Текст книги "Мэбэт"

Автор книги: Александр Григоренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

Утро любимца божьего

Мэбэт вернулся в становище на третий день после того, как ушел в тайгу. Его возвращение означало победу, однако никаких свидетельств этой победы при нем не было. Он даже не взял с собой нарт, ведь шел не добывать, а убивать убийцу своего сына. Жена и невестка знали об этом и не задавали ненужных вопросов. Но Сэвсэр приставал к деду – почему он не принес ему голову седого медведя или хотя бы медвежьи когти?

Мэбэт улыбался, гладил внука по светлым волосам и ни слова не произнес в ответ.

Он съел много вареной оленины и завалился спать.

Проснувшись раньше, чем обычно, любимец божий взял топор и отправился в тайгу, но недалеко. Ядне и Хадне сидели в большом чуме за шитьем и слышали, как железо стучит о дерево.

– Разве мы мало заготовили дров? – спросила Хадне.

– Ему лучше знать, – сказала Ядне.

Он вернулся на закате с одним лишь топором в руках. Женщины не пытались удовлетворить свое любопытство, удивляясь лишь тому, что Мэбэт забавляется с внуком непривычно шумно и радостно.

На другое утро он вновь ушел в тайгу, и опять женщины слышали стук топора. В полдень Ядне вышла из чума и увидела издалека, как Мэбэт, впрягшись в постромки, тащит из лесу что-то тяжелое и тяжесть легла на ее сердце.

То была колода, в которую кладут умерших людей. Ее, а не дрова, рубил любимец божий из цельного ствола лиственницы. Он нарочно не оставил ее в лесу и принес домой, чтобы показать женщинам их завтрашнюю заботу.

– Придется Хадне – у нее ноги ходкие – навестить кого-нибудь из добрых людей и попросить поднять ее на ветви, – сказал он жене. – Одним вам ни за что не управиться.

Когда невестка вышла из чума, Мэбэт широко улыбнулся и спросил, знает ли она, где поблизости живут добрые люди? Хадне ответила:

– Кругом добрые люди…

Она еще ничего не поняла.

– Тогда торопись, – сказал Мэбэт. – Лучше всего, если они будут здесь завтра вечером. Или послезавтра днем. Я думаю, за это время ни преисподняя, ни вороны не успеют до меня добраться.

Он вновь впрягся в постромки и потащил колоду обратно в лес, к тому дереву, на котором покоилось тело Хадко.

Ядне шла за мужем, она плакала. Жизнь с Мэбэтом приучила ее принимать как неизбежность все, что делал любимец божий. Даже эту последнюю правду она принимала, не спрашивая, откуда она.

– Не плачь, – сказал Мэбэт, – мне не страшно. И ты не поддавайся страху и не позволяй горю сломить тебя. Вам ничего не грозит: я это знаю. Иди, приготовь побольше еды. Хадне приведет добрых людей, их надо отблагодарить за помощь.

Рыдающая Ядне побрела в становище: она ничего не смогла делать – мясо выскальзывало из ее рук, она опрокинула котел и залила кипящей водой очаг. Все сделала Хадне.

Мэбэт терпеливо ждал ужина, все так же забавлялся с внуком, а после еды забрался под шкуры и уснул. Только дед и внук спали той ночью. Ядне стонала и Хадне всхлипывала, обнимая ребенка, с которым после ухода Хадко они спали в одной постели.

Перед рассветом, когда луна коснулась краем черных деревьев, Мэбэт выбрался из постели и произнес голосом свежим, будто не знавшим сна.

– Вот оно – мое утро.

Откинув полог, он обернулся, глянул на спящего внука и вышел. Снег легким шорохом отзывался его шагам. Ядне понадобилось время, чтобы опомниться. Она вышла из чума и побежала по следам Мэбэта, проваливаясь в снег, доходивший до колен. Без удивления она заметила, что следы Мэбэта совсем не глубокие.

Ядне застала мужа уже лежащим в колоде: руки его были вытянуты вдоль тела и на устах осталось отражение покоя. Она кричала, трясла Мэбэта за плечи – он не отзывался. Следом прибежала Хадне. Она вырвала клок из песцового воротника и поднесла к лицу Мэбэта.

Мех не шевелился. Мэбэт умер.

Время, которое он потратил, чтобы пройти Тропой Громов через одиннадцать чумов искупления, не входило в число его земных дней – поэтому и жена и невестка считали, что смерть настигла Мэбэта через четыре дня после возвращения с охоты на седого медведя. Так же и до сих пор считают те, кому известна земная жизнь любимца божьего. Это заблуждение – вполне понятное, не стоит поправок и тем более порицания.

Ремни режут руки, оставляя рубцы на ладонях Хадне. Белый олень и Войпель вместе с ней тянут гроб Мэбэта на ветви сосны, той самой, где уже год покоится тело Хадко.

Добрые люди не пришли.

Вот уже гробы качаются рядом, и Женщина Пурги дышит тяжело. Старая Ядне плачет, но невестке не до слез.

Не о горе были ее мысли в то утро.

Если оставлен род мужчинами, то их место займут женщины. Хадне стала во главе рода Мэбэта. Даже когда ее сын Сэвсэр подрос и мог повторить семь шагов своего отца, она оставалась вожаком и не отдавала власти никому. В ней хватило силы и разума для власти.

Никто не посмел тронуть семью божьего любимца. Женщина Пурги не нашла себе нового мужа – она его и не искала. Одно время приходили к ней свататься – Хадне женихов пальмой прогоняла. Не желала она себе другого мужа после Хадко, а еще больше не хотела отдавать чужому власть над семьей.

Ядне во всем слушалась Хадне, так же как когда-то невестка повиновалась ей.

Прощальное слово Сэвсэра

Ядне была моей бабкой. Хадне – моя мать. Теперь они уж давно умерли, ветер раскачивает колоды с их костями – мир их костям, мир их душам.

Я, Сэвсэр Светлоглазый, рассказал историю моего деда Мэбэта Сильного, прозванного любимцем божьим.

При его жизни я был слишком мал. Из того, что могли видеть мои глаза, ничего не осталось в памяти. Но рассказанное мной – правда.

Путешествие Мэбэта по Тропе Громов явилось мне во снах – о нем я узнал раньше, чем о земной жизни моего деда. В ту пору, когда совсем немного слов умел выговорить мой рот, и разум не мог постичь увиденного, снился мне высокий человек в красивой малице, идущий по снегу. Он приходил ко мне каждую ночь, и так продолжалось из года в год – до той поры, пока я не подрос и не научился говорить внятно и разумно. Об этом бесконечно продолжающемся сне я рассказал своей бабке. Ядне не приняла мои слова всерьез. Но я был настойчив и тогда она попросила меня описать облик того человека. Я рассказал подробно и точно, ибо человека того видел каждую ночь и знал как собственные руки.

Ядне поразилась – она узнала в том человеке своего мужа. Она спрашивала меня о цвете его волос и глаз, об узорах на одежде, об оружии, просила рассказать, как выглядела собака, которая бежала рядом с ним. Если я не мог ответить ей сразу, то ложился спать и, проснувшись, отвечал точно. В конце концов, у Ядне не осталось никаких сомнений в том, что Мэбэт, ее муж, поселился в моем сне и живет жизнью, о которой они ничего не знают. Бабка рассказала обо всем моей матери – и мать удивилась.

Я рос, научился владеть луком, принес первую добычу – небольшого черного глухаря – но человек с собакой, идущие по снежной тропе, не покидали моих снов. Они живут в них до сих пор, когда я уже стар и никого из тех, о ком рассказано в моей повести, нет среди живых. И потому, пока есть еще во мне дыхание, история Мэбэта не закончена и я спешу отдать ее людям, чтобы она не исчезла вместе со мной.

А в пору детства больше человека занимал меня пес. Войпель прожил после смерти хозяина еще года три. В моих играх он был верховым оленем и покорно возил меня, только ворчал, когда я прыгал на его старой, израненной спине… Он ушел умирать в тайгу, как велит обычай собак, когда я уже имел достаточно разумную память, чтобы запомнить его. Пес, сопровождавший человека в моих снах, был Войпель – скоро в этом у меня не осталось никаких сомнений.

Убедившись в том, что правда приходит через сон, я начал донимать Ядне и Хадне, чтобы они поведали мне о земной жизни Мэбэта. Не только из любви ко мне, но считая мои сны проявлением высшего, они терпеливо рассказывали, не смущаясь тем, что об одном и том же приходилось говорить много раз, изо дня в день, из года в год. Но здесь так же совершалось необыкновенное, ибо со временем в их памяти истории становились грубее и короче, в моей же – обрастали подробностями. Так появились цвета, запахи, я мог различать голоса и даже ощущать кожей тепло и холод, силу ветра, страх и боль. С годами память моя, как древесная ветвь, покрывалась осенним инеем, и скоро снег сменил иней, ветвь гнулась под его тяжестью – и вот обрушился снег. Так с уст моих упала повесть о моем предке, которого я не помню.

Когда я стал седым и одиноким, встретился мне чужой земли человек. Был он не нашего обличья и попал в тайгу из краев, о которых мы не знаем. Жизнь его была темна: узнал я о ней только то, что народ изгнал того человека за какую-то провинность, о которой он избегал говорить даже тогда, когда прожил в моем становище несколько лет и научился говорить по-юрацки. В благодарность за то, что я не прогнал его, кормил и привечал, как родственника, гость обучил меня тайному умению своего народа – хранить слова и звуки на поверхности вещей. Он сказал мне, что слова умирают так же, как умирают животные и люди. «Слово, сказанное самому себе, умрет вместе с тобой, – говорил мне тот человек. – Вокруг тебя совсем нет людей, и если есть в тебе слова, которые по твоему желанию, должны остаться после тебя, их нужно сохранить». Я ответил, что такие слова есть во мне, и рассказал ему все, что видел во снах и слышал о земной жизни Мэбэта. Человек тот был удивлен не меньше, чем в свое время удивились моя бабка и мать. Он тут же попросил меня принести ему кусок ровдуги и нацедить чашку оленьей крови. Он заострил ножом древесную палочку и начал учить меня знакам – это и были слова, которые можно увидеть. Я обучился быстро, хотя ум мой к тому времени был уже не столь подвижен, как в молодые годы.

В месяц, когда солнце не поднимается выше плеча человека и холод опускается на тайгу, мы не выходили из чума (разве что по надобности или наколоть дров: в лето и осень способствовала мне удача, охота была доброй и запасы велики), занимаясь рисованием на ровдуге зримых слов. Пришельца настолько захватила история моего деда, что он просил меня рассказывать ее вновь и вновь. Он говорил мне, что ее надо уберечь от смерти в назидание другим людям. Его речи мне нравились. События, перемешанные в моей голове, мы складывали одно за другим, как складывают узор из разноцветного бисера – и в тех трудах провели время до весны.

Когда потемнели и поползли со склонов снега, тот человек исчез. Вышел поутру из чума – и больше я его не видел. Пока было перед моими глазами его лицо, я помнил его имя. Не стало лица – не стало имени: вымыло его из моей памяти, как весенняя вода вымывает листья и хвою из-под прибрежных камней… Мир тому человеку, если он жив, мир его костям и покой душе, если он умер. Только кажется мне, что это был не человек. Кто он – я не знаю, но душа моя принимает все, чего не видят глаза и не постигает ум. Благодарение вам, бесплотные, вечное благодарение! Сколь часто вы являетесь ко мне, в образе людей и животных – и сколь близко к вам прошла моя жизнь. Все, что есть в этом мире – все от вас. Потому я не одинок, хотя уже много лет только редкие прохожие видят меня.

Теперь и смерть не столь страшна, потому что есть у меня ровдуга, покрытая знаками из оленьей крови. Нет во мне страха, что она исчезнет после того, как я уйду к небесным дымам – сгорит, утонет, пропадет, как может пропасть всякая вещь. Нет во мне беспокойства, что среди моих соплеменников не отыщется людей, умеющих сохранять слова на поверхности вещей и видеть то, что положено слышать. Душа моя твердо стоит на том, что в той ровдуге спрятана не моя воля и не моя весть. Эта воля и весть сильнее людской воли и людских слов – потому я и спокоен и не думаю, что нужно говорить чего-то сверх сказанного мною.

В другом мое беспокойство – хотя оно и не такое сильное, чтобы изводить меня и лишать сна. Я знаю, что после того, как рассказанное мною откроется другим людям, они скажут, что эти слова ложь. Что ж, пусть говорят. Сомневающимся я мог бы показать маленький детский лук с истлевшей тетивой, но не стану этого делать. Пусть пройдет время, пока они поймут то, что понял я – лжи не существует. Есть только правда. И сама ложь – тоже правда, ибо она скрывает истинное желание лгущего. Не все ли равно, говорит человек о том, что видел собственными глазами, или о том, что было только в его мыслях? В жизни зверей, людей, духов и богов нет ничего существующего по отдельности, как бы само по себе и возникающего из самого себя. Говоря правду, или свою выдумку, человек продолжает жить, не покидая обитаемой вселенной – ни в яви, ни во сне, ни даже после смерти он не покидает ее. Все в мире – правда, в которой сплетаются видения и явь, предания и домыслы, прижизненное и посмертное. Для того, кто постиг это, нет великого и малого, важного и незначительного – все едино и все служит друг другу. Поэтому верь всему, что окружает тебя. Верь другу, забредшему к тебе, верь врагу, пришедшему убить тебя. Верь разливу рек и высыханию вод. Верь правде и лжи. Верь боли и наслаждению. Верь сну и яви. Даже комару, севшему на твое лицо, даже листу, упавшему на тебя – верь. Все они приходят к тебе как вестники – не отталкивай их небрежением, ведь они приближают тебя к истине, а истина принесет покой в твое сердце.

Ты спросишь: «Когда я достигну истины и дождусь покоя?» Я отвечу – вряд ли ты ее достигнешь, ибо трудно вообразить человека. Поэтому люди страдают. Но страдания – от слепоты, а не от боли. Слеп не тот, у кого нет истины, а тот, кто не ищет ее, считая все в мире случайным и бессмысленным.

Все, что есть вокруг, – вестники богов, и все они несут в себе их волю. Но каких богов? – спросишь ты. Как распознать – чья воля, голос, знак отразился на тебе?

Скажу лишь немногое: об этом ты узнаешь, когда предреченное случится, да и то не сразу. И тогда ты – если останешься разумен – сможешь различать, какие знаки указывают на добро, какие на зло. Это знание высшее из всех, оно же последнее из всех, ибо приходит к человеку в конце его дней. Поэтому проникай глубже в то, что происходит с тобой.

К тому же, в умении различать богов нет особой мудрости. Они кочуют по небесам, как люди по земле, изменяясь именами и обликом, но остаются теми же богами, ибо, так же как люди, все они – дети Безымянного, сотворившего их.

Ты спросишь, как искать милости богов, если нет мира на небесах, так же как и на земле мира нет? Если боги бесчинствуют и низшие небеса крадут у высших, то как быть человеку, которому остаются только боль и трепет перед неизвестностью?

На это я скажу тебе – слова твои справедливы. Мир несовершенен, но воля, создавшая его, есть благая воля. Предшествовали нашим временам потопы, сотрясения земли и нашествия льдов – и после нас будут потопы, сотрясения земли и нашествия льдов. Сколько раз будет погибать мир, прежде чем станет совершенным – то уму человека непостижимо. Род людской ждут бедствия – смирись с этим и прими как благо, потому что воля Сотворившего богов, звезды и землю, населившего ее живыми существами, отданными во власть человеку, есть благая воля. Только она есть истинное благо, только она достойна любви и ради приближения к ней страдание человека не лишено надежды. Ищи эту волю в мирах, ищи, где бы ты ни был.

А кроме того, я хочу передать тебе: чтобы исполнилась великая участь, написанная на небесах для некоторых из людей, не нужно целой жизни. Иногда достаточно лишь нескольких дней или даже часов перед смертью, принятой в упокоении и мире.