Текст книги "Амальтея (сборник)"
Автор книги: Александр Бачило
Соавторы: Анатолий Шалин,Виталий Пищенко,Евгений Носов,Игорь Ткаченко,Владимир Клименко,Владимир Титов,Михаил Шабалин,Василий Карпов,Олег Костман,Александр Шведов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 28 страниц)
* * *
На протяжении своего творческого пути М. Михеев испробовал многие литературные жанры, и надо сказать, что ему никогда не изменял читательский успех.
Может быть, поэтому в наработанном им литературном “багаже” сравнительно легко разнести по графам все, им написанное: автор, испробовав свои силы в новом для себя жанре, как бы проверял на последующих попытках – а можно ли лучше, не была ли удача случайной.
После “Лесной мастерской” он пишет еще одну стихотворную сказку “Московский состав”, а затем – “просто стихи” для детей “Главное правило”. Обратившись к прозе и по-прежнему имея в виду юную аудиторию, он создает школьную повесть “Клуб ЮЭТ”, спустя годы перерабатывает ее в повесть “Президент пионерского клуба”. К этим книгам примыкает повесть “Капитаны 8а” – тоже о школе. Затем следует полоса приключенческих книг – “Вирус В-13” и “Тайна белого пятна”. Эта закономерность – обращение к одному жанру на протяжении ряда лет – подтверждается в писательской практике М.Михеева постоянно. Однако есть книга, которая в его творчестве стоит особняком. Это – путевой очерк “Дорога идет на перевал”. Единственный путевой очерк, написанный им.
Пожалуй, это произведение – наименее известное среди других его произведений: оно издавалось отдельной книгой лишь однажды (Новосибирск, Зап. – Сиб. кн. изд-во, 1962). Эта книга важна не только сама по себе, а еще потому, что в ней проявилось то, что незаметно созревало в душе писателя – может быть, незаметно для него самого, и затем предопределило целый пласт его творчества.
Понимая всю самонадеянность подобного вывода (тем более что этот вывод нетрудно опровергнуть одним авторским “нет”), все же попытаюсь обосновать его.
Сюжет очерка “Дорога идет на перевал” достаточно полно определен самим заглавием – это путевые записки автотуриста, который совершает с двумя своими спутниками путешествие из Новосибирска на Горный Алтай.
Собственно говоря, “внешний сюжет” определяется перемещением в пространстве – от Новосибирска до Телецкого озера, а затем по Чуйскому тракту.
Писатель с первых же страниц видит в своем читателе друга, которому, конечно же, будут интересны даже не самые существенные подробности – ведь всегда рассказ о путешествиях, тем более от первого лица, не оставляет близких людей равнодушными. Отсюда – доверительность интонации, юмор, непринужденность повествования.
“Внутренний сюжет” строится на очень мирном конфликте: повествователь давно и на всю жизнь полюбил Горный Алтай. Второй участник путешествия – Севка. “По паспорту он Всеволод, я зову его просто Севкой, хотя такое имя, пожалуй, плохо ему подходит – у Севки весьма представительная внешность, восемьдесят пять кило веса, философский склад ума и преждевременная лысинка на макушке. Он доцент, преподает в институте высшую математику…”
Надо ли пояснять, что Севка свои отпуска проводил на берегах Черного моря и не мог взять в толк, чем может привлечь Алтай, дорожный дискомфорт и прочие трудности пути. Только отсутствие курортной путевки сделало Севку – почти вопреки его воле – участником экспедиции.
На протяжении всей поездки идет борьба за Севкину душу. Неравнодушный участник этой борьбы – третий участник поездки, Костя, долговязый мотоциклист, решивший пройти весь маршрут по Горному Алтаю на своем стареньком мотоцикле. Он, в отличие от скупого на слова Севки, восторженно многоречив, и этот поединок трех чуть очерченных характеров придает дополнительные краски очерку.
Хотя автор не раз напоминает, что он – человек сдержанный, уже околдованный красотой алтайских гор, и потому не склонен к восклицаниям и преувеличениям, его восхищение то и дело прорывается на страницах книги. “Изумленный и восторженный, я ехал по отличной дороге, проложенной среди скал, деревьев и бушующей воды, – так М.Михеев описывает свое впечатление от первой поездки по Чуйскому тракту. – Да я и не думал раньше, что у меня под боком может находиться такая необычная, величественная в своей суровой красоте страна.
Наблюдая Природу, рисуя ее, Человек создал великие произведения искусства. Но у его щедрой Учительницы остались такие краски, такие сочетания на ее полотнах, которые он еще не в силах передать. Алтай – это выставка ее лучших произведений”.
Приходится признать, что здесь сдержанность в описаниях отступает – да и как она может не отступать, если лаконичный обычно М.Михеев оперирует именами существительными, которые он пишет с большой буквы…
Но эти, вполне оправданные, восторги не заслоняют от путешественников проблемы, порожденные вопросом – как нужно хозяйничать на этой сказочно прекрасной земле. Вот они проезжают мимо двух груженых лесовозов – один буксует, второй на разбитом грейдере пытается его вытащить. Водитель второй машины потому и забуксовал, что посовестился сворачивать в объезд на пшеничное поле, хотя там уже была проложена колея.
Больно смотреть на втоптанные в грязь тяжелые колосья.
Хмурый и молчаливый Севка прикидывает размеры притоптанного поля и “роняет угрюмо:
– Четверть гектара хлеба погибло!”
Прикинув еще кое-какие данные в уме, Севка “внезапно выдает готовый результат:
– Если построить здесь гравийную дорогу, которая повысит среднюю скорость движения, допустим, только в два раза, то на одном только автотранспорте мы будем иметь годовую экономию примерно в пятьдесят тысяч рублей на километр дороги. Стоимость шоссе окупится в год или полтора…”
Севка задумывается и об экономии нервной энергии водителей – “статистика, к сожалению, таким вопросом не занимается”.
Так описания изумительной природы перемежаются с тяжелыми размышлениями о нашей бесхозяйственности, о судьбе прекрасной природы Алтая, о том, как варварски иные туристы уродуют красоту, которую по традиции принято называть вечной, но которая – это мы уже понимаем – может оказаться скоропреходящей.
Заметим – автор ни разу не употребляет слово “экология”: в начале 60-х годов оно было известно лишь узкому кругу специалистов, да и означало, если верить изданному в те годы словарю иностранных слов, лишь “раздел биологии, изучающий взаимоотношения животных, растений, микроорганизмов между собой и с окружающей средой”. Только через четверть века в соответствующих словарях появилось второе значение этого термина: “социальная экология – раздел социологии, в котором рассматриваются проблемы взаимоотношений человека и среды”.
Но главное не в термине, а в сути: уже тогда, в начале 60-х годов, М.Михеев задумывается об экологии в современном значении термина – и не только задумывается, но и привлекает внимание читателей к этой глобальной проблеме нашего века.
Запомним этот вывод – он нам пригодится в скором будущем, а теперь снова вернемся к очерку.
Автор, который, как уже говорилось, касается многих мелочей быта, вспоминает и о таком, казалось бы, пустячке: ему очень хотелось заполучить пушистый хвостик суслика, чтобы повесить этот трофей на ветровое стекло. Хватаясь за малокалиберное ружье, автор напоминает: “Как известно еще из школьной зоологии, суслик – животное вредное, подлежащее повсеместному уничтожению”. Для чего это напоминание? Коль охота уж началась, оно вроде не ко времени. Да и, согласитесь, не вяжется с призывом истреблять грызунов любовное описание их повадок: суслики “то и дело пересекали дорогу: бегут, задрав торчком рыжий с черными полосками пушистый хвостик”.
Разгадки долго ждать не приходится. Автор признается: напоминание о вредоносности сусликов просто необходимо – “так я успокаиваю свою жалость, которая вступает в спор с охотничьим азартом”.
Это важное признание – автор просто добрый человек, которого охотничья страсть вынуждает стрелять, а сочувствие к сусликам делает радостью очередной промах.
Все это понятно, подкупающе искренне и мне, скажу прямо, весьма симпатично, хотя не совсем последовательно: ведь можно было совсем не стрелять.
Но это уже была бы арифметика или, в лучшем случае, логика, а никак не диалектика живой человеческой души, обуреваемой взаимоисключающими, никак не совместимыми страстями.
Уважение к природе, постижение ценности позиции любого из “братьев наших меньших” – эта черта впервые, пожалуй, так наглядно проявляется в книге о путешествии по Алтаю. Причем проявляется буквально на каждом шагу.
Вот, скажем, такое дорожное наблюдение. “Любая автомобильная дорога, проходя через село, несет обязанности главного сельского проспекта не только для людей. Вся сельская фауна обязательно выбирается на эту дорогу… нарушая все правила уличного движения”. Дальше следуют полные комической важности советы – например, “стоящую на дороге корову выгоднее объехать, не ожидая, пока она соблаговолит отойти в сторону”.
“Мимо телят и поросят нужно проезжать с осторожностью, характер у этой молодежи неуравновешенный, предугадать их поведение просто невозможно”.
Опущу советы по поводу кур, гусей и собак – отмечу лишь доброту и серьезность, смешанные с затаенной улыбкой, с какими автор говорит об этих представителях “сельской фауны”.
Заслуживает внимания еще одна встреча – с двумя рыжими телятами, которые “разлеглись на самой середине дороги. Один из них поднялся, меланхолически посмотрел на приближающийся “Москвич” и спокойно повернулся задом.
Я возмутился, – это уже походило на наглость.
Тихонько, на тормозах, я подкатил к теленку и легко толкнул его радиатором. Он повернулся, некоторое время недоуменно разглядывал меня своими прекрасными телячьими глазами с черными ресницами и, не торопясь, отошел на обочину, обиженно помахивая чумазым хвостиком”.
Контраст этого описания со словами “возмутился”, “наглость” – разительный, ибо такой “портрет” теленка – самое настоящее объяснение в любви.
Впрочем, не только в каждое проявление жизни влюблен автор. Вон он характеризует свою машину, на которой собирается в поход. Поначалу М.Михеев объективен: “Мотор у “Москвича” слабенький, кабина тесноватая, широкие крылья придают ему лопоухий Добродушный вид. Но работяга он на редкость усердный и ни разу не подвел в дальних поездках…”
Стоп! – как незаметно с технических данных автор переходит к внешности “Москвича”, почти “очеловечивает” его упоминанием о лопоухости и добродушии. а затем… затем рассказывает, как на трудных дорогах “его чугунно-алюминиевое сердчишко начинало глохнуть от перегрузки, а хрупкие косточки скрипели от напряжения. Следы таких дорог видны на его боках, у него нет ни одного целого, не мятого крыла, но я привязался к “Москвичу”, как к живому существу(курсив мой – Ю.М.), и не променяю сейчас даже на мощную комфортабельную “Волгу”.
Так пишут не о машине, а о живом существе, которое очень дорого – ведь равнодушное ухо не услышит стук глохнущего от перегрузок сердчишка и скрип хрупких косточек.
Восприятие машины как чего-то живого, одушевленного сыграет еще свою роль – мы убедимся в этом, когда погрузимся в фантастику Михаила Михеева.
Кстати, такое ощущение техники – очень современно, оно характерно для последних десятилетий XX века, раньше человек воспринимал машину как нечто отчужденное от него.
Говоря о книге “Дорога идет на перевал”, нельзя не заметить влюбленность автора в Горный Алтай, которая пронизывает ее от первой до последней строки. “Горы всегда нравились мне больше, чем спокойные ландшафты. Я не ахаю, не восхищаюсь ими вслух. Я воспринимаю Алтай бездумно, как бы слушая музыку”, – замечает писатель.
ФАНТАСТИКА МИХАИЛА МИХЕЕВАГармоничный, добрый мир открывается в фантастических рассказах М.Михеева.
“Гармоничный, добрый”, – написал я, и сразу же заспорил сам с собой. Какой же гармоничный, какой же добрый, если бушуют в его рассказах стихии, если умирают планеты, если возникает угроза близкой гибели? Из нескольких миллиардов населения Планеты спаслись лишь считанные десятки людей (“Сделано людьми”); жестокое равнодушие одного человека приносит людям неисчислимые беды (“Злой волшебник”); нежелание (или неумение) задуматься над последствиями собственных поступков чуть не приводит к смерти все живое на Земле (“Бактерия Тима Маркина”); даже мальчишка-школьник едва не уничтожил робота, спасшего жизнь ему и его одноклассникам (“Школьный уборщик”)… Этот невеселый перечень можно продолжить.
Да и могут ли быть гармоничными и, тем более, добрыми рассказы, если в душах героев свирепствуют страсти – далеко не всегда положительные, если сшибаются мнения и позиции. А там, где происходит схватка, идиллий быть не может.
Это верно.
И все-таки на редкость добрый мир встает перед нами на страницах михеевской фантастики. Да, человечество Планеты на краю гибели, но все-таки жизнь торжествует – умные и заботливые роботы привели через космические бездны корабль с уцелевшими людьми на другую планету, и перед пришельцами раскрывается прекрасный мир, сулящий процветание.
Да, талантливый микробиолог Тим Маркин ради одного любопытства выводит новую бактерию, и это может вызвать роковые последствия. Но, к счастью, все заканчивается благополучно, и жизни на планете Земля открытие Тима Маркина не угрожает.
Да, неожиданное коварство школьника Квазика Бухова могло повлечь за собой непоправимое, но совесть побеждает, правда одерживает верх, и сам Квазик честно признается в своих проделках.
Вот это-то торжество доброты, побеждающей злое начало, и придает рассказам М. Михеева светлый колорит, который позволяет говорить о переполненном острейшими конфликтами, но гармоничном в своей основе мире. Ведь понятие “гармоничный” не означает отсутствие противоречий между ночью и днем, зимой и летом, злом и добром.
Рассказы М.Михеева появились во второй половине 60-х годов (сборник “Которая ждет”, Новосибирск, Зап. – Сиб. изд. – во, 1966; сборник “Далекая от Солнца”, Новосибирск, Зап. – Сиб. изд-во, 1969; впоследствии рассказы неоднократно переиздавались – сб. “Милые роботы”, Новосибирск, Зап. – Сиб. изд-во, 1972; сб. “Вирус “В-13”, Новосибирское издательство, 1986). Они стали существенной и оригинальной частью творчества писателя, подтверждая как своеобразие взглядов М.Михеева на проблемы современности, так и особенности его художественной манеры.
Уместны ли здесь слова “проблемы современности”, если речь идет о фантастике, следовательно, о будущем – и притом не очень близком?
М.Михеев не принадлежит к числу писателей, о позиции которых можно судить только по их художественным произведениям. Он с готовностью мотивирует свою точку зрения.
“Фантастика для автора – это, прежде всего, размышление о будущем”, – такой фразой начинает М.Михеев предисловие к сборнику своих рассказов. Как будто прямо сказано, что фантастика к настоящему времени не относится.
Но чуть дальше читаем: “Залог нашего светлого будущего в умелом и продуманном освоении природы, в столь же продуманном развитии техники, науки и культуры. И здесь фантастика позволяет развивать любую научную или общественную проблему в любом направлении и как угодно далеко – вплоть до абсурда! Фантастический жанр дает возможность любую проблему исследовать и с позиции: “а что будет, если…” И это позволяет прийти к любопытным построениям”.
Признание М.Михеева показательно – писатель размышляет о грядущем с целью найти ответы на вопросы, которые стоят перед человечеством сего дня. Стало быть, тут вполне применима пушкинская формула: “Сказка ложь, да в ней намек! Добрым молодцам урок”. Будущее должно помочь лучше разглядеть современное, сегодняшнее.
Есть еще один – и, сдается мне, довольно неожиданный – довод в защиту тезиса о современности фантастики М.Михеева. Этот довод – внутренняя полемичность его рассказов. Ведь об отдаленном будущем не к чему спорить – тут самые убедительные аргументы отпадают: поживем – увидим, жизнь сама покажет и подскажет. Спор, полемика возникают, если намечается конкретное дело, и люди задумываются – как последствия осуществления этого замысла отзовутся в будущем. То, что во всех своих рассказах М.Михеев полемист, – доказательство устремленности его мысли в настоящее, на решение тех проблем, которые ставит перед человечеством сегодняшняя действительность. А как вяжется такое сочетание – рассказы, полные светлого колорита, доброты – и вместе с тем полемичные?
В середине нашего века утвердилась одна из распространенных тем фантастики – враждебная человеку машина, говоря шире – противопоставление живой природы бездушной технике. Вряд ли кто возьмется перечислить произведения, сюжеты которых построены на схватке человека с роботом, вышедшим из повиновения, или на целом сражении самовоспроизводящихся автоматов с людьми.
Ни в коем случае не собираюсь осуждать такое направление – в нем отразилось вполне разумное суждение о том, что любая техника – будь то трактор, судно или робот – является для человека источником повышенной опасности. Фантасты справедливо считали своим долгом обратить внимание людей на это обстоятельство. Но при этом нужно подчеркнуть, что рассказы М.Михеева строятся на прямо противоположном тезисе: роботы созданы людьми и для людей, для их пользы и блата. У М.Михеева в большинстве сюжетов возникают ситуации, в которых роботы проявляют свои лучшие свойства. И в этом – еще одно доказательство полемической направленности его рассказов.
Кстати, эту особенность рассказов М.Михеева подметил А.Ващурин в рецензии на книгу “Милые роботы”: “Полемичен цикл рассказов “Милые роботы”. Это – гимн, ода, похвальное слово технике, созданной добрыми и умными людьми, которые привнесли в механическое сознание роботов не только свои знания, свою силу, но и самоотверженность, доброту, готовность на самопожертвование и героизм во имя Человека, во имя Человечества. “Милые роботы” М.Михеева “с цветами в теплых руках” противостоят мрачной толпе вышедших из повиновения, “свихнувшихся” механических монстров” (“Сибирские огни”, 1973, № 2).
Рассказы М.Михеева – а раньше к этому жанру он не обращался – могут показаться возникшими “из ничего”. Между тем, они множеством нитей связаны с его творчеством.
Романтика приключений, романтика экзотических мест, романтика сильных, мужественных характеров, как признавался М. Михеев, была дорога ему с первых дней сознательной жизни.
Эта романтика пронизывает и его рассказы.
Иллюзии достоверности писатель достигает различными средствами.
Одно из них – психологическая убедительность, следование правде характеров. Характеры же, в соответствии с избранной тональностью рассказа, выписаны в “романтической системе координат”. Мы узнаем, что Специальная комиссия, отбирая юношей в Высшую школу Звездолетчиков, “на нервную систему и волевые качества обращала особое внимание. В прошедшие века – судя по старинным романам – часто употреблялись слова: “железная воля… нервы крепости стали…” Такие определения не были в ходу среди членов Специальной комиссии. Они знали, что прочности всех земных материалов давно высчитаны и занесены в соответствующие таблицы; пределы возможностей нервной системы человека не поддавались точному измерению. Часто там, где гнулась и рвалась легированная сталь космолетных кораблей, воля и выдержка человека оставались несокрушимыми. Дела и слова юноши-звездолетчика подтверждают, что он по праву вошел в десятку лучших выпускников, составивших экипаж звездолета “Поток”. Каждый из них, сообщает автор, “получил значок звездолетчика – завиток голубого пламени, перечеркнутый золотой стрелой”.
Этот значок позволяет людям с первого взгляда различать звездолетчиков; в рассказе ему отведена важная функция.
М.Михеев знает силу художественной детали. Значок – одна из них. Нам, читателям, трудно, а то и невозможно представить себе жизнь, какой она будет много веков спустя. Гораздо проще представить себе значок. Он описан лаконично, конкретно – и убедительность этого значка, достоверность его существования не вызывает сомнения. Эта достоверность как бы распространяется, переходит на все вокруг – и я, читатель, оказываюсь во власти иллюзии, я “вижу” будущее…
А теперь посмотрим, как воздействует на воображение всего лишь один эпизод, написанный рукой мастера.
Будущий звездолетчик берет на руки плачущего малыша. Ребенок, увидев значок на груди юноши, говорит матери:
– Мама, я хочу вот такую звездочку. Попроси, чтобы он подарил ее мне.
“Мать с улыбкой взглянула на юношу и тут же узнала его лицо, знакомое по журнальным портретам. Испуганно метнулась вперед и выхватила сына.
– Нет! – кричала она, прижимая сына к груди. – Нет, нет!
На нее оглянулись. Она тут же опомнилась.
– Простите меня… – от смущения даже слезы выступили на ее глазах. – Простите, пожалуйста”.
Конечно же, юноша не обиделся. Он понял чувства матери, увидевшей сына на руках человека, которого судьба уже отделила от всех людей – ведь никто из ныне живущих никогда не встретится с ним. На его долю выпал высокий жребий – но он по плечу немногим. И нам, читателям, понятно испуганное движение матери – ей страшно при одной мысли, что, может быть, когда-нибудь ее сын пойдет по стопам юноши-звездолетчика. В этом – психологическая правда, делающая фантастическую ситуацию достоверной.
Так в одном маленьком эпизоде сочетаются умение проследить внутреннюю жизнь героев с выбором точно найденной детали.
В рассказе “Которая ждет” М.Михеев прежде всего – романтик. В других рассказах он предстает перед читателем то лириком, то сатириком, то собеседником, вслух размышляющим о грядущем дне человечества, о нравственной основе человека. Но чаще всего он выступает в этих, казалось бы, несовместимых ролях – от романтика до сатирика – одновременно. Это не эклектическая пестрота – его фантастика всегда обращена к центральной для писателя проблеме – человечество и наука, человечество и техника.
И социально-философское осмысление им действительности наиболее полно проявляется именно в этой области творчества.
Пожалуй, ни один фантаст не проходил мимо глобального вопроса – о взаимоотношениях землян с братьями по разуму во Вселенной.
Об этом размышляет и М.Михеев. Его рассказы во многом полемичны по отношению к традициям, сложившимся за многие десятилетия.
От “Войны миров” Герберта Уэллса до “Марсианских хроник” Рея Брэдбери и “Звездных дневников Иона Тихого” Станислава Лема писатели, очень разные по своим позициям, были едины в оценках контактов землян и обитателей других миров. Иногда это было изображение войны на уничтожение, как, скажем, у Г.Уэллса, иногда – роковые совпадения, приводившие одну из сторон к гибели, как, например, в “Марсианских хрониках” Р. Брэдбери: марсиане гибли от сравнительно безобидных для человека микробов обычной ветрянки или из-за способности землян приносить разорение другим планетам (“И по-прежнему лучами серебрит простор луна…”), либо люди погибали из-за действий марсиан (“Третья экспедиция”). Возможны, как говорится, варианты: герои рассказа Р.Бредбэри “Были они смуглые и золотоглазые”, оказавшись на Марсе, начинают ощущать свое перерождение – они не только изменяются внешне, но и каким-то образом постигают язык марсиан, ранее им неведомый, “узнают” свои марсианские имена. Другими словами, уходят от своей извечной сущности землян.
Прихотливо разнообразные произведения С.Лема о других мирах, подкупающие широтой жанровых решений, – от философских трагедий (к примеру, “Солярис”) до острокомедийных, а то и просто фарсовых рассказов о бесстрашном Ионе Тихом – неизменно утверждают представление о несовместимости “разнопланетян”.
Дело не столько в физиологических различиях, сколько в несходстве мировосприятия, что исключает возможность гармонического сосуществования.
У М.Михеева позиция полярно антагонистическая. Какие бы острые ситуации не испытывали на излом его героев – представителей разнопланетных цивилизаций, причины этих конфликтов менее всего связаны с различиями между землянами и инопланетянами.
В напряженном по сюжету рассказе “Далекая от Солнца” идет речь о первых контактах между планетой Энн и Третьей планетой (Землей).
Верховный Сумматор планеты Энн, чья обязанность – анализировать и суммировать мнения членов Совета Трехсот, чтобы затем предложить общее, приемлемое для всех решение, мотивирует свое предложение на заседании Совета:
“– Рано или поздно народы Третьей Планеты и Планеты Энн встретятся. Две цивилизации сольются в одну и дадут друг другу лучшее из того, что имеют. Будет один народ на обеих планетах, одни цели познания мира, одна жизнь. Это произойдет еще не скоро. Но мы должны начать к этому готовиться”.
Такова позиция представителя Планеты Энн.
Представителем Третьей Планеты волею судеб оказывается Васенков, который заявляет Совету Трехсот.
“– Человечество Земли прошло долгий и кровавый путь своего развития… Было много ошибок, общественных катастроф, и еще много трудного впереди. Но уже отыскана дорога, которая может – которая должна! – привести наши разноязычные народы к вечному миру и содружеству…”
Во имя этого будущего рискуют – и гибнут – люди Планеты Энн: контакт с жителем Земли для них смертельно опасен из-за бактерий.
Обречена на гибель и прекрасная девушка Линн: именно ей доверен контакт с Васенковым, доставленным на Планету Энн.
Васенков недоумевает: почему Линн не отгородится от него полем биозащиты – это исключило бы возможность заражения.
“Линн тихо вздохнула.
– Не спрашивайте меня.
– Это что, секрет?
– Не сердитесь… Хорошо, я объясню. Поле биозащиты изолирует полностью. Я перестаю чувствовать вас, а мне это важно. Не просто уловить вашу мысль, а ее возникновение, ее развитие. Я тогда лучше понимаю вас… – Помолчав, она добавила убежденно: – Мне очень нужно верно понять вас”.
За возможность лучше узнать землян Линн уплатила своей жизнью. Она не посчитала это слишком высокой ценой за доверие между обитателями двух планет.
Может быть, Линн заблуждалась? Нет, ее позицию всецело одобрил и Верховный Сумматор: он знал, какая опасность грозит Линн – бесконечно дорогому для него человеку. Но и самый мудрый человек Планеты Энн не счел ТАКУЮ плату за доверие слишком большой.
Не выглядят ли в рассказах М.Михеева чересчур идиллическими мысли о слиянии двух человечеств? (Пусть и непривычно употреблять это слово во множественном числе, но космическая эра настоятельно подталкивает к такому решению).
По-моему, нет. Так напряженно развивается действие, так “густо” написан быт – и нехитрый быт сибиряка Васенкова, встретившегося на берегу Оби со своей Аней, и поражающий непривычностью быт на Планете Энн, где оказался Васенков, так много трагического в сюжетных поворотах рассказа, что упрека в идилличности я бы не предъявил.
Мысль не только о желательности, но и о неизбежности союза двух человечеств нетрадиционна, возможно, спорна, но подкупает своей гуманностью, попросту говоря, своей добротой. А в наши дни писатели, искренне верующие в доброту, проповедующие ее в художественном творчестве, а не в декларациях “на публику”, встречаются не слишком часто. Тем дороже встреча с одним из них.
Полемичен М.Михеев и в своих представлениях о технике будущего. Уже шел разговор о традиционной для фантастов теме противопоставления человека и техники. Вспомним, с какой душевной теплотой в очерке “Дорога ведет на перевал” М.Михеев писал о своем “Москвиче”, которого воспринимал, как живое существо. Этот мотив писатель продолжил на новом материале, в своих рассказах выступая апологетом техники, которую хочется назвать человечной.
Стоит лишь перечитать рассказы “Алешкин и ТУБ”, “Школьный уборщик”, “Сделано людьми”, “Пустая комната” – очень разные по сюжетам, по жанру (среди них есть и лирические, и драматические, и явно юмористические), чтобы убедиться – автор не просто высоко ценит роботов (именно роботы – важные действующие лица этих рассказов), но прямо-таки влюблен в них, восхищен не только их способностями, но и заложенной в них человеком добротой. Если в произведениях многих фантастов поединок человека с роботом – достаточно распространенный сюжет, то у М.Михеева нет даже намека на подобную ситуацию. Зато есть изобилие противоположных примеров – когда роботы спасают людей.
Более того, в рассказе “Сделано людьми” роботы – КВОМы, т. е. кибернетические высокоорганизованные машины, буквально избавляют человечество от гибели: они доставили выживших после космической катастрофы людей на другую планету.
КВОМы совершают и еще одно, очень важное, дело – вопреки всем невообразимым тяготам долгого пути, когда вся энергия их аккумуляторов была израсходована, они – если бы речь шла о людях, следовало бы сказать “из последних сил” – спасают контейнер, в котором хранилась история Планеты, покинутой ими. “Опыт жизни миллиардов людей за многие сотни поколений. Это перечень войн и тяжелых общественных катастроф… КВОМы плохо разбирались в их причинах. Они не понимали истории, как во многом не понимали людей. Но они знали: если история существует, то отбросить ее нельзя. Человечество должно знать свое прошлое. Может быть, это избавит его от ошибок, которые могут быть сделаны. Они стоили очень дорого, эти ошибки. Не нужно их повторять”.
Не правда ли, на редкость современно, по-сегодняшнему звучат эти строки, когда мы спохватились, что долгие годы были отлучены от истории своей страны? Об этом М.Михеев писал в 1966 году. И задачу сохранения истории он возложил тоже на роботов.
Да, порой михеевские роботы делают больше, чем просто спасают жизни людей. В рассказе “Школьный уборщик” ТУБ – “типовой универсальный биотокового программирования робот” – сохраняет человечность и достоинство, прощает человеку зло, которое он сознательно или неосознанно причинил ТУБу.
Полемизируя таким образом с традиционным освещением темы “человек – машина”, писатель продолжает линию, берущую начало от почти одушевленного “Москвича” из очерка “Дорога ведет на перевал”.
Писатель настойчиво исследует еще одну грань проблемы – он размышляет о роли науки в жизни общества, о том, какие обязанности налагает наука на людей, которые занимаются ею – на ученых.
Уже упоминавшийся рассказ “Бактерия Тима Маркина” – один из наиболее показательных в этом плане.
Хотя Тим Маркин лишь случайно не стал виновником гибели всего живого на Земле, М. Михеев сразу исключает злоумышленность его действий. Больше того – “микробиологию, – утверждает рассказчик (а он – однокашник Тима по институту), – он знал куда лучше любого из нас”.
“– Вы очень способный юноша, Маркин, – сказал профессор Янков, – больше того, у меня никогда еще не было студента, который умел бы крутить ручки у микроскопа лучше, чем это делаете вы”.
И все же профессор сомневается – стоило ли Маркину браться за изучение медицины. Профессор очень лаконично, но с исчерпывающей ясностью мотивирует свой вывод: “Медику одного любопытства мало. Глядя в микроскоп, он должен видеть не только микробов, но за ними и страдающее человечество. А вот этого страдающего человечества вы, как мне кажется, не видите. Не хотите видеть”.
