Текст книги "Феномен"

Автор книги: Александр Шепиловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

Послышался слабый гул. Тело вдавилось в кресло. Внизу увидел город, небо почернело прямо на глазах. Линия горизонта все более закруглялась, и вот уже под нами половина сияющего земного шара. Вторая половина была погружена в темноту. Красиво, удобно, комфортабельно. Не нужно думать об ответственности, следить за приборами, связываться с землей – я пассажир. Сидел зачарованный с открытым ртом и смотрел на громадную Луну, и даже упустил момент, когда верх и низ поменялись местами, потолок стал полом и наоборот. Соответственно изменили свое положение и кресла. Луна росла. Четко выделялись горы, кратеры. А невесомости так и не было, весь путь состоял из разгона и торможения. Луна уже заняла все небо. И хоть меня прижимало к креслу, мне казалось, что мы падаем, так стремительно приближались горы. Я заметил белые сооружения под зеленовато-прозрачными куполами. Владимир сунул мне в руку бинокль с широко расставленными окулярами. И я увидел под куполами пальмы и березы, водопады и фонтаны, куда-то спешащих людей.

Прилунились возле грузового корабля «Сергей Доценко». Форму его я так и не разглядел, но что-то громоздкое, циклопическое, я бы сказал, на вид неуклюжее. Конечно, настроился погулять по луне, заглянуть под чудесные колпаки, и был недоволен, узнав, что задержки не будет.

– Ничего не поделаешь, Санек, – сказал Владимир. – Мы не туристы, у нас спецрейс, все рассчитано по секундам.

По длинному переходу мы прошли на «Сергей Доценко». Парни и девушки в синей с блестками форме разводили нас по двух– и трехместным каютам и виновато предупреждали, что должного комфорта здесь не будет, поскольку корабль – не пассажирский. Но мне все было удобно и прекрасно, только вот иллюминаторы были маловаты. Мы плотно пообедали и, подчиняясь голосу из центральной рубки, разошлись по своим каютам. Да, не зря команда предупреждала нас о неудобствах. Перегрузки при взлете были приличными. Ходить было тяжело, сидеть тоже плохо, а лежать все время – просто невыносимо. И так одиннадцать суток. Потом стало легче, появилась земная тяжесть, значит, мы летели с обычным ускорением.

Я думал, что в длительном полете мы будем скучать и бездельничать. Как бы не так. Для начала нас пригласили в общий салон, откуда был великолепный круговой обзор неба, на котором Земля выглядела яркой звездочкой. Нас ознакомили с устройством корабля, с его историей и назначением, рассказали о самоотверженном Сергее Доценко, первом человеке, достигшим Марса и прожившим там в одиночестве двадцать лет. И сразу начались занятия. Мы изучали географию астероида Бакан, где какие хребты, пропасти, вершины и их характеристики. Ставили оценки по шестибальной системе. Помимо топографических карт на корабле был трехметровый пластмассовый макет астероида, этакая продолговатая с прогибами, с ощетинившимися пиками вершин глыба. Мы десятки раз совершили путешествие по макету. После этого изучали устройство скафандров и их практическое применение. Когда овладели этой премудростью, корабль замедлил ускорение и на нем создалась точно такая же сила тяжести, как на Бакане. А тяжесть-то, смех один! Мы порхали бабочками по изогнутым коридорам, а чтобы не было больно при ударах о стены и потолки пи сильных прыжках, нам выдали специальные мягкие комбинезоны. Нас учили ходить, а не порхать. В тренировочном отсеке, имитирующим космическое пространство, мы учились пользоваться реактивными пистолетами, позволяющими ускорять или замедлять свое движение, учились маневрировать. Два раза каждый из новичков сделал вылазку в открытый космос. И я, как заправский космонавт, побывал там. Ох и жутко же висеть одному в черной бездне! Только тонкий фал связывает тебя с кораблем. Впечатление было сильнейшим и незабываемым. После прохождения тренировочного курса корабль ускорил движение и нам был объявлен отдых. И конечно же, сразу начались спортивные игры. Люди не могут, чтобы не посостязаться, побороться, помериться силой и ловкостью. И не только сорок два наших человека, но так же и свободные от вахты члены экипажа, и ученые, летящие в экспедицию на Тритон. Все соревновались. Узнав, что я занимаюсь боксом, меня тут же вытащили на ринг, где я и был трижды побит – никакого уважения к выходцу из двадцатого века. Давно все перезнакомились. Я не переставал удивляться, до чего же простой и веселый народ, улыбающийся, смеющийся. Совершенно никакой разницы кто ты такой – академик, наладчик автоматов или повар. Может, небольшой помехой была только разница в возрасте, достигавшая пятидесяти-восьмидесяти лет. Но старшие не показывали своей мудрости и не учили уму-разуму молодых. Мне казалось, они наоборот подражали молодым и сами кое-чему учились у них, они молодились и резвились словно дети. Презабавная публика!

* * *

Через несколько суток корабль достиг крейсерской скорости в девятьсот семьдесят шесть километров в секунду и полет продолжался по инерции. Наступила невесомость, а вместе с ней и затишье – мы привыкали к новому состоянию, была другая фаза отдыха. Летали по кораблю, дурачились, смотрели голофильмы, читали и дискутировали на всевозможные темы. А скоро во всех будто вселились какие-то шахматные бациллы и началась массовая шахматная эпидемия. Играли в шахматы всегда и везде. Проигравший должен был следующую партию играть вниз головой, чтобы все знали – этот человек продулся в шахматы. Я видел академика и профессора, висящих вниз головой, и командир корабля тоже однажды висел, и Владимир с Добрыней этой участи не избежали. А потом вдруг спохватились, а что это я за особая личность, почему не играю? И потребовали, чтобы я сгонял одну, две партии. Шахматист я никудышный, раньше играл от случая к случаю в аварийке «Горгаза», когда не было заявок. Мне бы слабака какого-нибудь, и я стал искать глазами одного долговязого парня, который почти всегда играл вниз головой. Но Юлия крикнула, чтобы своим противником я избрал ее. Я внутренне торжествовал, все-таки она первая, пусть не заговорила со мной, но дала повод к сближению. Мы сели за столик. Фигуры были намагничены и потому не разлетались. Костюмы наши тоже были намагничены и мы, хоть и непрочно, но все-таки могли сидеть. Вот бы обыграть Юлию! Болельщики окружили нас со всех сторон, куполом повисли над нами. Я почему-то разволновался, стал плохо соображать и не мог сосредоточиться, делал опрометчивые ходы, ставя своей тупостью Юлию в трудное положение. Болельщики тоже были озадачены моими ходами. Я потерял несколько пешек, коня и ладью, а потом, сам не знаю как, «съел» у Юлии ферзя и ухитрился свести партию вничью. Болельщики закричали, что игра была очень интересной и напряженной и потребовали повтора. На этот раз я был с треском разгромлен, но на полном серьезе заявил, что нарочно поддался, а так-то я им всем бы хоть на тридцати досках мат в???? ходов поставлю. Хохотали до упаду, держались за животы и кувыркались в воздухе. Обстановка благоприятствовала примирению с Юлией, и я заулыбался:

– Кажется, наказание кончилось?

– Какое наказание? – равнодушно переспросила Юлия. – Выдумываешь тоже, – и отвернулась.

От огорчения я с неистовой силой оттолкнулся от кресла и полетел неизвестно куда. Угодил в кучу барахтавшихся людей и закрутился, завертелся вместе с ними.

И опять мы с Юлией были будто незнакомы.

Началось торможение с полуторакратной перегрузкой. Тяжеловато было сразу после невесомости. Но ничего, терпели, приспосабливались. Потом на неделю ускорение сбросили и создали опять тяжесть, как на Бакане, специально для того, чтобы повторить тренировки и закрепить навыки передвижения по астероиду. А упущенное на это время наверстывали с трехкратной перегрузкой. Тут уж совсем тяжело стало: при той же мускульной силе вес тела увеличился втрое. Но народ не унывал, кряхтел, сопел, мычал от натуги и смеялся над собой. Еще и соревнование устроили, устанавливая смехотворно низкие рекорды по бегу, прыжкам и упражнениям на батуте. А сколько было смеху, когда опытные гимнасты неуклюже шевелились на гимнастических снарядах. А я вообще ползал, как черепаха, и никого не стеснялся.

Глава 10

И наконец мы увидели настоящий Бакан. Ну, прямо, копия нашего макета. И все это мне было известно о нем, все знакомо. Корабль уравнял скорость с астероидом и опустился на плато Бахсоляни. И сразу началась выгрузка машин и оборудования, установка жилья. Начальник поискового отряда Шамиль Хасан – к нему прямо так и обращались – Шамиль Хасан, низенький, крепко сбитый, с умным волевым лицом носился по объектам, заставляя что-то переделывать и лично принимал в эксплуатацию различные устройства и системы. Все его замечания принимались к исполнению немедленно и беспрекословно.

Оставляя за собой фиолетовое свечение, «Сергей Доценко» взял курс на Тритон. Мы собрались в столовой. Шамиль-Хасан ознакомил нас со строжайшим распорядком дня, еще раз напомнил о трудностях поиска капсулы, о дисциплине, об ответственности каждого за себя и за товарища. Запрещалось делать сильные прыжки, потому что при малой силе тяжести можно набрать вторую космическую скорость, оторваться от астероида и улететь в космос. Для страховки на скафандрах имелись тонкие стометровые фалы, свободные концы которых специальным плазменным устройством как бы вваривались в грунт астероида, выполняя роль якоря. Когда мы еще находились на корабле, нас разбили на поисковые группы по четыре человека. Владимир, как и следовало ожидать, держал меня при себе. Юлия тоже была с нами. От Добрыни я узнал, что она настояла, чтобы ее включили именно в нашу группу. Мне это было очень приятно, я возомнил, что девушка хочет быть рядом со мной. Старшей группы была назначена невысокая полноватая, солидного возраста женщина. Она назвала себя по отцу Ильиничной и сказала, что не потерпит самовольства и неповиновения, глядя при этом только на Владимира. Тот сказал, что как на ребенка на него смотреть не надо, он прекрасно понимает обстановку. Мы Ильиничну слушались и во всем ей подчинялись – у нее опыт, она наш командир.

Владимир ворчал, что нам поручили обследовать сравнительно легкие участки, но прежде чем поворчать, он огляделся, нет ли поблизости Ильиничны.

Да, одно дело тренироваться на корабле и совсем другое дело передвигаться на астероиде. Удивительно контрастные цвета: черный резко переходит в серебристо-серый, редко в светло-голубой. Тут был простор: необъятное черное небо с немигающими точками звезд, маленький, но ослепительно яркий диск Солнца. Тут было страшно! Сделаешь вроде бы небольшой шаг, а пролетишь метров десять. Успевай за это время обыскать глазами грунт под ногами – может, капсула лежит. Трудно рассчитывать силу прыжка – то вознесешься над какой-нибудь скалой метров на двадцать, то не долетишь, а то и ударишься о нее, правда, не сильно, но чувствительно. Стоя на краю пропасти, посмотришь вниз – голова кружится, а тебе нужно спрыгнуть. Знаешь, что не разобьешься, а все равно страшно. Или перепрыгнуть глубокую трещину шириной в Енисей тоже не сразу решишься. При прыжках страхующий фал вытягивался из специальной эластичной трубки на сто метров, а при возвращении снова втягивался в трубку – закрепляйся и работай дальше. Через каждые пять часов наступала ночь, и тогда включалась висевшая над астероидом термоядерная лампа. Отдыха почти не было, и это все принимали как должное. Вроде бы и больших усилий я не прилагал, и веса тела не ощущал, и скафандр был мягким и удобным, но уставал сильно. Когда мускулы работают почти в холостую – тоже плохо, столько лишних движений, вся энергия затрачивается на торможение, на бесполезное маневрирование и на то, чтобы удержаться в покое. Другие тоже уставали, но все рвались в поиск. Только дисциплина и распорядок дня сдерживал людей, а то бы они перекопали весь астероид.

На шестой день наша группа с разрешения Шамиля-Хасана вернулась с поиска раньше. В двенадцать часов по читинскому времени Гек и Люси должны были провести эксперимент по перемещению бегемота. Я стоял недалеко от входа в оранжерею лицом на восток, чувствуя, что бегемот появится в этой стороне, хотя, честно говоря, сомневался в его появлении, ведь этакая даль! Владимир твердил, что бегемота надо ждать с запада и стоял спиной ко мне. Добрыня с Юлией ходили вокруг да около и вертели головами во все стороны, с Юлией мы упорно не разговаривали. Неужели ей самой не надоело? Ильинична тоже была с нами: одному без группы оставаться нельзя. Она знала, что проводится какой-то эксперимент, но очень уж странный и необычный – ни приборов, ни аппаратуры, а мы стоим и ждем неизвестно чего.

Ровно в двенадцать Добрыня крикнул: «Есть!». Справа от оранжереи появился контейнер. Одна стенка его была прозрачной. А вместо ожидаемого бегемота мы увидели обезьяну. Сверху печатными буквами от руки было выведено:

«А ПОЧЕМУ ДОЛЖЕН БЫТЬ ОБЯЗАТЕЛЬНО БЕГЕМОТ?»

– В самом деле, – улыбнулся Владимир, – бегемот уже приелся. Посмотрите, какая славная макака.

– Сам ты макака, – сказал Добрыня. – Это обыкновенная мартышка.

– Знатоки, – усмехнулась Юлия. – Не узнали орангутана.

Ильинична подтвердила, что это орангутан, поздравила нас и сказала, чтобы мы убрали обезьяну и быстро шли на свой участок.

Мы без промедления занесли контейнер в станцию и поспешили на участок. После ужина на потеху всем выпустили обезьяну, она неестественно прыгала и кувыркалась, веселя людей в минуты отдыха.

Время шло, и мы уже стали беспокоится: обследовано три четверти астероида, а капсулы не было. Владимир с Добрыней мрачнели с каждым днем и думали, как улучшить и ускорить поиск. Владимир спрашивал некоторых, особенно молодых и не таких ловких, хорошо ли они ищут и не пропустили ли капсулу. Люди обижались. Шамиль-Хасан при всех по-дружески отчитал Владимира, пристыдил за недоверие, сказал, что все ищут на совесть, для того сюда и прилетели. Добрыня подал предложение изменить распорядок дня, сократить время отдыха и сна и начать сверх программы осматривать вершины скал, поскольку там тоже встречаются углубления. Многие были готовы работать вообще без сна и на голодном пайке. Но Шамиль-Хасан сказал «нет». Врачи поддержали его. Владимир проворчал, что цивилизация и эволюция совершенствуют человека, только одних бюрократов почему-то сохраняют в их первоначальном виде.

У меня раньше бывало, как говорится «не с той ноги встал», как пойдут с утра неприятности одна за другой, так и заканчивается этот день наперекосяк. Здесь у меня все шло гладко, но пришел и такой день. На утренней гимнастике из моих рук вырвался эспандер и так хлестнул Владимира по лицу, что тот взвыл от боли и улетел в угол каюты. За завтраком я чуть было не заполучил в дыхательное горло хлебную крошку, едва откашлялся. А Владимира испугал до смерти.

После завтрака ракетка доставила нашу группу на дневную сторону астероида, где мы заканчивали обследовать двухкилометровый скалистый кряж. В пути произошла задержка из-за неисправности двигателя, что при тройной дублирующей системе явление было чрезвычайно редким, можно сказать ЧП. Мы раньше это в шутку называли законом подлости.

Из-за задержки, с поиском надо было поторапливаться. А спешка к добру не приводит, да еще если день начался наперекосяк. Осматривая впадины на своей полосе, я забрался на каменистый гребень и увидел на крутом волнистом склоне дыру, куда могла запросто закатиться округлая капсула.

Я легонько прыгнул туда, но рассчитал неточно и, опускаясь, задел плечом огромную глыбу и сдвинул ее с места. Нога на склоне подвернулась, и, глыба массой тонн в пятьдесят навалилась на меня. Раздавить она меня, конечно, не раздавила, так, помяла немного, а в миниатюрной поясничной радиоаппаратуре что-то хрустнуло. Освободившись из-под глыбы, я с ужасом заметил, что она дала ход большой скале, которая неотвратимо надвигалась на меня, и уж она-то наверняка похоронила бы феномена под собой. Я бешено сделал сильнейший прыжок. И полетел. Это было не страшно, привык уже. Но прыжок получился не удачный, с вывертом, поэтому я в полете кувыркался. Надо было быстрее возвращаться. Я схватился рукой за фал, чтобы затормозить и вернуться по нему на астероид, и сердечко мое от страха сжалось – фала не было. Вернее был, но коротенький, толстенький, он хвостиком торчал из трубки. Чересчур осторожничая, я забыл прикрепиться к астероиду. И понял, что уже набрал вторую космическую скорость и лечу в бездну космоса.

Закричал по рации о своем бедственном положении. Но рация безмолвствовала. Неужели… да, закон подлости в действии. Я вспомнил, что когда меня придавило глыбой, то в аппаратуре что-то хрустнуло. Значит, все сломано, связи нет. Не теряя самообладания – только бы не запаниковать – я отстегнул реактивный пистолет, чтобы изменить направление движения. Но поскольку я сильно кувыркался, то сориентироваться было очень трудно, к тому же торопился, стрелял куда попало и в результате с еще большей скоростью стал удаляться от астероида. Правда, кувыркание заметно замедлилось. Я заставил себя успокоиться и направил дуло пистолета точно против движения вперед, надеясь за несколько таких включений возвратиться на астероид. Выстрела, конечно, не было. Так и должно было быть, потому что день начался наперекосяк. Пистолет рассчитан на семьдесят включений, а я, самонадеянный болван, не удосужился утром его дозарядить. И поделом мне!

На высоте пятнадцати-двадцати километров меня с астероида не разглядят, и в бинокль вряд ли увидят, потому что я освещен солнцем сверху и обращен к астероиду, так сказать, ночной стороной. Безусловно, мое исчезновение уже заметили, уже ищут, я надеялся на технику и опыт людей, и был уверен, что меня найдут. Было лишь стыдно за свою неловкость и головотяпство, за наплевательское отношение к своим обязанностям.

Мне на первых парах казалось, что люди здесь беспечны и самонадеянны, но позже я все более убеждался, что у них сильно развито чувство ответственности, они дисциплинированы, и это не принуждение, это у них с детства, можно сказать, в крови. Ведь вон какие тут есть опытные космонавты, мастерски управляющие движением своего тела, но даже и они всегда страхуются фалом и пистолет заряжают по два-три раза в день.

Стало страшно! Это только казалось, будто я неподвижно повис, а фактически я летел, как писали в наших учебниках физики: «После прекращения действия внешних сил тело движется равномерно и прямолинейно». Рано или поздно притяжение Юпитера или Марса изменят мою траекторию и тогда начнется катастрофическое падение. Но, скорее всего, я стану спутником, этакой миниатюрной, биологической планеткой. Конечно, на Бакане поднимут тревогу, свяжутся с находящимися поблизости кораблями, а поблизости – это десятки миллионов километров. Пока прилетят, пока найдут…

А долго ли я протяну? Беспокойства о нехватке кислорода не было, и теплоизоляция скафандра была отличной, а вот с питанием – дело дрянь. Голодная смерть! Нет, хуже – смерть от жажды. Я обречен. Оставалось надеяться на чудо, но чуда быть не могло. Я был в гораздо худшем положении, чем Потапов и Попов. Солнце делало медленные обороты вокруг меня, это значит, я, как и положено небесному телу, вращался вокруг своей оси, проходившей наискосок от плеча к бедру. Бакан уже превратился в неприметную звездочку. Немыслимый покой, жуткая тишина, однообразная россыпь звезд. Хоть бы Землю найти, попрощаться мысленно с ней.

Сон был не сон, а какое-то полузабытье. Пить хотелось все сильнее, в горле пересохло, язык стал шершавым как наждачная бумага. Я представил, как мой труп находит корабль и доставляет на землю. Юлия плачет и казнит себя за ненужное наказание. Владимир считает себя главным виновником моей гибели и не хочет жить на свете, Добрыня постарел и весь ушел в себя. В институте – траур. Не уберегли феномена. Шевельнулась спасательная мысль, что на земле меня смогут оживить. Нет, не оживят – распад белковых структур мозга необратим, тем более, что процесс распада зайдет слишком далеко, он уже перейдет в стадию разложения. Интересно, поставят ли мне памятник? А какой некролог будет? До чего пакостливые мыслишки лезли в голову! Счет времени я давно уже потерял, апатия стала моим обычным состоянием. В минуты осмысливания своего положения становилось невыносимо горько и жутко. Сколько раз я наблюдал на чердаке в самодельный телескоп ночное небо. Мог ли я тогда предположить, что собственной персоной буду вот так, медленно кувыркаясь, лететь в межпланетном пространстве, да еще в полном одиночестве.

Чтобы заглушить страх перед неизбежностью смерти, я заставлял себя жить воспоминаниями. Передо мной проплывали созданные воображением лица давно умерших друзей. Какое удовольствие было ездить на аварийке по заявкам «запах газа в квартире», шутить или ругаться с абонентами в зависимости от того, у кого какое настроение. Славные были люди, хоть встречались и вредные, ругались, жалобами грозились, но все равно люди по-своему хорошие. Даже моя сварливая соседка в общем-то была замечательной женщиной. В добром расположении духа она приносила мне, по знакомству, сардельки из столовой. Себе-то, конечно, бесплатно брала. И все-таки спасибо ей! Как давно это было!

Я опять и опять впадал в забытье. Солнце и звезды крутились вокруг меня, а я, как пуп вселенной, в центре. Организм обезвожен, но мук жажды больше не чувствовал, как замерзающий не чувствует холода. Мерещилась всякая всячина – какие-то кошки, свиньи, и будто бегемот рядом летит, а на нем сидит начальник аварийной службы Горенков, хороший начальник, человечный. И я ничуть не удивился когда передо мной возникло лицо молодого мужчины, усатого, с крупным орлиным носом, а взгляд острый и пронзительный. Я отмахнулся от него, как от видения. А он улыбнулся, что-то сказал и прицепил к моему поясу ремень. Из большого ранца на спине незнакомца вырвались огненные струи и я ощутил тяжесть. А может, это вовсе и не человек? Откуда бы ему здесь взяться? В нашей экспедиции человека с таким большим изогнутым носом не было. Не пришелец ли? Но, как бы то ни было, мы летели со все возрастающим ускорением. Воображение мое заработало: вот он посадит меня сейчас на летающую тарелку и умчит куда-нибудь к звезде Бетельгейзе. Время от времени огненная струя исчезала, и мы летели по инерции, значит, мне давался отдых от перегрузок, затем опять включался ранцевый двигатель. Я искал глазами корабль, но его не было. Зато все явственнее выделялась яркая звезда. И вот она уже не звезда, а … да, да, он самый, астероид Бакан. Скоро мы повисли над его поверхностью, прямо над станцией. Меня ждали, меня встречали. Чуть ли не вся экспедиция, не дожидаясь, когда мы опустимся, заякорившись фалами, ринулась навстречу. Первым нас достиг кулинар из четвертой группы. Улыбаясь, он что-то жестикулировал руками. Его оттеснили. Лежа на боку, подплыл Владимир, поднес к моему шлему кулак и угрожающе покачал им, а лицо самого так и сияло от счастья. Стреляя пистолетом, задом поплыл Добрыня и долго чертыхался, пока не повернулся ко мне лицом. Он показал большой палец и неуклюже обнял меня. Я вертел головой, ища Юлию. Много девушек приветствовало меня, но Юлии среди них не было.

В районе станции творился бедлам: при спуске страхующие фалы у многих людей перепутались, они разбирались в узлах и с хохотом распутывались. Один лишь Владимир не смеялся, он неистовал, ему не терпелось поговорить со мной, может, даже задать взбучку, а его фал угодил в самую гущу переплетений.

Перед входом в шлюзовую камеру я увидел Юлию, и ноги сами остановились. Она подошла ко мне вплотную, губы ее шевельнулись, а в глазах застыли слезы радости. Слезы! Она провела ладонью по моему шлему, будто погладила по щеке. Я был слаб, но сладкая истома разлилась по телу, я обмяк и шевельнулся, наверное, самой дурацкой улыбкой. Сзади меня вежливо подтолкнули и я нырнул в камеру. Добрыня и Шамиль-Хасан помогли снять скафандр. Юля протянула бокал с холодной родниковой водой, взятой с земли. Ох и вкусной была водичка. Я жадно пил и не мог остановиться. Съел поджаренный сухарик с кусочком телятины, и опять за питье.

Ворвался Владимир, затряс меня, завертел, закрутил и долго не мог успокоиться.

– Слава всевышнему! Живой, целехонький. Ну, рассказывай, Санек!

– Никаких разговоров, – появилась откуда-то женщина-врач.

– Все свободны, – появился другой врач, мужчина. – Ты можешь сам идти, Саша? Тогда, пожалуйста.

Слово врача – закон. Владимиру оставалось только скорчить гримасу недовольства.

Меня прослушали, измерили давление крови, взяли несколько анализов, после чего я ответил на вопросы теста для проверки, не помутился ли мой рассудок.

– Норма, – сделал заключение врач и заговорчески тихо шепнул. – Расскажи нам.

– Что рассказать? – не понял я.

– Как ты ухитрился сбежать в космос и затеряться там?

– Расскажи, пожалуйста, – попросила и женщина-врач. На лице ее было любопытство. – Может ты нарочно, а? В двадцатом веке были любители острых ощущений. Ты не из них? Случай с тобой исключительно редкий. За всю историю космонавтики ты второй человек, потерявшийся в одиночестве в космосе. Очень любопытно узнать, почему?

Как ни стыдно было мне за свое головотяпство, я уважил врачей и все честно рассказал.

– Неслыханное упущение, – спокойным, но ледяным голосом сказал мужчина. – Вопиющая безответственность! – он возмущался не тем, что я забыл закрепиться фалом и не подзарядил пистолет, а тем, что рация сломалась.

– Глафира, – сказал он женщине, – немедленно даем космограмму в центральный ОРЕХ, а то камешек надавил, и рация хрустнула, как сухая веточка. А ты, Александр, вероятно будешь наказан. Ты не наш пациент.

Интересно, как меня могут наказать? Выговор с занесением в личное дело не влепят, премиальных не лишат, в должности не понизят. И даже в разнорабочие не переведут, поскольку, по словам Владимира, это престижная работа. А вдруг вообще не допустят к работе? При мысли об этом я впервые почувствовал, что без работы нет смысла жить, несмотря на то, что мог бы отдыхать, путешествовать, знакомиться с обновленной планетой.

– Капсулу нашли? – спросил я.

– Еще вчера. В десяти метрах от станции на ровном месте. Сам Шамиль-Хасан запнулся об нее и выковырнул из грунта. Капсула от удара о поверхность астероида сильно нагрелась и почти вся вошла в грунт, только оплавленный уголочек торчал, который все принимали за камень.

Я обрадовался, поблагодарил врачей и направился в столовую, где меня ждала вся экспедиция. Я раньше никогда не выступал на собраниях, не то что бы стеснялся, но было как-то не по себе, когда на тебя смотрят много людей. А здесь ничего, никакого волнения и боязни, хоть и виноват, а ведь аудитория солидная, космонавты, ученые. Тревожило только одно – могут наказать. Выслушали меня не перебивая, без язвительных вопросов. Не ругали, не стыдили и не вразумляли. Говорили о том, что в двадцатом веке люди были не такими, как они, – менее дисциплинированными и более забывчивыми, менее собранными и более расхлябанными, поэтому меня, как детище того века, можно понять и простить. А мне стало обидно за своих современников. Я закричал, что это неправда, что мои современники, их предки, были людьми серьезными и ответственными, стремились построить такое общество, которое существует сейчас и что нельзя по мне судить обо всех. А в заключение я сказал, что меня надо драть, как сидорову козу. «Сидорова коза» всем понравилась, кто-то даже захлопал в ладоши. Никто не возразил, но и не поддержал меня. Владимир сказал, что главный виновник происшедшего он, поскольку, как лучший друг, не смог уследить за мной. Ильинична настаивала на своей виновности, потому что, как старшая группы, она за все в ответе. Юлия доказывала свою вину, Добрыня – свою. Шамиль-Хасан слушал «виновников» молча, потом встал и заявил, что он виноватее всех вместе взятых. В общем, получалось, что все плохие, а я один был хорошим.

Врачи порекомендовали мне идти в каюту и отдохнуть. Я опять напился воды, через силу сделал еще глоток и озабоченно спросил, хватит ли запаса питьевой воды. Никто не смеялся, меня успокоил сам Шамиль-Хасан: воды хватит и еще останется.

А где Юлия? Была здесь и вдруг исчезла. А она стояла позади меня и тихо, певуче позвала:

– Саша.

Я обернулся. Юлия глядела чуть-чуть исподлобья, что делало ее особенно привлекательной, уголки губ сдерживали улыбку. Я разволновался, смотрел на нее и молчал.

– Игра закончилась, – не то вопросительно, не то утвердительно сказала Юлия.

– По-моему ничья. Наказание снимается?

– Если ты так думаешь, то, значит, снимается. Я сама уже устала. Ты помнишь о нашем прежнем разговоре – никаких от меня секретов?

– Никогда и никаких!

– Я рада, Саша. Иди отдыхай. Ты хороший парень. Иди, иди, говорю.

От горя заснуть трудно, но когда радость на душе, тоже быстро не заснешь. Юлия вроде бы и прогнала меня «иди, иди, говорю», но как хорошо!

В каюту заглянул Владимир.

– Не отдыхается? Тогда зайду на минутку. Эх, Санек, я совершенно издергался, чуть не свихнулся, а он летает себе на здоровье. Больше от меня ни на шаг. Ясно?

– Ясно. Раскомандовался.

– Ни-ни, Шурик, я по-дружески говорю. А ты почему не спрашиваешь про капсулу?

– Так ее прямо у станции нашли.

– И когда люди успевают узнавать, – удивился Владимир. Он хотел первым обрадовать меня. Сказал, что приборы хоть и повреждены, но нужные им записи остались целы, результат отличный, они на правильном пути и теперь уж точно скоро спасут Потапова и Попова.

– Володя, что это за горбоносый товарищ, который нашел меня?

Первым мое исчезновение заметил Добрыня. Уже через минуту об этом знала вся экспедиция. Несколько самых опытных поисковиков, отстегнув страховочные фалы, ринулись в предполагаемый район моего местонахождения. Но энергия в реактивных пистолетах была невелика и пришлось возвратиться ни с чем. По всем каналам связи было дано экстренное сообщение, вроде сигнала «SOS». Ближайший корабль оказался туристическим. Он изменил курс, но погасить быстро скорость не мог, потому что люди не выдержали бы колоссальных перегрузок, а с обычным торможением он бы достиг района астероида лишь через много дней. Меня обнаружили в телескоп, и с корабля стартовал человек, тот самый, с орлиным носом, своего рода тоже феномен, только другого профиля – он мог переносить большие длительные перегрузки. Таких людей на Земле всего несколько человек, и на мое счастье, один из них – Толя Федосеев – находился на том туристическом корабле. Снабженный новейшими астронавигационными приборами, корректируемый с корабля, он с двадцативосьмикратным ускорением начал торможение. Он нашел меня и благополучно доставил на Бакан.