Текст книги "О вас, ребята"
Автор книги: Александр Власов
Соавторы: Аркадий Млодик
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)
– Это, мамочка, не трудно! А вот сегодня!..
Аня помотала головой и зажмурилась.
– Сегодня одних гостей будет шестнадцать да нас пятеро – всего двадцать один! Но ты не волнуйся и не хлопочи!
– Неужели весь класс придет? – спросила мама.
– А как же! У нас так заведено! К шести пойдем к Вольту, а в девять – ко мне! Я все обдумала: сварим картошечки, а к ней сардельки! Потом чай с конфетами!
– А что ты Вольту подаришь? – спросила мама.
Она не знала, что Аня давно ломает голову над этим вопросом. Выдумки на интересный для пятнадцатилетнего мальчишки подарок у нее хватило бы, но всякая покупка требовала денег, а в семье каждый рубль был на счету. Аня перебирала в памяти все свои вещички, готовая подарить любую драгоценность, которая принадлежала лично ей, но ничего подходящего в ее распоряжении не было.
Вспомнился Ане день рождения Олега Короткова. Тогда тоже были мучительные поиски подарка. Ничего не придумав, она купила коробку конфет. Олег поморщился, принимая подарок, не очень тактично сказал, что конфеты попали не по адресу, и передал коробку девочкам. Те иронически улыбнулись, но конфеты съели, а Аня долго упрекала себя в глупости и краснела, встречаясь с Олегом в школе. Ей все казалось, что она обидела его.
– У нас есть рублей двенадцать до пенсии, – сказала мама, видя замешательство дочери. – Возьми рубля три-четыре… Как-нибудь доживем!
– Нет, мамочка! – возразила Аня. – Не купишь… Надо что-то такое… А три рубля – сама понимаешь… Он же настоящий человек! Подожди-ка, подожди!.. Знаю! Я подарю ему самую любимую книгу – «Повесть о настоящем человеке»! А? Это будет приятный намек!
Борису не понравилась идея сестры. Он знал, с какой любовью подбирает Аня книги для своей маленькой библиотеки. Повесть Полевого имела еще и особую ценность: отец когда-то читал ее вслух детям. Эти вечера запомнились и Ане, и Борису, и Вике. Один Алеша был еще слишком мал, чтобы понять суровую правду воинского подвига.
– Эта книга нам самим нужна! – сказал Борис.
– А разве дарят то, что самим не нужно? – спросила Аня. – Не жалей! Если бы ты знал Вольта!.. Себе мы потом купим. Вот поправится мамочка, заживем и купим обязательно!
Книгу сняли с полки, завернули в хрустящую белую бумагу, перевязали голубой тесемкой. Потом мама прилегла отдохнуть, а Аня дала братьям поручения. Вика побежал в магазин за сардельками. Борис направился к соседям – попросить вилок и тарелок для праздничного ужина. Даже Алеше нашлась работа – помыть картошку. Аня хотела сделать это сама, но братья дружно запротестовали.
– Ты давай наряжайся! – с грубоватой нежностью сказал Вика. – Без тебя управимся. Нечего руки пачкать!..
* * *
В семье Ромодановых тоже готовились к празднику. На длинном столе, покрытом накрахмаленной скатертью, красовались вазы с апельсинами, краснела на тарелках сочная кета, искрились серебром горлышки бутылок с сидром. В центре стола на широком блюде раскинулся крендель, выпеченный в форме буквы «В». Пятнадцать свечек желтели на нем.
В половине шестого раздался звонок. В прихожую ввалилась толпа мальчишек во главе с Олегом Коротковым. Он первый с жаром потряс Вольту руку и протянул объемистый сверток.
– Клади сюда, – Вольт показал на столик в углу. – Спасибо… Только напрасно вы, ребята!..
Одноклассники уложили подарки на столик, разделись и смущенно затоптались в прихожей.
– Что смутились? – покровительственно спросил Вольт. – Заходите! Сейчас радиолу закрутим, а ровно в шесть – за стол!
Из средней комнаты донесся приятный голос Георга Отса. Минута неловкости миновала. Все оживились. Праздник начался.
Аня появилась одной из последних.
– Я к тебе с настоящим человеком пришла! – пошутила она, мило улыбаясь. – Вот он!
Вольт взглянул на перевязанный тесемкой прямоугольник, догадался, что в нем, и ответил на шутку шуткой:
– С другим я бы тебя и не пустил!..
Аня посмотрела на груду подарков.
– Как? Прямо сюда?
– Да-да! Клади… Потом разберем эту всячину!
Девочка секунду раздумывала, глядя на небрежно сваленные в кучу свертки, и положила книгу на самый верх груды.
В это время большие часы солидно густым трезвоном возвестили о том, что настало шесть часов.
– Товарищи гости! Прошу! – мать Вольта открыла дверь в столовую, где уже пылали все пятнадцать юбилейных свечей.
Захлопали пробки, запенился в бокалах сидр. Отец Вольта произнес короткую поздравительную речь, и после первого тоста родители дипломатично оставили ребят одних.
Аня сидела на краю длинного стола у окна. Ей все здесь нравилось: и богатый стол, и щекочущий холодный напиток, и шутки Олега Короткова, который, обращаясь к Вольту, называл его товарищем директором и строил такую нарочито подхалимскую рожицу, что все покатывались со смеха.
А часы неуклонно отсчитывали время. Они били каждые пятнадцать минут и напоминали Ане, что скоро будет девять и вся эта веселая компания нагрянет к ней. Ее чуточку смущало, что после блестящего приема у Ромоданова ее угощение может показаться слишком скромным. Но опытным хозяйским глазом она подметила, что на столе у Вольта были одни холодные блюда. «Ничего! – успокоила она себя. – Прогуляются по морозу и с удовольствием съедят горячую картошечку с сардельками».
Подумав о морозе, Аня посмотрела в окно. На улице началась метель. Снег сердито бился в стекла. Завывание ветра доносилось даже сквозь заклеенные на зиму рамы.
– Смотрите, какая вьюга поднялась! – воскликнула Аня.
За столом притихли. Повернулись в сторону окна.
– Ну и что из этого! Пусть вьюга! – крикнул Вольт. – Нам тепло! Давайте танцевать!
– Танцевать! Танцевать! – подхватили остальные.
Мальчики и девочки выскочили из-за стола. Снова заиграла радиола. Аня прошлась два-три круга в медленном вальсе, потом выскользнула в прихожую. И здесь, и в столовой не было ни души. Она нашла клочок бумаги, написала: «Жду вас всех в 9», положила записку на нетронутый крендель в центре стола, оделась и потихоньку вышла на лестницу. Надо было проверить, все ли приготовили братья, хватит ли стульев для гостей, не переварилась ли картошка. Выйдя на улицу, девочка окунулась в снежное ревущее море и сразу же исчезла в буране.
А вечер у Вольта продолжался. Никто не заметил отсутствия Ани. Было весело и шумно. Танец следовал за танцем. Подбор пластинок у Ромодановых был удивительный. Свежо поблескивал паркетный пол. Ноги скользили, подхваченные легкой волнующей музыкой. Время исчезло. И только часы по-прежнему отбивали свои удары.
* * *
Двадцать одна тарелка с дымящейся картошкой и сардельками тесно сгрудились на круглом столе.
– Остынет, Аня! – говорила мама. – Подожди, когда придут!
– Что ты, мамочка! Знаешь, Вольт какой точный! У него все по минутам рассчитано. Вот увидишь, он и сюда приведет всех минута в минуту!.. Только мне не понравилось, как он с подарками… Я не так: я буду сама их брать и передавать Алеше. А ты, Алеша, разворачивай и укладывай их сюда – на диван. Всем будет интересно!
Аня птичкой облетела стол, заметила потемневшую вилку.
– Вика! Почисти скорей! Наждачная бумага в левом ящике буфета!..
Вика бросился с вилкой на кухню. Волнение сестры передалось всем.
– У нас стол поскромнее! – сказала Аня. – Но дело не в этом! Важно, чтобы все было чистенько и аккуратно!.. А картошка совсем не плохая… Вот посмотрите – как придут замерзшие, так еще и похвалят!.. А как платьице, мамочка? Хорошо сидит? Там некогда было рассматривать!
– По-моему, хорошо, – ответила мама.
– Хорошо! – подтвердил Борис. – В самый раз.
– Ну и чудесно! – Аня подпрыгнула, закружилась, выбежала из комнаты: – Дверь открою! Сейчас нагрянут!..
* * *
В половине десятого Вольт заглянул в пустую столовую. «Надо попросить маму накрыть стол к чаю!» – подумал он и заметил Анину записку. Прочитав ее, он приподнял брови, прислушался к завыванию ветра за окном, поежился и скомкал бумажку.
В десять сели за чай. Даже сейчас отсутствие Ани осталось незамеченным. Вольт ничего не сказал о записке: не хотелось нарушать праздничный вечер и идти сквозь вьюгу только для того, чтобы поскучать часок-другой. Стоило ли из-за этого ломать ноги?..
* * *
Аня во всем обвинила вьюгу: «Я сама еле добралась, а они, наверно, свернули не на ту улицу!» Она хотела одеться и выйти навстречу, но Борис взял пальто из ее рук, повесил на место.
– Подогревай сардельки… Я схожу.
Снова зашипел газ, забулькала кипящая вода. Стол опустел. Пришлось мыть тарелки. Картошку сложили в кастрюлю и поставили над паром. Алеша вздремнул на диване, отведенном под витрину для подарков. Мама и Вика помогали вытирать посуду.
– Ведь придут! А? – повторяла Аня. – Не может быть!..
– Конечно, придут! – утешала ее мама. – Задержались… Когда один, – быстро! А тут сколько их! Пока все оденутся… Пока идут.
* * *
Об Ане вспомнили в двенадцатом часу, когда стали собираться домой. Для Шестеровой тоже были припасены подарки. Они лежали у одних в кармане, у других – под шапкой и невольно бросились в глаза, когда ребята начали одеваться.
Настроение резко упало.
– Когда же она ушла? – негромко спросил кто-то, стыдливо пряча подарок за спину. – Хоть бы напомнила…
– Пошли сейчас к ней!
Никто не успел поддержать или отклонить предложение, – часы пробили полночь. Их трезвон, казавшийся раньше торжественным, величаво праздничным, сейчас раздражал своей тягучей неторопливостью.
– Поздно… – произнес Олег Коротков. – Ночь… А у нее мать больна… Завтра если… Извинимся, поздравим и… подарки тоже…
– А ты сам поспи ночь оплеванный!
– Не я виноват! – нервно ответил Олег. – Все хороши!
– Не будем спорить! – решительно сказал Вольт. – Зачем искать виноватых? Есть выход!
Он, как всегда, говорил спокойно и рассудительно. Услышав его голос, все почувствовали некоторое облегчение и даже не задумались, правильно ли они поступают, когда, по совету Вольта, стали складывать в чемодан приготовленные для Ани подарки.
Вольт сходил в столовую, принес несколько пирожных, апельсинов, кулек конфет.
– У нее три брата – пусть полакомятся! – объяснил он. – А теперь остается одно – доставить посылку по адресу. Я предлагаю поручить это дело Олегу. Он живет рядом с Аней. А мы проводим его до половины дороги. Кстати, и вьюга утихла. Закончим наш праздник коротким пикником. Как, Олег?
– Приказ директора – закон! Не будет ли еще каких указаний? – Олег изогнулся вопросительным знаком.
Шутку приняли холодно, без смеха. Даже Вольт недовольно поморщился.
Олег выпрямился, покраснел и, чтобы скрыть это, нагнулся, подхватил чемодан.
– Идемте, что ли!..
На улице было тихо. Снега намело видимо-невидимо. Казалось, что дома осели, опустились в землю на целый метр. На углу ветер набросал высоченный сугроб – до окон первого этажа. Звуки тонули в пушистых снежных завалах.
– Как пойдем? – спросил Олег.
– Через карьер, – ответил Вольт. – Там ближе…
Олег свернул налево – к карьеру, откуда вывозили песок для городских строек. По карьеру вилась дорожка – самая короткая между двумя концами города, раскинувшегося широкой подковой. Дорожку занесло вьюгой, но ребята столько раз ходили по ней, что не боялись сбиться с пути. Они растянулись длинной цепочкой и зашагали по глубокому снегу, стараясь ступать в следы, оставленные Олегом.
Вольт надеялся, что на улице ребята снова развеселятся. Он попробовал затеять игру: сгреб мягкий сыпучий снег, швырнул его через голову на идущих сзади и приподнял воротник, ожидая, что в его спину ударит ответный снежок. Но никто не ответил на заигрывание. Только снег хрустел под ногами.
«Промазал… Не заметили!» – подумал Вольт и опять запустил снежком.
– Хватит! – угрюмо сказал кто-то.
Вольту стало холодно от этого недружелюбного тона. Так с ним никогда не разговаривали. Он прислушался. Ему показалось, что сзади шепчутся. И он испугался: вдруг кто-нибудь видел, как он выбросил Анину записку! Ему представилось, как эта новость пробегает по цепочке одноклассников. Он не выдержал и обернулся… Нет, никто не шептался. Ребята шли молча, глядя под ноги, подавленные неприятным происшествием.
Вольту полегчало.
– Что приуныли! – крикнул он. – Не такая уж она чувствительная натура!
Ему не ответили.
* * *
Чтобы не расплакаться дома, Аня, несмотря на уговоры огорченной матери и братьев, вышла на улицу. Сначала она бродила по сугробам вдоль темных домов, останавливалась вдали от фонарей и, закусив губы, вытирала катившиеся градом слезы. Потом, увидев какого-то запоздалого прохожего и не желая встречаться с ним, она свернула в проулок и присела на бревно, лежавшее у дороги.
Она никого, кроме себя, не винила. Отец и мать с детства учили ее искать причину любого несчастья в себе. «Что же я такое сделала? Почему они не пришли? Чем я их обидела? – думала Аня и, наконец, нашла ответ на эти вопросы. – Ну, конечно! Ушла тайком, как дурочка! Спасибо даже не сказала, не попрощалась с родителями Вольта! Ребята подумали, что я не хочу приглашать их к себе!»
Эта мысль ужаснула ее. С какими глазами придет она завтра в школу? Что скажет товарищам? Про записочку?.. Но ее могли не заметить! Слетела и затерялась среди тарелок и блюд! Что делать? Как исправить свой поступок? Бежать к Вольту?.. Но все уже разошлись… Легли спать… Одна мамаша, наверно, убирает грязную посуду…
Аня вскочила с бревна. Да! Так и надо сделать! Она добежит до дома Вольта, посмотрит, светится ли окно на кухне, и, если свет горит, она позвонит и все-все расскажет! И Вольта попросит разбудить на одну коротенькую минутку…
Слезы у Ани высохли, и она побежала. «Только бы свет горел!» – твердила она про себя.
В карьере снег лежал таким толстым пластом, что девочка не смогла бежать. Идти и то было трудно. На каждом шагу она проваливалась по колено и чувствовала, как холодит ноги снег, попавший за голенища валенок.
До противоположного обрывистого края карьера по хорошей дороге можно было пройти минут за десять. Но Ане потребовалось полчаса, чтобы преодолеть заваленный снегом котлован. Дойдя до крутого подъема, она остановилась, чтобы перевести дух, и осмотрелась. Вьюга изменила знакомые очертания карьера. Слева и справа от дорожки раньше желтели отвесные песчаные стены. Теперь они пропали. Снизу их закрывали сугробы, а сверху ветер налепил толстый снежный козырек, который нависал над сугробами.
«Как он только держится? – удивилась Аня и прислушалась: ей почудилось, что козырек оседает под своим весом и скрипит. – Сейчас рухнет вниз!»
Но снежный карниз все так же висел в воздухе, чудом удерживаясь за верхнюю кромку котлована, а скрип продолжал доноситься до девочки. Что-то подхватило Аню, и она, скользя и увязая на засыпанной снегом дорожке, вбежала на гребень карьера. Навстречу ей двигалась вереница унылых фигур. Они, видимо, потеряли дорогу и медленно брели по целине. Передняя фигура тащила по снегу чемодан.
У Ани от счастья дрогнуло и замерло сердце. Она остановилась. Рой мыслей пронесся в ее голове. «Картошка еще не остыла – она на пару… Мамочка не рассердится, что поздно… Алешу только будить не стоит… А сардельки? Часть полопалась в кипятке… Сколько же можно их варить! Но ничего! Худые она оставит своим! Да! Еще чай… Это быстро!.. Но какие же молодцы! Все-таки пришли!.. Дорогие мои!»
– Ребята-а! – закричала Аня, прижав руки к груди.
Олег остановился.
– А-анька! – услышала она радостный возглас.
И сразу же закричала, замахала руками вся цепочка. Олег закинул чемодан за спину и побежал к Шестеровой, высоко вскидывая колени. Вдруг он как-то странно уменьшился и исчез вместе с чемоданом. Послышался глухой шум и приглушенный крик. Потом что-то зловеще зашуршало – и большой кусок снежного карниза обрушился вниз. Там, где только что белел снег, зияла пустота.
Когда на виду у всех гибнет человек, многие теряются, не знают, за что браться. Нужен какой-то толчок, чтобы привести людей в движение. В такие секунды первое слово часто решает судьбу попавшего в беду. Найдется смелый человек – и другие бросятся за ним спасать погибающего. Но стоит трусу опередить события и удариться в панику, как страх может передаться и остальным.
Шестнадцать человек замерли у обрыва. Первое слово выкрикнул Вольт.
– Наза-ад! – заорал он и попятился. – Здесь обрыв!
И все отпрянули назад, а кое-кто даже побежал прочь.
– Куда-а! – с отчаянием и упреком закричала Аня. – Вольт!.. Вольт!.. Что же ты? Куда?..
Не услышав ответа, Аня скатилась по крутой, почти отвесной стене котлована, обнажившейся после обвала. Завязнув по пояс в сыпучей смеси песка и снега, она разбрасывала, разгребала руками холодное месиво. Она забыла о других. Она думала только о нем – о засыпанном, задыхающемся Олеге. Ее рука задела за что-то твердое. Аня с головой, как крот, залезла в снег, раздвигая его плечами, грудью, лицом. Она потеряла валенок и не заметила этого. Не заметила она и то, что вскоре рядом с ней замелькали еще чьи-то руки.
– Вот он! – выдохнул кто-то.
Олега подхватили, отнесли подальше от стены котлована. Аня опустилась рядом на снег, выдернула из-под мокрого пальто подол своего нового платья и вытерла Олегу лицо.
– Дыханье!.. Искусственное дыханье надо!.. – пробормотал Вольт, стоявший за спинами пионеров.
Аня нагнулась к Олегу и подула в забитые снегом ноздри.
Потом шутили: «Аня, как бог, вдохнула в Олега жизнь!» А сейчас все хотели чуда. И оно свершилось: Олег открыл глаза и чихнул…
* * *
Собрание началось ровно в пять.
Старшая пионервожатая от имени пионерской дружины поблагодарила присутствовавших на собрании шефов за оборудование мастерских. Затем перешли к выдвижению кандидатур на руководящие должности комбината.
– Начнем с главного, – сказала она, – с директора. Прошу…
Ей не дали закончить.
– Шестерову! – закричало сразу несколько голосов.
Все вскочили и под отрывистые дружные, как салют, хлопки начали скандировать:
– Ше-сте-ро-ву! Ше-сте-ро-ву! А-ню! Ше-сте-ро-ву!
Три „мушкетера“
Плюс и минус, как известно, – знаки сложения и вычитания. Но этим не исчерпывается их значение. В школьной практике плюсы и минусы существуют как дополнительные показатели знаний учеников. Пять с плюсом, например – это сверхотлично, превосходно. Бывает и такая отметка – три с «вожжами», то есть с двумя минусами. Это даже скорее не отметка, а знак, определяющий отношение учителя к ученику. Такую оценку ставят в том случае, когда знаний нет, а есть симпатия. Она-то и заставляет учителя выводить вместо полноценной заслуженной двойки «вожжастую тройку».
Салов, Никашин и Орлов – или, как звали их в школе, три «мушкетера» – как раз и были теми счастливчиками, которым вместо двойки часто ставили три с двумя минусами. Веселые и дружные, они отвечали невыученный урок с такой храбростью, что зловещая двойка не решалась усесться в журнале напротив их фамилий.
– Видите ли, – вдохновенно начинал Салов, когда его спрашивали, к примеру, о климате Восточной Сибири, – Сибирь издавна славится своими морозами. Не случайно во время проклятого царского режима она являлась излюбленным местом ссыльных.
– Я не думаю, что ссыльные были влюблены в Сибирь, – с легкой усмешкой возражал учитель.
– Вы совершенно правы! – тотчас соглашался Салов. – Не то чтобы влюблены… Просто их любили туда ссылать. Морозы в Сибири доходят до… В общем, с ртутным термометром там делать нечего.
Класс хохотал. Учитель безуспешно пытался скрыть улыбку. А Салов продолжал с прежним вдохновением:
– В наши дни советский характер простых советских тружеников преодолел вечную мерзлоту Сибири. Из места ссылки она превратилась в цветущий край. Мичуринцы-биологи стремятся к тому, чтобы она стала богатым плодоносящим садом. В годы великих свершений, когда мы успешно штурмуем космос, где царствует абсолютный нуль, Сибирь с ее морозами не может являться непреодолимой преградой.
Салов умолкал и выжидательно смотрел в глаза учителю, будто ждал нового вопроса, уверенный, что ответит на него так же блестяще.
Учитель с грустью спрашивал:
– Не выучил?
– Не то чтоб совсем не выучил… Учил, но не очень, – признавался Салов и добавлял под веселый шумок товарищей: – Ведь я не ошибся… По-моему, все точно: и как раньше – до революции, и как сейчас…
– Берись, Салов, за уроки! – внушительно говорил учитель. – Пора! На одном языке не выедешь, хоть он у тебя и хорошо привешен…
Несколько секунд учитель и ученик вздыхали по очереди: учитель – огорченно, и Салов – с томительным ожиданием. Потом учитель ставил в журнал тройку о «вожжами», а Салов шел за парту.
На уроках русского языка «героем» обычно бывал Никашин. Он обладал внутренним чутьем на язык, и это позволяло ему иногда блеснуть интересной догадкой. Однажды, разбирая слово «берлога», он привел в умиление учительницу, сказав, что берлога происходит от немецких слов: «бер» – медведь и «леген» – лежать. В другой раз он увидел скрытое родство между словами «неделя» и «дело». С тех пор никакие глупости, которыми часто изобиловали его ответы, не могли поколебать учительницу. Даже в самых катастрофических случаях она ставила Никашину три с двумя минусами.
Третий из «мушкетеров» – Орлов – не обладал ни красноречием Салова, ни чутьем Никашина, но зато он был удивительно догадлив, имел кошачий слух и превосходную зрительную память. Когда его вызывали к доске, он поднимался из-за парты медленно-медленно и за это время успевал найти и окинуть взглядом страницу учебника с ответом на заданный вопрос. Если на странице попадались формулы или даты, он запоминал их мгновенно. Остальное приходило само собой в виде чуть слышных подсказок друзей и наводящих вопросов учителя, из которых Орлов умел извлекать очень многое. Его ответы строились приблизительно так:
– Двадцать шестого мая, шестого июня по новому стилю, тысяча семьсот девяносто девятого года, – растягивая слова, произносил Орлов первую цифру, которую он успел заметить на странице учебника по литературе. А в это время его чуткий слух улавливал шепот Салова: «Родился…» – и Орлов уверенно продолжал: – родился Александр Сергеевич Пушкин. В тысяча восемьсот одиннадцатом году… – следовала подсказка: «Лицей!» – Пушкин поступил в лицей.
– В какой? – спрашивал учитель.
– В царский, конечно! – добавлял Орлов.
– В Царскосельский, – поправлял учитель.
– Да-да! В Царскосельский! Я оговорился… В тысяча восемьсот двенадцатом году…
– Подожди, Орлов! – перебивал его учитель. – Ты о детстве поэта расскажи.
– А что именно? – допытывался Орлов. – Детство юного поэта было большое и интересное.
– Расскажи о том, что помогло стать Пушкину великим поэтом: интересовались ли в семье Пушкина литературой, может быть, у них была библиотека, может быть, к ним заходили поэты и писатели. Расскажи о няне, о ее сказках…
– Все ясно! – живо подхватывал Орлов. – В доме Пушкиных в Москве была библиотека. Родители юного Александра Сергеевича были большими любителями литературы. К ним приходили поэты и писатели. Они разговаривали на литературные темы. Была у Пушкина и няня Арина Родионовна. У нее были сказки…
– Как были? – удивлялся учитель. – Она рассказывала их поэту!
– Да-да! – поправился Орлов. – Она часто вечерами в свободное от работы время рассказывала их поэту… юному, конечно… Он тогда еще юный был…
После мучительного длинного и несвязного рассказа в журнале появлялась очередная тройка с «вожжами».
Двоечников прорабатывали на сборах отряда. Им помогали избавляться от хвостов. А троечники, даже если у них в дневниках красовались жирные «вожжи», не вызывали опасений. В ведомости в колонках оценок за четверть «вожжи» не выставлялись. Там писалось кисло-сладкое словечко «удовлетворительно». Оно обеспечивало переход в другой класс.
Получив ведомости, три «мушкетера» пробегали глазами по сплошным «удочкам», и Салов произносил с облегчением:
– Что и требовалось доказать!
Опасность снова отдалялась на целую четверть, и три друга со спокойной душой отдавались своему любимому занятию – фехтованью.
Эта страсть захватила их давно – в третьем классе, когда Салов впервые открыл книгу Дюма и познакомился с храбрым гасконцем Д’Артаньяном. В течение недели отважный мушкетер завоевал сердца еще двух мальчишек – Никашина и Орлова. А через несколько дней самодельные сабли, шпаги и рапиры скрестились в воздухе. Поединки возникали всюду: на лестничных площадках, во дворе дома, в школьных коридорах. Бои шли с переменным успехом.
Руки у друзей всегда были в ссадинах и синяках. Но их боевой пыл не угасал, несмотря на раны и постоянные нарекания матерей.
Однажды горячая схватка разгорелась в скверике у трамвайной остановки. Секундантом был Орлов. Бились Салов и Никашин. Шпаги так и мелькали. Разгоряченные мальчишки не заметили, как к ним подошел стройный, подтянутый мужчина. Он постоял, посмотрел и, когда Никашин, сделав неожиданный выпад, ткнул шпагой Салова в грудь пониже ключицы, сказал:
– Хорошо работаете!
Мальчишки расцвели от похвалы. Взрослые всегда их ругали за эти поединки, а тут раздались слова одобрения.
– Мы любого победим! – похвастался Никашин. – Втроем всю улицу вызвать можем!
– Ну-у! – удивился мужчина. – Дай-ка мне твое оружие!
Он взял у Орлова палку, отдаленно напоминающую тяжелый тевтонский меч, и произнес с вызовом:
– Нападайте! Вдвоем…
– Это вы… серьезно? – недоверчиво спросил Салов.
– Самым серьезным образом!
Мальчишки переглянулись и с двух сторон накинулись на мужчину. Первым нанес удар Никашин. Вернее, не нанес, а только хотел нанести, но его шпага, встретившись с оружием противника, выскользнула, как живая, из рук и упала метрах в трех. Через какую-то долю секунды туда же полетела и шпага Салова. Они лежали рядышком на земле, и мальчишки, разинув рты, смотрели на них, ничего не понимая.
– Деретесь вы напористо, смело, но кустарно, – подвел итог незнакомый мужчина. – А фехтованье – это искусство! Если хотите заниматься серьезно, – приходите ко мне завтра на стадион. Спросите Скуратова.
Ребята, конечно, приехали и с тех пор стали заниматься в секции фехтования у мастера спорта Скуратова.
Тренер относился к ним по-отечески, но требовал точного выполнения всех условий. А их было много: утренняя зарядка, ежедневная пробежка на три-пять километров, занятия различными видами спорта и хорошая учеба в школе. Все, что касалось физкультуры, мальчишки приняли безоговорочно. Но последнее условие они встретили без энтузиазма.
– А по-нашему мнению так, – высказался Никашин: – Если на второй год не остаешься, – значит, учишься хорошо!
Скуратов понял, что у ребят дела с учебой обстоят неважно.
– Чтобы не было недоразумений между нами, – сказал он, – запомните: за двойку – вон из секции!
– На неделю! – предложил Салов.
– Навсегда! – твердо ответил тренер. – Каждую субботу являться ко мне с дневником. И вообще я что-то не совсем понимаю ваше отношение к учебе. Может быть, вы мне растолкуете?.. Только начистоту!.. Помню, когда я учился, мы дрались за пятерки!
– Было когда-то! – согласился Орлов. – Только нам это не нужно!..
– Это как же так? Почему? – удивился Скуратов.
И мальчишки попытались объяснить ему свою точку зрения. Говорил больше Салов. Остальные дружно поддакивали.
– Нам пятерки не нужны – все равно на работу после школы пойдем. А там а плюс бэ в квадрате никому не потребуется. Пошел на работу – знай свое дело: вкалывай! И вся школьная премудрость тебе ни к чему!
– По-твоему, выходит, на работе никакие знания не нужны? – спросил Скуратов.
– Нужны, да не школьные, – ответил Салов. – Мне отец рассказывал, что он журналистом стал не в школе и не в университете. Там ему только диплом выдали, а писать он научился в газете, когда проработал два года… Или вот спорт… Ну на что спортсмену физика или химия? Мускулы нужны, ловкость, а не аш два о или формулы всякие!
Скуратов не стал переубеждать трех друзей, потому что видел: слова не помогут.
Тренер побывал в школе, разговаривал с учителями, очень внимательно посмотрел диктовки трех «мушкетеров» и выписал в блокнот все ошибки, допущенные ребятами.
* * *
Приближались первые внутрисекционные соревнования. Раньше юные фехтовальщики проводили между собой только учебные бои. Теперь пятнадцать мальчишек готовились к настоящим боевым схваткам, которые должны были выявить самого искусного фехтовальщика. Многие думали, что первенство завоюет Никашин.
Шансы Салова и Орлова тоже оценивались высоко. Им прочили места в первой пятерке.
За несколько дней до соревнования Скуратов неожиданно объявил, что в турнирную таблицу будут включены не все.
– Сначала проведем отборочные состязания, – сказал он. – Бег на три километра, прыжки в длину и метание диска. Кто окажется последним, тот лишается права участвовать в соревновании.
Бег, прыжки и метание диска входили в обязательный комплекс тренировочных занятий. Каждый член секции приблизительно знал свои возможности в этих видах спорта. Салов, Никашин и Орлов без волнения выслушивали Скуратова. Им ничто не угрожало. Многие уступали им и в беге, и в прыжках, а что касается диска, то трое друзей метали его дальше всех. Преимущество было небольшим – когда метр, когда полметра. Но никому в секции не удавалось преодолеть эти 50–100 сантиметров и догнать «мушкетеров».
В день отборочных состязаний стояла ясная, но ветреная погода. Когда мальчишки выскочили из раздевалки и выстроились, ветер вздыбил им волосы и так нажимал в спины, точно хотел вытолкать ребят из строя, закружить их и унести к заливу, где над пристанью с самого утра висели штормовые сигналы.
Яхтклуб и лодочная станция не работали: море разыгралось не на шутку. Да и стадион был безлюдным. Но ребята знали, что Скуратов не отменит состязание. Не было еще случая, чтобы погода помешала тренеру проводить очередное занятие. Мальчишки бегали в грозу и ливень, ходили на лыжах в любую метель, плавали в холодную погоду. Ничто не могло нарушить железный график Скуратова.
– Воля – как тело! – любил говорить он. – У воли тоже есть мускулы, и их надо тренировать!..
Начали с метания диска.
– Условия такие, – пояснил тренер: – Каждый самостоятельно определяет все, что касается метания, – и место, и направление. Кому как удобно… Метать один раз – никаких проб и повторов! Учтите ветер… Салов, начинай!
Салов для форса послюнил и поднял кверху палец, хотя направление ветра было достаточно очевидным. Диск удобно улегся на руке. Взмах, поворот – и тяжелая металлическая тарелка полетела в ту сторону, куда дул ветер. Салов рассчитывал на его помощь и надеялся сегодня перекрыть свой рекорд. Но безжалостные цифры рулетки показали, что диск упал на два метра ближе, чем обычно.
В строю зашушукались, а Скуратов сдержанно произнес:
– Я просил учесть ветер… Есть такая наука – аэродинамика. Спортсмену необходимо знать ее законы.