355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Александр Власов » О вас, ребята » Текст книги (страница 7)
О вас, ребята
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 01:22

Текст книги "О вас, ребята"


Автор книги: Александр Власов


Соавторы: Аркадий Млодик

Жанр:

   

Детская проза


сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)

Большинство из них не спорили, когда Петр говорил о преимуществах коллективного ведения хозяйства. Крестьяне поддакивали, слушали с любопытством, вздыхали: ведь вот, мол, как можно жить! Но стоило поставить вопрос ребром – да или нет, как почти у каждого находились отговорки, и первой из них был загадочный ночной звон.

Яснее всех высказался дед Алеша, который зимой и летом ходил в дырявой бабьей кацавейке, в лаптях и грязных полотняных портках.

– Мы не супротив колхоза. Понимаем… А и ты пойми, мил человек! Народную мудрость отвергать не след! Она веками создавалась… Жальник звонит – предупреждает! Знать, не время о колхозе думать! Погоди малость!

С трудом сдерживая себя, Петр ответил:

– Чего ждать? Мало ты, дед, ждал? Всю жизнь прожил, а портков приличных не нажил! Не спорю – народ мудр! Но при чем тут колокола? Ты мне про них не загибай! Знаешь, чья это песенка? Кулацкая!

– Мы кулацких песен не певали! – обиделся дед. – Кулаки кулаками, а звон звоном! Это знамение!

Петр вернулся домой мрачный, но полный решимости. У него созрел план действия. Он даст бой всем этим дурацким слухам на общем собрании. Подходящего помещения для сходки в деревне не было. И Петр задумал собрать людей под чистым небом, на солнце, утром, когда самому темному, отсталому человеку смешными покажутся всякие бредни про звон.

Придя к такому решению, Петр повеселел.

Мать, подавая еду на стол, заметила перемену в сыне. У нее отлегло от сердца. Она даже решилась заговорить:

– Ну как, сынок?

– Хорошо, мамаша! Знакомлюсь помаленьку… Скоро заживем в колхозе!

– А колокола?

– Колокола перельем! – пошутил Петр. – Как при Петре Первом! Только он их на пушки пустил, а мы – на трактора двинем!.. А Савка где?

– В сарае. Назвал соседских мальчишек… Секреты какие-то… Шепчутся…

– Кликни его, мамаша!

Петр любил сына, держался с ним как с равным и никогда не старался навязать ему свою волю. Поэтому он не стал расспрашивать, что за секреты завелись у Савки, и заговорил о своих делах.

– Нужно, чтоб помог ты… Завтра в семь утра я созываю общее собрание. Найди хорошее ровное местечко у какого-нибудь гумна и обеги деревню – сообщи, чтоб все были там ровно в семь.

Через минуту до Петра Ефимова долетел из сарая приглушенный шум. Испуганно закудахтали куры. Савкин отряд вышел на первое задание – оповестить односельчан о собрании.

Когда Савка вернулся, уже смеркалось. Отец спал на топчане у окна. Бабка сидела за прялкой. Жужжало веретено.

– Где носился, ветрогон? – спросила она. – Есть хочешь?

– Хочу! Только сначала доложу папке – всем сообщили и место нашли для собрания.

– Ну и хорошо… А отца не буди, умаялся он.

Савка хотел возразить, но потом подумал, что отец, проснувшись, может не пустить его спать в сарай. Это спутало бы все расчеты, и Савка послушался бабку.

Когда он поужинал, Ефимиха проводила внука в сарай.

На деревню надвигалась ночь. У ночи своя жизнь: ее не видно, но слышно. Глухо тявкнула собака. Сонная корова царапнула рогом по запертым воротам и вздохнула тяжело и шумно. Где-то звякнула щеколда. Что-то пронеслось над самой крышей – наверно, сова вылетела на охоту. Мрачно прокричал за речкой филин.

Савка лежал на соломе и удивлялся обострившемуся слуху. Днем он бы и не услышал этих негромких, но настораживающих звуков. Нет, он не очень боялся! И все же, обдумывая план ночной вылазки, он не чувствовал прежней уверенности.

Пролежав еще четверть часа, Савка потихоньку поднялся и вышел из сарая. В деревне – ни огонька. Глинистая дорога чуть белела в темноте. Савка крался мимо спящих домов. До околицы со скрипучими березовыми воротами было не больше двухсот метров. Но Савка не раз вздрагивал и останавливался, прежде чем добрался до них. У изгороди, где ребята договорились встретиться, никого не было. Слева бесформенным пятном темнели кусты бузины. Оттуда-то и долетело до Савки придушенное:

– Кто-о?

– Свой! – охрипшим голосом ответил Савка и почувствовал такой прилив радости, что, нырнув в кусты и столкнувшись в темноте с Кузькой и Павлухой, обнял их и восторженно произнес:

– Ну и молодцы… Здорово, что пришли!

В эту минуту он пожалел, что днем настоял на своем и не разрешил Кузьке с Павлухой рассказать другим ребятам о ночной разведке. Как бы хорошо было, если бы сейчас в кустах бузины сидели не трое, а десять мальчишек! Тогда вообще любая темень была бы нипочем!

С минуту они посидели молча, прижавшись друг к другу, потом Савка спросил:

– Двинулись?

Они гуськом пошли к реке: впереди Савка, за ним – Кузька, сзади – Павлуха. Глаза привыкли к темноте. Ночь будто посветлела. Впереди угадывалась каемка прибрежных зарослей. К ним и направились ребята. Еще днем они решили залечь у реки и ждать, не раздастся ли опять звон колокола.

До кустов они не дошли – не хватило выдержки. Залегли в густой траве недалеко от берега, от которого по ложбинкам и канавам расползался туман.

– У вас всегда так?.. – спросил Савка, запнулся и не договорил – не захотел произносить слово «страшно».

Но Павлуха понял его.

– Не-е! – сказал он. – Если бы не звон, я бы по реке, как по своему огороду, ходил.

– В прошлом году я в ночном коней пас – и хоть бы что! – добавил Кузька. – А сегодня что-то муторно…

Опять за рекой прокричал филин. Савка поежился и обозлился сам на себя.

– Слышали, что учительница говорила? – повысив голос, напомнил он. – Никаких страхов нет! Страшно – это когда без пользы на риск идешь, а мы на разведку вышли!.. Честное пионерское, если зазвонит, – пойду хоть на кладбище к тому камню!

Эту маленькую речь Савка произнес не столько для ребят, сколько для себя, чтобы унять противное холодное чувство страха.

Как раз в эту минуту все трое одновременно заметили у омута неясное белое пятно. Оно беззвучно двигалось вдоль берега.

– Ой, глянь-ка! – чуть шевеля губами, прошептал Кузька. – Давайте тикать!..

– Чего тикать? – оборвал его Савка. – Туман это!

Белое пятно миновало омут, пересекло речку, подскочило и остановилось на противоположном берегу. И Савка вдруг догадался, что это человек.

– Лежите!.. Я сейчас! – шепнул он и побежал к реке.

«Напрасно я оставил Кузьку с Павлухой! Надо было и их забрать!» – подумал Савка, но возвращаться не стал – боялся потерять из вида белую фигуру. А она, постояв на берегу, скрылась за деревьями.

Савка нащупал ногой обрывистый берег и сполз вниз, но тут же выпрыгнул обратно: откуда-то с вершины холма долетел удар колокола. Секунду повибрировав в воздухе, звук растаял.

Савка замер. Холодная испарина выступила у него по всему телу.

Второй удар колокола упал сверху и расплылся над замершей рекой.

Савка почувствовал, что кожа у него покрылась бугорками. Ноги сами попятились, потянули его назад, но он пересилил себя и снова спустился по берегу в реку. Вода была теплой, она успокаивала, и третий удар колокола уже не показался ему таким страшным.

Стараясь не плескаться, Савка добрел до другого берега, забрался по травянистому склону и остановился, прижавшись спиной к шершавому стволу сосны.

Снова ударил колокол. Савка повернулся лицом к черной громаде жальника и, цепляясь за кусты вереска, побежал вверх по склону навстречу густому тягучему звону, лившемуся с холма. У надгробного камня Вавилы Сошника Савка передохнул. Но колокол ударил еще раз и подстегнул его.

Наконец подъем кончился. Савка очутился на вершине холма. Здесь и днем стоял полумрак от густых сосновых ветвей. А сейчас тьма на холме была непроглядной. Деревья росли сплошняком. Казалось, сквозь них нельзя протиснуться. Куда бы Савка ни протягивал руки, – всюду он натыкался на могучие стволы. Пришлось остановиться.

Широко открыв глаза, Савка присел на корточки и ждал. Он был уверен, что и человек, и колокол находятся где-то рядом, в нескольких шагах. Савка дышал ртом, чтобы случайно не чихнуть. Он весь превратился в слух.

Но заговорил не колокол. Откуда-то сверху раздался знакомый мальчишеский голос:

– Тятя? Спускаюсь!..

А рядом с Савкой прозвучал сердитый ответ:

– Я те спущусь!.. Еще три раза вдарь для верности!.. Слышишь? Начинай!

Где-то в вышине зашумело, словно кто-то прыгнул с сука на сук. Затем ударил колокол.

Не успел отзвучать последний отголосок, как Савка все разгадал и пустился наутек. Теперь он не думал об осторожности. Лишь бы скорей унести ноги, добраться до ребят, до деревни, а там…

– Стой! – обрушилось сзади на Савку, и какой-то металлический предмет, с легким звоном задевая за кусты, пролетел мимо и ударился в землю.

«Топор!» – мелькнула у Савки мысль. Он вильнул вправо, наткнулся плечом на дерево и упал. Чей-то каблук вдавил его колено в землю, сильная рука схватила за шею пониже затылка, приподняла и поволокла в сторону. От пронизывающей боли Савка потерял сознание. Потом оно прояснилось. Его все еще волокли куда-то по колючим кустам. Секундная остановка… Опять звякнуло лезвие топора… И последнее, что он услышал, – испуганный женский крик:

– Что вы делаете!

Затем Савка полетел в пропасть и лишь краешком глаза заметил в стороне между деревьев белую фигуру женщины.

* * *

А Кузька с Павлухой в это время выполняли приказ – терпеливо ждали своего командира. Правда, они лежали уже не на том месте, где оставил их Савка. Первый удар колокола так их напугал, что они опрометью бросились от реки и пробежали без оглядки метров триста. Здесь в них заговорила совесть. Они остановились, улеглись в траве и при каждом ударе колокола вжимались в землю, но больше не отступали ни на шаг.

Им чудились крики с жальника. Между собой Кузька и Павлуха не разговаривали. Слишком велико было потрясение. Они только и могли молча лежать и ждать. И они ждали, пока небо на востоке не прояснилось. Гаркнул петух. И, как в сказке, ребята очнулись от петушиного крика.

– Что же это? А? – спросил Кузька. – Пропал ведь…

Павлуха встал, посмотрел в сторону жальника. Хмуро высились на холме темно-зеленые с просинью вековые сосны. Ни души. Загадочно голубела подернутая туманной дымкой гладь омута.

Ребята посовещались и пошли в деревню – прямо к избе Ефимихи…

* * *

Еще не было и половины седьмого, а на лужайке у полусгнившей бани деда Алеши стал собираться народ. Многие опять слышали ночью звон с жальника, но говорили об этом неохотно. Уж очень ярко, приветливо светило солнце, чтобы серьезно толковать о колдовских колоколах. Зато другой вопрос обсуждался во всех деталях.

Дед Алеша, которого мучила бессонница, видел на зорьке, что Троицын запряг свою лучшую лошадь, погрузил на телегу какие-то мешки и вместе с сыном Минькой уехал из деревни. По всему было видно, что Троицыны собрались в дальнюю дорогу. Об этом и разговаривали мужики, ожидая, когда появится Петр Ефимов и откроет собрание.

– Может, от колхоза сбежал! – предположил дед Алеша. – Троицын его, как черт ладана, боится!

– А ты не боишься? – с усмешкой спросил кто-то из мужиков. – Отберут твою баню – будешь знать! Придется париться в печке!

– Там напаришься! – вмешался другой. – Она у него топится раз в году!

Кругом рассмеялись. Но дед Алеша не обиделся.

– А чего колхоз? – сказал он. – Мне его бояться нечего! Даже наоборот! Вот попомните мое слово – все там будем! Да еще как заживем! Только не время сейчас – переждать требуется! Сумление колокола навели… Неспокойно стало… А в колхоз надо с чистой головой лезть!

– Как в петлю? – послышался чей-то голос.

– В петлю и с грязной сойдет! – нашелся дед. – А колхоз – дело доброе… Русский мужик как драться, – так скопом, а как работать, – так по одному! А я понимаю, что и работать скопом ловчее будет!

– Особо с тобой! – ответил тот же голос.

Этот спор длился бы еще долго. Страсти только разгорались. Но вдруг притихли бабы. Невольно умолкли и мужики. Те, кто сидел, вскочили на ноги. И все увидели Петра Ефимова. Он шел по тропке от реки и нес кого-то на руках. Сзади понуро брели Кузька и Павлуха. Чем ближе подходили они, тем тише становилось в деревне. Не шелохнувшись, стояли люди, чувствуя, что случилась беда.

Петр с желтым, без кровинки, лицом вошел в толпу с сыном на руках. У Савки глаза были закрыты. На губах лопались розоватые пузырьки – он дышал.

Не глядя ни на кого, Петр сказал чужим, лишенным всякого выражения голосом:

– Сходите – принесите учительницу… Ребята покажут…

Он на мгновение приостановился, обвел людей горячим сухим взглядом, в котором была и боль, и ненависть, и жалость, и добавил, сдерживая рвавшийся из горла крик:

– Неужели, чтобы сделать добро, надо жертвовать лучшими людьми и сынами своими? Неужели вы не в силах понять, где правда, где счастье?.. Каких еще уверений ждете вы от меня?

Под его взглядом виновато опускались головы…

* * *

К жальнику пошли всей сходкой. Кузька с Павлухой – впереди. Мальчишки шли медленно, но никто их не подгонял. Все молчали.

Когда перебрались на другую сторону реки, дед Алеша перекрестился и, придерживаясь руками за кусты, полез вверх по крутому склону. За ним молча двинулись и остальные.

Долго стояли около убитой учительницы. Покашливали, тяжело вздыхали. Мальчишки всхлипывали. Потом дед Алеша произнес дребезжащим голосом:

– Прости ты нас, темных… Не тебе бы одной, и нам бы скопом сюда ночью завалиться! Оно бы по-другому было…

Старик сквозь навернувшиеся слезы посмотрел на односельчан и продолжал с укором:

– За нас сгибла!.. Петр-то Ефимыч истинную правду сказал: лучшие люди живота не щадят своего за нас, за темноту нашу… И я-то, пень старый! – Дед ударил сухоньким кулачком в грудь. – Колокол услышал – и на печь! Тулуп на голову натянул от страха!

Старик замолчал, а сивая бороденка все дергалась, будто он еще говорил что-то гневное и печальное.

– А где он, колокол-то? – послышалось из толпы.

Все посмотрели вверх, но не сразу заметили привязанный к толстому суку позеленевший от времени тяжелый колокол.

Сапожник Федор Тюрин вытащил из-за голенища нож, протянул Кузьке и подтолкнул его к сосне.

– Полезай!.. Срежь язык вражий!

Женщины остались около учительницы, а мужики столпились вокруг сосны, на которую полез Кузька. Когда мальчишка добрался до колокола, люди отошли подальше от ствола.

– Режь! – крикнул сапожник.

Кузька полоснул острым ножом по веревке. Колокол звякнул и ринулся вниз, ударяясь гулкими боками о сучья. Над жальником раздался последний торопливый перезвон. Он закончился глухим ударом. Колокол ребром врезался в землю.

Смотрели на него мужики и кряхтели от досады. Вот он лежит – обычный, медный, старый колокол. Не хотелось верить, что его звон держал в страхе всю деревню.

Дед Алеша пошлепал по колоколу ладонью.

– Я так скажу: не он жуть наводил, а Троицын да Соловей колхозом нас пугали… И еще скажу: что для мироедов страшно нам в самый раз будет!

Мужики не торопились соглашаться с дедом.

– Послушать бы Петра Ефимовича надо, – сказал кто-то. – Только он в город поехал – сынишку в больницу повез… Вернется ли?

– Вернется! – ответил дед Алеша. – Не такой он, чтоб не вернуться!

* * *

Телега, весело погромыхивая на ухабах, быстро приближалась к деревне. Была уже осень. Поля сбросили желтую гриву хлебов. Поредела листва в лесу. Зеленое море посветлело, и только сосновая шапка на жальнике по-прежнему темнела сочной густой зеленью.

Савка не отрываясь глядел на эту шапку.

– Сегодня же залезу на ту сосну, где колокол! – сказал он.

Петр Ефимов перекинул вожжи в левую руку, правой обнял сына.

– А что врач сказал? Ребра срослись, нога – тоже, но годик надо воздержаться от всяких выкрутасов! Понимаешь? И к тому же – лезть на сосну незачем: колокола там нет.

– А где он?

Петр посмотрел на часы.

– Сейчас услышишь.

И точно – через несколько секунд ударил колокол.

– Час! – сказал Петр. – В колхозе обед объявили… Колокол теперь около правления привешен – народу служит, а не бандитам! Да!.. Я ведь тебе еще одну новость не рассказал… Когда окончилось следствие, приехали ученые и установили, что колокол очень старый – он пролежал в омуте несколько веков. Кулаки случайно его нашли, вытащили и приспособили на сосне.

– А камень на жальнике? – спросил Савка.

Петр вдруг резко натянул правую вожжу. Лошадь свернула с дороги в поле.

– Заедем! Сам посмотришь!..

Странное чувство испытал Савка, увидев омут и жальник. Все, что здесь произошло с ним ночью, казалось далеким-далеким сном. И в то же время он отчетливо помнил каждую мелочь. Вот тут он перешел речку, там стоял у сосны, а чуть повыше – остановился у надгробного камня.

Теперь это многопудовое надгробие возвышалось над кустами вереска, а рядом белел шестигранный обелиск. К нему вела тропинка, которой раньше не было. Она начиналась у лавинок, перекинутых через реку. Они тоже появились уже после той страшной ночи.

Савка с отцом подошли к обелиску. На медной доске значилось: «Анна Ивановна Петрова. 1905–1929. Самое большое счастье – отдать жизнь народу».

Этой же фразой заканчивалась надпись на древнем камне, который лежал на высоком гранитном постаменте рядом с обелиском.

Долго отец с сыном стояли у памятников. Сквозь навернувшиеся слезы Савка видел обелиск смутно, расплывчато. Он напомнил ту белую стройную фигуру молодой учительницы, которая бросилась Савке на помощь и погибла.

Печальные воспоминания прервала дробь барабана. Савка обернулся. На холм по тропинке гуськом поднимались ребята. Нет, не просто ребята! Пионеры! У всех алели на шее красные галстуки. Впереди шел Павлуха. Он был серьезен и важен. Повернув голову через плечо, Павлуха скомандовал:

– Отря-ад! Стой! Ать-два! Смирно!

Вскинув руку над головой, он отрапортовал, обращаясь к Савке:

– Товарищ председатель совета отряда! За время твоего отсутствия разоблачение кулаков завершено! Преступники пойманы и понесли наказание! Могила Анны Ивановны каждый день навещается первым пионерским отрядом! Разреши передать командование? Команду сдал член совета отряда Павел Соколов!

– Команду принял! – смущенно ответил Савка и, подпрыгнув от избытка чувств, бросился к ребятам.

Строй смешался. Савку окружили со всех сторон, и он пропал в толпе мальчишек и девчонок.


Митькин ликбез

В конце пионерского сбора Митька Круглов – председатель совета отряда – постучал стеклянной пробкой по графину с водой, выждал, когда утихнет гомон, и сказал, для важности растягивая слова:

– Последний вопрос… Кто хочет записаться в ячейку друзей ОДН?

Пионеры хорошо знали десятки обществ и организаций, носивших разные названия, составленные из начальных букв нескольких слов, но об ОДН никто еще не слышал.

– Это что? – крикнул чей-то голос. – Организация для несовершеннолетних?

– Нет! – ответил Митька и, сделав паузу, расшифровал новое название: – Это общество «Долой неграмотность». В городе открываются ликпункты, то есть пункты по ликвидации неграмотных.

– Там что, их будут, тово, ликвидировать как класс?

Вслед за шутливым вопросом по комнате пронесся хрип, будто кого-то душили в задних рядах.

Ребята рассмеялись. Но Митька не любил такие шутки.

– Эй, хрипун! – крикнул он. – Ты тоже был неграмотный, а жив остался! Ликвидировать, то есть научить читать и писать. Сейчас это самое главное!.. Даю подумать до завтра, а завтра чтоб было ясно, кто друг ОДН, а кто против!

– А бабушку учить можно? – спросил тоненький голосок.

– Хоть прабабушку! – отозвался Митька. – Условия такие: либо приходить на ликпункт и там помогать учителям проводить занятия, либо найти неграмотного и учить его на дому. К десятой годовщине Великой Октябрьской социалистической революции каждый пионер должен ликвидировать хотя бы одного неграмотного!

После этой убедительной речи все оказались в числе друзей ОДН. Одни предоставили себя в распоряжение ликпунктов, другие сообщили фамилии неграмотных, с которыми будут проводить индивидуальные занятия.

– Учтите! – предупредил Митька. – Проверка – в октябре. И если ваши ученики не смогут прочитать передовицу «Правды»… – Чувствуя, что малость перехватил, он закруглился: – В общем, головой отвечаете!

Сам Митька вначале решил пойти в ликпункт, но все сложилось совсем по-другому.

Вечером, когда он изучал по школьному учебнику походы Александра Македонского, пришла соседка Акулина Степановна Голосова, а попросту – Акуля-судомойка. Митька краем уха услышал ее разговор с матерью.

– Марьюшка, – робким, извиняющимся голосом спросила Акулина Степановна, – Митрий-то твой дома?

– Дома, дома! – добродушно ответила мать.

– Покличь-ка его, милушка! Письмо вот пришло… Прочитать бы надо… А может, ты сама?

Наступила пауза. Вероятно, мать взяла письмо и рассматривала его. А Митька в это время раздумывал, нельзя ли использовать подвернувшийся случай.

– Больно почерк мудреный, – донеслось до него из кухни. – По-печатному я бы тебе прочла, а тут сплошные кривулины – без Митьки не обойтись!

В словах матери звучала скрытая гордость за сына. Митька почувствовал прилив сил и, не дожидаясь, когда его позовут, вышел на кухню.

– А как же ты раньше письма читала, тетя Акуля? – спросил он.

– А писем-то, сынок, и не было ни одного. Писать некому… Первое вот пришло. А от кого – ума не приложу.

И Акулина Степановна вдруг прослезилась. Так плачут, когда вспоминают давно пережитое горе, с которым уже успел смириться.

– Жили бы сынки – писали бы… А так… Мир велик, народу много, а до нас никому дела нет…

Митька знал, что сыновья Акулины Степановны пропали в гражданскую войну. У него мелькнула мысль: что, если письмо от одного из них! Митька порывисто протянул руку к распечатанному конверту.

Акулина Степановна догадалась, чем вызвано это нетерпеливое движение.

– Нет, сынок! Я хоть и не могу читать, а чую сердцем – не от них. Восемь лет минуло – косточки и те погнили…

Митька взял конверт, вытащил перегнутый пополам листок, прочитал про себя верхнюю строку: «Почтеннейший Карп Федотович и уважаемая Акулина Степановна…» Так сын не напишет. Письмо больше не интересовало Митьку.

– От знакомых, – определил он. – Можно не торопиться. Хочешь, тетя Акуля, я так сделаю, что ты сама письмо прочитаешь?

– Это как же? – удивилась женщина.

– А так! Сейчас всех неграмотных будут ликвидировать. Каждый пионер обязан кого-нибудь ликвиднуть! Вот я, например, возьму и научу тебя! С азбуки начнем: а, бэ, вэ… Слыхала?

Акулина Степановна улыбнулась и пошутила:

– Почему на меня на одну такая напасть? Ты уж и моего Карпа Федотыча не забудь – он грамотей великий: расписывается крестами.

– Могу и его! – обрадовался Митька. – Это даже лучше – сразу двоих ликвидирую!

– Ты не глумись над старшими! – строго сказала мать. – Читай письмо!

– А я ничего! – ответил Митька. – Я серьезно! Им же польза: лезут в письма всякие чужие, а там секрет какой-нибудь! А я месяц похожу к ним – и научу читать!

– Приходи, приходи, сынок! – примирительно произнесла Акулина Степановна тоном, которым успокаивают капризного ребенка. – А секрет… Какие у нас секреты! Давай-ка прочитай письмецо-то!

И Митька начал читать: «Почтеннейший Карп Федотович и уважаемая Акулина Степановна. Пишет вам Лука Самохин. Извещаю, что сижу в местах весьма отдаленных – замаливаю грехи. Половину отмолил. Еще пять лет осталось, а там выйду подчистую. Но не о себе пишу – пишу о сынах ваших. Хочу прояснить вам их судьбу. Как ни прискорбно, но вынужден сказать правду. Убегали они от деникинцев, а попали под копыта красных конников. Те и порубали их. А я тогда уцелел, зато сейчас маюсь. И все потому, что в смутное время жизнь свою спасал, как умел.

Помнится мне, что остался у вас сундучок со старыми, ненужными бумагами. Так выкиньте их в печку. Ни мне, ни вам они не пригодятся. А бывшему хозяину нашему – Сахарову – по земле русской больше не хаживать. Так что и ему они не потребуются. К сему Самохин».

Письмо растревожило материнское сердце. Всхлипывая и причитая, Акулина Степановна ушла.

– Кто это Самохин? – спросил Митька у матери.

– Приказчик был такой… Зверюга! Правая рука заводчика Сахарова.

– А откуда же он тетку Акулю знает?

– Она посуду на кухне у Сахарова мыла, а Карп Федотыч в кухонных мужиках ходил. Потому и знает их Самохин. Но они люди порядочные – не чета этому прохвосту…

* * *

Акулина Степановна и Карп Федотович Голосовы жили на первом этаже в отдельной комнате с темной прихожей. По старинке эту квартиренку называли дворницкой. Ее когда-то занимал дворник.

Карп Федотович работал извозчиком в конторе Гужтранс. Акулина Степановна и после революции не сменила свою немудреную профессию – мыла посуду в столовой.

Детство и молодые годы прошли у них на задворках богатого особняка заводчика Сахарова. Их родители – бывшие крепостные – тоже жили, как говорилось, «в услужении» у Сахарова, но не у того, которого вышвырнула из России революция, а у старика, умершего в 1905 году. Богатое наследство досталось молодому хозяину. Вместе с наследством получил он целый штат слуг. Были среди них Акулина Степановна и Карп Федотович с двумя сыновьями. Молодой заводчик не стал ломать порядки, заведенные отцом. Все слуги остались на прежних местах, а подростков Сахаров послал работать на завод.

Акулина Степановна и Карп Федотович по своему положению подчинялись и повару, и горничным, и дворецкому. Но были они людьми какого-то особого характера – прямые и честные, без того подлого угоднического душка, которым обычно пропитываются многие слуги. Одни ненавидели их за это и боялись, другие, наоборот, уважали. Сам Сахаров выделял их, называл потомственными слугами и по большим праздникам им первым вручал подарки.

Неграмотные, всю жизнь прожившие за забором барского особняка, они знали лишь один долг – честно выполнять свое дело. И Сахаров, хитрый, по-своему умный человек, всячески поддерживал в них это чувство.

После революции Акулина Степановна и Карп Федорович вспоминали о бывшем хозяине без злобы и ненависти. Жизнь у них изменилась к лучшему, но не так резко, чтобы старое казалось страшным сном. Они так же много работали, по-прежнему были честны и откровенны, и никто за их прошлое не приклеил им презрительную кличку барских холуев. В 1918 году их поселили в бывшей дворницкой.

Здесь они пережили деникинщину. Здесь оплакивали пропавших сыновей. Здесь в последний раз виделись с Самохиным, который притащил им сундучок с бумагами, небрежно бросил его в угол и сказал:

– Тут ведомости по выдаче получки. Похраните!

Когда части Красной Армии неожиданным ударом выбили деникинцев из города, в дворницкой побывали незнакомые люди. Они интересовались заводом Сахарова. Карп Федотович вытащил из-под кровати сундучок, рассказал о приходе Самохина, предупредил:

– Смотреть – смотрите, а взять не дам. Человек доверил. Нехорошо получится.

Гости полистали ведомости и финансовые отчеты, пересмотрели кипу накладных и стопку деловых писем. Это была часть заводского архива за 1916 год.

– Все? – спросили у Карпа Федотовича.

– Все! – ответил он и так посмотрел на людей, что они и не подумали усомниться в его честности.

– Складывай обратно, – сказал один из пришедших. – Будет холодно – протопишь печку.

Но бумаги в печку не попали. Не такие Голосовы были люди, чтобы выкинуть оставленные им на хранение документы. О сундучке забыли, и только неожиданное письмо Самохина напомнило о нем, да и то не сразу.

Акулина Степановна поплакала два дня по сыновьям и лишь на третий рассказала мужу о том, что Самохин разрешил сжечь бумаги.

– Сжечь… – недовольно пробурчал Карп Федотович. – Легко сказать… Люди писали, трудились…

– Вот и мне это как-то не по душе, – согласилась с ним Акулина Степановна. – Мы с тобой единого слова за всю жизнь не написали. А тут книги целые настрочены – буковка за буковкой выведена. Старались, – значит, нужно было!

– Собирают их, а не сжигают! – сказал Карп Федотович. – Я намедни целый воз документов с разных учреждениев в архив пригнал. Подшитые приняли, а что навалом было, – вернули. Сказали: пусть в порядок приведут. И предупредили, чтоб ни одна бумажка не пропала.

– Так сдай ты и сундучок туда, в архив этот.

– Пойми, о чем толкую! – рассердился Карп Федотович. – Не берут навалом! Надо разложить по порядку, номера проставить! Ты, что ли, их выставишь?

– Старый, а горячий! – упрекнула его жена. – Я не выставлю. А позовем Митрия – сына соседского, он и выставит тебе что хочешь!.. Сдадим – и руки освободятся. Добро, может, не велико, а все на совести лежит, заботы требует.

Карп Федотович еще раздумывал над этим предложением, когда в дверь постучали и из темной прихожей вошел в комнату Митька. Он бы пришел и раньше, да понимал, что надо выждать несколько дней после письма с печальным известием.

– Это я! – бодро сказал он и с лукавым видом помахал в воздухе букварем.

Акулина Степановна, конечно, не помнила про Митькину угрозу ликвидировать их неграмотность, а Карп Федотович вообще ничего не подозревал.

– Видим, что ты! – произнес он. – Сам бы не пришел, – пришлось бы звать. Как раз тебя тут вспоминали.

– Раз я сказал, – значит, приду! – ответил Митька, гордый тем, что его ждали. – У меня в отряде даром слов не бросают! Сказано – сделано! Месяца не пройдет, а вы уже читать начнете. Сначала по слогам, а потом будете не хуже чтеца-декламатора шпарить!

Карп Федотович ничего не понял. Акулина Степановна всплеснула руками и ахнула:

– Да ты что это – в самом деле из нас грамотеев задумал сделать?

– А то как же! – загорячился Митька. Он уже догадался, что его ждали не для занятий по букварю. – Сейчас всем неграмотным конец! Ликвидируют их! Ни одного темного человека не останется!

– Ликвидируют – туда и дорога, – сказала Акулина Степановна. – Только ты нас, сынок, не неволь. Да и тебе какой интерес с нами возиться? У тебя дружков целый город – с ними и играй-воюй!

– Как же так, тетя Акуля! – взмолился Митька, увидев, что лихим наскоком и страшным словом «ликвидация» ее не проймешь. – Ведь ты сама сказала: «Приходи, приходи!» Помнишь?

– Я думала, пошутил ты. И сама пошутила… За добро твое спасибо и за заботу тоже. Но лучше ты нам в другом помоги – поставь номерки на бумагах.

Митька даже покраснел от волнения. Он успел нахвастать ребятам, что ликвидирует сразу двоих неграмотных. Отступать было некуда, и он переметнулся на Карпа Федотовича.

– Дядя Карпуша! Послушай хоть ты меня! Сам посуди: письмо пришло – надо бежать к соседям. Ответ писать – опять беги! Номерки поставить – снова проси, кланяйся! Разве это жизнь? Да я вас за месяц… Вы у меня не то что номерки – стихи писать сумеете!.. И потом, слово же я дал!.. Всем растрезвонил, что двоих ликвидирую!.. Ну что вам стоит?

Карп Федотович был большой добряк. Не любил огорчать людей. К тому же он надеялся, что через пару вечеров мальчишка поостынет и все прекратится само собой.

– Ладно, мать! – сказал он. – Пусть Митрий поучит нас маленько, авось умнее станем.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю

  • wait_for_cache