Текст книги "Мэбэт"

Автор книги: Александр Григоренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Седьмой чум: мертвое войско

Маленького роста, согбенно и тихо, шел за Мэбэтом человек. Он не приближался к нему, не пытался догнать и заговорить, но останавливался, если останавливался Мэбэт, и чего-то ждал.

– Кто ты и зачем идешь за мной?

Человечек не ответил, только прикрыл лицо рукавом изношенной малицы, слишком большой для него, видно с чужого плеча. Оружия при нем не было.

– Чего тебе надо? – снова спросил Мэбэт. Он не чувствовал опасности.

Наконец человечек приоткрыл лицо, такое же размытое, как у других здешних обитателей. Чтобы узнать человека, нужно было хорошо запомнить его в жизни. Но этого парня Мэбэт не знал, хотя, несомненно, встречался с ним.

Человечек переминался с ноги на ногу, будто набирался смелости заговорить, и, наконец, спросил:

– У тебя есть гребешок?

Вопрос показался Мэбэту не столько глупым, сколько странным.

– Зачем мне такая вещь? Ведь я не женщина.

– Жаль, – глубоко и горько вздохнул человечек. – Жаль, что у тебя нет гребешка. У меня очень болят волосы. Я слышал, если причесать их гребешком, особенно серебряным или из белой кости морского зверя, будут болеть не так сильно…

Из ровдужьего мешка на поясе он достал волосы, снятые вместе с кожей и показал Мэбэту:

– Вот – болят, а причесать нечем…

Любимец божий вздрогнул – это был тот самый разведчик Вайнотов, которому он содрал кожу с головы, потом убил и спрятал под упавшим деревом. Мэбэт вспомнил его, хотя видел человечка совсем недолго. Выследить и убить разведчика не составило труда, к тому же этот юнец был нестоящий противник. Поймать, убить и спрятать тело – все это уместилось в несколько мгновений. После чудесной победы над Вайнотами это малое военное дело осталось в памяти лишь кратким удовольствием от хорошо сделанной работы.

Но сейчас именно это воспоминание стало главным для Мэбэта, и ударило в сердце, когда человечек, угадал его мысли:

– А ловко ты это сделал, – сказал он, и размытое лицо подернулось чем-то напоминающим улыбку. – Где только научился такому? Мне бы так… Ты не бойся, я ничего не попрошу. Разве что гребень, но у тебя его нет.

Человечек снял капюшон малицы, показал оголенную кость головы.

– Я даже не в обиде на тебя, ведь ты поступил по закону войны. Окажись ты на моем месте, и я бы срезал тебе макушку… если б дотянулся. Уж больно ты высок.

Он рассмеялся, довольный своей шуткой, но скоро погрустнел, сказал: «Жалко», – помолчал немного и вновь оживился:

– Но я доволен. Знаешь, чем я доволен? Тем, что даже не вскрикнул, когда ты свежевал мою голову. Я вел себя как настоящий воин. Ты согласен?

– Да, ты вел себя, как настоящий воин, – глухо, почти подавленно ответил Мэбэт. – Только настоящий, опытный воин умеет терпеть боль так, как терпел ты. Хотя ты совсем молод. Как твое имя?

Собеседник, казалось, не услышал вопроса: его занимало другое:

– Ты кому-нибудь сказал, что я вел себя, как настоящий воин? Кто-нибудь знает? Скажи, это самое главное для меня.

Мэбэт понимал: единственное, чего не стоило говорить этому человеку, была правда о нем. Но солгать любимец божий не мог. Он замолк, подбирая слова.

– Только я был свидетелем твоей храбрости, кроме меня о ней не знает никто.

Человечек поник.

– Жаль, – он едва не плакал. – Я ведь сам напросился в разведку, хотел, чтобы все знали – пусть я приемыш, сирота, не своим очагом живущий, но от меня есть толк и польза, даже большая, чем от своих.

Сунув волосы в мешок, он повернулся, чтобы уйти.

– Стой, не уходи – крикнул Мэбэт. – Я вернусь в мир и расскажу всем о твоей храбрости. Как твое имя?

– Ты говоришь правду?

– Да… Если, конечно, мне хватит сил дойти до конца.

– Я помогу тебе. Пойдем вместе, я замолвлю за тебя перед моими родичами, они ждут впереди. Там много народу.

Они пошли рядом и маленький разведчик рассказывал свою жизнь.

Звали его Сусой, что значит Немощный.

– Плохое у меня прозвище, – говорил Сусой, – и самое главное, что неправильное. Какой же я немощный, если и дрова рубить, и нарты тащить, и оленя заарканить – все могу. А они – Сусой… Я потому и напросился тебя выследить, чтобы мне другое прозвище дали. Какое-нибудь красивое, чтобы боялись.

Родичами, о которых говорил маленький разведчик, оказалось истребленное войско Вайнотов. Во главе его был Няруй, который не вынес позора и сам себя убил.

Вожак сидел на снегу, скрестив ноги, и будто пел песню сам себе, раскачиваясь в такт словам:

– Разве может один человек противостоять войску? – спросил он как бы сам себя, и сам себе ответил: – Нет, не может. Но Мэбэт, его сын и еще одна женщина победили меня – меня, от которого мой род не ведал убытка и не слышал о поражении. Может такое быть? Нет, не может. Сохатый велик, но куда ему одному против волчьей стаи? Медведь страшен, когда поднимут его из логова, но и он гибнет неминуемо, если охотников много, они храбрые и правильно расставлены на месте охоты… Я Няруй, ходил против татуированных тунгусов, энцев, селькупов, аринов, нганасан, против других племен и родов, которые хотели нашей земли. Я водил людей с оружием, когда мы хотели чужой земли. Я выходил против войска вдвое и втрое больше собственного и никогда род мой не слышал о поражении и не ведал убытка. Потому что бог войны любил меня и дал мне, Нярую, кроме храбрости, безошибочное знание делать засады и правильно расставить людей перед боем соразмерно их способностям и силе. Но Мэбэт, его сын и еще одна женщина победили мое войско – целое войско храбрых людей. Почему так? Почему разум мой помутился? Почему я послал в разведку глупого мальчика, а не опытного мужа? Почему поддался страху трусливых? Почему уступил глупости глупых, жадности жадных, сам пришел в петлю и лег на ней?

Вильчатая Стрела поднял голову, будто искал в пустоте ответа и оправдания.

– Но ведь я все сделал правильно. Я послал в разведку самого незаметного человечка, похожего на бродячего дурачка. Я сам пошел на становище врага, чтобы опередить его. Я не позволял трусости и жадности, я должен был победить, ибо не нарушал законов войны, и мой бог войны должен был и в этот раз помочь мне. Но победил Мэбэт… Горько мне… Скажи, Мэбэт, почему ты, презирающий все законы и не гнушающийся пользоваться даже предательством женщины – почему победил ты? Почему не я, от которого род мой не слышал о поражении? Почему бог войны послал мне эту странную битву и отвернулся от меня? Я поднимаю полог, гляжу в свою жизнь, как в светлый чум, в котором все на виду, и не нахожу, чем прогневил я своего бога? Может быть, ты мне скажешь?

– Боги не всесильны, – сказал Мэбэт. – Они так же как люди путаются в своих желаниях и ошибаются. Теперь я знаю это, Няруй. Не терзай себя, не мучайся виной. Для тебя уже все прошло.

– Нет, – ответил Няруй. – Не-ет, – повторил он с горестной твердостью. – Не прошло. Я чувствую, это только начало большой муки, бесконечной как замерзшая тундра. Хороший воин тот, у кого душа бела, как снег и мысли просты, и своего главного врага – сомнение – он убил еще в начале пути, когда руки его впервые коснулись оружия. Только так можно не бояться смерти. Я служил своему роду и не сомневался в справедливости своего дела. Воин, верный своему роду, не виноват ни в чем. Но теперь мою душу – всего меня – точит червь: я думаю о том прав ли я? Думаю – в чем правда? Я думаю и сомневаюсь, а это самая тяжелая пытка для воина. Лучше терпеть любую боль от железа, но только не эту муку. Куда мне спрятать свою память?

– Мне жаль тебя. Не спрашивай себя о том, чем прогневил ты своего бога. Ты не мог победить – ты был игрушкой.

– Игрушкой?

– Да. Как дети находят в лесу сучки и камешки, похожие на оленей или собак, и играют с ними в жизнь, так и ты был тем сучком или камешком… Ты и твои люди.

– Кем же тогда был ты?

– Так же как и ты – игрушкой, только другой.

– Другой?

– Мать Земли сделала меня своей забавой, чтобы радоваться, глядя на счастливого человека, которому все под силу и которого не коснутся горести людей. Только поэтому ты не мог победить.

– Значит, правду говорили, что ты происходишь от бесплотных?

– Мы все происходим от бесплотных, по их воле появляемся в мире, по их воле живем и уходим. Я отличался лишь тем, что на мне остановилось сердце Матери. Это была ее воля, не моя. По прихоти ее стал я выше людей, по прихоти ее – упал.

– Упал… – задумчиво повторил Няруй. – Скажи, Мать – добрая?

– Не знаю. Она не человек – зачем ей быть доброй или злой? Мать – божество и поступает как божество.

– Почему же на тебе она остановила свое сердце? Разве другие недостойны?

– Я не могу судить об этом, и никто не может. Боги играют людьми и гневаются на людей, если они не платят богам благодарностью за их ошибки.

– Зачем ты идешь? – спросил Вильчатая Стрела.

Он не спрашивал – куда? – потому что знал: Мэбэт хочет вернуться в мир и пожить еще.

– Мне нужно дожить до совершеннолетия своего внука, иначе моя семья погибнет.

– Странное дело. Тебя ведь никогда не заботили люди – ни чужие, ни свои. Вспомни Ядне…

– Я помню о Ядне. Ради нее я возвращаюсь по этой тропе. Я должен познать горе, которое предназначалось мне, а доставалось другим.

– Как мне?

– Как тебе. Мать, видно, хотела сделать меня почти богом, но все равно получился человек, как все люди. Забота тянет меня обратно, и так велика ее власть, что я согласился отдать все долги. Мои забавы обратятся в страдание, память будет жечь меня, и так же как другие я буду дрожать за свою жизнь. Теперь все справедливо и в твоих силах остановить меня, Няруй. Ведь невозможно одному человеку против войска, тем более с таким искусным вождем, как ты.

– Ты прав – невозможно.

– Я знаю, ты поставлен здесь для того, чтобы отобрать у меня связку подаренных лет. Если ты заберешь их у меня – это будет то, что называют справедливостью. Пусть будет так, но я хочу, чтобы ты знал: я не отдам тебе их без боя. Иначе, зачем бы мне возвращаться в мир?

Няруй молчал и мертвое войско, рядами сидевшее за спиной вождя, молчало.

– Да, – сказал он, наконец, – сейчас самое время поквитаться с тобой. Но ты не знаешь, какому богу я молюсь. И никто не знает, потому что его имя нельзя произносить при людях. Это бог договора, службы и справедливости. Он покровительствует доброй войне. Пусть я мертв, но остаюсь тем же воином по прозвищу Вильчатая Стрела. Позор, который поразил меня, до сих пор мучает мое сердце. Я нарушил правила и привел войско в твое становище, потому что считал, что ты не настолько безумен, чтобы идти против меня в одиночку.

– Ты поступил разумно, – сказал Мэбэт.

– Хотя… – помедлив продолжил Няруй, – теперь я узнал, что за тобой стоял великий союзник, сильнейший любого войска. Но сейчас все иначе: за моей спиной вооруженные мужи, а ты один – теперь действительно один. Пустить против тебя войско, значит просто убить тебя. Я не хочу, чтобы мой бог думал обо мне плохо, узнав, что я отомстил тебе трусливо и бесчестно. Я знаю твою силу, которая и без помощи богов, поражала многих и, признаться, удивляюсь, почему судьба не сделала тебя вождем. Ты был бы, пожалуй, лучше меня, и лучше многих. Однако, это неважно: в тот раз ты отказался от поединка со мной, и думаю, все будет по чести, если теперь ты примешь мой вызов. Одолеешь – пойдешь дальше. Никто не посмеет тебя тронуть.

Мэбэт поклонился.

– Ты великодушен, Вильчатая Стрела. Слишком великодушен.

Няруй молчал некоторое время, вдумываясь в смысл сказанного, и вдруг лик его прояснился и побагровел.

Вскочил Няруй:

– Почему же слишком? Ты хочешь сказать, что победить меня – пустяковое дело?

– Нет, не об этом я хотел сказать.

– Так о чем же еще, кроме сказанного?

– Послушай меня, – сказал Мэбэт, – послушай со вниманием. Теперь мы оба во власти воинской удачи, а удача – игра богов. Особенно в поединке.

– Согласен.

– Если вдруг случится так, что твоя удача на миг отвернется – я обязательно убью тебя. Я должен это сделать.

– Как же иначе? – возбужденно, почти весело, выкрикнул Няруй. – И я поступлю так же, сделай ты хоть один неправильный выпад. Говори дальше.

– Ты не вынес позора той войны. Мне не хотелось бы убивать тебя, после того как ты убил себя сам. Ты уже мертв, я еще жив.

Вильчатая Стрела сделал шаг навстречу Мэбэту: грудь под кольчатым панцирем дышала восхищенно.

– О, – сказал вожак. – О, ты не таков, каким я представлял тебя. Ты знаешь, что такое настоящее благородство. Сядем же, поговорим о настоящем благородстве.

При жизни Няруй не пас оленей, не ловил рыбы и не охотился ради пропитания семьи, которой никогда не имел. Он только воевал, кормился добычей войны и тем, что давали ему родичи в награду за вождение войска. Он считал свою долю лучшей из возможных и ум его был изощрен в приемах боя. Но душа Вильчатой Стрелы была проста, по-детски обидчива и чужда житейского коварства.

– Садись, о Мэбэт, мы будем говорить о том, как поступить благородно.

Они сели. Сначала говорил Няруй, говорил долго и красиво, как он любил. Любимец божий слушал, глядя прямо в глаза вожака, проясняющиеся с каждым словом, будто возвращался Няруй в мир живых. Мэбэт держал взгляд твердо и видел, что собеседнику льстит его внимание. На самом же деле больные мысли засели в голове любимца божьего и высокие речи скользили мимо его ушей. Он не думал о том, где в телах этих духов можно легче всего достать смерть, хотя именно об этом следовало думать.

Мэбэт начинал понимать законы Тропы. Няруй погиб, потому что простая его душа не вынесла позора той войны, и на него легла вся тяжесть воздаяния. Теперь она искуплена и значит Няруй заведомо сильнее. Другая мысль выходила не из ума, а откуда-то из глубины – она-то и причиняла боль. Убить Вильчатую Стрелу, если все же удача окажется на стороне любимца божьего, представлялось Мэбэту чем-то несуразным, кощунственным, невосполнимым. Эта победа тяжестью повиснет на его участи.

Мэбэт знал выход – лучше бы ему сразиться сразу с десятком воинов Няруя, или с каждым по одиночке, только не с ним самим. Но как донести эту мысль до одетого в железо обидчивого ребенка, Мэбэт не знал. Все же он собирался с силами и, чтобы досада и растерянность не одолели его совсем, старательно подбирал нужные слова, однако так и не сказал их.

Вмешательство богов

Согласие редкий гость средь людей, но и в небесах нет мира.

Пока стоял Мэбэт против мертвого войска, Нум, бог Верхнего неба, бог, созерцающий все времена, не имеющий облика и окруженный Совершенными промолвил вдруг:

– Где Мэбэт?

Так вскрылось преступление Матери, завладевшей яркой тенью человека, до того как высшим богом была написана его судьба.

Эхом отдалось в небесах:

– Где Мэбэт… Где Мэбэт… Где Мэбэт…

Голос бога падал вниз и небожители отвечали:

– Нет Мэбэта…

– Нет Мэбэта…

– Нет Мэбэта…

Их голоса поднимались и были услышаны. Не на земле искал Нум пропавшего человека – он совсем не видел людей, ибо око его не унижалось до созерцания среднего мира. Разум бога говорил ему о том, что здесь, в небесах должен быть человек, которому предназначено имя Мэбэт и высокая участь – та, которая приводит человека в сонм Совершенных.

Нум спросил бога, который под ним.

– На твоем небе, Ульген, должна быть яркая тень – есть ли она?

Тут вспомнил бог о своем уговоре с Матерью, устрашился, и солгал, чтобы оттянуть время.

– Давно не было ярких теней – только серые. Но сейчас посмотрю, может, появилась хоть одна – сказал он, а сам вихрем спустился на пограничье миров, где была Мать.

– Нум спрашивает о Мэбэте, – сказал он, – о той тени, что ты забрала у меня? Что мне ответить ему?

Мать слышала голос безликого бога. Перед Ульгеном она стала невинно-прозрачной, волновалась тихо, не показывая облика.

– Я выпускаю в мир тени, которые даешь мне ты. Ты дал мне тень – я родила человека. Чего же еще хочешь от меня?

– Ты сама просила меня дать тебе эту тень. Я говорил тебе, что она яркая, судьба ее не написана еще, и высшие будут гневаться… Но ты умоляла меня.

– Умоляла? Зачем мне умолять об одной тени, когда от восхода до заката они сонмами идут через меня в мир и обратно?

Ровным тяжелым гневом прогремел Ульген – Мать клонилась к предательству.

– Пусть Безликий покарает меня, и я окажусь среди духов преисподней, но и тебе добра не будет.

– Не грози мне, – сказала вода.

– Ты ошибаешься, думая что, когда обрушится его гнев, сможешь прикрыться слабостью и неразумием женщины. Второй раз он тебя не простит. Помни об этом.

Мать потемнела и замерла. Ульген пробудил в ней недобрую память.

Давно, еще в пору сотворения мира, она была женой бога одного из высших небес, но прельстилась Подземным Царем. Когда вскрылась измена, Мать мольбами и стонами вымаливала у мужа снисхождения. Если бы ревность небесного супруга оказалась сильнее, то быть бы ей в преисподней. Но Мать добилась своего, и в виде милости ее поместили на границе миров. Бездна времен прошла, и многое становилось иным в небесах и на земле, в пространствах, где живое и мертвое, но Мать так и не вернулась к небожителям. Она понимала, что путь ей только вниз.

И все же она была из числа богов, поэтому скрывала страх гордой речью.

– Да, – сказала Мать, – Мэбэт был моей прихотью и теперь прихоть моя сыта. Какое мне дело до его высокой судьбы?

Но Ульген все же видел страх, а не гордость, и теперь уже не скрывал своего гнева.

– Понимаешь ли ты, что такое яркие тени? Этих теней малое число. Настолько малое, что даже Безликий знает их имена.

– Я знаю, – отвечала Мать. – Не собираешься ли ты учить меня небесным законам?

– Яркими тенями воля высших богов приходит в мир людей, они суть орудия божии. Нам неизвестен замысел высших, но если ты хочешь встать на их пути, то прибереги свою гордость для преисподней.

Ничего не ответила Мать – она видела правду в угрозе Ульгена.

– Вижу, разум возвращается к тебе, – сказал небесный бог почти спокойно, и спросил. – Где Мэбэт?

– Он хочет вернуться в мир, идет по Тропе Громов.

– Верни его. Верни Мэбэта во что бы то ни стало. Пусть он снова появится на моем небе яркой тенью, снова родится и примет судьбу написанную высшими. Так мы скроем наши преступления, пока не поздно скрыть их. Торопись, рождающая людей.

Вздрогнуло сердце Матери – но уже не о своей участи, а о своем любимце. Вспомнила она, как не считалась с жертвами, чтобы увидеть единственного на земле счастливого человека, вспомнила, как сломалось его сердце, и как рвался он в мир, где страдают, и согласился принять на себя все не выстраданное им.

Мыслям помешал Ульген: поднимаясь на свое небо, он повторял:

– Торопись! Торопись! Я жду от тебя вестей.

Оборотилась Мать серебристой гагарой, полетела по белому небу, вдоль Тропы Громов и увидела своего любимца, сидящего напротив войска Вайнотов. Мэбэт и Няруй говорили друг с другом. Не опускаясь на землю, гагара остановилась над их головами и заговорила голосом Матери.

– Мэбэт, – позвала Мать. – Узнаешь ли ты меня?

– Это ты… – сказал Мэбэт, поднимаясь: он был удивлен.

– Помнишь, свою клятву?

– Помню. Я поклялся почтить тебя самой великой жертвой, за все, что ты сделала для меня. Я клянусь, что сделаю это в тот же день, когда вернусь в мир.

Взмахнув крыльями, гагара опустилась на снег.

– Ты можешь исполнить свою клятву прямо сейчас.

– Сейчас?

– Да, сейчас, Мэбэт, и как можно скорее.

Необъяснимая тревога сжала сердце человека рода Вэла.

– Не могу понять, о чем ты говоришь. Ведь еще не все чумы я прошел и неизвестно пройду ли…

– О том, что было – забудь. Нет ни чумов, ни Тропы, ни подаренных тебе лет. Теперь все иначе. Случилась перемена в небесах.

– Перемена?

– Да, великая перемена. Ты должен вернуться на небо будущего, к Ульгену и вновь стать той яркой тенью, которой ты был когда-то. У Безликого есть замысел о тебе. Это и будет та жертва мне, которой ты клялся. Сдержи клятву!

Рука Мэбэта ослабла, оружие упало в снег.

– Все к лучшему, мальчик, – продолжала Мать. – Ты родишься вновь, потом пройдут годы, ты вырастешь и станешь великим среди людей, тем, кто водит народы, приносит в мир новое знание или возглашает весть высших богов – такова будет твоя участь. Возвращайся, мальчик, не медли. Я пришлю за тобой своего вестника, орла с белой шеей, он унесет тебя от этих духов, унесет туда, где должно быть тебе.

– Но как же моя семья? – спросил Мэбэт. – Что будет с ними, пока я там, на небе, буду ждать своего рождения?

– Меня удивляют, что после моих слов, ты говоришь об этом, – промолвила Мать.

– Они погибнут?

– Они в руках судьбы… Может и погибнут, может и нет. Перемени мысли – тебе не пристало думать о людях, когда боги думают о тебе.

– Я не могу.

– Не можешь?

Дыхание рвало грудь Мэбэта, когда он повторил.

– Не могу… уже не могу не думать… Не думать о них, о тех, кого оставил и к кому возвращаюсь. Я вернусь, чего бы мне это не стоило.

Гагара взмыла в небо. Серебристый цвет ее подернулся темнотой железа.

– Ни одно из страданий не коснулось тебя. Кому ты обязан этим?

– Тебе.

– Повтори, чтобы я слышала еще раз. Может быть, кто-то из других богов причастен к тому, что ты не испытал ни тоски, ни вины, ни боли потери, и солнце твоей удачи не опускалось никогда?

– Тебе, только тебе.

– Ты помнишь о клятве? Или желаешь прибавить к своей неблагодарной памяти славу клятвопреступника?

– Нет, не хочу, – обессилено проговорил он.

– Я рада, – сказала гагара. – Жди вестника, орла с белой шеей.

Мать исчезла.

Скоро в немыслимой высоте закружило что-то огромное – орел кругами опускался с небес на Тропу Громов, чтобы забрать Мэбэта. Спускался он долго, так долго, что, казалось, крыльями своими придавливал отяжелевшую душу любимца божьего.

Вдруг заговорил Няруй, до сего времени молчавший.

– Люди спрашивали, почему я считаю своим покровителем бога, чье имя неизвестно у нас. Говорят, осталось оно от какого-то чужого племени, которое бывало в наших землях когда-то, очень давно. Я не учен в богах и не знаю, может быть так оно и есть. Я даже не помню, когда в первый раз услышал о том, что есть этот тайный могучий бог, покровительствующий воинам. Но его имя мне понравилось, и я его запомнил. Однажды, когда война привела меня в земли, где тайга дробится множеством озер и заканчивается бесконечным морем, я встретил неизвестных мне людей на огромных, окованных железом ветках под такими же огромными парусами. Те люди были в железе, но их война осталась на другом краю моря, наша – ждала нас в тайге и мы не воевали друг с другом. Те люди подтвердили мне, что и вправду есть такой бог – бог договора, справедливости и покровитель воинов. Тогда я спросил: «Какие заповеди для воинов есть у этого бога?» и мне ответили: «Заповедь всего одна: делай, что должен и ничего худого с тобой не случится ни в этом мире, ни в том. Только не произноси его имени при людях, иначе он отвернется от тебя». Я много лет воевал и понял, что лучше этих слов не изрекал ни один человеческий рот. Я делал, что должен – и мой бог не покидал меня. Поэтому мое сердце, хоть и знало тревогу, но бесконечной тоски не ведало.

– Даже в тот день, когда ты убил себя? – спросил Мэбэт.

– Вождь, столь глупо потерявший войско, не должен жить. Иначе позор и осуждение изгложут его страшнее самой беспощадной болезни. Там, в твоем становище, спасая меня от худшей участи, послал в мое сердце такую тоску, которая убила меня быстро – как стрела. В том его справедливость – ведь я никогда не нарушал законов войны и всегда делал, что должен. В том его милосердие ко мне. Чем яснее понимаю я это, тем яснее мое сердце. Ты говорил, что боги играют нами, и всякая случайность туманит ум и тяготит душу. Но ведь все просто, Мэбэт: сначала подумай о том, что должен, потом послушай свое сердце – и если это одни и те же слова, случайности не будет. Она исчезнет, как туман бежит от одного движения ветра. Тогда ты увидишь, чьи руки разрывают тебя, а чья рука ведет тебя к благу – ты доверишься ей и успокоишься. Прежде чем эта птица коснется земли, позволь спросить: о чем говорит твое сердце?

– Оно не может говорить.

Мэбэт поднял глаза, и в лицо Няруя, уже совсем прояснившееся, ударила тоска. Он видел это и сам ответил за Мэбэта.

– Оно не может говорить, потому что плачет.

Больше он ни о чем не спрашивал любимца божьего. Вильчатая Стрела встал, отошел к войску и дал команду: не спать и не выпускать оружия.

Упругими волнами падал на их головы ветер. Орел-вестник приближался к земле, касаясь огромными крыльями снега и поднимая белые сполохи.

Он сел в половине полета стрелы от Мэбэта и не двигался, безучастно глядя куда-то в пространство. Он был всего лишь вестник.

– Мэбэт, Мэбэт, – раздался голос, знакомый голос Матери. – Пришло время. Оставь оружие, оставь пса, забирайся на спину орла и постарайся глубже спрятаться в перьях, чтобы небесный холод не убил тебя. Спеши.

Мэбэт поднял пальму, выпрямился во весь рост и знаком позвал Войпеля – пес лег у ног хозяина.

– Слышишь меня! – крикнул Мэбэт, что было сил. – Слышишь меня! Отпусти орла, пусть не утруждает крылья – я не хочу лететь.

От этих слов зазвенел воздух. Но Мать медлила с ответом, и небесный вестник не двинулся с места.

– Ты слышишь меня? – еще громче закричал любимец божий. – Я не полечу на небо, я не буду рождаться вновь ни великим ни малым, я пройду до конца все чумы и доживу свой век.

Тут вновь заговорил знакомый голос, но таким страшным он еще никогда не был.

– Пища червей, понимаешь ли ты своим жалким умом, на чьем пути встаешь?

– Ты сама говорила, что мне предстоит тяжелая война – за самого себя. Я должен закончить эту войну. Пусть улетает твоя птица.

Застонало пространство и в этом стоне Мэбэту послышалось что-то краткое и повелевающее. Орел взмыл в небо и через мгновение увидел любимец божий, как падает на него скала с огромными когтями.

Первый удар Мэбэт отразил пальмой. Орел сделал второй круг. Любимец божий припал к земле и когти вестника лишь взорвали снег. Повинуясь голосу, он страшно и упорно шел на добычу. Но и в третий раз его удача лишь промелькнула – орлиный коготь зацепил малицу Мэбэта.

Снова был окрик – но уже не с неба. Няруй поднял войско и через миг вокруг Мэбэта возник купол щитов, ощетинившийся остриями железа. Орел кружил, когти хватали людей горстями, люди сыпались на землю и через мгновение вновь становились единым железным телом. Падение не калечило их.

Ни досады, ни злобы не было в вестнике, он не приходил в ярость от неудачи и ран, но лишь, повинуясь, делал свое дело. Однако, гневом исходила Мать. Скоро поняла она, что упорство не принесет пользы.

А там, в небесах нетерпение раздирало Ульгена:

– Где Мэбэт? – спрашивал он беспрестанно, чем доводил Мать до обессиливающей ярости.

Наконец сказала богиня:

– Эта тварь не хочет снова стать яркой тенью. Он погибнет, но не пойдет в небеса.

– Тогда, – сказал Ульген, – лучше для нас, чтобы Мэбэт совсем исчез. Затерялся в мирах, сгнил, обратился прахом, будто не рождался на свет. Мы же будем упорны и пусть Безликий сочтет Мэбэта своей ошибкой. А когда появится новая яркая тень – а это случится рано или поздно – пусть она будет Мэбэтом.

На том было молчаливое согласие Матери. Оно стало ее последним непроизнесенным словом в судьбе человека рода Вэла.

Угадав молчание, улетел орел, орошая землю каплями серой крови, падавшей с израненных ног. В снегу кровь обращалась в куски сырого железа.

Войско духов, потрепанное, но живое – если так можно говорить о мертвецах – собиралось вокруг своего вождя. Няруй торжествовал победу:

– Никогда не знаешь, какая война – твоя, – сказал он Мэбэту. – Теперь твоя война – наша. Так решил мой бог.

Вильчатая Стрела улыбался и ответная улыбка коснулась лица Мэбэта.

Войпель подошел к хозяину:

– Подождите радоваться. Орел улетел, однако месть Матери вернется. Я не знаю, что ждет нас в следующем чуме, но поскорее бы нам уйти из этого.

– Мудр твой пес, – сказал Няруй Мэбэту. – Но в любом случае бежать от войны бессмысленно. Скоро ли заканчивается этот чум?

– Не знаю, – ответил Войпель, – границы я не вижу.

– Я пойду за вами.

Войско строилось в ряды, битва просветлила размытые лица воинов, и теперь Мэбэт узнавал среди них людей, которых встречал когда-то в той жизни.

Они шли по Тропе и за доброй беседой прятали ожидание новой, неизвестной опасности, которая скоро показала себя.