – разжал Сашка пальцы.

– Здорово! Как настоящая свинчатка!

В кулаке лежал тот самый большой ржавый болт.

А с другого-то отряда потом приходили мириться. И пацан тот теперь Сашку уважал и боялся.

А вожатые так ничего и не узнали.

Но больше Сашка опять так и не дрался.

Конфитюр

Жестяная банка была вся в цветных надписях.

– Это конфитюр, – сказал папа.

Сашка конфитюра не знал.

Он знал повидло. Повидло было яблочное или грушевое. Редко – сливовое. Повидло клали в пирожки, которые продавались по пять копеек за штуку. Иногда пирожки были круглыми, и тогда их называли пончиками.

Все было понятно: если такие длинненькие с острыми носами – это пирожки, а если маленькие и круглые – это пончики. Пончики Сашка любил, а повидло – не очень. Самые вкусные пирожки были со свежими яблоками. Или еще с вишней. А бабушка делала с курагой – сладкие и сочные, светящиеся теплым желтым соком. С повидлом пирожки и пончики Сашка тоже ел с удовольствием. А вот просто повидло – не очень как-то. Его только если на хлеб намазывать, а так просто даже и не интересно есть. Вот даже пастила была веселее. Это когда переваривали уже повидло и что-то добавляли еще, и получался такой темно-коричневый тугой брусок, дрожащий, если в него ткнуть пальцем. От него можно было отрезать дольками и есть просто так с чаем – кисленько.

Еще Сашка знал разное варенье. Вот из вишни, с косточками, бабушка варила долго и специально переваривала, чтобы хранилось лучше. Это варенье, почти черное, стояло в темной кладовке в трехлитровых банках. Сверху из-под крышки можно было ковырять большой столовой ложкой, а дальше внутрь почти твердое было, только ножу поддавалось. Такого варенья положишь в кружку вместо сахара ложек сразу шесть с верхом, зальешь кипятком и заваркой. Потом долго надо крутить ложку, чтобы все растворилось. Ну, то, что растворяется. А после, быстро выхлебав сладкий чай, можно было долго таскать чайной ложкой по ягодке, разбухшей и ставшей опять как настоящая, обсасывать косточки, выкладывать на край стола пирамидкой.