Текст книги "Феномен"

Автор книги: Александр Шепиловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

Хавренок, узнав от Токи про эксперименты по распаду вещества, решил использовать флуктонные накопители для получения алмаза. Взаимодействие флуктонов с веществом очень сложное, только специалисты могли рассчитать перераспределение энергий и прочие релятивистские явления при этом. Мальчонка, конечно, не был таковым, но сообразил, что имея информацию об атомарном и энергетическом устройстве какого-либо тела, флуктоны дадут информационный импульс для создания из разрозненных частиц распавшегося вещества в момент появления «исчезнувших» сил копию любого, пронзенного флуктонами тела. Хавренок кое-что изменил в схеме накопителя и увеличил его мощность, преобразовав в флуктонную пушку многоразового действия. А по ночам тайно экспериментировал в лаборатории. Он рисковал жизнью, но мальчишки такого возраста, да тем более одержимые какой-нибудь идеей, думают о жизни меньше всего.

Безусловно, Владимир хорошо знал флуктоны, поэтому сообщение Хавренка буквально ошеломило его – это же так очевидно и так просто!

Наконец, Владимир встряхнулся и вышел из оцепенения:

– Земля еще вертится? Что в мире творится! Ты молодчина, Хавренок! А мы недоумки. А я главный. Где пушка?

– На месте, в трубе. Я всегда прихожу за ней, а взять не могу. Вы же ночью караулите.

– Вот что: пойдем в лабораторию. И ничего не бойся.

Мы едва поспевали за Владимиром. Перед входом в институт он остановился, бросил сумку под ноги и прыгнул в газон. И, сидя на корточках, что-то искал в траве. Мы с Хавренком недоуменно переглянулись. В это время застрекотал кузнечик. Владимир мгновенно среагировал на звук, изловчился и поймал кузнечика на лету в кулак.

– Зачем? – вырвалось у меня.

Вместо ответа я увидел хитрую рожицу с приставленным пальцем к губам.

В лаборатории был один Добрыня, собравшийся уже уходить.

– Хочешь фокус посмотреть? – остановил его Владимир.

– Устал я от твоих фокусов, – мрачно ответил тот, но видя, что Владимир возбужден и чем-то взволнован, Добрыня согласился посмотреть фокус.

Я думал, что друг мой первым делом достанет флуктонную пушку и обследует ее, но он решил отложить это удовольствие, он решил сначала проверить пушку в действии.

– У кого нитки есть? – спросил он. – Так и знал, что ни у кого. Нищета проклятая! Хавренок, у тебя волосы все равно секутся, дай взаймы один волосок, – он вырвал с головы мальчика длинный волос и обмотал им кузнечика, прижав лапки к туловищу. – Теперь не ускачет. Возьми его, Хавренок, и положи на то место, где лежал бабушкин бриллиантик. Делай все сам. Разрешаю.

– Что?! – вскричал Добрыня. – Как это сам?

– Успокойся, он умеет. А мы проследим.

– Опять расход энергии! Для развлечений? – повысил голос Добрыня, хотя явно был уже заинтригован и возмущался скорее для порядка.

К «Аленушке» подходило множество коммуникаций, кабелей, волноводов, но особо выделялась массивная, обвитая калачами труба, соединяющая камеру с генератором поля первичности. Мальчик сунул руку в один из овальных вырезов на трубе и оставил там связанного волосом кузнечика. Владимир швырнул в люк камеры какой-то тяжелый прибор, сказав, что тот уже свое отслужил и больше не нужен. А заодно притащили из шкафа кувалду и, со словами «для большего эффекта», тоже кинул ее в камеру. И внимательно следил за Хавренком, включавшим аппаратуру. Мерно загудела автоматика. Раз, два, три – готово!

– Ты хочешь сказать, что… – неуверенно начал Добрыня, но Владимир не дослушал его.

– Именно хочу. Сам убедись, – он кивнул на открывшийся люк.

На дне камеры лежал величиной с ягненка зеленоватый кузнечик – целый кузнец, обмотанный волосом-бечевкой. Владимир вытащил кузнечика и стал развязывать волос.

– Ускачет, – предупредил я.

– Шурик, не думай, что увеличенный в тысячу раз ты станешь силачом. Раздавленный весом своего тела, ты будешь лежать пластом и не пикнешь. И эта животинка тоже.

Освобожденный от пут кузнечик, действительно, был неуклюжим. Не то что бы прыгать, он даже подняться не мог.

– Куда теперь это бедное насекомое девать? – спросил Хавренок, с жалостью глядя на обессиленного кузнечика.

– Эту махину как-то и насекомым-то неудобно называть. Подарим его энтомотологам, будут кормить и ухаживать.

Хавренок попросил свой большой волос-бечевку на память и немедленно получил его.

– Наваждение! – подал, наконец, голос Добрыня. – Каким это образом?

Вместо ответа Владимир запустил руку в вырез трубы, достал маленького кузнечика, а потом нащупав пушку, осторожно вынул ее. Это был матово-черный конический цилиндр с идеально отполированным передним торцом. На другом торце – пучок тончайших иголок, накрытых прозрачным, защитным колпачком.

– Володя, – простонал изнывающий от нетерпения Добрыня и вдруг рявкнул. – Вовка, паразит, сколько можно издеваться!

Владимир рассказал о Хавренке и флуктонной пушке.

– Надо же! – удивился Добрыня. – Какая простота! А перспективы! Вы представляете, какие перспективы. А говорят, чудес не бывает. Но почему большой Бонифаций оказался с обрубленным хвостом?

– Да просто не весь хвост попал под пучок флуктонов, потому его и «срезало».

– Совершенно верно. Такие глупые вопросы задаю. Но флуктоны вместе с моделью пронзили также и часть туннеля, по крайней мере, низ его и стенку камеры, значит должны образоваться и их копии в виде вырванных кусков.

– Туннель и камера сделаны из мезофтирилла, мезоатомы которого прозрачны для флуктонов.

– А раз нет взаимодействия, то нет и информации, – как преподаватель на уроке физики поучительно закончил я.

– Спасибо, – невозмутимо ответил Добрыня. – Теперь буду знать.

Владимир усмехнулся, а Добрыня на секунду прикрыл ладонью глаза:

– Затмение находит. Но «фокус» хороший! Будем знакомы, Хавренок! Поздравляю тебя. А сейчас, как хотите, я включаю видофон.

Скоро в лабораторию вбежала Юлия, потом торопливо вошел Тарас, за ним Захар с Архипом, другие сотрудники, и еще, и еще. Народу было – как на пожаре. Удивлялись, улыбались и хвалили маленького экспериментатора. Два раза включали «Аленушку», получили четырехкилограммовую изюмину без косточек и еще одного Бонифация, на этот раз Бонифация маленького, меньше мышки. Котенок-крохотуля, весом в двадцать граммов, на потеху всем мяукал, бегал и играл бумажками.

Я с удивлением смотрел на этих умных серьезных людей, вдруг ставшими детьми, безалаберными и доверчивыми, будто и не было никакой дисциплины, ни начальника, ни подчиненных, ни старших, ни младших – все равны. У всех один праздник. Что хотят, то и творят, веселые и смешные. Тем не менее порядок есть и дело делается. Туда бы нашего ретивого администратора на перевоспитание, чтобы забыл слова «нельзя», «не положено», «запрещено». Нормальный человек сам прекрасно знает, что – «можно», а что – «нельзя».

Смущенный вниманием Хавренок, сказал Владимиру, что в старину за это награждали, поэтому нельзя ли пополнить его коллекцию минералами?

– Внимание! – поднял руку Владимир. – Наш Хавренок просит получить для своей коллекции минералы. Исполним его просьбу?

Все дружно закричали, что нужно исполнить. И каждый предложил в качестве модели воспользоваться своим украшением, у кого брошь, у кого перстень, браслет… Понадавали разных драгоценностей. Мальчик отобрал понравившиеся ему камни, а все изделия из металла отложил в сторонку, сказав, что они не нужны, потому что они – не минералы.

И «Аленушка» заработала. Сначала в качестве исходного материала брали землю на улице, потом упростили: ставили в камеру банку с водой, а потом и вовсе упростили – лили воду прямо из шланга. И всем это очень нравилось.

– Примитивно, но как здорово! – ликовал Владимир.

Вместо воды из камеры вынимали килограммовые изумруды и топазы, аквамарины и сапфиры. Глаза разбегались от обилия красок и причудливости форм. Это были несметные сокровища, о которых не могли мечтать ни короли, ни раджи, ни фараоны. Но никто в этих необычных драгоценностях никакого богатства не видел, это были просто мастерски обработанные, изумительные по красоте камни. Кто-то сказал, что золотой самородок тоже минерал, и сбегал за ним домой. Пример оказался заразительным, один за другим стали вспоминать, что у них дома тоже есть какие-то минералы и сразу бежали за ними. Гора камней и кристаллов росла. Чего только не было здесь: опалы, рубины, аметисты… Даже были минералы с Луны, Марса и колец Сатурна. Такой уникальной коллекции мог позавидовать бы любой музей. На получение копий образовалась очередь, которая быстро превратилась в толкучку. Кто-то полез без очереди, очередь сразу загалдела и завозмущалась: «В порядке очереди!» Ощущение было знакомым – будто опять побывал в своем веке.

Из энергоцентра сделали тревожный запрос: куда уходит такое огромное количество энергии? Они вынуждены будут скоро отключить подземную макаронную фабрику. Тарас объяснил причину расхода энергии и вдруг опомнился:

– Кажется, мы перевыполнили и перестарались!

Раздался дружный хохот. А я получил удовольствие, будто просмотрел хорошую развлекательную программу.

Глава 9

Слов нет, заманчиво получать из воды и земли практически все, что угодно. И я думал, что Владимир с Добрыней увлекутся этим и уйдут в сторону от своей главной задачи. Однако они отдали флуктонную пушку в институт физики планкеона.

– Хорошая игрушка, – сказал Добрыня, – но не по нашей части.

– Совсем не по нашей, – согласился Владимир. – Развлеклись маленько, отдохнули, а теперь беремся за ум, Добрынюшка.

Они взялись за ум, и были в полном согласии – редкое явление. По их мнению, приближался день спасения Потапова и Попова.

Юлия спросила меня, знал ли я раньше о существовании флуктонной пушки? Я рассказал о появлении в камере бриллианта и о том, как мы с Владимиром были детективами и нашли Хавренка.

– И ты все это время молчал! – обиделась Юлия. – Я же просила ничего не скрывать от меня.

– Юля, но ведь это несущественно.

– Но почему опять тайно?

– Владимир просил не говорить. Но если бы он задумал втихомолку провести эксперимент, я бы обязательно тебе рассказал.

– Не оправдывайся. Я понимаю, мужская солидарность, никому ничего не угрожало, но мне обидно. Ты в последнее время был сонным и вялым, а настоящую причину не сказал, изворачивался, тайна была от меня.

– Ну, если уж на то пошло, Юля, то я тебе вообще ничего не обещал и твердого слова не давал. Так?

– Понимаю, – Юлия приблизилась вплотную и, ласково сказав: «Дуралейчик ты мой», неожиданно обвила мою шею руками и поцеловала в губы. Я задохнулся от счастья. В шальной обалделой голове металась только одна мысль: «Любит!». Юлия ловко выскользнула из моих рук – не помню, когда успел обнять ее – и легонько оттолкнула. Я в порыве кинулся к ней, но она выставила вперед ладонь, сказала «до свидания» и ушла.

На занятия Юлия явилась с таким видом, будто между нами ничего не произошло. Я думал, она хоть немного будет смущена и поведет себя как-то по другому, что мы станем ближе друг другу. Она и повела себя не так, как обычно, но только в худшую сторону. Смотрела на меня безразлично, говорила без выражения, казенным языком, но грамотно и толково. Отзанимавшись, она сухо сказала «до свидания» и ушла. И так каждый день. Если раньше мы, бывало, делали перерывы, отдыхали, дурачились, что всегда исходило от Юлии, то теперь не было никакого баловства и никаких шуток – одна деловитость и серьезность. Если я случайно касался плеча девушки, ее руки или ноги, то она мгновенно отстранялась. Она была корректна и вежлива, но очень холодна. Зачем же она меня поцеловала? Думал и о капризе, и о тайнах женской души, в чем я абсолютнейший – профан, и не мог ничего понять. Поведение девушки было неестественным, несерьезным, она была похожа на ребенка, который надулся на обидчика. Я чувствовал, что Юлии самой несладко от такого времяпровождения, ей самой эта игра надоела. И однажды я не выдержал:

– Юля, я так больше не могу! За что такое наказание?

– Понимай, как знаешь, Саша.

– Я так и понимаю – наказание. Но за что и когда оно кончится?

– Никогда!

– Так не бывает!

– Бывает, Саша, и хуже.

И продолжались в том же духе. А в лаборатории Юлия меня вообще не замечала. Это было невыносимо!

– Что с тобой, Шурик? – спросил Владимир. – Ты уже всю неделю не в настроении. Рассказывай, или я тоже буду не в настроении, ошибок понаделаю. Давай!

Владимир – мне друг, я никогда ничего не утаивал от него, но было почему-то стыдно говорить о своих чувствах к Юлии.

– Если ты мне друг, то скажи, – настаивал Владимир.

– Хорошо. Я расстроен из-за Юлии. Мы не то, чтобы поссорились, но как-то у нас все не по-человечески. Мы с ней вроде бы и разговариваем, а вообще-то не разговариваем.

Владимир сразу успокоился:

– Тогда все в порядке. Разговоритесь, никуда не денетесь – все наладится. Если ты влюбился, Шурик, то я это событие приветствую и поздравляю тебя! Юлька – простая славная девчонка. Она замечательная. Но в ваши отношения меня не вмешивай, это ваше личное дело. Ссорьтесь, миритесь, сами разбирайтесь – все равно поженитесь. Хм, разговаривают – не разговаривают.

– Володя, а почему ты сам не женишься?

– Что? Какое еще … Ах да, понял. Но ты же, Санек, знаешь, что я ненормальный. А кто же за такого пойдет. Разве могу я быть хорошим мужем, если дома почти не бываю. Женитьба – это проблема посложнее всех наших проблем вместе взятых.

– Век холостяком будешь?

– Не хочу я холостым быть и не буду. Но пока нет времени заниматься этой сложнейшей проблемой. Ведь прежде чем жениться, нужно познакомиться, потом ухаживать, влюбиться, Шурик, надо, встречаться. На это уйма времени уйдет. А где его взять? Ладно, хоть серенады под окном петь не надо.

– Между прочим, я до сих пор не знаю, сколько тебе лет?

– Тридцать четыре годика баламуту. Кое-кто в таком возрасте заводит семью, а я считаю, что рано. Мой отец, например, женился в шестьдесят восемь – и ничего, отличный папа получился, без ремня воспитал нас, четверых. Сейчас ему сто шесть годков, а он в хоккей до сих пор играет – это я одобряю. Но зачем, скажи, он волосы красит? Ну, мама – ладно, она женщина, а он-то?

Хоть и нелестно Владимир отозвался об отце, но видно было, что он уважает его.

– Стало быть, вы живете дольше, чем в двадцатом веке?

– Ненамного. По статистике средняя продолжительность жизни – всего сто пятьдесят лет. Ну, кто и до двухсот дотянет, а кто и в сто тридцать от старости зачахнет, от болезней же у нас не умирают. Главное, что б жизнь активной была. У нас, бывает, и стасемидесятилетние рожают здоровых детей – это тоже активность. И ты больше проживешь, потому что организм твой обновили, всякие гормоны, ферменты ввели.

Ого, значит долголетие мне обеспечено! И никакие болезни не страшны!

Я спросил, сколько лет Юле? Владимир не знал, заметив, что девушек об этом спрашивать не принято, и что разница в десять-пятнадцать лет в ту или другую сторону никакой роли не играет. Супругам Марковым, оказывается, обоим за пятьдесят, у них трое детей, а я их всегда за молодоженов принимал. И, вообще, людей от тридцати до семидесяти лет трудно по возрасту отличить. А до тридцати – это совсем еще мальчишки и девчонки. Столетние же выглядят как наши сорокалетние.

На следующий день после этого разговора Тарас пригласил меня на свой день рождения – ему исполнялось сто лет!

– Не верю, – сказал я. – Не верю и не верю.

– И не верь, – засмеялся Владимир, – а ему все равно сто. Он худощав и жилист, у него балласта нет, всякая жилка идет в дело.

Торжественного застолья не было. Мы уехали в лес за Ингоду и организовали пикник. Жена Тараса, улыбчивая, немного полноватая женщина, прослезилась, когда чествовали ее мужа. Но это были не хвалебные речи и не пышные слова, просто, то один, то другой в шутливой форме рассказывали о жизни юбиляра, вспоминали разные события и казусы. Я узнал, что Тарас пятьдесят лет имел удовольствие работать слесарем-сантехником, потом нашло озарение, и он закончил два института, после чего опубликовал несколько научных трудов. Но в основном он проявил себя в организаторских способностях. Трудовой стаж Тараса – восемьдесят лет и сейчас он в расцвете сил.

– А чем он конкретно занимается? – спросил я Владимира. – Он директор института, ученый, администратор или кто?

– Все вместе, Шурка. У него забот – не позавидуешь. Я работаю в узком направлении, а он занимается пространством в широком смысле, у него талант руководить так, что никто этого не замечает, даже я, а я ведь терпеть не могу руководства над собой, а Тарас, знай себе, руководит и направляет. Он работяга, Шурик.

– Столько лет сантехником был, а потом, значит, в люди выбился.

– В какие люди? По-твоему, сантехник нелюдь, что ли? Да лучше сантехником быть, а это шикарная специальность, живая, интересная работа, которую делаешь своими руками и сразу видишь результат. Не так-то легко сантехником стать.

– А как насчет слесарей, столяров, плотников?

– О, это дефицитные специальности, многие хочут стать слесарем или столяром, да не у каждого получается. У нас ведь до того все заавтоматизировано, что и руки некуда приложить.

– Совсем ручного труда нет? И рабочих нет?

– Все у нас есть. И все мы рабочие, вернее работающие, потому что работаем. Только один сидит, а другой, возьми, например, грузчика, работает по-настоящему. Он шевелится, разминается, удовольствие получает. И результат труда опять-таки налицо. Благодать! Это искусство.

В этом Владимир, в какой-то степени, прав. Я однажды наблюдал разгрузку планколета, доставившего в институт различные грузы. Сотрудников, взявшихся было помогать в разгрузке, вежливо отстранили, и профессиональные грузчики взялись за дело. Это были виртуозы, ловкие и быстрые. Они не просто выгружали и таскали ящики, коробки, мешки и всевозможные упаковки, они жонглировали ими, пританцовывали и что-то напевали при этом. Прямо театральное представление.

– Если тебя послушать, так у вас любая работа – наслаждение, все идут на работу, как на праздник. Неужели нет тяжелой, грязной и неинтересной работы?

– Не знаю, Шурка, может есть. Я таких людей не встречал. А вот в конторах никто сидеть не хочет, это точно. Работа хоть и чистая, но совсем непривлекательная, нудная. Уж лучше грязь – помылся, удовольствие получил, и опять чистый. А если устал – отдохнул, расслабился, опять удовольствие. Но кому-то надо сидеть и в конторах. И сидят, мучаются, дело делают, а результатов своих не видят. Эти люди скромные и хорошие. А есть и нескромные, но тоже хорошие, они уходят на другую работу. Моя старшая сестренка была архитектором. По ее проектам строили, но она своим творчеством была недовольна, и переучилась на парикмахера. Сейчас не нарадуется новой профессии. У нас физик был Исланкин. Убедившись, что труд его не дает плодов, он стал работать строителем-такелажником. Как видишь, только на восемьдесят пятом году жизни настоящее призвание нашел. Даже помолодел от счастья.

– А тебя работа, конечно, устраивает.

– Еще бы! Но если бы я не хотел раскусить пространство и не было бы известных тебе проблем, я бы с радостью пошел в разнорабочие.

Я думал, что Владимир ударился в юмор, но он говорил серьезно. Видимо, разнорабочий для него, это человек, умеющий выполнять разнообразнейшую работу.

– У нас продолжительность рабочего составляет всего два-четыре часа. Об этом когда-то мечтал очень старинный писатель и мыслитель Чернышевский. Помнишь, «сон Веры Павловны» из романа «Что делать?». Это была утопия. А у нас, Санек, действительность. И ничего хорошего нет. На непрерывных производствах не успеешь разработаться, или раздежуриться, а тебя уже сменщик домой гонит, да еще норовит пораньше угнать.

– Володя, а как же вы иногда по пятнадцать часов из института не вылазите.

– У нас, слава богу, сменщиков нет – это раз. А во-вторых, нет никакого смысла работать по три часа. Кто за нас извилинами шевелить будет? А чем больше мы находимся в институте, тем быстрее идет дело, значит, быстрее разберемся с проблемами и вернем на землю Потапова и Попова. И чего тут непонятного. Много отдыхать – тоже вредно. Но приходится.

После чествования Тараса приглашенные отдыхали. И что интересно, было вино. Я тоже опрокинул себе в рот пару бокальчиков и нисколько не опьянел. Но экспериментировать не стал – уже ученый. Купались и ловили рыбу, играли в разные игры и, конечно, организовали спортивные состязания – вот уж любители. Сколько шума и веселья! Танцевали парами и группами под живую музыку. Танцы были нормальными, красивыми, по крайней мере, никто не дергался и не кривлялся. Тарас танцевал превосходно. И плясал как молодой, с задором, вприсядку и коленца разные выделывал.

Ко мне подошла маленькая, хрупкая девушка, на вид совсем еще девочка, но она была уже ведущем физиком в пятой лаборатории, и, поздоровавшись, пригласила меня на танец. Я сказал, что не в настроении и танцевать не умею. Но она все-таки вытянула меня. И ничего, ноги сами заработали в такт музыке и стало получаться. Девушка призналась, что давно хотела познакомиться со мной и предложила свою дружбу. Вроде бы и симпатичная, и глаза лучистые, и добрая, но я был равнодушен к ней – все заслонила Юлия, все думы только о ней. Она рядом, но делает вид, что не замечает меня. А когда Юлия пошла танцевать с каким-то рослым энергичным парнем и мило заулыбалась ему, я и вовсе раскис. Поэтому едва Владимир заикнулся, что ему пора в институт, я тоже сказал «пора» и мы уехали. А на предложение девушки дружить я так ничего и не ответил. Вот уж воспитание!

Владимир с Добрыней работали день и ночь, куда-то уезжали, часто консультировались по видофону с Геком Финном и Люси. Тарас носился по всем лабораториям – незаметно направлял и руководил. А я не вылазил из мастерской, я полюбил эти лазерные, плазменные и мезонные инструменты, которыми «кустарным способом» можно было изготовить любую заковыристую деталь. Повышал, так сказать, свое слесарное мастерство.

Владимир иногда терял меня, пугался, потом находил и успокаивался. Говорил, что скоро обрадует меня. И настал день, когда обрадовал, правда, сам он немного огорчился из-за того, что я не так сильно обрадовался.

– Все, Санек! Отдаем наш труд в Ученый Совет. Мы определили начальные галактические координаты переместившегося из блок-отсека нашего первого передатчика, того самого, который исчез. Помнишь?

– Как вам это удалось?

– Для чего же мы убили столько времени на создание условий для распада вещества? Благодаря этому мы изучили механизм возбуждения нашего вакуума, подчеркиваю, НАШЕГО, вакуума в пространственной фазе, что позволило нам поэтапно перейти к анализу изменения геометрии пространства от квантового уровня до уровней микро, макро, и мегаобъемов, а отсюда уже, зная массу, энергию, импульс… – Владимир перечислил еще десяток неизвестных мне терминов, – недалеко и до определения координат. Как видишь, все очень просто.

– Да, проще некуда. А что за НАШ вакуум? Разве есть еще и чужой?

– Как таковой вакуум один, но состояния его различны, примерно так же, как снег, лед и пар есть различные физические состояния воды. НАШ вакуум создал НАШ мир, тебя и меня, всех. А другие вакуумы порождают не НАШИ элементарные частицы, частицы совершенно других свойств. В ТЕХ вакуумах содержатся другие миры, принципиально отличные от нашего, а какие, мы пока не знаем.

Я зажмурился, в очередной раз поражаясь, как сложна и неисчерпаема Природа! Казалось бы, вакуум, для непосвященного человека – пустота, что с нее взять? А фактически вакуум – это особая физическая среда. В него как бы впрессованы частицы с положительными и отрицательными энергиями, составляющие в сумме нулевую энергию. В каждом малом объеме вакуума непрерывно рождаются пары – «частица – античастица», которые тут же друг с другом аннигилируют, то есть превращаются в излучение, которое мгновенно поглощается вакуумом. Таким образом, частицы и кванты излучения вроде бы и есть и вроде бы их нет. Энергия этих виртуальных частиц чудовищна! Разве можно представить себе, что в каждом кубическом микроне пространства скрыто такое количество энергии, которого достаточно для образования триллионов галактик!!! Целой Вселенной! Нет ни слов, ни фантазии. Я всегда помню слова одного академика, что основу всего в мире составляет именно вакуум, а все остальное только легкая рябь на его поверхности.

– НЕ НАШИМИ вакуумами будут заниматься наши потомки, – сказал Владимир. – Мы еще до этого не доросли и ни черта не знаем.

– Так куда же переместился передатчик? – спросил я.

Владимир достал испещренную цифрами мятую карточку и ткнул пальцем в пунктирный кружок.

– Вот сюда. Это на окраине Солнечной системы. Но понимаешь, Санек, какая заковыка: мы знаем точку входа передатчика в ка-спираль и координаты точки выхода оттуда. Но не забудь, что он сохраняет количество движения и направление, и поэтому можно только предполагать, в какую сторону оно направлено. Кроме того, наш земной шар и само Солнце уже два месяца удаляются от той точки выхода из ка-спирали. Так что найти передатчик очень трудно. Сейчас в тот район в своем движении по орбите входит Плутон, обсерватории на нем пробуют принять сигналы.

– А что вам мешает переместить какой-нибудь мощный лазерный передатчик, который можно было бы засечь хоть в межзвездном пространстве?

– Санчо, милый, не думай, что если мы еще многого не знаем, то уж совсем такие бестолковые. Завтра будем пока грубо прицельно перемещать гравиомаяк Дедюхина.

Гравиомаяк – черно-матовый куб, способный создавать волны тяготения – поместили в специальную капсулу. Там же закрепили два дублирующих друг друга прибора, которые, по словам Владимира, должны будут записать параметры перемещения. Я не мог взять в толк, какие тут могут быть параметры, ведь перемещение совершается практически мгновенно и никаких процессов нет. Но Володя, наверное, знает лучше меня.

То, что перемещение намечалось провести наугад, а хоть и грубо, но все-таки прицельным – в южную галактическую область пояса астероидов между орбитами Марса и Юпитера – было уже немалым достижением.

Эксперимент по перемещению капсулы произвели в обычной обстановке, как бы между делом, хотя в действительности он был очень и очень важным. Через двенадцать минут с марсианской обсерватории поступило сообщение о принятии сигналов гравиомаяком пеленгации его координат в поясе астероидов. Была бы возможность, Владимир подскочил бы от радости до потолка, а так он просто попрыгал на месте. Однако скоро поступили сообщения, что сигналы внезапно прекратились. О неисправности не могло быть и речи, только высокая температура могла вывести гравиомаяк из строя. Позже поступили новые сообщения: вблизи местонахождения маяка прошел астероид Бакан и, сто процентов уверенности, что он захватил капсулу.

Владимир с Добрыней говорили, что им, во что бы то ни стало, нужно знать показания приборов. Для этого есть смысл снарядить поисковую экспедицию на Бакан и найти там капсулу.

Я осторожно заметил, что при столкновении астероида с капсулой приборы могли разбиться вдребезги, и поэтому показаний никаких не будет.

– Пусть разбиваются хоть развдребезги, – сказал Владимир, – а мезонная запись на кристаллической решетке металла останется целой, – и он затормошил Добрыню. – Добрынюшка, не стой, бегать надо, действовать!

Добрыня с Тарасом начали действовать. Ученый Совет дал «добро» на снаряжение экспедиции, но не было свободного космического корабля. Тарас стал действовать дальше, и выяснилось, что с Луны на спутник Юпитера Тритон отправляется грузовой корабль с грузом для экспедиции. В последнюю минуту маршрут корабля изменили, он должен был сделать крюк и встретиться с Баканом, высадить там поисковую партию, а на обратном пути забрать ее. Тарасу предложили создать отряд из сорока двух человек, половина из которых имела бы опыт работы на астероидах.

– Готовься, Шурка! – хлопнул меня по плечу Владимир. – Полетишь с нами.

Охватившая меня радость была сдержанной.

– Как готовиться? – спокойно спросил я.

– Обыкновенно. Готовься и все.

Объяснил, называется! Добрыня предупредил, что мы летим не отдыхать и не любоваться пейзажами астероида, мы летим работать. Поперечник Бакана всего тринадцать километров, но площадь поверхности четыреста квадратных километров, и километры эти не равнины, это сплошные горы, скалы, ущелья и пропасти. Так что поискать капсулу придется.

Добровольцев лететь было много, и не только наши, но и из других институтов и предприятий Читы и Атамановки. Половина из них – женщины. Юлия тоже добилась включения в поисковый отряд. Я так и не знал, как готовиться к путешествию, Владимир, скорее всего, имел в виду психологическую сторону. Меня обследовали врачи и признали к полету в космос годным. Ежедневно по четыре часа я занимался на своеобразных курсах, где знакомили с правилами пребывания на астероидах, и тренировки разные проводили. Мне не делали никаких скидок и поблажек, даже предупредили, что если я не сдам зачетов, то, к всеобщему сожалению, никуда не полечу. Я же был уверен, что сдам, потому что на занятиях и тренировках мне было очень интересно.

О готовящейся экспедиции Владимир сообщил по видофону Геку Финну и Люси. Американцы обрадовались, сказали, что это великолепно и пожелали нам быстро найти капсулу. Они не сомневались, что недалек тот день, когда Потапову и Попову будет отправлена посылка. Гек Финн в порыве крикнул, что он откладывает все свои дела и летит с нами. Люси что-то шепнула ему на ухо. Гек сразу замолчал, выпятил нижнюю губу и поскреб пальцем подбородок.

– Никуда я не полечу! У нас с Люси завтра бракосочетание.

– Поздравляю! Вы отличная пара! Но ведь можно эту приятную процедуру отложить.

– Уже два раза откладывали, а отложить третий раз – счастья не будет. Скажу по секрету, – Гек улыбнулся, – я суеверный.

– Хорошее качество, – сказал Владимир. – Я тоже хочу суеверным быть.

– Наш Александр тоже летит на Бакан? Чудесно! Давайте попробуем трансферовать туда одного нашего старого знакомого, такого толстокожего и неповоротливого, проверим, окажется ли он в сфере, центром которой является Александр, там, на Бакане.

– Да, это просто необходимо проверить. Только не перепутай, того же бегемота перемести – соскучился по нему.

Они договорились держать связь и расстались.

Космодром находился в степи под Краснокаменском. Воображение рисовало ракету, похожую на наши «Восток» или «Союз», во всяком случае, нечто сигарообразное. Ничего подобного. Прилично раздутый, громадный равнобедренный треугольник, поставленный на основание. Эскалатор доставил нас, сорок два человека, в салон корабля. Мы погрузились в мягкие, охватывающие тела кресла. Салон опоясывали две широченные прозрачные полосы, как я догадался – смотровые окна. Я верил и не верил, что лечу за орбиту Марса. Сразу всех наших космонавтов переплюнул! Порой казалось, что это сон и я боялся проснуться. Но в основном-то я чувствовал реальность происходящего и меня слегка лихорадило от волнения. О таком путешествии я не смел и мечтать.