Текст книги "Алгоритм невозможного"
Автор книги: Александр Плонский
Жанр:
Космическая фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)
Вот уже три раза при входе в устье галактики Соль был вынужден резко изменять траекторию, чтобы избежать столкновения: на него лоб в лоб неслось зеркальное отображение «Дианы», его собственного космообсервера,
«Диана-перевертыш», в которой правое и левое поменялись местами.
«Черный ящик» подтвердил, что это не галлюцинация. Ученые из Центра космических исследований изумленно разглядывали расшифрованное изображение
«перевертыша», обмениваясь излишне глубокомысленными, на взгляд Соля, репликами:
– Локальное искривление континуума?
– Скорее изменение полярности.
– Тогда бы и пилот инвертировался: минус на минус дали бы плюс.
– Следовательно, он ничего бы не заметил!
– А приборы?
– А что приборы?
– Коллеги, я подсчитал вероятность троекратной встречи с инвертированной
«Дианой»…
– Ну и?
– Десять в минус стомиллионной, округление до порядка.
– Практически нуль!
– Не следует ли отсюда, коллеги, что явление вневероятностно?
Виктор Соль, молчаливо присутствовавший при разговоре (уче-ные мужи вскоре утратили к нему интерес и перестали его замечать), понял, что за псевдозначительными репликами скрывается растерянность. «Академики» явно столкнулись с чем-то выходящим за рамки их представлений и всеми силами пытались «спасти лицо». Делали они это настолько неуклюже, что даже далекий от научных проблем пилот почувствовал фальшь. А фальши Соль не терпел, в чем бы она ни проявлялась.
Когда младший из ученых высказал гипотезу, что наблюдаемый феномен есть не что иное, как материализовавшаяся, то есть по неизвестной причине превратившаяся в объективную реальность и потому воспринятая приборами, галлюцинация, Виктор повернулся к «академикам» спиной и зло буркнул:
– А пошли вы!
И хлопнул дверью, напоследок добавив нечто ввергнувшее деятелей науки в состояние шока.
Его на всякий случай отстранили от полетов, а затем уложили в госпиталь для всестороннего обследования. Но как ни пытались эскулапы обнаружить патологию, ничего не нашли.
– Возмутительно здоровый парень, – заметил один из них с до-садой.
Прощаясь, главный врач, старенький гений от медицины, напутствовал Соля:
– Старайтесь сдерживать эмоции, дружок!
– Я нервный, – огрызнулся Виктор.
– Не выдумывайте, – сказал врач укоризненно. – У вас нервы как из проволоки. Учитесь уступать старшим, так-то будет лучше!
– Я что, рыжий? – проворчал Соль.
Не выдержав, старик захихикал: голова Виктора казалась охваченной оранжевым пламенем.
К полетам его допустили, но около года продержали на внутренних линиях
Солнечной системы. В конце концов Соль не выдержал:
– Мой диплом уже ничего не стоит? Я запредельный пилот-испытатель, а не извозчик!
Древним словом «извозчик», утратившим первоначальный смысл, называли новичков-каботажников – недавних выпускни-ков космической академии, еще не набравших ценза и потому не имевших права не только на полеты за пределы
Солнечной системы, но и на самостоятельные межпланетные рейсы. Земля -
Луна, Земля – одна из орбитальных станций, таковы были их маршруты.
– Мы не можем рисковать твоей жизнью… и кораблем, – заявил шеф космоцентра, когда Соль явился к нему с протестом.
– Кораблем в первую очередь!
– А хотя бы и так! – вспылил шеф. – Корабль немалых денег стоит. Можно ли тебе его доверить c твоими фокусами?
– С какими еще фокусами?
– Сам знаешь, с какими. Феномен Соля! Ученые над ним головы ломают!
– Я что, должен теперь ждать, пока сломают?
– Молись, чтобы этого не случилось, иначе тебе, как запредельщику, конец!
Соль хлопнул дверью, проклиная и «Диану-перевертыша», и шефа, и тупиц
«академиков». Но именно они неожиданно пришли на помощь. Хотя и не бескорыстно: им позарез нужны были дополнительные данные, а добыть их мог только один человек – пилот-запредельщик Виктор Соль.
Тем не менее, до запредела было еще далеко. Потянулась серия исследований, причем не таких, как в госпитале, а куда более сложных, нудных, изматывающих. Компоненты биополя, чувствительность к экстрасенсорным воздействиям, нейроритмы – «академиков» интересовало все.
Будь это возможно, они разложили бы организм Соля на атомы и взвесили каждый из них.
Результаты исследований интересовали Виктора лишь постольку, поскольку от них зависел допуск к запредельным полетам. И он ничуть не возгордился, узнав, что его организм уникален и что именно этим объясняется если не сам
«феномен Соля», то причина, по которой он был обнаружен.
Младший из ученых, тот, что придумал гипотезу о материализовавшейся галлюцинации, попытался было объяснить Виктору, в чем состоит его уникальность, но Соль и слушать не стал, сказав, что все эти трансцедентальные коллизии и апертурные отображения – чушь собачья.
Перед стартом ему надавали столько противоречивых указаний, что впору запоминать компьютеру. Шеф космоцентра строго-на-строго запретил сближаться с «перевертышем», ученые же, в чьем распоряжении Соль теперь находился, деликатно намекнули на обратное. А младший, с которым Виктор был уже почти в приятельских отношениях, застенчиво сказал:
– Конечно, если станет страшно, не рискуйте. Я бы в таком случае сразу же вернулся! – и добавил с обезоруживающим простоду-шием: – Меня с детства считают трусом.
После таких слов запрет шефа уже не имел для Соля значения.
И вот он снова в запредельном пространстве…
Казалось бы, космос – везде космос. Так думает впервые преодолевший земное притяжение новичок, для которого Земля – уютный родительский дом.
Космос начинается за его порогом. Но со временем таким домом становится
Солнечная система. И все, чт о внутри нее, уже не ассоциируется с космосом
– теперь он за ее пре-делами, вечно таинственный незнакомец, непознаваемое божество, всепоглощающая бездна…
Впрочем, в своей преданности космосу Соль был чужд патетики и высмеял бы заговорившего о нем в таких выспренних выражениях. Виктор избегал самих слов «космическое пространство» – для него существовал не космос, а запредел.
Здесь Виктор больше, чем где-либо, был в ладу с самим собой. Он не ощущал ни волнения, ни страха, над всеми чувствами главенствовала гармония, подобная той, которую, вероятно, неосознанно испытывает парящая птица или рыба в морской глубине.
Так бывало всегда, с первого его выхода в запредел. Но сейчас впервые появился повод для беспокойства:
«А вдруг не появится?»
То, что он испытывал, напоминало азарт охотника, выслеживающего дичь.
Впрочем, у Соля не могло возникнуть подобной аналогии: охота, это аморальное, унижающее достоинство человека заня-тие, было объявлено вне закона три столетия назад.
Космообсервер приближался к устью галактики, автопилот уже начал маневр входа.
«Появится или не появится?»
«Перевертыш» возник внезапно, словно подкрадывался, стара-ясь до последнего момента остаться незамеченным, и преуспел в этом. Анфас
«Псевдодианы» рос на обзорном дисплее с угрожающей быстротой. До столкновения оставались секунды.
Прозвучал предупредительный зуммер: автопилот, как и при прошлых встречах с «перевертышем», был начеку и собирался приступить к маневру уклонения. Но на этот раз Соль не позволил свернуть. Мгновенно заблокировав автоматику, он перешел на ручное управление, азартно крикнув неведомому противнику, словно тот мог услышать:
– Ну, у кого раньше сдадут нервы?
В это же самое время эту же самую фразу выкрикнул другой Виктор Соль, также не спускавший глаз с инвертированного двойника своей «Дианы».
Два Виктора Соля сошлись в лобовой атаке.
3. Вторжение в прошлоеПо мысленному приказу Великого Физика четвертая стена исчезла, как если бы взрыв бомбы стесал часть дома. Это образное сравнение пришло на ум, казалось бы, непроизвольно, ученый в первый момент даже удивился ему: взрывы бомб вместе с войнами давн о ушли в прошлое. А потом понял, что ассоциация не случайна, – оказавшись в прошлом, он и мыслить стал его категориями…
За исчезнувшей четвертой стеной начинался Престон, столица одной из сверхдержав Разобщенного мира, вобравшая в себя пороки и язвы уродливого общества, провозглашенного его правителями единственно справедливым и свободным.
Из года в год, изо дня в день твердили об этом властители, и те, кого традиционно называют «простыми людьми», уверовали в свое счастье, в непогрешимость впитанных с молоком матери догм, в правильность навязанного им пути и величие конечно й цели.
Пройдет не так уж много лет, и они выйдут из транса, посмотрят вокруг прозревшими глазами, взметнутся в гневе… И начнут крушить все подряд. А потом будут строить на руинах – из обломков, наспех, без архитектурных планов. Вернее, со множеством противоречивых, не подкрепленных возможностями, сумбурных планов, авторы которых не поскупятся на невыполнимые обещания, будут беззастенчиво лгать, даже не заботясь о фиговых листках правдоподобия.
Ох, как нескоро минует этот кризис, и хорошо, если бы последний…
Огромный мрачный город был воспроизведен с математической достоверностью.
Нагнетая уныние, громоздились однообразные, лишенные индивидуальных особенностей коробки домов. При их сооружении руководствовались
«функциональностью», которую воинствующ е противопоставляли искусству зодчества.
Великий Физик представил, как за убогими плоскими фасадами с рядами слепых окон и крошечных балкончиков в тесных транс-формируемых жилых ячейках, где один и тот же модуль служит ло-жем, обеденным столом и хранилищем домашней утвари, копошатся погрязшие в заботах люди с невыразительными лицами, тщедушными телами и огрубевшими душами.
Престон показался ученому угрюмым и душным, словно тюрьма. В другое время и это сравнение не пришло бы ему в голову: за два тысячелетия память о нравах недоброго общества изрядно потускнела, утратила черты реальности, стала подобна дурным снам.
Человеческая память, но не память машин. Та сохранила все, вплоть до мельчайших подробностей. Для Истории, которая не брезгует и мусорными свалками…
Этой всеобъемлющей машинной памяти был обязан Великий Физик своим вторжением в прошлое.
На первых порах он воспринимал окружающее с брезгливой отчужденностью стороннего наблюдателя, но уже вскоре помимо воли вообразил, а затем и почувствовал себя одним из престонцев.
Его охватило ощущение раздвоенности… Он сознавал, что по-прежнему сидит в своем вибрирующем кресле, но это не мешало ему идти по улицам Престона, обонять вонь помоек и тошнотворный запах алкогольного перегара, которым дыхнул на него встречный оборванец.
Трущобы на задворках главных улиц, играющие на грязных тротуарах дети, старуха, копошащаяся в куче отбросов – все это было настолько достоверно, что воспринималось Великим Физиком как действительность – дикая, вызывающая возмущение, но дейст вительность.
Вместе с собравшейся толпой он наблюдал жестокую драку. Ни-кто не пытался разнять дерущихся, и Великий Физик даже подумал: не вмешаться ли, но, поймав себя на этой мысли, покраснел от досады.
В людном месте двое неряшливых мужчин вырвали сумку из рук женщины, а когда она закричала, избили ее. И опять-таки никто не пришел на помощь.
Прохожие отворачивались, прибавляли шаг, как бы давая понять, что случившееся их не касается.
И снова Великий Физик с трудом заставил себя не вмешиваться: ведь и грабители, и женщина, и безучастные прохожие были не людьми, а всего лишь фантомами, их синтезировала машинная память…
Он шел мимо бесконечных очередей, тянувшихся вдоль тротуара к дверям магазинов, где продавали «дефицит» – безвкусную снедь или убогие вещи. И как же торжествовали успевшие «отовариться»!
Но было и другое – вызывающая роскошь «резиденций», изобильность
«закрытых распределителей», обслуживавших элиту. И там незримо побывал
Великий Физик, испытав чувство неловкости, словно и сам удостоился сомнительных привилегий.
К вечеру Престон ожил. Замигали, забегали огни реклам. Доно-сившиеся с разных сторон визгливые звуки музыки, крики, хриплый смех, рев моторов, гудки мобилей и вой полицейских сирен слились в чудовищную какофонию.
Увлекаемый толпой престонцев, вырвавшихся из душных клетушек в жажде зрелищ, Великий Физик спустился на станцию подземки. С лязгом подкатил состав. Толпа хлынула внутрь обшарпанных вагонов.
Полчаса езды в неимоверной давке, и ученый, измотанный и ошеломленный, оказался у входа на стадион. Тело ныло, как если бы все происходило в действительности.
Великий Физик редко покидал кабинет, а уж когда приходилось, то с комфортом, впрочем, доступным не только ему, но и всем, от мала до велика.
И хотя он имел представление об условиях существования престонцев, выдержать эти невыносимые условия самому оказалось свыше его сил.
Ученый едва не поддался малодушному желанию прервать эксперимент, сдаться, избавить себя от стрессов и потрясений. С каким ностальгическим умилением вспоминал он свой удобный мир, где все так целесообразно и продуманно, где нет ни вони помоек, ни визга сирен! Что ему еще надо, разве мало сделано и не пора ли оста-новиться?
Но Великий Физик знал: стоит ему капитулировать, и он навсегда утратит самоуважение. Плевать, что подумают другие, важно, что будешь думать о себе ты. Ведь не простишь, не оправдаешь, посмотришь в зеркало и увидишь презрение в собственных гла зах…
И Великий Физик продолжал делать то, что было свыше его сил.
Гигантская «полоскательница» стадиона постепенно заполнялась. Автоматы входного контроля едва справлялись с потоком скларов. Поблескивали стекла взятых напрокат стереоноклей. В предвкушении зрелища зрители возбужденно переговаривались.
Рядом с Великим Физиком на жесткой скамье сидел человечек со сморщенным лицом лилипута. Его ножки не доставали до пола. От человечка несло перегаром.
– Последний склар потратил, – пожаловался он соседу. – Теперь выпить не на что. Эх, жизнь-поганка!
– Сидел бы дома!
– А есть он у меня? Вот выиграю миллион…
– Выиграешь? Это ты-то?
– Но-но! – набычился человечек. – Не смотри, что я мелковат, могу и накостылять!
Сосед осклабился и произнес что-то наверняка обидное, но что именно,
Великий физик не расслышал – слова потонули в шуме.
Загремели звукометы.
– Внимание! Зрелище века начинается! Сейчас состоится единоборство человека с машиной! Любой может испытать себя! Любой может выиграть приз – миллион скларов! Возможности равные! Миллион скларов – за это стоит рискнуть жизнью! Миллион скларов! Миллион скларов!
В окулярах стереоноклей появилось объемное изображение машины.
Невооруженный глаз воспринимал ее как букашку, по ошибке заползшую на изумрудную плоскость стадиона и застывшую в недоумении: что делать дальше?
Стереонокли же позволяли в деталях рассмотреть карикатурное подобие быка с шарнирными суставами и острыми рогами на бугристой металлической голове.
Теперь дело было за человеком.
Великий Физик представил себя там, на поле, один на один с грубой кибернетической поделкой, которая, несмотря на вопиющую архаичность, безусловно превосходила человека в быстроте реакции. Не только он, привыкший к сидячему образу жизни старый ученый, но и атлет-рекордсмен был бы заведомо обречен в этом бесчестном поединке.
И в который раз ему захотелось вмешаться в поставленный для него спектакль. И в который раз Великий Физик был вынужден признать, что не в состоянии это сделать. Он может лишь закрыть глаза, стиснуть ладонями уши или вообще уйти из зала.
Но с ним или без него – представление будет продолжаться!
– Кто желает выиграть приз? – гремело над стадионом. – Ставка – жизнь! Выигрыш – миллион скларов! Миллион скларов! Миллион скларов!
Человечек, сидевший рядом с Великим Физиком, что-то считал на пальцах.
– Это что же получается? – пробормотал он. – Почти восемь тысяч бутылок… Такое богатство… Что если в самом деле попробовать… А стоит ли? Ведь зашибет, как пить дать, зашибет…
Слова-глыбы падали в кратер стадиона:
– Миллион скларов! Миллион скларов!!! Кто хочет получить миллион? Кто хочет? Кто?… Кто?!!
– Зашибет… Верное дело зашибет… – продолжал бормотать человечек.
– Ставка удваивается! – после минутной паузы с новой силой грянули звукометы. – Два миллиона скларов!
Человечек вскочил.
– Эх, была не была! А вдруг не зашибет? Шестнадцать тысяч бутылок! Четыре блаженных года!
Задев Великого Физика, он бросился к выходу на поле. Короткий вздох, похожий на сдерживаемый стон, пронесся над колыхнувшимся стадионом.
В окулярах стереоноклей человечек вырос, заполнил собой все поле зрения: стоптанные башмаки, рваный пиджачишко, засаленная кепчонка…
Теперь, вне масштаба, он выглядел даже рослым, видимо, за счет худобы.
Движения его были суетливы, спина сутула.
Но стоило переключить стереонокль на общий план, и фигурка съеживалась, становилась особенно жалкой. Человечек почти бежал, тяжело дыша, согнувшись под множеством вонзившихся в него глаз.
«Так бегут от стихийного бедствия, от чумы», – подумал Великий Физик.
Человечек спешил, чтобы не опередили другие, более молодые и проворные.
А может, он просто боялся растерять крохи мужества?
– Вот она, гордость Престона! – рявкнули звукометы.
Человечек приободрился. Под рев зрителей, усиленный и возвращенный звукометами на трибуны, он боязливо приблизился к машине. Неведомо как в его руке оказалось подобие шпаги.
Барабанная дробь рассыпалась по стадиону.
Человечек, неловко держа перед собой шпагу, шагнул вперед и остановился в нерешительности. Машина казалась мертвой металлической глыбой.
Осмелев, человечек подступил ближе и неуверенно взмахнул шпагой. Машина уклонилась от удара и снова замерла. Трибуны облегченно вздохнули.
Послышались возгласы:
– Чего топчешься?
– Нападай!
– Коли ее!
Человечком понемногу овладевала ярость. Он суетился вокруг машины, пытаясь поразить единственное уязвимое место, обозначенное пурпурным кругом. Но машина все так же лениво, словно нехотя, уходила от ударов. Она отвечала на них едва заметными скользящими движениями, и шпага звякала о металл в сантиметре от кромки пурпурного круга.
Человечек начал изнемогать. Его удары становились все более немощными.
Вдруг он отбросил шпагу и заковылял прочь, вобрав голову в плечи.
И тут Великий Физик увидел, как машина внезапно сорвалась с места, двумя огромными скачками догнала человечка, а спустя мгновение замерла на прежнем месте все в той же монументальной позе.
Ужас сковал стадион. Стереонокли скрестились на неподвижном теле, казавшемся грудой лохмотьев. Словно следуя за ними, в эту груду уперся луч прожектора, и в окулярах сверкнула рубиновая искра. Трибуны отозвались грозным ревом.
Великий Физик решил было, что вот сейчас людская лавина сорвется с мест и разнесет в щепки не только стадион, но и весь Престон…
Однако ропот оборвался. Люди как будто окаменели, всем своим видом выражая обреченность.
И вдруг чей-то взгляд ожег Великого Физика. Широкоплечий, массивный, необычайно крепкий по сравнению с другими престонцами человек смотрел на него в упор.
«Как странно… Ведь я невидим для них, – растерянно подумал ученый. -
Между тем, крепыш явно смотрит не сквозь меня, а рассматривает, изучает…
И какое у него удивительное лицо, грубое, будто вырубленное из мореного дуба… Но до чего же значительное и наредкость славное… Интересно, в каких запасниках истории разыскали этого человека компьютеры и зачем подключили к действию, да еще таким поразительным образом? Личность-то не типичная для эпохи, совсем не типичная!»
Человек отвернулся, словно потерял интерес к Великому Физику, и как бы слился с массой, сделался таким как все.
«Почудилось, – облегченно вздохнул ученый. – Компьютеры свое дело знают…»
А на поле уже новый боец. Он молод и полон презрения к опасности.
Держится так, точно поединок со смертоносной машиной для него дело плевое.
Приглаживает густую огненно-рыжую шевелюру, которую тут же взлохмачивает ветер. Театрально машет рукой.
Раскланивается, благодаря трибуны за поддержку. Во весь рот улыбается…
И снова загрохотали барабаны. Рыжий нападает. Яростно и умело, словно прирожденный тореадор!
Трибуны ликуют. Вот это парень! Уж он-то себя в обиду не даст!
Азарт захватил и Великого Физика. В считанные минуты Рыжий сумел покорить старого ученого. Вопреки канонам исторического синтеза он воспринимался не как фантом или персонаж спектакля, а как человек во плоти и крови, более того, как переодетый современник.
Да, он поразительно походил на молодых современников Великого Физика ненаигранной открытостью, раскованностью, дружелюбием. В нем начисто отсутствовала та общая для престонцев черта, которую ученый мысленно обозначил словом «задавленность».
В окулярах стереоноклей мечется металлическая молния. Виртуозные выпады
Рыжего сопровождаются волнообразным ревом трибун.
– Браво, Ры-жий! Бе-ей!
– Раскошеливайтесь, гады!
Фраза подхвачена. На сей раз человек победит. Раскошеливайтесь, гады!
Рыжий усиливает натиск. Смотрите, она пятится!
Трибуны содрогаются от свиста и хохота. Хохот усиливается, звукометы захлебываются им. И вдруг – вопль. Отчаянный стотысячеустный вопль:
– Не-е-т!!!
Великий Физик кричит вместе с другими. Сквозь слезы он видит, как двое невзрачных людей в комбинезонах, трусливо поглядывая на трибуны, уносят тело Рыжего.
И опять гнев, не найдя выхода, сменяется тупой покорностью. В молчании трибун третий игрок со смертью выходит на поле.
Великий Физик не может на него смотреть: еще одна жертва! Но что это?
После нескольких вялых атак «жертва» ликующе вскидывает руку со шпагой: пурпурный круг поражен, механическое чудовище повержено!
А стадион зловеще молчит. И сидящий поблизости от Великого Физика, тот самый, который разговаривал с несчастным человечком, выплевывает ругательство.
– Все подстроено, будь они прокляты!
Угрюмая аморфная масса вытекает из ворот стадиона. Частица этой массы -
Великий Физик. Он чувствует себя морально уничтоженным, закрепощенным отныне и навсегда. Вся боль минувшего перешла в его сердце.
«Сколько же зла, сколько грязи за плечами человечества, – думает он. – И как же я ошибался, считая, что прошлое миновало. Нет, оно миновало лишь нас. Или мы счастливо миновали его. А для них наше прошлое – самое что ни на есть настоящее. В нем люди страдают и заставляют страдать других, становятся жертвой предательства и предают сами, проклинают и бывают прокляты… Не в ответе ли мы за такое недостойное человека прошлое?»
Кто-то кладет ему руку на плечо. Он ощущает ее тяжесть и не сразу осознает, что произошло невероятное.
«Неужели я сошел с ума?»
– Вы на пороге самого большого открытия в вашей жизни, – говорит человек, столь бесцеремонно разглядывавший Великого Физика на стадионе. – Прошлое неприглядно. Так исправьте его. Это в ваших силах!
И все исчезло. Четвертая стена отрезала Великого Физика от Престона во времени и пространстве.
«Что же со мной произошло?» – спрашивал себя ученый, сидя в своем вибрирующем кресле.
Оправившись от потрясения, Великий Физик байт за байтом проанализировал программу экскурса в Престон. Как он и предвидел, заговорившего с ним странного человека в программе не оказалось. Но, самое удивительное, в ней не было и Рыжего! Кто-то загадочным образом отрежиссировал спектакль, внес коррективы в действие.
«…Прошлое неприглядно. Исправьте его!»
Это ли не постановка задачи, грандиозная цель, которая так долго оставалась за горизонтом? Кто бы ни был человек с прес-тонского стадиона, фантом или реальность, спасибо ему!
«До сих пор считали исторический процесс однонаправленным, – напряженно размышлял ученый. – Разве это доказано? Признали очевидным, возвели в ранг аксиомы… А сколько аксиом оказались результатом добросовестного заблуждения!
Но что если исторический процесс можно вернуть в начало координат, запустить сызнова? Только не хаотически, а предварительно оптимизировав. И принять за глобальный критерий оптимальности нравственность…
Вечный двигатель, машина времени? А если без предвзятости, отрешившись от
«законов природы»? Ведь эти «законы» придуманы не природой, а нами. Они монумент человеческой косности, шоры на глазах исследователей!
Так да здравствует «беззаконие»!»
Великий Физик снова преисполнился безрассудной юной энергией, для которой, как известно, не существует преград. Казалось, он помолодел не только духовно, но и физически. В его жизни вновь появилась цель.
Оставалось ее достичь.
– Начнем же! – воскликнул ученый с нетерпением.
И УМ облегченно вздохнул за его спиной.
