Текст книги "Амальтея (сборник)"
Автор книги: Александр Бачило
Соавторы: Анатолий Шалин,Виталий Пищенко,Евгений Носов,Игорь Ткаченко,Владимир Клименко,Владимир Титов,Михаил Шабалин,Василий Карпов,Олег Костман,Александр Шведов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц)
– Вит, ты меня слышишь? – спросил Конструктор.
– Да, – немедленно отозвался помощник и влез в камеру, заслонив собой побережье и Оранжевого на нем.
– Скажи мне, почему ты находишь занятие Оранжевого непонятным?
– Потому что у нас не принято так делать, – не задумавшись ни на секунду, ответствовал Вит. – Потому что его занятие не несет пользу Колонии и Программе.
– Уверен в этом? Может, именно он занимается полезным для Программы делом?
– Машина не знает таких поступков. Так поступали только люди и лишь те, которых приводили как– отрицательные примеры. И в Программе нет указаний выходить на берег и сидеть на камнях.
– А может, принять? И пусть тогда кто захочет – играет камешками или… просто отдыхает. Можно и без пользы. Ведь совсем не обязательно всем знать то, что знает Машина. Можно и без ее указки жить.
– Если ты, Конструктор, если Совет и Машина найдут занятия Оранжевого полезными и примут их, тогда что ж, тогда я – пожалуйста. Только не пойму – зачем нужно принимать такое?..
– Затем, что жизнь – это не только работа, – сказал Конструктор. – Что-то должно существовать и помимо нее.
– Наше общество достаточно высоко развито и органично, чтобы не дать себе размениваться по пустякам. – Вит слово в слово повторил высказывание конструктора двадцать первого поколения, большого оригинала, главной особенностью которого было владение словом. Даже странно было, как при его риторических наклонностях он сумел вырастить того, кто стал прообразом Конструктора. Однако его изречениями до сих пор частенько пользуется Машина в своих демагогических нравоучениях.
– Люди не считали пустяками искусство, игры, любовь…
– Я знаком со всеми значениями этих слов, но мне непонятен смысл в них, они означают все и ничего. Некорректно. Кроме того, эти слова очень часто пересекаются друг с другом, одно и несколько могут составлять новые понятия, бывают частными в общем и общими в частном одновременно, что еще дальше отдаляет смысл…
– Ты, Вит, просто!.. – начал с раздражением Конструктор, но сдержался и спросил спокойнее: – Ты считаешь, что мы развиваемся на единственно верном маршруте и наши действия при этом оправданны?
– Правда на стороне Совета и Машины, потому что они считают верными наши шаги.
– Однако люди считали, что правда говорится только о прошлом, когда его нет, или о будущем., которого еще нет. Потому как в настоящем у нее всегда много противников. Вот хотя бы отношение Совета к Оранжевому, ведь у меня, у Совета и Машины, да и у самого Оранжевого – у каждого своя правда. Смотри, сколько ее!.. Хотя, – Конструктору вдруг наскучило говорить с Витом, – оставим это. А сейчас приведи Оранжевого ко мне в лабораторию, – сухо приказал он.
Он видел, как Вит с двумя дюжими хмурыми охранниками из клона Службы Безопасности Колонии подошли к Оранжевому и стали у него за спиной. Вит и здесь остался верен себе – рациональность во всем, – если есть опасный элемент, то обязательно привлечение СБ; не столько для безопасности, сколько для порядка и соблюдения установок.
Оранжевый будто и не слышал шагов, сидел, низко опустив голову, и осторожно поглаживал пальцами камни у своих ног.
– Встань, – сказал Вит.
– Зачем? – не поднимая головы, глухо спросил Оранжевый.
– Приказ Конструктора.
Оранжевый медленно, будто с неохотой повернул го лову и искоса посмотрел на Вита.
– Он что, вышел из лаборатории?
– Нет, он там и остается, – отозвался Вит, не определив иносказательности в словах Оранжевого.
– Может, он что просил передать мне?
– Информации не получал. Пошли.
– Значит, за мной уже послали… – Он немного по молчал, снизу вверх разглядывая Помощника Конструктора и охранников.
– Послушай, Вит, – вдруг спросил он, – ты когда-нибудь приходил на берег просто так? Посидеть, подумать, послушать, как шумит море, как потрескивает перекатываемая прибоем галька. Ты обратил внимание, что ни один камень не похож на другой? Что все они какие-то особенные, и каждый будто сам по себе даже в куче?
– Если бы не приказ, я и сейчас сюда не пришел бы, – равнодушно ответил Вит и улыбнулся наивности Оранжевого. – Мне нет дела до камней и воды. Я вообще не вижу ни в чем этом смысла. – Он брезгливо ткнул носком ботинка в гальку.
– А как же люди? – спросил Оранжевый. – Ведь для чего-то они построили это побережье?..
– Приказали, верно, вот и строили. А мне понимать людей не приказывали.
– А сам ты не хочешь понять?
– Если бы приказали, то понял бы, – без тени смущения сказал Вит. – А вот ты не исполняешь приказов.
– Ну что ты все о приказах! – Оранжевый поморщился. – Сам ты чем занимаешься без приказаний?!
– Тем, что предусмотрено Программой, – саморазвитием, – невозмутимо проговорил Вит. – К тому же, ты знаешь, я утвержден на Совете для клонирования: у меня есть семья – трое здоровых мальчиков и… – Он замялся.
Конструктор понял сразу, чем была вызвана заминка его помощника, и чуть было не рассмеялся, вспомнив о своей маленькой мести Виту за его скудоумие.
Согласно Программе конструктор пятнадцатого поколения (счет поколениям велся по времени работы конструкторов на своих постах) сконструировал для клона женскую особь. Ему и его последователям удалось после многих попыток с максимальной достоверностью воспроизвести физиологию и анатомию женщины в модели… Она была даже способной вынашивать свой клон в себе. Но дальше дело осложнилось. Конструкторы усомнились в необходимости такой особи для Колонии, поскольку она, кроме своей анатомии, не была отличимой от остальных моделей клонов. А клоны без всяких осложнений прекрасно развивались в автоклавах, где, к тому же, можно было контролировать все этапы эмбрионального развития и вносить необходимые коррективы в развивающийся клон. Но отменить пункт Программы ни у кого не хватило духу. Ограничились тем, что Женщина подвергалась клонированию только раз в поколение.
Впрочем, и сам Конструктор долгое время находился в замешательстве, получив Женщину по наследству. Легче было принять позицию предшественников, но он все же нашел в себе силы и терпение пойти дальше. Он загонял до испарины Машину, переворошил ее память, – и память, доставшуюся от людей, и приобретенную уже в полете. С неимоверными трудами собирал он крохи из ворохов оптических дисков с художественной и специальной литературой, мало что понимая в искренности человеческих поступков и, подчас, удивительной логике толкований их. И в конце концов все же создал свою Женщину.
Это оказалась, пожалуй, самая неудачная модель Конструктора: противоречивая в абсолюте и очень вздорная особа. То она требовала увеличить клон женщин с условием, однако, что вынашивать этот клон она будет в себе, то с не меньшей категоричностью настаивала, чтобы ее – разобрали на компоненты раньше регламентного времени и никогда более не клонировали. Особенно Конструктора поражало, что Женщина как-то мало связывала свое существование в Колонии с жизнью клонов, у нее даже святое для всех понятие “Программа” имело нулевой уровень. Она была замкнута на себя.
Странно было, что достигнуто это было всего лишь сочетанием пептидных молекул в мозге Женщины, которое Конструктор составлял по описаниям женщин из литературы. Где-то чуть добавил эндорфинов и вазопрессина для модулирования настроения, где-то убавил антипсихопатические пептиды… И такое неожиданное явление! Химия оказалась способной коренным образом преображать психику даже апробированной модели.
Вообще-то подобные особи никогда не выходили из стен лаборатории, такие модели разбирались на компоненты. И Конструктор, чтобы сохранить свою Женщину, вынужден был “усмирять” ее, выбирать для своей взбалмошной модели иное соотношение нейропептидов, вызывающих сильные эмоции, гасить очаги возбуждения. Тогда Женщина стала послушной и покладистой и только чуть-чуть отличалась от многих.
Однако Конструктор не считал свою неудачу поражением. Годы кропотливого труда над созданием Женщины научили его бережному отношению к моделированию, заставили его забыть установившийся в конструировании метод проб и ошибок. Он понял, что нейропептиды – чрезвычайно сильно действующие регуляторы характера и пользоваться ими нужно крайне рачительно, тщательно подбирая по одной молекуле и выверяя их соотношение в организме. Характер, как и способность к абстрагированию, одним вспрыскиванием не сотворить, даже при самом благоприятном раскладе нейропептидных регуляторов в организме характер еще нужно долго воспитывать. Но именно об этом ни на оптодисках, ни в кристаллотеке прямых сведений не было. Человек пользовался своими способами обучения, но это не было применимо здесь. И тогда Конструктор решил добывать сведение сам. Прежде чем ввести в модель новую рецептуру, он сначала вводил ее себе…
Потом были Бар и Герий. Новые годы упорного труда. А неудачная модель все еще носила оранжевый комбинезон – Совет решил клонировать Женщину для новы поколений по старому образцу. Она никому не мешала и тихо себе жила в своем блоке, так что никто ее не замечал и со смиренной покорностью ожидала окончания цикл поколения.
Изредка Конструктор вспоминал о Женщине, и тогда неприятное чувство терзало его: как ни охладел он к своему детищу, как ни беспомощен он был что-то изменить к лучшему, над ним все еще довлела вина за недоконченность, за недодуманность.
К тому времени подрос Вит – последняя модель предшественника Конструктора, сотворенная им за три года до истечения регламента жизни. Интерес. И потом разочарование. Передозировка окситоцина, которую сделал предшественник для своей модели, не дала хорошего результата. Тогда Конструктор и перепоручил Женщину своему помощнику.
Сейчас Вит заметно мялся, не зная, что сказать Оранжевому о Женщине, работу над совершенствованием которой поручил ему Конструктор. Скоро уже двадцать лет, как тема “висит” на нем, и за все это время Вит ни на шаг не приблизился к пониманию вопроса. И он тоже ждал, когда истечет регламент жизни Женщины и вопрос закроется сам по себе.
Конструктор все же сдержал в себе смех, увидев, как болезненно исказилось лицо Оранжевого. Ведь и его считают в Колонии неудавшейся моделью. Уродом. И Конструктор вновь устыдился своей слабости перед Женщиной.
– …опять же, я работаю, – наконец нашелся Вит. – Постоянно советуюсь с Машиной, пользуюсь ее знаниями для совершенствования себя и своего клона.
– А свои знания у тебя есть? – раздраженно перебил его Оранжевый. – Ты можешь ими пользоваться, можешь передать своим детям?..
– Ты хотел сказать: своему клону, – поправил его Вит.
– Какая разница, – отмахнулся Оранжевый. – У тебя есть что-нибудь свое, чем ты отличаешься от других?
– Я – Помощник Конструктора, – напыщенно известил Вит.
Оранжевый сожалеюще вздохнул и покачал головой.
– Я не о том тебя спрашиваю, кем ты назначен, – сказал он немного уставшим скучноватым голосом. – Ведь мир, Вит, удивительнейшая штука, это нужно обязательно увидеть и удивиться. И даже Машина тебе не даст ничего, если ты будешь оторван от мира и зажат только в своей черепной коробке. Тебе не узнать его красот, не разгадать тайн, если ты будешь оставаться таким, как есть сейчас. Кроме того, что знает Машина, ты не узнаешь ничего нового. Новое ты сам должен открывать – хотя бы для себя! Хотя бы для того, чтобы передать детям не перекисшие в тебе знания Машины – они и без тебя возьмут, у Машины все, чем она обладает, – а именно твое отношение к миру, к новому. Твое отношение! – отчетливо повторил Оранжевый. – И чтобы твои мальчики не были до мелочей похожи на своего скучного наставника, а имели каждый свое, отличающее его от всех. Мне кажется, именно этого ждут от нас люди, создавшие нас и – составившие Программу…
– Слушай, Оранжевый, – остановил его Вит, – пойдем. А? Приказано же…
Оранжевый резко крутнулся на месте, так, что галька под ним заскрипела, развернулся к Виту.
– Да ты взгляни только! – он подхватил горсть камней и протянул их Виту. – Вот смотри, – сказал он, – я знаю об этих камнях то, чего не знает Машина!
– Машина знает все, а ты не можешь знать больше, – нравоучительно заметил Вит.
– Да, но я их открываю!
– Ну пойдем…
– Ты только присмотрись внимательней и увидишь, как прекрасны эти камни! – в запальчивости доказывал свое Оранжевый. – Посмотри, сколько в них добра и света. Это они только на вид такие холодные и неживые, а на самом деле… На самом деле – они живые! – Он порывисто поднялся и протянул ксамому лицу Помощника Конструктора сдвинутые ковшиком ладони с камнями. Голос его дрожал, будто то, что он собирался сказать, могло каким-то образом изменить положение. – Видишь, они светятся, горят изнутри… Как… – он на мгновение задумался, подбирая подходящее слово: – Как глаза амазонок!..
Конструктор послал запрос Машине, и она тотчас ответила: “Амазонки – мифический воинствующий народ, якобы состоящий из одних женщин”. Он собрался было уточнить, что значит “мифический”, но передумал, предчувствуя за этим словом новую вереницу незнакомых Конструктору символов человеческих характеристик. Достаточно уже было упоминания женщин…
Толкования всех слов, что имелись в памяти Машины, из всех колонистов знал только Вит. Потому, наверное, конструктор прошлого поколения считал его венцом своего творения. Сам же Конструктор у предшественника был только переходной, моделью, в чем-то случайной – не совсем удачной, но и не слишком плохой. Однако Конструктор не завидовал феноменальной памяти Вита – зачем, если есть Машина? И, “отложив” непонятное слово до лучших времен, он снова стал смотреть на экран.
– …ты видишь, как играют они цветом? А вы? – спросил Оранжевый у специалистов клона СБ, с унылым равнодушием наблюдавших за происходящим. Для них не существовало оценок времени, и они запросто могли простоять на побережье до бесконечности, или пока не дождутся от Вита новых указаний – таково было их предназначение. – Вы видите?.. Повернешь камни к солнцу, и они как бы наливаются его чистотой и силой, свободой и нежностью. Но едва закроешь от них солнце, они враз тускнеют, будто затаиваются. Видите? – Он встал к солнцу спиной и прижал ладони с камнями к груди.
Но они ничего не видели: они ждали указаний. А Вит задрал голову к куполу и с удивлением разглядывал светильники.
– Скажи, Вит, Машина знает об этом? Нет! – сам себе убежденно ответил Оранжевый. – Она не может этого знать, потому как я придумал это? Она не может знать и потому, – что в нее заложено лишь определение. Что камни – это твердая горная порода кусками или сплошной массой. Вот так и ты, Вит, и эти с тобой. И все, кто не хочет ничего видеть за прописями, кроме простого копирования их… Твердая порода!..
– Пошли, – Вит, насмотревшись на яркие светильники, теперь щурился, глядя на Оранжевого.
– Посмотрите же!.. Это искусство природы, ее естество!..
– Неужели ты не знаешь, что на Станции все искусственное, сделанное людьми? – со снисхождением спросил Вит. – И солнце, и море, и камни твои, и ты вот тоже – все искусственное.
– Но люди создавали с живого! – Оранжевый в отчаянии зашвырнул камни далеко в море. – А ты попробуй увидеть красоту в искусственном мире и тогда поймешь, для чего он был создан, сделан людьми. Это все для нас! Для того, чтобы и нам стали нужны простор под куполом, камни и волны. Чтобы мир обрел смысл…
– Теряем время…
В угол экрана неожиданно вклинилось изображение Бара.
– Ну что, Конструктор, убедился, что твоя новая модель не подходит нашему миру? – Голос Бара был холоден и ироничен. Конструктор понял, что и он наблюдал за побережьем. – Перестань упорствовать и займись, пока еще не поздно, учениками. Иначе Вит станет на твое место. Так станет спокойнее в Колонии. – Он многозначительно поглядел на Конструктора и добавил: – И тебе с Оранжевым будет только лучше.
Конструктор молчал. С отсутствующим видом он Смотрел на Бара и мимо него. Ему не хотелось сейчас ни о чем думать. Но не думать невозможно: так устроен человек, и таким же свойством он наградил свои копии.
Люди послали к далеким звездам своих искусственных детей. Создав копии более совершенные в физическом отношении и защищенные от случайностей лучше, нежели они сами, люди не смогли дать им только одного – человечности. Того, что делало бы их людьми, того, что еще не до конца было понято людьми в себе. Но, видимо, им очень, нужно было, чтобы понимание себя пришло. Люди никогда не теряли надежду, живя ею. И они составили Программу.
Они надеялись, когда Станция достигнет Цели, то в неизведанные миры войдут не просто человекообразные существа или сигомы, а настоящие люди. В противном случае, в тех мирах сигомам не выжить. У биокопий было все для совершенствования: знания и опыт человечества, материалы для исследований и опытов и основное условие для развития – время. То самое время, которого всегда так недоставало людям. Не было в Программе и в памяти Машины только одного – определения грани между искусственным и настоящим, воспроизводимым и неподдельным.
“Почему люди не заложили определения? – думал Конструктор. – Может, потому, что они уже считали нас хоть в какой-то степени людьми? Или потому, что для разума такой грани не существует?..”
Но два из самых трудных и самых неотложных вопросов – далекие миры и искусственный интеллект – люди объединили в один, построив Станцию. И пусть завтра или через тысячи лет, но встретятся в космосе два народа. Две цивилизации. Люди Земли и люди, Землей рожденные.
Можно ли осуждать людей за то, что они не хотят быть одинокими во Вселенной? Судить ли их, если при удачной реализации Программы – в бесконечности родится еще один мир – схожий или отличный от мира Земли? Нет, Конструктор не мог осуждать людей. Не из-за того, что они дали ему непонятную жизнь и сковали Программой. Сейчас он со всей силой понял одиночество, прочувствовал его. И он понимал, что это значит – целых два мира на бесконечность…
– Что же ты молчишь?..
Конструктор вздрогнул. Ох, как не вовремя окликнул его Бар. Потому что какая-то очень важная догадка ускользнула от него вспугнутая. Очень-очень важная.
Пытаясь сосредоточиться, он пристально вгляделся в экран.
Все то же побережье. Неподвижные, равнодушные специалисты СБ-при-исполнении. Надменная и пустая улыбка на лице Вита. В этом мире жил только Оранжевый. Он все еще доказывал что-то свое, прекрасно сознавая никчемность своей запальчивости и страсти. Он отчаянно жестикулировал, лицо его ежесекундно меняло выражение – скорбь, презрение, жалость, гнев, восторг, отчаяние. Даже Конструктор, создавший эту модель, не мог разобраться в бурной гамме истинных чувств Оранжевого. Слишком многое хотел сказать Оранжевый сразу, но все упиралось в бездушную стену холодности, как вода ограничивалась стенами обшивки Станции, не имея возможности вольно растечься. И все же он на что-то надеялся и говорил с такой страстностью, будто в последний раз…
– Да, ему нельзя жить с нами, для нас он слишком странен, – медленно проговорил Конструктор. Он взглянул в угол экрана: – Но и ты, Бар, ведь и ты был оранжевым. Тебе ли не знать, "чего мне стоило отстоять тебя перед прежним Советом. Так почему ты жесток сейчас, когда сам стал членом Совета? Неужели ты не понимаешь, что, изолировав Оранжевого, мы навсегда погубим его?
– Мне здесь душно, – сквозь зубы процедил Бар. – Понимаешь?! Я управляю этим миром, но мне он не интересен. Не ин-те-ре-сен, – по слогам повторил он и неожиданно сорвался на крик: – Душно мне! И я не хочу, чтобы и этому чудаку, который пришел слишком рано и не туда, было так же душно и плохо, как мне! – И немного спокойнее: – Ты заблуждаешься, полагая, что я его собираюсь просто изолировать от Колонии, заперев в индивидуальном блоке, как это ты проделал с Женщиной. Не спасет его заточение! Он должен быть полностью разобран, а его составляющее пусть станет частью других моделей, более приспособленных для наших условий. Ты только скопируй его память на матрицы.
– Но в будущем могут забыть о нем, или никогда не вспомнят, – вставил Конструктор.
– Но он и сейчас никому не нужен! – холодно одернул Бар. – Я отдал приказ!
“Так вот чем вызвана его решимость?! – с отчаянием подумал Конструктор. – Вот чего я не смог разглядеть в Баре. Жестокость ради блага?.. Его не спасло даже властвование над обществом. А я, старый чудак, додумался до простейшего – борьба члена Совета за лидерство – и этим успокоил себя. Неужели я обрек свой клон на страшные муки раскаяния? Раскаяния существованием?..”
– Это убийство, Бар, – тихо сказал он вслух. – Ты не сделаешь этого…
Он уже обреченно глядел на Оранжевого и прощался с, ним. Он прощался не с моделью, а с чем-то дорогим, без чего жизнь не имеет продолжения – не имеет смысла продолжаться. Он вычеркивал из своей памяти события последних пятнадцати лет. Тех роковых лет, что окончательно состарили Конструктора. Не телесно. В Колонии все выглядели на один возраст, хотя одних называли мальчиками, других… впрочем, в других всегда был один Конструктор. Но последние годы, отданные воспитанию Оранжевого, он вырывал из своей памяти. Страшна не физическая старость, а старость ума. Сейчас ум Конструктора потерял вдруг жадность к жизни и оказался бессильным понять Бара в его жестокой благотворительности.
С какой-то отстраненностью он наблюдал за колонистами на побережье. Он видел, как специалисты Службы Безопасности грубо подхватили под руки упирающегося Оранжевого и чуть не волоком потащили его к городу.
– … А вы знаете, почему камни разноцветные?!
– Благодаря разноструктурной композиции… – начал было Вит, уныло плетущийся следом за охранниками. Он впервые не выполнил приказа, если не считать конфуза с Женщиной, и был глубоко подавлен этим.
– Вот и нет! – воскликнул Оранжевый. – Они такие потому, что просто… разные! – Он перестал упираться и гордо вскинул голову.
Оранжевый оглянулся на Вита. Ошарашенный тавтологической информацией, Вит остановился – и застыл с раскрытым ртом, не в состоянии разобраться в абсурде. Потом он дернулся всем телом, – обычная реакция при срабатывании защиты мозга от перегрузок, – и взгляд его стал более осмысленным. А Оранжевый усмехнулся и, отвернувшись от беспомощного Помощника Конструктора, засмеялся. Открыто и счастливо, по-детски довольный проделкой.
Он шел между охранниками, гордый своим внутренним превосходством перед ними, перед совсем сникшим Витом. Его превосходство было в том, что только он один видел то, чего не могли увидеть другие. И он смотрел на город, словно бросал вызов всем, кто, несомненно, за ним наблюдает, он бросал вызов уверенностью в своей правоте.
– Бар, – тихо позвал Конструктор, – не убивай Оранжевого, этим ты убьешь и меня.
– У нас не принято понятие убийства.
– Но я прошу тебя… как сына…
– Мы не люди, – не дал ему продолжить Бар. – Ведь мы только похожи на них. – Он помолчал, глядя немного в сторону, видимо, наблюдая за Оранжевым на своем экране. – Я признаю, что ты создал меня, – продолжил он, все еще глядя вбок, – но я не могу считать тебя отцом, как это принято у людей. Я твой клон, а не сын. Потому, повторяю, что мы не люди, а простое подражание, – он перевел взгляд на Конструктора и чуть поморщился. – Сознание между нами родства – это самообман. – Я – это ты, только чуть измененный и в другом времени.
– Ты лжешь! – сказал неожиданно резко Конструктор. Лицо Бара в удивлении вытянулось, и как-то разом пропала в нем отчужденность. – Ты не можешь быть мной, хотя бы потому, что ты, а не я, решаешь судьбу Оранжевого. И решаешь ее по-своему. В твоих силах и полномочиях – не испрашивать у меня совета, потому как ты уже создал себе превосходство, заручившись поддержкой не только колонистов, но и членов Совета. Так зачем ты меня убеждаешь, зачем оправдываешься передо мной? Из-за того, что я создал тебя или?..
– Затем, чтобы понять тебя, – сказал Бар. – Я не верю, что подражая человеку, мы станем когда-либо людьми. Потому что все ошибки клонов уже заранее включены в каждую клетку организмов следующих поколений. И из клетки клона Навигатора уже не выйдет клона Пищевиков. Не получится из Оранжевого человека. Тогда зачем он? У нас попросту, не существует движения вперед – каждое новое поколение есть продолжение жизни одной синтетической особи. Ты мне возразишь?..
Ни следа не осталось в голосе Бара прежней уверенности и безапелляционности, что-то надорвалось в нем.
– Это вопрос? – осторожно поинтересовался Конструктор. Бар промолчал: он исподлобья смотрел на Конструктора, упрямо поджав губы.
– Ты слышал разговор Оранжевого с моим помощником? Про то, что нужно узнавать новое? – Бар сдержанно кивнул. – Так вот, чтобы узнать новое, нужно быть к нему готовым. Только при этом условии оно будет замечено и оценено. Ты готов?..
– Я задал тебе вопрос.
– Хорошо, слушай, – после паузы, с вызовом произнес Конструктор. – Слушай!.. Я уже сейчас готов назвать тебя, твоего брата… Не возражай, брата!.. Я могу назвать вас людьми!.. Потому что я вижу в вас много черт и особенностей, свойственных только людям. – Бар недоверчиво усмехнулся, но Конструктор продолжал, будто и не заметив усмешки: – В тебе я вижу философичность, попытку осмысления сложных абстрактных проблем и ситуаций. Инициатива твоя исходит не из приказов и команд, а из потребности познавания себя в этом мире. Эта потребность только твоя, ты выработал ее сам… А в Герии, – голос Конструктора потеплел, – я вижу мягкость, доброту, тонкое понимание. Мне кажется, что я смог вложить в него душу. И эти различия в вас существуют, несмотря на то, что вы из одного клона. А по всем приведенным тобой доводам, вы должны быть во всем похожими на меня. Не так ли?.. И, кстати, где Герий, я и ему хочу сказать об этом же.
До Бара, видимо, не сразу дошел смысл вопроса: он смотрел куда-то вниз, погруженный в свои мысли. Конструктор снова спросил про Герия. Бар медленно поднял глаза и сказал:
– Герий не поддержал меня. Он сказал, что ты более прав, чем я.
– Но остальные поддержали тебя, – уточнил Конструктор.
– Они только поддержали мою логику, в этом ты прав. Алгоритм же был несложен…
– И все же Герий не подчинился алгоритму? – Бар неопределенно пожал плечами. – Значит, он оказался выше той логики, которую навязывал ему и остальным ты? – Бар поморщился. – Да, навязывал! – хлестко повторил Конструктор. – Потому что ты много совершеннее Машины и можешь сам, без особых усилий, управлять ею… как это нужно для тебя. А вот люди, создавшие Программу, были мудрее. Программа ими была составлена для машин. Но если ты оказался совершеннее машины, значит, ты вышел в область надпрограммного. Люди не навязывали нам быть во всем похожими на них – это просто невыполнимо, но нам оставлено право называть себя как угодно, лишь бы при этом мы были человечны. А Программа – это лишь… как тебе сказать?., учебник Да, именно учебник, из которого мы должны почерпнуть основу, чтобы затем выйди на уровень самоопределения. Даже у Вита такая основа имеется – он мыслит.
Бар снова опустил глаза. Долго о чем-то раздумывал. Может, даже строил иные, нежели у Конструктора, логические варианты цели Программы. Как страстно хотелось Конструктору подслушать сейчас мысли Бара. Как жаждал он понимания. Ведь от понимания зависит не только судьба Оранжевого, а и будущее Колонии – ее духовный взлет или логическое падение. И он не торопил Бара, и терпеливо ждал.
– Так ты называешь меня человеком? – очнувшись от размышлений, спросил Бар И в его глазах Конструктор вдруг увидел тревогу надежды.
– Я сказал, что, могу назвать тебя, Герия, Оранжевого людьми, – тщательно взвешивая каждое слово, боясь неосторожным движением оборвать тонкую паутинку понимания, сказал Конструктор. – С уверенностью я смогу сказать это только после того, как ты и твой брат назовете человеком меня, или просто будете считать. Лишь в этом случае я буду иметь полные основания на человеческие мерки. И если ты возьмешь такое решение на себя, то я буду согласен незамедлительно прекратить свое существование или вплотную займусь учениками, как ты того хочешь. Я буду спокоен за будущее. Но такого решения я принять не смог.
Бар растерялся: он явно не был готов к такой постановке вопроса. А Конструктор почувствовал огромное облегчение. Оттого, что уже не один он несет бремя неопределенности. Теперь уже и Бару никогда не избавиться от этого бремени, даже, если он захочет. Пусть и он не примет решения, но потомкам передаст это завещание Конструктора. И важная догадка, ускользнувшая недавно от Конструктора, снова всплыла в его памяти, стала отчетливой и лаконичной.
Построив Станцию, населив ее своими биокопиями, люди создали питательную среду, дали толчок для развития новой жизни, на первое время обязав ее программой поведения. Но они не заложили в свою программу определения грани между искусственным и настоящим, не обозначили пограничной полосы между машиной и человеком потому, что оставили решать эту задачу тем, кто создаст себя и свою расу.
Конструктор сказал об этом Бару. Пусть он сам решает – человек он или только подобный.
И еще, боясь, что Бар снова замкнется в себе, Конструктор поведал ему то, о чем он давно был обязан рассказать, но все не решался. Он напомнил Бару случай из его детства.
Бар тогда сильно поранил обо что-то руку. Обследовав рану, Конструктор очень удивился, обнаружив в ней следы коррозированного металла. Где он мог напороться на старое ржавое железо, если Машина с помощью своих вездесущих паучков-индикаторов следила за состоянием каждого дюйма металлических конструкций и при малейших проявлениях коррозии сообщала об этом клону Ремонтников? Бар стоически умалчивал об этом и всячески уклонялся от ответа. А Конструктор впервые тогда усомнился во всезнайстве Машины.
Ему пришлось снимать с ладони Бара большой лоскут поврежденной кожи, вычищать из раны грязную ржавчину, потом еще обрабатывать антисептиком – на Станции все было стерильным, чего не скажешь о старом железе. И только после этих мер предосторожности Конструктор смазал рану регенерирующим составом. А лоскут кожи, как память об этом неординарном в Колонии событии, он поместил в жидкий гелий по соседству с образцовыми живыми тканями.
Пока Конструктор рассказывал, Бар несколько раз подавлял на своем лице плутоватую улыбку: он прекрасно все помнил, и, как ни сдерживался, улыбка все же трогала его губы. Едва Конструктор передал то событие в своем изложении, он не выдержал, заулыбался и сказал:
– Та железка и сейчас там, где я ее тогда нашел: она в гальке на побережье.
Бар снова спрятал улыбку, чтобы она не показалась Конструктору насмешкой над его искренним удивлением.
