Текст книги "О вас, ребята"

Автор книги: Александр Власов

Соавторы: Аркадий Млодик
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)

Три семерки

Загер преклонялся перед астрологией, по вечерам составлял картотеку примет и любил высокую дородную Диану, носившую на ошейнике три медали. Во всем остальном он ничем не отличался от профессиональных палачей, возглавлявших фашистские концлагери.

Свою карьеру он начал в Польше, получил железный крест за руководство одной из «фабрик смерти» и был переброшен с повышением в Баварию. Ему предложили лагерь, где содержались только женщины и дети.

В центре баварских гор, вдали от населенных пунктов, строился подземный завод. Гитлеровское командование придавало ему огромное значение. Были приняты все меры, чтобы сохранить строительство в строгом секрете. Фашистам пришлось отказаться от даровой силы пленных мужчин. Они сочли это слишком рискованным. На стройку согнали женщин и детей, отобранных специальной комиссией в различных концлагерях Европы. Даже Загеру не сказали, что это за завод, какую продукцию он будет выпускать.

В Берлине ему дали подписать особые условия. Из них он узнал, что за побег из лагеря хотя бы одного человека он, Загер, будет лишен звания и предан военному суду. Но зато предотвращение побега расценивалось как высокая заслуга перед фатерландом.

Загер прибыл в лагерь днем.

Караул у временных казарм, выстроенных метрах в трехстах от густой колючей проволоки, встретил его машину привычными возгласами:

– Ахтунг! Ахтунг!

На дорогу высыпал весь офицерский состав охраны.

Загер встал в открытой машине, обвел холодным взглядом лица почтительно остановившихся в отдалении людей и гаркнул:

– Хайль Гитлер!

– Хайль! – проревели офицеры.

Когда он вышел из машины и направился к казарме, впереди пробежала кошка. Он остановился, как-то по-особому чмокнул губами. Диана выскочила вперед, в несколько прыжков настигла кошку, подмяла ее под себя и кусанула, звучно чавкнув челюстями. Выполнив приказ, она вернулась.

– Чья? – спросил про кошку Загер и, узнав, что она не имела определенного хозяина, но чаще всего обитала в четвертой комнате, произнес: – Всех из этой комнаты – на фронт. Завтра.

Затем Загер приказал офицерам идти вперед и только после этого вошел в казарму.

Кабинет нового начальника находился в конце длинного коридора. Справа и слева темнели прямоугольники дверей. Белые эмалированные номерки комнат поблескивали над каждой дверью. Дойдя до комнаты номер тринадцать, Загер попридержал шаг, бросил на ходу:

– Всех из этой комнаты – на фронт. Завтра!

Затем он выхватил из кобуры парабеллум и, не целясь, выстрелил в дверь. Осколки эмали с номерка брызнули на офицеров. Те отшатнулись. Загер чуть раздвинул губы, что означало улыбку, и произнес:

– Тринадцатых номеров в казарме быть не должно.

Когда за начальником и двумя его помощниками закрылась дверь кабинета, офицеры вздохнули с облегчением.

– Сумасшедший! – шепнул кто-то и, испугавшись своей откровенности, поспешно добавил: – Или гений! Даже наверняка гений: во-первых, крестом награжден, во-вторых, в приметы верит. Все гении суеверны!..

Загер не был ни сумасшедшим, ни гением. Он был расчетлив и хитер. Даже слабость к приметам он старался использовать в своих целях. Он любил лично отбирать подчиненных. Приказав отправить на фронт нескольких солдат и офицеров из старого состава охраны, Загер тем самым освобождал места для преданных ему людей.

– Сколько было попыток к бегству за последние семь недель? – спросил Загер и, узнав, что в этом лагере побег невозможен, остался недоволен. – Это значит, что ваша охранная служба не выполняет своих обязанностей! Нет такого лагеря, где не мечтают о побеге! Дайте список!

Загер заключил в кружок номера 13, 113, 213 и все другие, оканчивающиеся на число 13.

– Надеюсь, ясно? – спросил он. – Этих надо убрать в первую очередь… Конечно, при попытке к бегству… Регулярно уничтожать и тех, кто получит эти номера потом!

Загер снова посмотрел в список, полистал его, нашел цифру 777, подчеркнул ее тремя волнистыми линиями, сказал внушительно:

– Три семерки… Рекомендую запомнить. Никаких случайностей. Сохранить до особого распоряжения…

* * *

А в это время заключенный № 777, напрягая сухонькие, разрисованные синими жилками ручонки, втаскивал на гребень скалы большую ивовую корзину, наполненную камнями. Пошатываясь, он шел вверх по склону, и хриплое дыхание вырывалось из его открытого рта. Достигнув вершины, он вместе с корзиной упал на землю. Это у него получилось ловко: корзина перевернулась, камни перекатились через гребень и поскакали вниз – в пропасть.

Мальчонка подобрал корзину и поплелся обратно, уступая дорогу таким же маленьким рабам, поднимавшимся с ношей навстречу. Их было много. Длинной вереницей соединяли они строившуюся внизу дорогу с вершиной гребня. Нагруженные брели вверх, а вниз шли с пустыми корзинками.

На дороге с кирками и большими совковыми лопатами работали женщины. Они дробили куски известняка, выброшенного взрывом, и грузили щебень в корзины.

Вдали виднелось черное жерло туннеля, пробитого в горе. Там тоже копошились люди. От туннеля тянулась гладкая широкая автострада. Она обрывалась возле гребня, с которого спускался мальчонка под номером 777. Дальше громоздились дикие скалы. Сквозь них и прорубали дорогу. Ее прокладывали от строившегося подземного завода к ближайшей железнодорожной станции.

По краям готового участка автострады стояли металлические опоры, поддерживавшие маскировочную сеть.

На склоне горы, в которой был прорублен туннель, толстыми змеями лежали трубы. По ним в специальные улавливатели отсасывались пар и дым. Все предусмотрели гитлеровские инженеры. Завод даже дышал скрытно.

Солнце лениво ползло по небу. До высокого голого шпиля, за который оно пряталось, было далеко. Значит, еще не скоро раздастся команда строиться и идти в лагерь.

Номер 777 страдальчески сморщился и посмотрел на солнце. Он ненавидел его за медлительность, с которой оно передвигалось по небу. Он ненавидел и небо за его бесконечную протяженность. Все это было чужим и злобным. Он помнил свое родное солнце, которое ласкало его под Одессой, чудесное милое небо над Черным морем и, вопреки здравому смыслу, думал, что и солнце, и небо здесь другие, враждебные.

Мальчик попал сюда, в горы, два месяца назад. За это время он перетаскал не одну тысячу корзин с камнями. Каторжный, отупляющий труд отучил его надеяться и ждать. На что надеяться? Кто найдет их в этой горной глуши? Кто выручит? Чего ждать? Он прекрасно знал, чем кончится его жизнь: упадет обессиленный… Выстрел… Его тело перебросят через гребень, и оно покатится туда же, куда падают принесенные им камни, – в пропасть. И он ни на что не надеялся, ничего не ждал. Только ненависть еще жила в нем. Ненависть к солнцу и небу. К гитлеровцам была не просто ненависть, а что-то другое, огромное и безумное, не имевшее названия.

Продолжительные резкие свистки заставили мальчика очнуться. Все побежали прочь с дороги. Фашист с автоматом прошел в тупик, где, упершись в грудь скалы, обрывалась дорога. Он чиркнул колесиком зажигалки, поджег шнур и поспешно спустился в щель, прикрытую листом железа. Здесь прятались от осколков охранники, а пленные должны были сами заботиться о своей безопасности.

Подрывные работы были организованы с расчетом. Поджигали шнур тогда, когда большинство пленных находилось вблизи от места взрыва. До свистка никто не имел права прятаться. А когда раздавался свисток, до взрыва оставались считанные секунды. Поджигавший шнур гитлеровец успевал укрыться в щели, а пленные попадали под каменный град. Убитых и раненых тут же сбрасывали в пропасть, и работа продолжалась.

На этот раз большой щербатый осколок догнал номер 777. Камень угодил ему в ногу пониже колена. Мальчик не почувствовал боли, ему показалось, что он бежит на одной ноге, а вторая просто исчезла. Вытянув руки, он упал и сразу же посмотрел на ногу. Сквозь рваную штанину виднелась голая икра. Она набухала и синела, наливаясь свинцовым кровоподтеком.

Мальчонка подогнул ногу, попытался встать. Боль волной пробежала по телу, он выпрямился и затих. Теперь он по секундам мог предсказать свою судьбу.

После взрыва было тихо-тихо. Из укрытий показались гитлеровцы. Один из них лениво осмотрел глыбы развороченной скалы, скользнул взглядом по гребню, увидел лежавшего на склоне мальчика. Достав записную книжку и вычеркнув номер 777, фашист щелкнул пальцами, ткнул автоматом в двух ближайших женщин. Те бросили лопаты и пошли на гребень.

Одна взяла мальчика под мышки, прижала к иссохшей груди, спросила:

– Как звать-то тебя, родной?

Он не ответил. Он смотрел на другую женщину, которая склонилась над ним и осторожно, чтобы не сделать больно, подсунула руку под колени. Запавшими глазами осмотрела она вздувшуюся багровую ногу. Потом их глаза встретились, и мальчик прочитал в них такую ласку, что ему стало легче. Он даже попробовал улыбнуться, закрыл глаза, и лицо его стало спокойным и светлым, будто его несли не на гребень, не к пропасти, а в мягкую теплую постель. Треск отбойных молотков, доносившийся из жерла туннеля, казался ему рокотом мотоцикла, на котором катал его отец по крутым дорожкам. Настойчивый зуммер полевого телефона, укрытого в щели, напоминал жужжание шмеля, залетевшего в пришкольный сад, где пионеры выводили мичуринские сорта вишен и слив.

Но шмель не улетал. Он жужжал где-то внизу, пока гитлеровец не спустился в щель и не снял трубку. Туда он шел медленно, вразвалку, а оттуда выскочил как ошпаренный.

– Цурюк! – закричал он. – Цурюк! Цурюк!

Женщины остановились.

– Цурюк! – еще раз крикнул фашист и жестом приказал нести мальчика обратно.

* * *

Целую неделю номер 777 отлеживался в грязном смрадном бараке. Нога из синей превратилась в фиолетовую, в желтую. Ушиб проходил, боль уменьшалась. И ни разу за эту неделю никто из гитлеровцев не ударил мальчонку, не обругал, не заставил подняться на работу. Его даже не лишили еды. Произошло нечто необыкновенное.

Соседи по нарам каждое утро, поднимаясь под лающие выкрики солдат, и каждый вечер, возвращаясь после четырнадцати часов работы, с удивлением и опаской смотрели на своего товарища.

На восьмой день он выглянул из барака, ожидая услышать грозное «хальт!». Лагерь был пуст. Часовой, шагавший за колючей проволокой, покосился и не сказал ни слова. Другой часовой – на угловой вышке – тоже заметил мальчонку и тоже не окликнул его.

И тут номер 777 впервые подумал: «Что случилось? Почему не загоняют меня в барак, не грозят автоматом?» Какая-то отчаянная лихость овладела им. Ему захотелось сделать что-то вызывающее, захотелось заставить невозмутимо шагавшего фашиста остановиться, закричать. Но это ему не удалось. Даже когда он прошел между бараков и, обогнув зловонную яму, наполненную грязной водой, вступил в запретную зону кухни, никто не пригрозил ему.

Тогда номер 777 совершил величайший проступок – направился прямо к воротам концлагеря. Два автоматчика встретили его хмурыми взглядами.

– Цурюк! – негромко сказал один.

– Цурюк! – повторил второй.

Теперь все прояснилось. Значит, ему разрешено ходить только по территории концлагеря. Не велика свобода, но и ею никто из пленных не пользовался.

Номер 777 вернулся к своему бараку, присел у стены и прищурился на яркое солнышко. «Смешно!.. И чего это я ненавидел его? И небо… Разве они виноваты?»

Знакомый протяжный скрип прервал его размышления. Так скрипели ворота. Маленький пленник повернул голову и увидел солдата с мешком в руке. В мешке что-то трепыхалось и ворочалось. Солдат, насвистывая похоронную мелодию, миновал ворота и пошел к кухне.

Кроме помойной ямы, куда сливались всякие нечистоты, поблизости не было ни одного водоема. А Загер приказал утопить щенков. Не убить, не зарыть в землю, а именно утопить. Зная крутой нрав нового начальника, солдат не посмел ослушаться. Он хотел направиться горной тропой к далекому водопаду, откуда доставляли в лагерь воду, но кто-то напомнил ему о яме рядом с кухней.

Опустив в мешок пару камней покрупнее, гитлеровец швырнул его в яму и пошел назад, по-прежнему старательно высвистывая похоронный марш. Когда ворота закрылись за ним, к яме подошел номер 777. Среди осклизлых камней в сероватой жиже у берега копошился живой комочек. Это был единственный счастливчик, которому удалось спастись. Остальное потомство Дианы погибло.

Пронизанный острой жалостью, номер 777 подхватил щенка, завернул его в полу куртки и помчался в барак. Здесь он вытер щенка обрывками грязного тряпья, валявшегося под нарами, и засунул маленькое дрожащее тельце за пазуху.

– Куда же я тебя упрячу? – шептал он, прислушиваясь к тихому посапыванию пригревшегося щенка. – А кормить тебя чем буду, дурашка мой? Тебе ведь небось молоко и мясо нужно, а я забыл, какого они и цвета… Будешь есть бурду? Придут наши с работы, получат по плошке. И я получу… Будешь лакать, а?

Снаружи долетел громкий лай, прерываемый тоскливым призывным повизгиваньем. Щенок забился, заворочался. Номер 777 притих и насторожился. Он не догадался, что это мать ищет, зовет своих щенят.

Диана подбежала к воротам, выбрала лазейку пошире и перемахнула через колючую проволоку. Собака Загера могла бегать повсюду.

Обнюхав следы солдата, который утопил щенков, Диана бросилась к яме, заскулила, тыча носом в землю, покружилась около помойки и решительно направилась к бараку. Еле ощутимый запах безошибочно вел ее к сыну.

Когда Диана появилась между двух длинных рядов нар и радостно тявкнула, мальчонка вскрикнул, перевернулся на живот и прикрыл щенка. Собака с ходу прыгнула на нары и потянулась носом навстречу жалобному повизгиванью.

Через минуту щенок с блаженством повис на тугом соске матери, а Диана уставилась на мальчика умными желтоватыми глазками.

– Твой, да? – спросил он. – Какая же ты мать, если у тебя детей воруют и топят в помойке?

Диана моргнула глазами. Кожа на верхней челюсти собралась в складки и мелко задрожала. Казалось, что собака хочет произнести что-то горькое, печальное.

– Знаю, что ты не виновата, – продолжал мальчик. – Я сам, как твой щенок… Только ему лучше… Ты вот к нему прибежала… нашла… А меня…

И он заплакал, худенький маленький пленник с большим номером 777.

Накормив и облизав щенка, Диана выбежала из барака. Инстинкт подсказал ей, что лучше оставить своего сына здесь.

* * *

Тайна непонятной милости гитлеровцев к заключенному номер 777 открылась в ту ночь, когда Загер дал команду провести операцию «по пресечению первой попытки к бегству». Никакой попытки не было. Тринадцать человек, значившихся в списках под номерами 13, 113, 213 и так далее, были выведены ночью за пределы лагеря. Пленных окружили и срезали автоматными очередями.

Загер тотчас засел за донесение и подробно описал обстоятельства предотвращенной благодаря его бдительности попытки к бегству. Он не пожалел своего предшественника и намекнул на то, что пленные подготовили эту «акцию» при прежнем начальстве.

Пока Загер мечтал о будущих наградах, в углу одного из бараков собралась «центральная тройка» – три руководителя подпольной организации концлагеря. Входила в эту «тройку» и та женщина, ласковый взгляд которой запомнился мальчику номер 777. Они уже знали о расстреле пленных. Обсуждался не сам факт расстрела – это было слишком обычным явлением, а странная закономерность в выборе жертв и не менее странная подготовка к расправе. Раньше гитлеровцы не теряли времени на отбор обреченных и никуда их не уводили. А в ту ночь пленных по одному вызвали из разных бараков, выстроили и вывели за ворота.

– Сколько наших? – спросила одна из женщин.

– Только одна, – ответила седая старуха. – Остальные в организацию не входили.

Долго молчали, обдумывая положение.

Если бы гитлеровцы пронюхали о существовании подпольной организации, они попытались бы раскопать все до конца и не торопились бы с расстрелом. Значит, никакого провала? Случайность? Нет! Была тут какая-то закономерность. Но какая? Она открылась, когда женщины еще раз перечислили номера расстрелянных.

Старуха первая высказала догадку насчет числа тринадцать. Это было похоже на нелепую и страшную правду.

– Вспомните про мальчонку, – добавила она. – Номер у него – три семерки. Счастливое число… А тринадцать – чертова дюжина.

«Центральная тройка» пришла к выводу, что новый начальник концлагеря решил заменить хаотическое истребление пленных системой, основанной на бессмысленном суеверии.

На коротком ночном совещании решили использовать это в своих целях. А цель у подпольной организации была одна – взорвать строившийся завод. Все остальное уже испробовали. Бежать некуда – вокруг непроходимые горы, а на тропах расставлены заставы. Поднять восстание – значит пойти на бесполезную гибель сотен людей. Оставалось погибнуть, но с пользой.

Ясного плана у организации еще не было. В надежде на удобный случай по граммам накапливали взрывчатку. Делалось это с огромным риском. Закладывая взрывчатку в шурфы, просверленные в скалах, женщины иногда успевали отколоть кусочек тола от желтоватой плитки, похожей на мыло. Тол лежал в тайниках организации и ждал своего часа. Здесь же хранился обрывок бикфордова шнура и один детонатор. Не хватало лишь спичек…

* * *

Довольный ночной операцией Загер проснулся в чудесном расположении духа.

Воспользовавшись хорошим настроением начальника, его помощник осмелился, наконец, доложить о происшествии, которое вот уже два дня никому не давало покоя.

– Осмелюсь доложить, – вкрадчиво начал помощник, заранее обдумав каждое слово. – Сама судьба вмешалась в ваши приказанья. Щенки Дианы были утоплены, но один из них спасся каким-то чудом. Как прикажете поступить с ним?

– Что значит «спасся чудом»? – опросил Загер.

– Чудо заключается в том, что он оказался живым и невредимым у номера семьсот семьдесят семь. Диана бегает в барак, чтобы подкармливать своего щенка.

Загер нахмурился, но взгляд его упал на подготовленное к отправке в Берлин донесение об удачном «предотвращении побега», и хорошее настроение вернулось к нему.

– Действительно чудо… Пусть живет.

Офицер вытянулся.

– Еще один вопрос! Уточните, пожалуйста, режим для номера семьсот семьдесят семь.

– Общий… Но никаких случайностей. Сохранить до особого распоряжения.

На другой день мальчонку выгнали на работу вместе со всеми пленными. Придя на дорогу, он взялся за корзину, но гитлеровец, который обычно запаливал шнуры, выбил корзину из его рук и объяснил:

– Поджигайт!.. Пиф-паф!..

Первый шнур они запалили вместе. Когда с легким шипением загорелся фитиль и голубоватый дымок побежал к заряду, гитлеровец схватил маленького пленника и поволок в укрытие.

Дрогнула земля. По железному перекрытию щели отбарабанили осколки. Солдат вытолкнул мальчика из укрытия и приказал сидеть у дороги до следующего взрыва.

Второй шнур номер 777 поджег самостоятельно. Для этого он получил у солдата пустой коробок и одну-единственную спичку.

Так прошел весь день. Раздавался свисток, мальчик брал у гитлеровца спичку и, подгоняемый рычанием: «Шнелль!» – направлялся к скале, начиненной взрывчаткой, поджигал шнур и бежал к щели. Работа для него стала не такой тяжелой, как раньше, и безопасной. Но он не думал о себе. Чиркнув спичку, он всякий раз оглядывался на разбегавшихся пленных. Ради них он затягивал время и только после третьего или четвертого окрика «шнелль!» подносил огонь к шнуру.

Во время одной из таких затяжек, дававших пленным лишние секунды, гитлеровец взревел и пустил длинную очередь. Номер 777 присел, услышав над собой свист пуль. Зажженная спичка потухла. Он растерянно потер ее о коробок, посмотрел через плечо на гитлеровца и показал ему погасшую спичку. Солдат подскочил, обшарил его карманы, озверело дернул за ухо и сунул новую спичку.

– Зажигайт!

После этого взрыва был довольно большой перерыв – пленные подбирали и уносили разбросанные по дороге осколки. Номер 777 сидел рядом со щелью и радовался. В этот день никто из пленных не пострадал от взрывов. Отвоеванные им секунды давали возможность подальше убежать от града камней. Но такая помощь не могла продолжаться долго.

Женщины из «центральной тройки» понимающе переглянулись. Одна из них, сгребая лопатой раздробленный взрывом известняк, приблизилась к мальчонке. И снова он увидел ласковые глаза.

– Прекрати! – шепнула она. – Поджигай немедля!.. Будем возвращаться – пристройся ко мне…

Возвращались на закате.

Номер 777 шел сзади знакомой женщины, но потом кто-то легонько подтолкнул его в спину и он очутился в одном ряду с ней.

На горы опускался вечер. Голубая дымка окутывала вершины. Сгущались тени в ущельях. Миром и безмятежной красотой веяло от каждого камня. Природа собиралась отдыхать. Ей не было дела ни до войны, ни до людских страданий и забот. Ее не смущало громыхание башмаков с деревянной подошвой, не волновал вид многоликой и уныло однообразной толпы пленных, растянувшихся в длинную серую колонну.

«Др-р-р», – вразнобой гремели подошвы.

– Шнелль! – то и дело выкрикивали гитлеровцы.

«Др-р-р!» – раздраженно отвечали подошвы.

– Сынок, – тихо проговорила женщина. – Ты так и не сказал, как тебя зовут?

– Звали Федькой…

Давно у номера 777 не было нужды произносить вслух свое имя. Оно поразило его, как отголосок далекого счастливого прошлого.

– Не звали, а зовут! – возразила женщина. – Федя, ты должен достать спички.

О том, как использовать преимущества номера 777, «центральная тройка» условилась во время ночной встречи. Предполагалось осторожно переговорить с мальчиком и, если он окажется подходящим, дать ему какое-нибудь задание. Когда гитлеровцы поручили ему поджигать шнуры, женщины решили с его помощью раздобыть спички.

– Ты должен не раздражать солдат, – шептала женщина под дробный стук деревянных подошв. – Выполняй их приказания, пока спички не будут у тебя в руках и пока ты не передашь их мне.

Феде очень хотелось узнать, зачем понадобились спички, но он чувствовал, что лучше не спрашивать об этом.

– Достану! – ответил Федя.

– А если попадешься?

– Умру – не скажу!

«Др-р-р!» – гремели подошвы пленных.

– Шнелль! Шнелль! – покрикивали гитлеровцы.

Федя раньше других вбежал в барак. Там было уже темно. Нетерпеливыми руками обшарил он свои нары и, почувствовав прикосновение холодного влажного носа, сгреб щенка и прижал его к лицу.

– Мохнатка мой! Мы еще поживем!..

Щенок тыркался носом в его щеки, в уши, норовил забраться под куртку. Так они и заснули, два малыша.

* * *

Достать спички никак не удавалось. Проходил день за днем. Федя придумывал десятки способов завладеть хотя бы одной спичинкой, но все было напрасно. Гитлеровец неотступно следил за ним. А вскоре и вообще возможность добыть спички пропала. В укрытии фашистов появилась небольшая динамо-машина. Теперь Федю заставляли не поджигать шнур, а соединять провода. Детонатор срабатывал от электрической искры.

«Центральная тройка» еще раз обсудила положение. Женщины отказались от своего прежнего намерения вовлечь Федю в подпольную организацию. И не потому, что сомневались в нем. Все они считали себя смертниками, а у номера 777 была крохотная надежда выжить. Незачем подвергать его опасности, тем более что с появлением динамо-машины он уже не мог принести пользы.

Но Федя не знал об этом решении. Днем и ночью думал он о задании. Он бредил спичками, разговаривал о них с Мохнаткой, играл с ним в спички. В кармане у Феди сохранилось несколько обгоревших спичинок и одна совсем целая, только без серной головки. Он раскидывал их по нарам и приказывал Мохнатке:

– Пи!

Щенок не понимал. Но Федя настойчиво каждое утро и каждый вечер повторял занятия со щенком. И тот постепенно привык к такой игре – стал довольно охотно подбирать раскиданные спичинки.

Потом в словаре маленького дрессировщика появилось новое словечко – «цепи», то есть целая спичка. Он разбрасывал все спички и шептал Мохнатке на ухо:

– Це-пи! Цепи!

Ему хотелось, чтобы щенок принес негорелую спичку. Но эту премудрость Мохнатка никак не мог осилить. Зато Диана быстро поняла мальчонку. По утрам, до того как гитлеровцы поднимали пленных, она прибегала в барак кормить щенка. И Федя, и Мохнатка просыпались от прикосновения ее ласкового шершавого языка. Когда щенок наедался, Федя начинал с ним очередной урок. Диана наблюдала.

– Це-пи! – говорил Федя и подносил к носу Мохнатки необгоревшую спичку.

– Це-пи! – повторял он и разбрасывал все спички по нарам.

Щенок подхватывал первую попавшуюся спичку и тянул морду к Феде.

– Нет! Не то!

Он недовольно качал головой. Волновалась и подрагивала губами Диана. Однажды она удивила Федю своей сообразительностью. Оттолкнув носом Мохнатку, она сама подобрала негорелую спичку и выплюнула ее на колени мальчонке.

Охваченный радостью, Федя даже забыл приласкать собаку. Он несколько раз заставил Диану найти и принести негорелую спичку. Потом он спрятал спички в карман, указал собаке на дверь барака и шепнул горячим взволнованным голосом:

– Це-пи, милая! Це-пи!..

Диана посмотрела на него, соскочила с нар, открыла лапой дверь и убежала.

В то утро Федя не дождался возвращения собаки. Вскоре послышалась зычная команда, и пленных погнали на дорогу.

То же самое повторилось и на следующее утро и еще два раза. Диана послушно уходила из барака, но спичек не приносила.

На пятый день Федя уже перестал надеяться, но все же послал собаку, прошептав ей, как заклинанье, свое короткое «це-пи!» Диана вернулась с коробком в зубах.

Федя так обрадовался, что поцеловал собаку в шершавый холодный нос.

В тот же день спички были припрятаны в тайнике подпольной организации рядом с толом и обрывками бикфордова шнура. Теперь у пленных было готовое к действию оружие.

«Центральная тройка» наладила связь с заключенными соседнего концлагеря, которые выполняли работы внутри туннеля. Сведения, полученные оттуда, были неутешительны. Для тех, кто работал под землей и ближе соприкасался с секретами строившегося завода, фашисты установили еще более зверский режим. Их бараки стояли в глубоком ущелье, над которым нависала каменная громада скалы. От пленных даже не считали нужным скрывать, что по окончании работ скалу подорвут и все они вместе с бараками будут погребены под обвалом.

«Центральной тройке» удалось узнать, что основной запас взрывчатки, которая шла на строительство дороги и другие подрывные работы, был сосредоточен в каземате в десяти метрах от входа в туннель. Каземат был двойной: в передней части, отгороженной от туннеля железной решеткой, постоянно дежурили два автоматчика, а дальше виднелась бронированная дверь. За ней и хранились взрывчатые вещества. Добраться до них не представлялось никакой возможности.

Накопленного пленными тола не хватило бы даже на то, чтобы обрушить туннель. Но если с помощью этого тола подорвать основной запас взрывчатки, то завод заработал бы не скоро. И «центральная тройка» решила искать подступы к подземному каземату.

Одновременно с этим в соседний концлагерь передали запрос: как быть, если подвернется случай подорвать завод днем, во время работы? Иными словами, готовы ли пленные умереть от руки своих же товарищей? Ответ пришел через неделю. «Вызываем огонь на себя. Хоть сегодня. Координаты известны. Смерть фашистам».

Федю оберегали, но он чувствовал, что находится в центре каких-то больших событий. Ведь не случайно потребовались спички! Он догадался, что у женщин есть тол. И Федя мечтал о том часе, когда ненавистная казарма с гитлеровцами взлетит на воздух. Он был уверен, что подорвут именно казарму. «Только бы Дианы там не было!» – думал он и старался подольше удерживать собаку в бараке.

А Мохнатка рос с каждым днем. Он уже научился выполнять многие приказания своего маленького хозяина: бежал туда, куда указывал ему Федя, ложился, сторожил плошку с жидкой бурдой, по команде «ма!» несся к Диане. Уходя утром на работу, Федя внушительно говорил Мохнатке:

– Останешься один. Не балуй! Лежать!

Мохнатка послушно укладывался на нарах, протянув голову между передними лапами, и замирал. В такой позе и заставал его Федя, вернувшись вечером. Вставал ли Мохнатка в течение четырнадцати часов или спал все это время, оставалось тайной. К приходу Феди он всегда был сыт, а однажды на нарах оказалась обглоданная кость. Диана ли принесла ее, или сам Мохнатка раздобыл лакомый кусочек, – никто не знал.

За пределы концлагеря Мохнатка попал на четвертый месяц жизни.

Федя давно подумывал забрать его с собой, но не решался: боялся, что гитлеровцы пристрелят или отнимут собаку. Желание не расставаться с другом победило осторожность. Федю успокаивало одно соображение: лагерная охрана давно знала о щенке и не трогала его. Так Мохнатка появился в колонне пленных.

В тот день произошло еще одно событие. С севера, куда прокладывали дорогу, донеслась канонада. У многих дрогнули сердца от радости. О положении на фронте до концлагеря доходили весьма смутные и путаные слухи. Фронт казался недосягаемо далекой линией, до которой много тысяч километров. И все же сердца радостно забились: «А вдруг!» Глаза обратились в сторону охранников. Пленные хотели по их лицам определить, что означают эти звуки. Гитлеровцы были спокойны. По отдельным словам, которыми они обменялись, пленные поняли, что это не канонада, а отзвук взрывных работ. Дорогу прокладывали с двух сторон.

К осени два отрезка горной автострады соединились.

В полдень по новой дороге проехало начальство. В третьей машине сидел Загер. Над бортом торчала голова Дианы.

Мохнатка, который вместе с пленными стоял на обочине дороги, весело тявкнул и рванулся к машине.

– Лежать! – испуганно крикнул Федя.

Щенок замер, нервно подергивая хвостом. А Диана только повела головой и промчалась в машине мимо.

Федя не придал значения этому случаю. Но порыв Мохнатки был замечен другими пленными. Женщины из «центральной тройки» переглянулись.

Получилось так, что, возвращаясь в концлагерь, номер 777 опять оказался рядом со знакомой женщиной.

– Федя, – не глядя на него, проговорила она. – Слушай меня внимательно.

И Федя узнал все, что предстояло ему сделать.

В бараке он забрался на нары, обнял в темноте Мохнатку и зашептал ему в ухо, не чувствуя побежавших по щекам слез:

– Можешь кусить меня! Ну, куси! Со всей силы! До самой кости! Только не думай, что я нарочно… Я говорил, лучше сам пойду… И пошел бы! Да не пройти туда никому! Один ты сможешь!..

Мохнатка слизывал со щек Феди соленые слезы и беззаботно пощелкивал зубами, мягко хватая его за пальцы.

Когда барак заснул, Федя вытряс из кармана кучу мелких камешков, оторвал рукав от своей рубашки, ссыпал в него камешки, связал концы рукава и натянул этот хомут на шею щенка.

– Приучайся!..

* * *

С открытием дороги дел у Загера добавилось. На завод часто наведывалось высокое начальство. Приходилось встречать приезжих и сопровождать до туннеля. Там, у решетчатых железных ворот, гостей принимал начальник строительства. Загер возвращался в лагерь. В этих поездках с ним всегда была Диана.