Текст книги "Верхний этаж"

Автор книги: Александр Власов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Первая находка

Иннокентий Гаврилович всегда начинал свой рабочий день с обхода училища. В первую очередь он спустился в подвал. Дверь фотолаборатории была распахнута настежь. Завхоз стоял на стуле лицом к стене и, запрокинув голову, выжидательно смотрел на вентилятор. Откуда-то сверху по трубе донеслось:

– Включай!

Он нажал кнопку, прислушался и высыпал перед вентилятором горсть мелких кусочков бумаги. Все они прилипли к сетке, притянутые мощным потоком воздуха.

Похвалив про себя исполнительного завхоза, Иннокентий Гаврилович пошел дальше и через полчаса вернулся в кабинет. Там его поджидал Никита Савельевич.

– Помните, я вам говорил… – поздоровавшись, сказал мастер. – Взрыв назначен на сегодня. Если не возражаете – хочу увести своих питомцев.

Директор уже привык к необычным предложениям Никиты Савельевича. В начале совместной работы Иннокентий Гаврилович хоть и давал на них согласие, но часто сомневался, будет ли польза от того, что предлагал старый мастер. Польза была, в этом давно все убедились. И теперь Иннокентий Гаврилович одобрительно относился к любой задумке Никиты Савельевича, какой бы странной ни выглядела она на первый взгляд. Вот и сегодня мастер хотел показать ребятам какой-то взрыв. Для этого приходилось нарушить расписание занятий. Да и училище готовит совсем не взрывников, а строителей. Но Иннокентий Гаврилович не возражал против такой экскурсии.

– Можем опоздать к обеду, – предупредил Никита Савельевич. – Уж пусть в столовой не посетуют на нас.

– Хорошо, я скажу им, – согласился и на это Иннокентий Гаврилович. – Но будьте там поосторожней! Взрыв шуток не любит. Поберегите слишком любопытных ребят…

Ехали долго – до самого троллейбусного кольца. Все знали, что мастер везет их посмотреть на какой-то особый, строго направленный взрыв. Что будут взрывать – об этом мальчишки как-то и не задумались. Лишь бы взрыв был настоящий – это всегда интересно.

Никита Савельевич всю дорогу молчал, задумчиво и почему-то печально смотрел на усыпанные осенними листьями окраинные улицы, по которым вез их троллейбус. Там, где он делал кольцо, был небольшой, отживший свой век заводик, а вокруг разрастался новый микрорайон. Дома еще не набрали полную высоту, и старая заводская труба возвышалась над раскрытыми коробками домов, доведенных до второго-третьего этажа.

На эту трубу и указал ребятам Никита Савельевич.

– Ее вот и… положат. – Помолчав, он тихо, с затаенной горестью добавил, понимая, что его желание невыполнимо и даже нелепо: – А пусть бы стояла!.. Чем не памятник?

Мальчишки переглянулись, вспомнив, что и на первой встрече мастер тоже говорил о трубах и с той же почтительностью.

– Взрывы разные бывают, – продолжал Никита Савельевич, поборов в себе с утра возникшее волнение. – Взрыв – разбойник, взрыв – вредитель… Но человек дал ему и добрые профессии. Тут он будет подсобником. По кирпичику разобрать трубу – уйма уйдет времени. А взрыв – он в одну секунду положит ее на землю. И так положит – не то что строение какое, а ни один кустик не повредит!

При всем своем любопытстве к взрывам ребята почувствовали, что в экскурсии, которую затеял мастер, это не самое главное. И Никита Савельевич по взглядам мальчишек догадался – ждут они еще каких-то объяснений. Это ему понравилось: чуткие, значит, ребята.

– Хитрецы! – улыбнулся он. – Только не смейтесь над моей слабостью… У моряков заведено – с почетом провожать свой корабль, когда он срок отслужит и на вечный прикол или на слом отправляется… А эту трубу мой отец клал! Вот я и пришел… проводить ее… И вас привел… Зачем – спросите?.. А и сам толком не знаю. Словами тут не выразишь. Почувствуете сами – рад буду! Не почувствуете – не взыщите, что попусту притащил…

Сентиментальность не в почете у мальчишек, и сравнение какой-то трубы с кораблем прозвучало для них неубедительно. Не будь взрыва, они посчитали бы поездку ненужной, а Никита Савельевич показался бы им смешным и жалким стариком. Только ради взрыва они терпеливо выслушали мастера и пошли за ним по разбитой тяжелыми машинами дороге.

Прилегающая к заводу территория была оцеплена усиленным нарядом милиции. Все подходы перекрыты натянутыми веревками с красными флажками. Около них уже толпились строители, работавшие в этом микрорайоне, и просто случайные прохожие. Ребята тоже остановились около веревки, за которой важно выхаживал невозмутимый милиционер.

К удивлению мальчишек, многие строители знали Никиту Савельевича. То один, то другой подходил к нему, чтобы пожать руку. Другие издали приветливо кивали ему головой.

Усатый, широкоплечий и такой же, как и Никита Савельевич, пожилой мужчина в рабочем комбинезоне протолкнулся к нему и прогудел густым застуженным басом:

– Пришел!

– Пусть бы стояла! – повторил Никита Савельевич уже слышанную ребятами фразу, которую они так до конца и не поняли.

Мальчишки думали, что и этот, усатый человек не поймет ее, но он понял. Что-то изменилось в его лице.

– Память была бы высокая, – согласился он и тяжело вздохнул. – Мой отец тоже неизвестно где лежит… Ни креста над ним, ни звездочки. Однополчане писали, что потонул раненый в Волге…

Непривычно, странно было мальчишкам слышать этот короткий разговор. Странно потому, что о своих отцах вспоминали люди, которые и сами уже стали не только отцами, но и дедами. И еще оттого, что ребята очень смутно представляли то время, когда гибли, навсегда терялись чьи-то отцы и матери, а их дети даже не могли узнать, когда и где похоронены родители. Те годы воспринимались ребятами как нечто отдаленное, давным-давно перекочевавшее из жизни на страницы учебников истории, в фильмы и книги.

Разговор двух пожилых людей как-то разом приблизил к ребятам далекое прошлое. То ли тон подействовал на них, то ли обстановка, предшествовавшая взрыву, обострила их чувства, но они, сами того не понимая, ощутили что-то похожее на сопереживание. И труба больше не была для них старой кирпичной громадой, готовой рассыпаться в прах. Предельно простая вроде бы мысль поразила их: ведь не сама труба выросла здесь и дотянулась до неба. Ее выложили по кирпичику. И уже нет тех людей, которые строили ее, а она стоит. Но стоит последние минуты. Рухнет – и, может быть, вместе с нею исчезнет всякое воспоминание о тех, кто метр за метром наращивал ее высоту.

Заунывно завыла сирена, оповещая всех о том, что подготовка к взрыву окончена. Еще резал уши ее холодящий голос, а из-под трубы у самого ее основания почти беззвучно выбросилось небольшое облачко белесого дыма. Она не покачнулась, не зашаталась, а спокойно и гордо, не сгибаясь, во весь рост начала падать – сначала медленно, потом быстрее и быстрее – и всей своей многотонной тяжестью легла на землю, заставив ее вздрогнуть, как от испуга.

Никита Савельевич сдернул с головы кепку. Невозмутимый милиционер начал деловито сматывать веревку с флажками. А мальчишки бросились вперед – туда, где лежала поверженная труба. Она упала точно в заданном направлении – вдоль неглубокой канавы с осенней водой – и не распалась на отдельные кирпичи, а раскололась на большие блоки, напоминавшие круглые звенья канализационных труб. Лишь самый ее верх, черный от многолетней копоти, обглоданный ветрами, дождями и морозами, рассыпался от удара.

За ребятами к трубе подошли и взрослые из числа любопытных, наблюдавших за взрывом.

– Красиво положили! – оценил Петька Строгов. – Как по линейке!

Сзади затарахтел мотор, и из-за угла строившегося дома, разбрызгивая лужи, выехала на мотоцикле Зоя Владова.

– Наша амазонка прикатила! – пошутил Олег.

В брюках, заправленных в сапожки, в распахнутой от встречного ветра курточке, раскрасневшаяся, подтянутая, Зоя и впрямь была сейчас похожа на амазонку, какой она рисуется в мальчишеском воображении. Это сходство не нарушали даже ни современный шлем, ни многосильный мотоцикл вместо коня.

– Опоздала! – огорченно воскликнула она, останавливаясь у самой трубы. – А я так гнала!

Зоя виновато взглянула на Никиту Савельевича, но внимание всех привлек ликующий возглас Бориса Барсукова:

– Нашел!

Он стоял у распавшегося верхнего обода трубы и возбужденно размахивал черными от сажи руками.

– Я знал!.. Вот он, мой кладик!

Не только мальчишки, но и все, кто слышал этот радостный крик, поспешили к Борису, а он наклонился над грудой прокопченного кирпича и, не жалея своего пальтишка, принялся тереть руками по большому обломку старой кладки. Там уже просматривалась цифра 1912, выложенная голубоватыми кусочками изразца. А из-под испачканного рукава, которым Борис елозил по многолетнему налету копоти, выглядывали какие-то буквы – тоже из голубых изразцовых плиток, вцементированных в углубление, специально вырубленное в кирпичах.

Букв было всего две: «С» и «К».

– Ба-тя! – тепло и протяжно произнес Никита Савельевич.

Он присел на корточки рядом с Борисом, широкой ладонью дочиста протер буквы и, когда они заблестели глазурью, сказал, как живому:

– Здравствуй, батя!

Все мальчишки – кто раньше, кто чуть позже, а кто только сейчас – догадались, что эти буквы – инициалы отца Никиты Савельевича. Расшифровывались они просто: Савелий Коняев.

– И это все? – послышалось из толпы мальчишек, представлявших клад не иначе, как слиток золота или по крайней мере серебра.

– Смотрите лучше! – крикнул кто-то. – Недаром буквы!

– Отколупнуть их – может, под ними! – посоветовал другой.

– Дураки! – отозвался Борис. – В буквах весь интерес, а под ними…

– Под ними, ребятки, ничего нет, – досказал за него Никита Савельевич и повторил: – Под ними нет, а вот за ними есть!.. Труд за ними стоит. Большой труд! И гордость за этот труд!.. Ну а буквы – это как личное клеймо, гарантия высокого качества. На дрянном изделии никто не расписывается… Труба эта прослужила людям семь десятков лет. В блокаду выстояла. От бомбежек и обстрелов не покосилась. Пережила своих строителей… Моего отца в сорок втором где-то на Пискаревке в общую могилу опустили. Никакой приметы не осталось… Потому и дорога мне труба эта и буковки… Хоть что-то!..

– Вырубить их осторожненько! – не то спросил, не то предложил Борис. – На память.

– Ничего вырубать не надо! – запротестовала Зоя Владова. – Весь блок заберем в музей училища. Отличный экспонат будет!.. Образец кладки начала века и частичка родословной нашего мастера!.. Подставочку сделаем, подсветочку дадим!

– Слишком тяжел блочок… и сажи на нем много, – возразил Никита Савельевич, но все видели, что он растроган и рад этому предложению.

– Ничего! – Зоя сдернула шлем, тряхнула головой, чтобы расправить волосы. – А где наш комсорг?.. Олег! Распорядись-ка! Я подгоню мотоцикл – на нем отвезем.

Напоминание о том, что он комсогрупорг, смутило Олега. В этой роли он еще никак не проявил себя, а сейчас даже не знал, что от него требуется, какие нужно делать распоряжения. Но Борис без всякой подсказки ухватился за ту часть обода, на которой голубели буквы, и позвал:

– Давай, ребята! Взяли!

Вежливо оттеснив Никиту Савельевича, мальчишки облепили большой обломок трубы, состоявший из доброго десятка спаянных воедино кирпичей, и, когда Зоя подкатила мотоцикл, взгромоздили на него эту тяжесть. Петька мигом раздобыл где-то длинный обрывок проволоки.

– Испортите машину, – по-прежнему растроганно и ворчливо приговаривал Никита Савельевич. – Испачкаете… И милиция забрать может с таким грузом…

Зоя только упрямо встряхивала копной волос и улыбалась, чувствуя, что вся эта затея и возня по душе старому мастеру.

Петька надежно прикрепил проволокой кирпичный монолит и проверил, удобно ли будет сидеть водителю.

– Обед вам оставят, – сказала Зоя на прощанье, и мотоцикл плавно тронулся с места.

– А как же там? – вспомнил вдруг Никита Савельевич. – Тяжесть-то какая!

– Музей всему училищу нужен! – оглянувшись, крикнула Зоя. – Найдутся помощники!

Мальчишки смотрели ей вслед, пока мотоцикл не завернул за угол строившегося дома. Всем было приятно, а почему – никто из них, пожалуй, не смог бы объяснить.

– Спасибо вам, ребятки! – поклонился им Никита Савельевич. – Спасибо… – Он хотел сказать, за что, но тоже не нашел точных слов и потому, помолчав, посмотрел на Бориса. – Тебе особенно… легкая у тебя рука!.. Не знал я про эти буквы – про отцовские, хотя сам иногда ставил свои.

Никита Савельевич сказал о своих инициалах только потому, что это пришлось к слову, и удивился, когда мальчишки засыпали его вопросами: где он поставил свои буквы, когда, из чего они сделаны? В тот день все напоминало мастеру о прошлом, и в памяти невольно возник дот, на котором он в первый раз и не очень удачно оставил свой след.

В конце сорок первого года на окраине города спешно возводились оборонительные сооружения. Никита Савельевич был тогда бетонщиком и построил на этом участке несколько дотов – крепких железобетонных гнезд для пулеметчиков. На одном из них – самом большом и мощном – он и решил оставить память о себе. Вырезал из дерева буквы «Н» и «К» и прибил их к доске, которая пошла на опалубку строившегося дота. В опалубку залили бетон. Когда он затвердел, доски сняли, и Никита Савельевич увидел оттиснутые в бетоне буквы. Но они были перевернуты, как в зеркале. Прибивая буквы к доске, он по молодости не догадался заранее перевернуть их, тогда они отпечатались бы в нормальном виде.

Об этом он и рассказал ребятам, а потом недолго отказывал им в просьбе – сегодня, сейчас же побывать у того дота. Не так притягивали мальчишек перевернутые инициалы старого мастера, как сам дот. В этих словах – долговременная огневая точка – слышались им отзвуки былых сражений. А многие и вообще не видели настоящего дота. Никита Савельевич уступил их просьбе еще и потому, что сам захотел побывать там. Несколько лет назад в День Победы он ездил туда и поэтому знал, что дот не разобран – оставлен как один из памятников военных лет.

К тому доту группа ехала трамваем. Несмотря на явное различие, ребята из комнаты номер семь старались держаться вместе.

– Рассиропился наш дед! – сказал Семен, когда они вчетвером протиснулись в самый конец вагона.

Раздражение незаметно накапливалось в нем с того момента, когда упомянули об отце Никиты Савельевича. Своего родного отца Семен не помнил, а отчима ненавидел. Любой одобрительный разговор о чьем-нибудь отце злил Семена. Ему становилось нестерпимо жалко себя. Мучительно жгла зависть к людям, у которых были хорошие отцы. Все свои беды Семен приписывал собственной безотцовщине.

– Рассопливился над какими-то буквами! – продолжал он. – Нам повезло, что он отцовской могилы не знает, а то бы и туда нас приволок!

К таким, вроде бы беспричинным, порывам злости ребята привыкли и старались не вступать в спор, который всегда еще больше разжигал Семена. Промолчали они и на этот раз, а он не унимался:

– У моего отца на могиле не только буквы – вся фамилия намалевана… А мне-то что от этого? Ни жарко ни холодно!

– Сравнил! – не утерпел Петька. – На могиле любому человеку фамилию пишут – хоть дураку, хоть гению. А ты сам, пока жив, оставь на чем-нибудь свои буквы!

– Пожалуйста! – зло усмехнулся Семен и, вытащив из кармана медную монету, начал выцарапывать на стене вагона свои инициалы.

– Не порти!

Олег ударил его по руке – монета покатилась под ноги стоявших у выхода людей.

Не миновать бы крупной ссоры, если бы в это время чья-то детская ручонка не раздвинула людей. В образовавшийся просвет просунулась русая голова с косичками.

– Дяденька! Вы улонили деньги! – прокартавила девочка и протянула Семену монету.

Он взял ее, окинул Олега недобрым взглядом и отвернулся от ребят. Понимал Семен, что не прав, но справиться со своим раздражением не мог.

– Щенки! – выругался он. – Какой визг подняли: «Клад!.. Нашли клад!..» Тьфу на такой клад!

– А по мне, – сказал Борис, – любая пуговица – клад, если очень старая.

– Иди тогда помойки выгребать! На свалку топай!

– И на свалке можно интересное найти, – невозмутимо ответил Борис. – Если покопаться.

Семен рывком повернулся к нему, но Борис смотрел на него с такой обезоруживающей простотой, что больше пререкаться с ним не захотелось. Скучно насмехаться над человеком, на которого это ничуть не действует. И Семен замолчал, повторив напоследок:

– Тьфу!..

Дот Никиты Савельевича был заметен издали. Он стоял недалеко от шоссе. Как только мальчишки, следуя за мастерам, пересекли полосу кустарников, так сразу и увидели, его. Высвеченный неярким осенним солнцем, он приземистым кубом сидел на бугре, прикрывшись шапкой из увядших трав. Прищуренным глазом амбразуры он, как и сорок лет назад, внимательно наблюдал за близлежащим перекрестком двух дорог.

– Ну вот он! – Никита Савельевич ласково погладил ладонью по шершавой стене дота. – Целехонек! Меня небось перестоит!.. А вот и моя мета! – улыбнулся он, подходя к амбразуре.

Над поперечной стальной балкой, из-под которой когда-то пулемет высматривал врага, отчетливо виднелись вдавленные в бетон зеркально перевернутые инициалы, о которых говорил мастер. Он провел пальцем по бороздам букв и на пару минут отключился – перенесся в грозный сорок первый год.

А мальчишки, открыв толстую, как у сейфа, и почти не тронутую временем железную дверь, уже хозяйничали в доте. Глухо доносились оттуда их голоса. Внутрь забрались все, кроме Семена. Для него дот не был новостью. Он давно знал нехитрое оборудование таких сооружений. Два подобных дота стояли на пригорках в пяти километрах от его родного городка. Сороконог сумел их использовать по-своему, поэтому у Семена любой дот вызывал воспоминания, от которых он хотел бы избавиться навсегда.

Забравшись на травяную шапку дота, где пригревало солнце и было сухо, он уселся поудобнее. Отсюда ему была видна голова Никиты Савельевича, который все еще стоял внизу у амбразуры и смотрел невидящими глазами куда-то вдаль.

– Тра-та-та-та-та! – пустил кто-то из дота залихватскую пулеметную очередь.

Мастер вздрогнул, потом вздохнул, возвращаясь в сегодняшний день, и заметил Семена.

– А ты чего здесь?.. Не любопытный?

– Насмотрелся! – пробурчал Семен. – Невелика невидаль!

– Конечно, – согласился Никита Савельевич. – Не пирамида египетская. Даже не труба… А мое сердце екнуло… Одна из первых моих строек…

Он видел, что Семен не очень-то расположен слушать его. Но бывают минуты, когда невозможно не высказаться. И не столько для Семена, сколько для себя, Никита Савельевич тихо проговорил:

– Лютые морозы в сорок первом были… За «мессерами» – хвост белесый в небе… Снаряды над головой в воздухе дыры высверливают. Душа в пятках от страха… А руки – руки работают!

– 3-золотые р-рабочие р-руки! – с наигранной восторженностью воскликнул Семен.

Никита Савельевич оторопело уставился на него, и Семен не выдержал этого взгляда, опустив голову, он пробурчал:

– Знаю, что вы скажете. Обязаны сказать!.. А вы по-честному можете? Как тогда – на первой беседе…

– Что же ты хочешь услышать от меня? – спросил Никита Савельевич.

Он действительно в ту минуту не представлял, как и чем ответить Семену. И тот помог ему:

– Про себя скажите… Всю жизнь простым работягой на стройке вкалывать – это…

– Работягой не был! – прервал его мастер. – Был рабочим! И не вкалывал, а работал!

– Ладно! – Семен нервно дернул щекой. – Рабочий… работал… И вы довольны такой жизнью?.. Если соврете…

Он проглотил остальные слова, но на его лице появилась такая презрительная гримаса, что Никита Савельевич почувствовал: либо он сумеет сегодня завладеть душой парня, либо превратится для него в ничто.

– Доволен – не то слово, – сказал он. – Счастлив – пожалуй, ближе… И это честно! Честней не умею!.. Если не поверишь, разрешаю не замечать меня. Смотри как на пустое место!

Семен спрыгнул с дота, долго и пристально вглядывался в глаза Никиты Савельевича. Так долго, что мастер, чувствуя в парне какой-то перелом, спросил:

– Ну как? Пусто? Или разглядел-таки правду?

Но Семен еще ершился, хотя прежняя озлобленность понемногу утихала в нем.

– А знаете, что про того солдата говорят, который в маршалы не метит?.. Плохой, говорят, солдат!

– Возможно, он и плохой, – улыбнулся Никита Савельевич. – Но было бы еще хуже, если бы все солдаты маршалами стали!.. Представляешь маршалов без армии или министров без рабочих?

Оба задумались. Мастер понимал, что в таком серьезном разговоре нельзя ограничиться шутливым преувеличением, и старался найти более убедительные доводы. А Семен видел за этой шуткой бесспорную истину, но она его не устраивала.

– Не знаю! – с сомнением качнул он головой. – Есть еще один похожий чудак в нашей группе… Тоже простым работя… Ну, этим – строительным рабочим хочет быть.

– Один?

– Один!

– Проверим? – предложил мастер, взглянув на ребят, которые уже начали выходить из дота. – Анкету проведем. Не возражаешь?

– Соврут!

– Ты же не врешь?

– Все врут! – Семен отвернулся, пряча глаза, и уточнил: – Что-нибудь да прячут… Темнят!

– И ты?

– Я все сказал! – грубо ответил Семен. – Хотели их проверить – вот и проверяйте!

Никита Савельевич подозвал ребят и, когда они столпились около амбразуры, спросил:

– Хотите быть судьями?.. Спор тут у нас с Семеном вышел. Без вас не решить, кто прав.

Мальчишки знали характер Семена и не ошиблись, предполагая, что он опять «загнул» вопросик, на который не так-то просто ответить.

– Только честно! – предупредил Никита Савельевич. – Что думаете, то и выкладывайте без всякой утайки и лишней скромности.

Он выждал какое-то время, чтобы подчеркнуть важность предстоящего разговора, а потом объяснил:

– Семен уверен, что почти все из вас мечтают стать не простыми рабочими, а руководителями: прорабами, начальниками строек, трестов, даже министрами. Кому это не удастся, тот всю жизнь будет недоволен собой и своей работой. – Мастер взглянул на Семена. – Я правильно пересказал твои мысли?

– Почти! – подтвердил тот.

– Проголосуем? – улыбнулся Никита Савельевич. – Кто мечтает о другом – о том, чтобы руководить только своей головой и двумя своими руками, пусть поднимет эти самые руки!

Старый мастер не рассчитывал на полное единогласие, но надеялся, что добрая половина мальчишек обязательно поддержит его. А получилось совсем не так. Первым без раздумья поднял руку Петька Строгов, за ним – еще два паренька. Неуверенно шевельнул рукой и Борис Барсуков, но тут же поставил условие:

– Если работа по нутру.

Напрасно Никита Савельевич выжидательно посматривал то направо, то налево – других рук не было. Мальчишки старались не встречаться с ним взглядом, но даже из сочувствия к нему, голосовать «за» не хотели.

– Спасибо за честность, – невесело сказал мастер. – Рассудили – Семен оказался прав… Но не думайте, что я сейчас же примусь переубеждать вас. Ничего у меня сегодня не получится!.. Дайте время… А пока я вынужден огорчить вас: далеко не все станут руководителями. Но зато могу и обрадовать: среди тех, кто будет простым рабочим, довольных своей жизнью и по-настоящему счастливых окажется больше! Поверьте мне на слово, а потом и сами убедитесь.

Победа над мастером настроила Семена миролюбиво, и он заговорил, стараясь ни одним словом не обидеть его:

– Мы бы вам поверили, Никита Савельевич! Только каждый свое поет! И голоса совсем разные. Разнобой получается!.. Двояка в школе схватишь – что тебе скажут?.. «Смотри, – стращают, – после восьмого класса в пэтэу выгоним!»… В рабочие – как в наказание!

Для Никиты Савельевича это была не новость. Хмурясь, выслушал он и других мальчишек, охотно поддержавших Семена.

– У нас хитрее делали! – сказал один из них. – Когда весь класс в сборе, директор и учителя хором пэтэу расхваливали, а с отличниками отдельно разговаривали – и не про училище, а про институт.

– Индивидуальный подходец! – ухмыльнулся Семен.

– А как, по-вашему, нужно? – неожиданно вмешался Олег.

С ним все чаще стало так случаться: не собираясь вступать в разговор, он вдруг помимо своей воли начинал говорить.

– Хороших учеников – в пэтэу, а плохих – в институты?.. Так надо, по-вашему?

И замолчали ребята. Даже Семен.

– Тогда давайте закроем все вузы! – закончил Олег.

– Разрешите все-таки сохранить вузы! – шутливо попросил Никита Савельевич. – Среднее образование уже сейчас необходимо хорошему рабочему, а придет время, когда без вузовской подготовки к самостоятельной работе никого допускать не будут. Не справится он с делом.

Говоря это, мастер с тревогой думал о застаревших просчетах и промахах в воспитании многих ребят. Ему не хотелось при них упрекать родителей и учителей за перекос в настроении тех, кого они вырастили. Но и замять этот разговор он не имел права, не мог оставить мальчишек с их обидами на несправедливость, хотя она была лишь мнимой и существовала в их сознании только из-за неумелого, неумного подхода к ним со стороны взрослых.

– Хочу провести еще одно голосование, – с хитрецой произнес мастер. – Хочу узнать, кто желал бы сегодня вернуться в свою школу и там окончить десятилетку?

Такой вопрос ребята себе не задавали. Не было у них готового ответа. Никита Савельевич не торопил мальчишек и терпеливо наблюдал за их сосредоточенно-задумчивыми лицами.

В полном молчании прошла и минута, и другая…

– Нет желающих? – спросил мастер.

Никто не откликнулся.

– Тогда разрешите узнать, – тепло улыбнулся Никита Савельевич, – чем же вы недовольны и на что жалуетесь?

На лицах всех мальчишек отразилось в ту минуту внутреннее замешательство. Им совсем неплохо жилось в училище. Никто не сожалел, что попал в это ПТУ. Ни один не помышлял о возвращении в школу. И жаловаться было не на что и не на кого. Так о чем же они только что спорили, что хотели доказать своему мастеру?

Семен недоуменно хмыкнул и надвинул кепку на самые глаза. Кто-то хихикнул несмело. За ним тоже робко засмеялись еще двое. И вдруг вся группа разразилась дружным хохотом.

– Хитрый же вы до невозможности! – сквозь смех проговорил Семен.

– Я не хитрый – я старый, – возразил Никита Савельевич. – Повидал многое… Поэтов видел, прославившихся на весь мир… Космонавтов, летавших аж к звездам… Геологов, которые лопатами алмазы разгребали… Дипломатов, всю землю, весь свет объехавших… Конструкторов всяких рангов с персональными машинами и даже самолетами… Это они в детстве все такими были… А стали не все. Многих жизнь к другому делу приспособила. Ну и показалось им, что все пропало! Не будет им счастья никогда!.. А потом они над собой смеялись – поняли, что хорошо только тому, кто и сам видит, и всем показывает, что его работу никто другой лучше не выполнит. Счастлив тот, кто в любом своем деле богом становится! Тогда и жить радостно. В груди – колокола праздничные, да и на груди, – мастер провел рукой по пиджаку, будто огладил ордена и медали, – звон малиновый!

– Не слышу! – хотел сострить Семен, не видя на пиджаке ни единой награды, но прикусил язык – решил не обижать Никиту Савельевича.