Текст книги "Ощепков"

Автор книги: Александр Куланов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 30 страниц)

Глава восемнадцатая
СИБИРСКИЙ ПРОПАГАНДИСТ

Уезжая в Новосибирск, Василий Ощепков сам еще не осознавал, насколько круто изменилась его судьба. Весной 1927 года он излагал Заколодкину свои соображения по поводу возможностей дальнейшей работы в разведке, думая о будущем, но продолжая жить прошлым: «Если я в настоящее время буду скрыт от официальной службы переводчика при штабе военного округа, то в перспективе можно рассчитывать на успех…»[258]258
  Лота В. И. Указ. соч. С. 104.


[Закрыть] Логика в этом заявлении присутствовала: вся история советских спецслужб свидетельствовала о том, что разведчика можно было вполне успешно перебрасывать из одного региона в другой, не слишком считаясь с его специализацией, знанием языков (был бы хотя бы один европейский, а у Ощепкова был – английский) и опытом работы в конкретных условиях. Одно из множества тому подтверждений – все тот же Зорге, хороший профессионал-германист, работавший в Европе, но в одночасье переброшенный в Китай, а затем в Японию, где его талант разведчика раскрылся в полной мере. В Германии, Китае, Дании и США работал Александр Улановский, Христофор Салнынь и Иван Винаров служили в Европе и Китае, Анатолий Климов – в Китае, Польше, Германии. Примеров, как видите, множество. Главное в такой ситуации было не «засветить» человека перед иностранными разведками, сделать так, чтобы он логично «пропал» из одной страны, а потом столь же естественно появился в другой. При существовавшем тогда уровне обмена информацией подобные шпионские игры были вполне реальны. Василий Сергеевич об этом знал, и для себя он предполагал именно такой вариант развертывания событий. Но, снова и снова в очередной раз обращаясь к истории службы Ощепкова в разведотделе сначала приморского корпуса, а затем штаба Сибирского военного округа, не перестаешь удивляться, мягко говоря, незатейливому ходу мысли его руководства. Иногда складывается ощущение, что Заколодкин и Шестаков просто не знали слов «перспектива» и «конспирация», где уж тут думать о временной консервации и переобучении агента.

За год до переезда Ощепкова в Новосибирск, в марте 1926 года, там открылось японское консульство, в составе которого, конечно, в столицу Сибири прибыли и японские разведчики, что должны были понимать и в местном отделе ОГПУ, и в штабе округа, располагавшемся неподалеку от консульства. Тем не менее… По сведениям Владимира Лоты, 24 апреля 1927 года Василий Ощепков после девяти часов вечера, закончив тренировку, зашел с учениками в ресторан новосибирского Делового клуба – очевидно, одного из немногих приличных мест в городе, чтобы отдохнуть и перекусить[259]259
  Там же. С. 105.


[Закрыть]. Ученики – чекист Зацаринный (никаких данных на этого человека пока найти не удалось) и два военных разведчика, очевидно, были в военной форме. Возможно, в ней был и Ощепков. По стечению обстоятельств, в это же самое время японский консул (в 1927 году в Новосибирске работал Огата Сэйсики, но еще сдавал дела его предшественник Симада Сигэру, так что в данном случае непонятно, о ком именно идет речь)[260]260
  Lensen A. G. Japanese Diplomatic and Consular Officials in Russia. Tokyo, 1968. P. 43, 142.


[Закрыть] тоже заглянул в этот же ресторан в компании с тремя соотечественниками и увидел Зацаринного, которого, по неизвестной нам причине, знал как сотрудника ОГПУ.

Пока японцы ожидали заказа, один из них (неизвестно точно, кто именно, но Лота называет его «переводчиком консульства») подошел к столику, за которым расположились советские разведчики, и поздоровался с Ощепковым, которого назвал «Васири-сан» – как нашего героя называли в Японии еще со времен учебы в семинарии. Василий Сергеевич, в свою очередь, узнал в подошедшем своего бывшего ученика из владивостокского кружка дзюдо, служившего в 1918 году приказчиком в японском магазине. Они разговорились как старые знакомые, и японец вкратце поведал Ощепкову о перипетиях своей судьбы (вернулся в 1922 году домой, устроился на работу в МИД, приехал в Новосибирск, работает переводчиком)[261]261
  Судя по справочнику А. Дж. Ленсена (С. 54), речь может идти о Такахаси Сэйсиро, служившем в японском министерстве иностранных дел в качестве переводчика с русского языка с 1921 года, в том числе в Новосибирске в 1927–1930 годах.


[Закрыть]. Василий Сергеевич не поверил его рассказу, решив, что японец работает на свою разведку, о чем на следующее утро доложил, как положено, рапортом Заколодкину.

Считается, что именно эта встреча закрыла перед Ощепковым перспективы дальнейшего использования его в качестве агента, хотя есть мнение и о том, что вся история от начала и до конца выдумка по причине того, что изложивший ее автор не дает никаких ссылок на первоисточник (но у Лоты почти все ссылки, скажем так, «законспирированы» лучше, чем был законспирирован сам Ощепков). Кроме того, об инциденте в Деловом клубе и рапорте Заколодкину ничего не написал Лукашев, однако ему показали хоть и многие, но не все документы из личного дела разведчика Ощепкова. Третий довод заключается в том, что в эти же дни Василий Сергеевич опубликовал в окружной газете статью о «дзюу-дзюцу» под собственной фамилией, а значит, к тому времени он уже не был разведчиком, оказался расконспирирован – иначе ему не разрешили бы печататься в ведомственной газете под настоящим именем[262]262
  Здесь и далее в описании новосибирского периода жизни В. С. Ощепкова, включая цитаты из газеты, с согласия автора использован источник: Горбылев А. М. Новосибирский период в деятельности В. С. Ощепкова. (Рукопись).


[Закрыть]. Но представления сегодняшнего читателя о высоком уровне конспирации в 1920—1930-х годах вообще чрезвычайно сильно завышены – это можно заметить и по работе Ощепкова на Сахалине и в Японии, а можно вспомнить и случай с Зорге, когда статью, отправленную им в Берлин, напечатала газета «Известия» под его настоящей фамилией[263]263
  Зорге Р. После путча // Известия. 1936. 15 апреля.


[Закрыть], или эпизод с публикацией в августе 1924 года группового фото военных разведчиков – выпускников Военной академии РККА в журнале «Огонек»[264]264
  Горбунов Е. А. Указ. соч. С. 41.


[Закрыть]. Даже если Ощепков, о котором японцы знали, что он уже много лет преподает дзюдо, искусство самообороны, был застигнут ими в компании с Зацаринным, это вряд ли могло настолько повредить его карьере, чтобы сразу ее прекратить. А вот если вся компания была в военной форме, это автоматически ставило Василия Сергеевича в один ряд с Зацаринным и другими (хотя курировавший японское направление советской контрразведки в Москве знакомый Василия Сергеевича Роман Ким вообще приходил на встречи с японцами в форме офицера ОГПУ – НКВД, чем внушал им особое уважение к своей персоне – те, плохо разбиравшиеся в знаках отличия, считали его генералом)[265]265
  Кимура Хироси. Три лица одного писателя // Бунгэй Сюндзю. 1974. № 1. С. 633. (Япон. яз.)


[Закрыть]. Кроме того, Алексей Горбылев в связи с этим замечает, что группа спортсменов-единоборцев была сформирована Ощепковым в Новосибирске только в августе – сентябре, но и здесь никто не может гарантировать, что Василий Сергеевич не обучал приемам самообороны своих коллег в «приватном порядке» с самого своего появления в Новосибирске. Что же касается дороговизны ресторана в Деловом клубе (еще один довод против реальности этой истории), то, во-первых, мы не знаем, насколько он был дорогой, а во-вторых, скоро увидим, что для нашего героя это не могло быть препятствием. Так или иначе, руководство разведотдела приняло как факт неподтвержденное предположение о том, что Ощепков расшифрован японской разведкой, но мысли о его переориентации на другие страны не допускало, с этого дня рассматривая его уже только как переводчика. Правда, надо сказать, как переводчика, чья компетенция выдавалась далеко за рамки должностных обязанностей.

28 мая, то есть через месяц после досадного, но излишне раздутого инцидента в ресторане новосибирского Делового клуба, Заколодкин сообщал в Москву главе Разведупра Штаба РККА Яну Берзину: «…Товарищ Ощепков при поступлении на работу в отдел был для нас ценен только как переводчик, знающий японский язык. В настоящее время он изучил японскую военную терминологию и является для нас уже ценным не только как переводчик, но и как высоко квалифицированный специалист, потеря которого была бы нежелательная для нашей работы…»[266]266
  Лота В. И. Указ. соч. С. 103–104.


[Закрыть] Столь странное и внезапное изменение отношения к раскритикованному совсем недавно резиденту в сообщении шефу всей советской военной разведки наводит на мысль, что Ощепкова кто-то куда-то пытался затребовать, забрать. Кто и куда – неизвестно, но, может быть, самое точное предположение будет такое: Василий Сергеевич сам, как говорится, «навострил лыжи», изо всех сил стремился расстаться с работой, которую не любил, не находил в ней интереса, которая была мелка для него. Похоже, что характер у разведчика-дзюдоиста был непростой. Интеллигентный, прекрасно воспитанный, он не мог мириться с бюрократизмом, бестолковостью и безграмотностью, которые в 1920-х годах до краев наполнили советскую действительность. Возможно, что в такие минуты он становился излишне эмоционален, резок, склонен к не до конца продуманным, импульсивным поступкам. Если это так, то тогда понятно, что имел в виду Бурлаков, когда писал в характеристике, что Ощепков «к систематической работе непригоден и небрежен»). Ощепков органически не мог служить кабинетным переводчиком, ему это было скучно, неинтересно. Работа письменным переводчиком вообще подходит далеко не всякому, кто знает иностранный язык, точно так же как не всякий умеющий стрелять может стать снайпером – для этого надо быть хотя бы немного флегматиком, обладать натурой усидчивой, быть человеком, способным, не нервничая и не теряя концентрации, часами заниматься одним и тем же делом без видимого результата. Не случайно профессиональные японоведы говорят, что японский язык учится не головой, а пятой точкой. Японский язык Ощепков выучил – некуда было деваться, и экзамен в Кодокан выдержал, но потом он всегда стремился к активной, деятельной, даже социально активной жизни. Нравилась ему и деятельность тренера, преподавателя, спортивного наставника и просветителя. В разведке Василий Сергеевич постоянно рисковал и преодолевал риск, часто и, возможно, не без удовольствия оставаясь в положении «сам себе хозяин», самостоятельно строя стратегию и тактику своей жизни, своего поведения. Теперь же перед ним вместо японской полиции, жандармерии, военных оказался другой враг: словари, книги, канцелярские столы, конторская жизнь – быт, тоска и скука. Победить такого врага было куда тяжелее. Подобно одному из героев известного фильма Ощепкову в какой-то момент оставалось только воскликнуть: «Вот она – моя бумажная могила! Зарыли?! Закопали?! Славного бойца-кавалериста…», с той только разницей, что бойцом Василий Сергеевич числился не кавалерии, а разведки, отчего ему, понятно, было не легче. Не случайно, годом позже, окончательно раздавленный несложившейся карьерой и трагедией в личной жизни, он напишет товарищу в Москву о том, что «израсходовал без толку добрую половину своих молодых лет…»[267]267
  Лукашев М. Н. Сотворение самбо: Родиться в царской тюрьме и умереть в сталинской… С. 36.


[Закрыть]. Это при том, что отношение к нему начальства постепенно стало меняться, быт налаживался, да и успехов в дзюдо, как мы скоро увидим, он добился немалых.

Возможно, поэтому в рапорте Берзину от 28 мая 1927 года Заколодкин не только приводил лестную характеристику Ощепкову. Видя, что тот тяготится службой, и не находя (скорее всего, и не ища) ему достойной замены, начальник разведотдела запросил у главы Разведупра льготы для бывшего резидента. Состояние здоровья Марии Ощепковой к тому времени серьезно ухудшилось, сибирский климат не шел ей на пользу, и это послужило еще одним важным поводом для беспокойства, метаний ее мужа, отражавшихся на результатах службы. Историки, изучавшие дело Ощепкова (М. Н. Лукашев и В. И. Лота), указывают, что первоначально денежного довольствия военного переводчика – 92 рубля в месяц – ему не хватало на жизнь и лекарства для жены в Новосибирске, и поэтому Василий Сергеевич давил на начальство, а оно переадресовало просьбу в Москву. Берзин согласился с доводами Заколодкина, и Ощепков начал получать дополнительные 30 рублей в качестве надбавки за классную квалификацию, а с августа 1927 года еще 12 рублей за переводы с английского языка. Изменился и его статус тренера на общественных началах, который бывший резидент имел во Владивостоке. Теперь Василий Ощепков тренировал сотрудников ОГПУ, Рабоче-крестьянской милиции и военных за деньги – всего набиралось до 150 рублей в месяц[268]268
  Лота В. И. Указ. соч. С. 52–53.


[Закрыть]. В целом же совокупный заработок нашего героя мог достигать более 250 рублей, а это очень много: в том же 1927 году средняя заработная плата чиновников в учреждениях Дальневосточного края, наиболее близкого к Сибири, составляла 95,4 рубля в месяц[269]269
  Головин С. А. Имущественная дифференциация доходов населения СССР в 20—30-е годы XX века // Известия РГПУ им. А. И. Герцена. 2008. № 66. С. 179.


[Закрыть], рядовой милиционер в Новосибирске получал 35 рублей, а местный начальствующий состав ОГПУ – до 190 рублей в месяц. Следовательно, только дополнительные выплаты Василию Сергеевичу вдвое превосходили обычное жалованье среднего «управленца» тех времен и превышали доходы даже его собственных начальников. Неизвестно, работала Мария Григорьевна или нет (вряд ли), но в любом случае – Ощепков зарабатывал много, достаточно много и для того, чтобы время от времени ужинать с друзьями в престижном и дорогом Деловом клубе.

Алексей Горбылев, приводя данные о денежном содержании Василия Сергеевича, основанные на результатах изысканий новосибирского журналиста и краеведа Сергея Анатольевича Слугина, отмечает, что «…львиную долю… приходилось отдавать за съем квартиры и еще больше – за лечение тяжело больной жены». Однако цифрами размер «львиной доли» никак не подкреплен, а квартирой, по тем же данным, первоначально служила «…скромная комната в частном доме на улице Красноярской». Через четыре месяца квартирная хозяйка выселила Ощепковых, узнав, что Мария Григорьевна больна туберкулезом, и новая квартира с «удобствами во дворе» нашлась на улице 1905 года, откуда осенью 1928 года супруги перебрались в «…комнату в типичном для дореволюционного Новониколаевска старом купеческом доме на улице Потанинской».

Выбившийся в люди с каторжного Сахалина своими усилиями, преодолевая сопротивление среды, обстоятельств, людского недоверия, Ощепков, возможно, именно поэтому никогда не был чужд комфорту, любил хорошо, со вкусом и не без щегольства одеваться, стремился больше зарабатывать, чтобы сохранять самостоятельность, – он вообще любил и ценил жизнь. Наивно и глупо пытаться представлять его полным и окончательным «рыцарем без страха и упрека», «православным ниндзя на службе у большевиков». Естественным было его стремление выжить и заработать в тяжелейшие и смутные годы Гражданской войны, пытаясь торговать или преподавая японский язык одновременно со службой в армии (он еще не был женат и апелляция к тому, что ему надо было кого-то кормить, бессмысленна – миллионы жили тогда впроголодь). Безуспешное, но выраженное желание наладить бизнес в Японии, просьбы об увеличении денежного содержания, даже склонность к некоторому франтовству в одежде – все это говорит лишь о том, что Василий Ощепков был обычным человеком, со своим взглядом на мир, который нам теперь может нравиться или не нравиться. Никто и никогда не воспитывал в нем отвращения к «презренному металлу». Чужд он был и психологии «не жили богато – нечего и начинать». Такое поведение, кстати говоря, было характерно для многих известных сменовеховцев. «Красный граф» Алексей Толстой любил роскошь, а не относящийся, но причисляемый к сменовеховцам Михаил Булгаков всю жизнь мечтал улучшить (и улучшал!) жилищные условия, держа даже в трудные 1930-е годы домработницу. Так они прежде всего самим себе пытались доказать, что их надежды на нормальную жизнь при большевиках не были беспочвенны и в целом оправдались, они как минимум вернули себе тот социальный статус, который имели до революции. В отличие от них Ощепков, будучи представителем военной интеллигенции, выбился в ее ряды из самых низов. Но и он отлично знал цену труду и тоже хотел жить хорошо, соответственно своему новому статусу, своим знаниям и возможностям, или по крайней мере своим представлениям об этом.

Впрочем, отнюдь не только и не столько в деньгах и тоскливой работе переводчика скрыты корни неудовлетворенности Ощепкова пребыванием в Сибири. Для него медленно и незаметно переставала быть главной в жизни сама служба в армии. Служба, которой он посвятил полтора десятка лет своей трудной, насыщенной профессиональными и семейными драмами жизни. Процесс этот начался много раньше, когда карьеру оборвала и изуродовала революция, достиг точки кипения после отзыва из Токио и предъявлений несправедливых обвинений, а теперь, в Новосибирске, все окончательно стало иначе, не так, и войти в эту реку снова уже не было шансов. Жизнь Ощепкова, развернувшись еще во Владивостоке в сторону дзюдо, медленно, но неуклонно делала из бывшего разведчика тренера и пропагандиста спорта. В каком-то смысле это был его, особый, индивидуальный вариант внутренней эмиграции и сменовеховства. Занятия физической культурой, спортивная сфера (в широком смысле этого слова) тогда еще были менее политизированы по сравнению со службой в армии и разведкой, и наш герой мог приносить пользу стране, как ему казалось, будучи не настолько сильно зависим от властей, от начальства, как во время исполнения своих служебных обязанностей.

С каждым месяцем Василий Сергеевич чувствовал все большую склонность к работе с людьми, отдаваясь делу популяризации борьбы самозабвенно и даже с каким-то отчаянием, как будто компенсировал таким образом еще и несостоявшуюся карьеру бэнси – тоже профессии публичной, как и пропагандиста, и не чуждой актерству. Именно в Новосибирске Ощепков начинает не только показывать дзюдо ученикам своей секции, кружка, не только рассказывает о нем всем желающим, уделяя особое внимание тем, для кого владение приемами самообороны жизненно важно, но старается донести свое мнение до все «более широких масс населения». Первое, что Василий Сергеевич делает для этого, – обращается к помощи пока еще ведомственной прессы, доступной в первую очередь военным, но не только: подшивки газет Сибирского военного округа хранились в открытом доступе в библиотеках Новосибирска.

Уже 30 апреля 1927 года только-только приехавший в Новосибирск Ощепков публикует статью в окружной газете «Красноармейская звезда» под названием-лозунгом «Японскую “дзюу-дзюцу” – в Красную армию» – ту самую работу, которая якобы не могла появиться, если бы Ощепков к тому времени все еще служил в разведке. Неизвестно, помогал ли кто-то Василию Сергеевичу в подготовке статьи, редактировали ее или нет, но этот яркий публицистический материал написан мастерски, в стиле классической «мобилизационной страшилки», когда автор вполне убедительно сначала пугает читателя, а потом поясняет, что надо сделать, чтобы избежать страхов, угроз и проблем, о которых идет речь в первой части. Чтобы точнее оценить своевременность появления статьи, надо еще и понимать, что 1927 год – время очередной реформы в Красной армии, время осознания необходимости оснащения ее новой техникой, прежде всего автобронетанковой. Аналогичные изменения проводились во всех армиях мира, о чем было известно и в СССР. И Василий Ощепков, демонстрируя прекрасное знание современных ему японских концепций развития вооруженных сил, пишет о слабых местах реформы: «…создается впечатление, будто живая сила теперь ничто, что пехоте придется бездействовать, закопавшись глубоко в землю. Это неверно… японцы, однако, считают, что техническое превосходство само по себе ведет к понижению личных качеств бойца, ввиду чего главное внимание японцы уделяют подготовке пехотинца. Японцы уверены, что их пехотный солдат по степени своей подготовки стоит выше бойцов других армий».

Без сомнений, спустя даже 22 года после окончания Русско-японской войны в Сибири многие еще хорошо помнили, как нелегко пришлось Русской армии в столкновении с японскими пехотинцами, и автор верно нашел слова, которые должны были упасть на благодатную почву. Далее Василий Сергеевич цитирует японский пехотный устав (переведенный им же в Александровске четыре года назад?), вколачивая в мозг читателя сведения о том, что японцы опередили Красную армию: «Твердый наступательный дух пехоты, физическая сила, ловкость и хорошая военная подготовка являются необходимыми для пехоты». Дожимая читателя фактами, он приводит опыт военного училища Тояма рикугун гакко (не в нем ли преподавал русский язык Абэ-Чепчин?), в котором «проводится подготовка инструкторов по гимнастике и фехтованию, преподавание приемов “Дзюу-Дзюцу”. Разработан ряд приемов не только против винтовки, сабли и револьвера, но и против шанцевого инструмента, который некоторыми иностранными армиями, помимо его прямого назначения, используется как оружие нападения во время рукопашной схватки».

На случай, если опыта только Японии пытливому читателю окажется недостаточно, Василий Сергеевич заостряет внимание на том, что «дзюу-дзюцу» признали лучшей системой самозащиты и другие враги рабоче-крестьянского государства – такие страны, как Англия, Франция, Германия и Америка, после чего переходит к характеристике собственно системы самозащиты. Но нам здесь интересен не сам рассказ о ней, а то, как Ощепков ее называет: «Дзюу-Дзюцу».

В 1927 году еще не существовало ныне принятой «поливановской» системы транслитерации японского языка, используемой в этой книге, где эта борьба записывается как «дзюдзюцу». В то время каждый японовед записывал японские слова по своему разумению или так, как они значились в известном ему словаре. В японском словосочетании «дзюу-дзюцу» (искусство гибкости, ловкости) первая «ю» звучит как длинный, растянутый звук. В учебнике Д. М. Позднеева «Токухон», который использовали в Токио семинаристы, это слово записано как «зюузюцу». Ощепков же писал первый слог так, как он слышался ему, возможно, используя и другие словари. Получалось: «дзюу». Точно так же и по той же причине Ощепков писал название школы дзюдо: «Коодокан» (современное написание – Кодокан). Этот, казалось бы, сугубо филологический нюанс имеет большое значение для истории борьбы, для истории возникновения самбо. Дело в том, что слово «дзюдо» (путь гибкости) Василий Сергеевич долгое время тоже записывал иначе: «дзюудо». Алексей Михайлович Горбылев специально отмечает и использует эту разницу в написании, чтобы выделить техническое, единоборческое, а не лингвистическое отличие ощепковского «дзюудо» от мирового «дзюдо». По его мнению, с которым трудно не согласиться, еще с 1917 года «Ощепков имел в своем арсенале эффективные приемы самозащиты при различных нападениях», отсутствовавшие в японском, то есть в кодокановском «дзюдо»[270]270
  Горбылев А. М. Краткий очерк становления системы дзюудо Ощепкова – самбо. С. 63–64.


[Закрыть]. Так и есть: получается, что «дзюдо» – это именно японское дзюдо, а «дзюудо» – дзюдо Ощепкова, особая советская система боя, лишь основанная на японском дзюдо. Помня об этом, и мы в дальнейшем будем использовать «дзюудо» как обозначение нового, ощепковского, вида борьбы, зарождение которого началось в 1920-х годах в СССР, во Владивостоке и Новосибирске. Но вернемся к статье в сибирской газете.

Кратко рассказав о сути японской системы рукопашного боя и ее пользе для военных, Ощепков переходит к завершающему разделу статьи: «“Дзюу-дзюцу” – в Красную армию!». Это уже не просто призыв, это совершенно конкретные рекомендации воинским начальникам. Не случайно в конце материала, ниже подписи автора, стоит пометка редакции: «Статья печатается в порядке предложения».

А предлагает Ощепков «…дать самый широкий размах развитию фехтования на саблях и винтовках в нашей армии, причем фехтование проводить только практически, как это принято в японской армии, а не в виде скучных приемов тыканья штыком в чучело, а приемы фехтования совместить с приемами “Дзюу-Дзюцу”. Для этого необходимо, чтобы каждая часть обзавелась в достаточном количестве масками, нагрудниками и деревянными винтовками. Практические упражнения фехтования и “Дзюу-Дзюцу” проводить на свежем воздухе по утрам и вечерам, ежедневно не менее одного часа…». Это уже не пропаганда, это попытка сделать обучение эффективным, попытка спасти жизнь бойцов, которые в будущем неизбежно окажутся лицом к лицу с более тренированным противником.

Простой, но яркий и толковый материал в окружной газете дал старт блестящей пропагандистской кампании Ощепкова. В августе того же года, что невероятно скоро для неповоротливой армейской бюрократической машины, Василий Сергеевич уже побывал в Москве, не только впервые в жизни увидев столицу своей родины, но и ей самой впервые продемонстрировав приемы самообороны на 3-й Всеармейской спартакиаде. Вернувшись, выступил в сентябре на собрании только что созданного Общества содействия обороне и авиационно-химическому строительству (Осоавиахим) при штабе Сибирского военного округа с докладом. О его содержании в пятницу 30 сентября 1927 года рассказала та же «Красноармейская звезда», в которой в апреле появилась первая статья Ощепкова.

Новый материал назывался просто «Джиу-джицу», имел подзаголовок «Искусство ловкости и гибкости», был снабжен иллюстрациями, изображающими выполнение некоторых приемов самообороны для военных, и подписан неким Николаевым (псевдоним это нашего героя или реальное лицо, неизвестно). В самом начале статьи давалась краткая биографическая характеристика выступавшего: «Ощепков в течение 7 лет изучал в Японии японский язык и попутно с этим окончил пятилетний спортивный институт “Джиу– Джицу”, “Коодокан” в Токио». Точности ради стоит отметить, что цифры, как говорят бухгалтеры, «не бьют» – не сходятся. Если за семь лет изучения японского языка еще можно условно принять период с 1907 (поступление в семинарию) по 1914 год (начало службы в контрразведке), то пять лет в Кодокане Ощепков точно не учился. Скорее всего, он засчитал в свой стаж все время занятий Кодокан-дзюдо, включая уроки в семинарии. С другой стороны, полученная им, достаточно высокая по тем временам, мастерская степень позволяла Василию Великолепному говорить об окончании института дзюдо, не особо лукавя.

Далее в статье «раскрывался секрет» «Джиу-джицу» («…не требует физической силы. Здесь играет важную роль ловкость и проворность»), но, главное, сообщалось о том, что докладчик, то есть «тов. Ощепков», не только рассказал о японском искусстве рукопашного боя и ответил на заданные ему вопросы, но и лично продемонстрировал технику самозащиты, которая «…имеет ряд преимуществ перед боксом» (пригодилась совместная работа с Павлом Азанчевским). «Приемы “Джиу-джицу” поражали своей красивой техникой выполнения и произвели на присутствующих впечатление исключительного восхищения, – писал Николаев. – Нападения с револьвером, палкой, ножом, саблей и винтовкой отражались с особенной ловкостью». Кроме того, автор статьи сообщал, что «доклад тов. Ощепкова обсуждался особой комиссией ячейки ОСО (Осоавиахима. – А. К.) при штабе СибВО и было решено до окончательной проработки этого вопроса в научно-исследовательской комиссии организовать из сотрудников штаба округа группу по изучению “Джиу-джицу”. Группа эта быстро сорганизовалась, и сейчас ведутся занятия».

Группа «сорганизовалась» не одна. Появились секции в спортивном клубе штаба СибВО (о ней, вероятно, шла речь в статье), в обществе «Динамо» и в Школе младшего начальствующего состава милиции. Особо – женская секция для сотрудниц и жен военнослужащих штаба округа. Сохранились отдельные воспоминания о том, что Василий Сергеевич, руководивший всеми этими группами, собирался устроить показательные выступления, где должен был успешно противостоять пяти – десяти «нападавшим»[271]271
  Там же. С. 67.


[Закрыть]. Скорее всего, что и устроил, подобное действо не могло не подхлестнуть интереса местных спортсменов, чекистов и военных к занятиям в его кружках. В результате такой активности пропагандист из Новосибирска привлек внимание Москвы и к своей системе, и к себе лично. По неподтвержденным данным, именно тогда деятельностью Ощепкова заинтересовался лично инспектор физической подготовки и спорта Рабоче-крестьянской Красной армии (РККА) Борис Алексеевич Кальпус.

В августе – сентябре 1928 года в Москве прошла первая в истории Всесоюзная спартакиада (спартакиады РККА проводились ежегодно с 1923 года). По инициативе Кальпуса во второй части спартакиады была организована специальная демонстрация спортивных и боевых приемов дзюудо для преподавателей физической подготовки в Красной армии. Показывали борьбу Ощепков и его любимый владивостокский ученик Владимир Кузовлев. Высокопоставленные военные оценили увиденное как «наиболее реальную систему самозащиты и интересный вид борьбы вольного стиля», поддержав идею о ее официальном, если так можно выразиться, централизованном, преподавании в частях Красной армии[272]272
  Там же. С. 67–69.


[Закрыть]. Это был не просто успех, это была первая большая победа, увенчавшая все старания, все труды нашего героя, предпринятые им в новосибирский период жизни. Это был его личный триумф, масштаб которого подчеркивало то, что Ощепков добился признания не в коммерческом проекте, которые так и не удались ему в Приморье, и не в реализации планов конкретной деятельности на военной службе, к чему он стремился в Токио. Замысел Василия Сергеевича был грандиозен: вооружить армию своей страны новым оружием, которое брался создать сам. Это была идея государственного масштаба, осуществление которой на самом начальном этапе сопровождалось закономерным успехом.