Текст книги "Сорок пять"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 50 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

– В делах политических или финансовых?

– Да нет же, верный глаз на ткани.

– Что вы говорите! – воскликнул ошеломленный Борроме.

– Конечно. Сейчас я объясню вам, в чем дело.

– Я слушаю.

– Вы знаете, что король совершил паломничество к Богоматери Шартрской?

– Да, молился о ниспослании ему наследника.

– Вот именно. Вы знаете, что есть вернейшее средство достичь цели, которой добивается король?

– Он, по всей видимости, к этому средству не прибегает.

– Брат Борроме! – сказал Шико.

– Что?

– Как вы отлично знаете, речь идет о появлении наследника престола чудесным путем, а не каким-нибудь иным.

– И об этом чуде он молил…

– …Шартрскую Богоматерь.

– Ах да, сорочка!

– Наконец-то вы поняли! Король позаимствовал у добрейшей Богоматери сорочку и вручил ее королеве, а взамен этой сорочки он вознамерился поднести ей одеяние, такое же, как у Богоматери Толедской, – говорят, это самое красивое и роскошное из всех одеяний Пресвятой Девы, какие только существуют.

– Так что вы отправляетесь…

– В Толедо, милейший брат Борроме, в Толедо, осмотреть хорошенько это одеяние и сшить точно такое же.

Борроме, видимо, колебался – верить или не верить словам Шико.

По зрелом размышлении мы должны прийти к выводу, что он ему не поверил.

– Вы сами понимаете, – продолжал Шико, словно и не догадываясь о том, что происходило в уме брата казначея, – что при таких обстоятельствах мне было бы очень приятно путешествовать в обществе служителей церкви. Но время идет, и теперь брат Жак не замедлит вернуться. Впрочем, не лучше ли будет подождать его вне стен монастыря – например, у Фобенского креста?

– Я считаю, что так было бы действительно лучше, – согласился Борроме.

– Значит, вы будете настолько любезны, что скажете ему об этом, как только он явится?

– Да.

– И пошлете его ко мне?

– Не замедлю.

– Благодарю вас, любезный брат Борроме, я в восторге, что с вами познакомился.

Они раскланялись. Шико спустился вниз по боковой лестнице. Брат Борроме запер за ним дверь на засов.

“Дело ясное, – сказал про себя Шико, – видимо, им очень важно, чтобы я не увидел этой дамы; значит, надо ее увидеть”.

Дабы осуществить это намерение, Шико вышел из обители св. Иакова так, чтобы всем это было заметно, и направился к Фобенскому кресту, держась посередине дороги.

Однако, добравшись до Фобенского креста, он скрылся за углом фермы; там, чувствуя, что теперь ему нипочем все аргусы настоятеля, будь у них, как у Борроме, соколиные глаза, он скользнул мимо строений, спустился в канаву, прошел по ней вдоль изгороди, уходившей обратно к монастырю, и, никем не замеченный, проник в довольно густую поросль, как раз напротив монастыря.

Это место явилось для него вполне подходящим наблюдательным пунктом. Он сел или, вернее, разлегся на земле и стал ждать, чтобы брат Жак возвратился в монастырь, а дама оттуда вышла.

XXV
ЗАПАДНЯ

Как мы знаем, Шико быстро принимал решения.

Сейчас он решил ждать, расположившись как можно удобнее.

В гуще молодых буковых побегов он проделал окошко, чтобы все прохожие, которые могли его интересовать, находились в поле его зрения.

Дорога была безлюдна.

В какую даль ни устремлялся взор Шико, нигде не было заметно ни всадника, ни праздношатающегося, ни крестьянина.

Вчерашняя толпа исчезла вместе со зрелищем, которым вызвано было ее скопление.

Вот почему Шико не увидел никого, кроме довольно бедно одетого человека, который прохаживался взад и вперед через дорогу и с помощью заостренной длинной палки что-то измерял на этом тракте, вымощенном благодаря попечению его величества короля Франции.

Шико было совершенно нечего делать. Он крайне обрадовался, что может сосредоточить свое внимание хотя бы на этом человеке. Что он измерял? Для чего он это делал? Вот какие вопросы всецело занимали некоторое время ум мэтра Робера Брике.

Поэтому он решил не терять из виду человека, делавшего измерения.

К несчастью, в момент, когда, закончив промеры, человек этот явно намеревался поднять голову, некое более важное открытие поглотило все внимание Шико, заставив его устремить взгляд совсем в другую сторону.

Окно, выходившее на балкон Горанфло, широко распахнулось, и глазам наблюдателя предстали достопочтенные округлости дона Модеста, который, выпучив глаза, весь сияя праздничной улыбкой и проявляя вообще исключительную любезность, вел за собой даму, почти с головой закутанную в бархатный, обшитый мехом плащ.

“Ого, – подумал Шико, – вот и дама, приехавшая на исповедь. По фигуре и движениям она молода; посмотрим, как выглядит головка; так, хорошо, повернитесь немного в ту сторону; отлично! Поистине странно, что, на кого я ни погляжу, обязательно найду с кем-нибудь сходство. Неприятная это у меня мания! Так, а вот и ее берейтор. Ну, что касается его, то не может быть никаких сомнений – это Мейнвиль. Да, да, закрученные кверху усы, шпага с чашечной рукояткой – это он. Но будем же трезво рассуждать: если я не ошибся насчет Мейнвиля, черти полосатые, то зачем мне ошибаться насчет госпожи де Монпансье? Ибо эта женщина, ну да, черт побери, эта женщина – герцогиня!”

Легко понять, что с этого момента Шико перестал обращать внимание на человека, делавшего промеры, и уже не спускал глаз с обеих известных личностей.

Через мгновение за ними показалось бледное лицо Борроме, к которому Мейнвиль несколько раз обратился с каким-то вопросом.

“Дело ясное, – подумал он, – тут замешаны решительно все. Браво! Что же, будем заговорщиками, такова теперь мода. Однако, черт побери, уж не хочет ли герцогиня, чего доброго, переселиться к дону Модесту, когда у нее шагах в ста отсюда, в Бель-Эба, имеется свой дом?”

Но тут внимательно наблюдавший за всем Шико насторожился еще больше.

Пока герцогиня беседовала с Горанфло или, вернее, заставляла его болтать, г-н де Мейнвиль подал знак кому-то находившемуся снаружи. Между тем Шико никого там не видел, кроме человека, делавшего измерения на дороге.

И действительно, знак был подан именно ему, вследствие чего этот человек перестал заниматься своими промерами. Он остановился перед балконом, так что лицо его было повернуто в сторону Парижа.

Горанфло продолжал расточать любезности даме, приехавшей на исповедь.

Господин де Мейнвиль что-то шепнул на ухо Борроме, и тот сейчас же принялся жестикулировать за спиной у настоятеля таким образом, что Шико ничего уразуметь не мог, но человек, делавший на дороге измерения, по-видимому, все отлично понял, ибо он отошел и остановился в другом месте, где, повинуясь новому жесту Борроме и Мейнвиля, застыл в неподвижности, словно статуя.

Постояв так в течение нескольких секунд, он, по новому знаку брата Борроме, занялся упражнениями, привлекшими тем большее внимание Шико, что о цели их тому невозможно было догадаться.

С того места, на котором он стоял, человек, делавший измерения, побежал к воротам аббатства, в то время как г-н де Мейнвиль следил за ним с часами в руках.

– Черт возьми, черт возьми! – прошептал Шико, – все это довольно подозрительно. Задача поставлена нелегкая. Но как бы она ни была трудна, может быть, я все же разрешу ее, если увижу лицо человека, делавшего измерения!

И в это же мгновение, словно дух-покровитель Шико решил исполнить его желание, человек, делавший измерения, повернулся, и Шико признал в нем Никола Пулена, чиновника парижского городского суда, того самого, кому он накануне продал свои старые доспехи.

“Ну вот, – подумал он, – за здравствует Лига! Теперь я достаточно видел; немного пошевелив мозгами, догадаюсь и об остальном. Что ж, ладно, пошевелим”.

Герцогиня в сопровождении берейтора вышла из аббатства и села в крытые носилки, поджидавшие у ворот.

Дон Модест, провожавший их к выходу, только и делал, что отвешивал поклоны.

Герцогиня, не спуская занавески на носилках, еще отвечала на излияния настоятеля, когда один монах ордена св. Иакова, выйдя из Парижа через Сент-Антуанские ворота, сперва поравнялся с лошадьми и с любопытством их осмотрел, а потом – с носилками и заглянул в них с нескрываемым интересом.

В этом монахе Шико узнал юного брата Жака, который торопливо шел из Лувра и теперь остановился, пораженный красотой герцогини де Монпансье.

“Ну-ну, – подумал Шико, – мне везет. Если бы Жак вернулся раньше, я не смог бы увидеть герцогиню, так как мне пришлось бы как можно скорее бежать к Фобенскому кресту, где была назначена встреча. А теперь госпожа де Монпансье на моих глазах уезжает после своего маленького заговора. Наступает очередь мэтра Никола Пулена. С этим-то я покончу за десять минут”.

И, действительно, герцогиня, проехав мимо не замеченного ею Шико, помчалась в Париж, и Никола Пулен уже намеревался последовать за нею.

Ему, как и герцогине, надо было пройти мимо рощицы, где притаился Шико.

Шико следил за ним, как охотник за дичью, намеревающийся выстрелить в самый подходящий момент.

Когда Пулен поравнялся с Шико, тот выстрелил.

– Эй, добрый человек, – подал он голос из своей норы, – загляните-ка, пожалуйста, сюда.

Пулен вздрогнул и повернул голову к канаве.

– Вы меня заметили, отлично! – продолжал Шико. – А теперь сделайте вид, будто ничего не видели, мэтр Никола… Пулен.

Судейский подскочил, словно лань, услышавшая ружейный выстрел.

– Кто вы такой? – спросил он. – И чего вы хотите?

– Кто я?

– Да.

– Я один из ваших друзей, недавний друг, но уже близкий. Чего я хочу? Ну, чтобы вам это растолковать, понадобится некоторое время.

– Да что вам угодно? Говорите.

– Я хочу, чтобы вы ко мне подошли.

– К вам?

– Да, чтобы вы спустились в канаву.

– Для чего?

– Узнаете. Сперва спускайтесь.

– Но…

– И чтобы вы сели спиной к кустарнику.

– Однако…

– Не глядя в мою сторону, с таким видом, будто вы и не подозреваете, что я тут нахожусь.

– Сударь…

– Я требую многого, согласен. Но что поделаешь, – мэтр Робер Брике имеет право быть требовательным.

– Робер Брике? – вскричал Пулен, тотчас же выполняя то, что ему было велено.

– Отлично, присаживайтесь, вот так… Что ж, вы, оказывается, проделывали измереньица на Венсенской дороге?

– Я?

– Без всякого сомнения. А что удивительного, если чиновнику парижского суда приходится иногда выступать в качестве дорожного смотрителя?

– Верно, – сказал, несколько успокаиваясь, Пулен, – как видите, я проводил измерения.

– Тем более, – продолжал Шико, – что вы работали на глазах у именитейших особ.

– Именитейших особ? Не понимаю вас.

– Как? Вы не знаете…

– Не понимаю, что вы такое говорите.

– …вы не знаете, кто эта дама и господин, которые стояли там, на балконе, и только что возобновили прерванный путь в Париж?

– Клянусь вам…

– Какое же счастье для меня сообщить вам такую замечательную новость! Представьте себе, господин Пулен, что вами, как дорожным смотрителем, любовались госпожа герцогиня де Монпансье и господин граф де Мейнвиль. Пожалуйста, не шевелитесь.

– Сударь, – сказал Никола Пулен, пытаясь сопротивляться, – ваши слова, ваше обращение…

– Если вы будете шевелиться, дорогой господин Пулен, – продолжал Шико, – вы заставите меня прибегнуть к крайним мерам. Сидите же спокойно.

Пулен только вздохнул.

– Ну вот, хорошо, – продолжал Шико. – Так я вам говорил, что, поскольку вы работали на глазах у этих особ, а они вас – как вы сами уверяете – не заметили, я полагаю, что для вас было бы очень выгодно, чтобы вас заметила другая весьма именитая особа – например король.

– Король?

– Да, господин Пулен, его величество. Уверяю вас, он весьма склонен ценить всякую работу и вознаградить всякий труд.

– Ах, господин Брике, сжальтесь.

– Повторяю, дорогой господин Пулен, что, если вы двинетесь, вас ожидает смерть. Сидите же спокойно, чтобы не случилось беды.

– Но чего вы от меня хотите, во имя Неба?

– Хочу вашего блага, и ничего больше. Ведь я же сказал, что я вам друг.

– Сударь! – вскричал Никола Пулен в полном отчаянии. – Не знаю, право, что я сделал дурного его величеству, вам, кому бы то ни было вообще!

– Дорогой господин Пулен, объяснения вы дадите кому положено, это не мое дело. У меня, видите ли, есть свои соображения: по-моему, король не одобрил бы, что его судейский чиновник, действуя в качестве дорожного смотрителя, повинуется знакам и приказаниям господина де Мейнвиля. Кто знает, может быть, королю не понравится также, что его судейский чиновник в своем ежедневном донесении не отметил, что госпожа де Монпансье и господин де Мейнвиль прибыли вчера в его славный город Париж? Знаете, господин Пулен, одного этого достаточно, чтобы поссорить вас с его величеством.

– Господин Брике, я же только забыл отметить их прибытие, это не преступление, и, конечно, его величество не может не понять…

– Дорогой господин Пулен, мне кажется, что вы сами себя обманываете. Я гораздо яснее вижу исход этого дела.

– Что же вы видите?

– Самую настоящую виселицу.

– Господин Брике!

– Дайте же досказать, черт побери! На виселице – новая прочная веревка, по четырем углам эшафота – четыре солдата, кругом – немало парижан, а на конце веревки – один хорошо знакомый мне судейский чиновник.

Никола Пулен дрожал теперь так сильно, что дрожь его передавалась молодым буковым деревцам.

– Сударь! – взмолился он, сложив руки.

– Но я вам друг, дорогой господин Пулен, – продолжал Шико, – ив качестве друга готов дать вам совет.

– Совет?

– Да, и слава Богу, такой, которому легко последовать! Вы незамедлительно, – понимаете? – незамедлительно отправитесь…

– Отправлюсь… – прервал перепуганный Никола, – отправлюсь куда?

– Минуточку, дайте подумать, – сказал Шико, – отправитесь к господину д’Эпернону.

– К господину д’Эпернону, другу короля?

– Совершенно верно. Вы побеседуете с ним с глазу на глаз.

– С господином д’Эперноном?

– Да, и вы расскажете ему все про обмеры дороги.

– Да это безумие, сударь!

– Напротив – мудрость, высшая мудрость.

– Не понимаю.

– Однако же все предельно ясно. Если я просто-напросто донесу на вас как на человека, занимавшегося промерами дороги и скупавшего доспехи, вас вздернут; если, наоборот, вы сами все добровольно раскроете, вас осыплют наградами и почестями… Похоже, что я вас не убедил!.. Отлично, мне придется возвратиться в Лувр, но, ей-Богу, я готов это сделать. Для вас я сделаю все, что угодно.

И Никола Пулен услышал, как зашуршали ветки, которые, поднимаясь с места, стал раздвигать Шико.

– Нет, нет, – сказал он. – Оставайтесь, пойду я.

– Вот и отлично. Вы сами понимаете, дорогой господин Пулен, никаких уверток, ибо завтра я отправлю записочку самому королю, с которым я имею честь находиться в самых приятельских отношениях. Так что хотя вас повесят лишь послезавтра, но, во всяком случае, повыше и на веревке покороче.

– Я иду, сударь, – произнес совершенно уничтоженный Пулен, – но вы странным образом злоупотребляете…

– Я?

– Конечно!

– Ах, дорогой господин Пулен, служите за меня молебны. Пять минут назад вы были государственным преступником, а я превращаю вас в спасителя отечества. Но бегите же скорей, дорогой господин Пулен, ибо я очень спешу уйти отсюда, а смогу это сделать лишь после вашего ухода. Особняк д’Эпернона, не забудьте.

Никола Пулен поднялся и с выражением полнейшего отчаяния стремительно понесся по направлению к Сент-Антуанским воротам.

“Давно пора, – подумал Шико, – из монастыря ко мне уже кто-то идет. Но это не Жак. Эге! Кто этот верзила, сложенный как зодчий Александра Великого, который хотел обтесать Афонскую гору? Черти полосатые! Для такой шавки, как я, этот пес совсем не подходящая компания”.

Увидев этого вестника из аббатства, Шико поспешил к Фобенскому кресту, где они должны были встретиться. При этом ему пришлось отправиться кружным путем, а верзила монах шел быстрыми шагами напрямик, что укорачивало ему дорогу и дало возможность первым добраться до креста.

Впрочем, Шико терял время отчасти потому, что, шагая, рассматривал монаха, чье лицо не внушало ему никакого доверия.

И правда, этот инок был настоящий филистимлянин.

Он так торопился встретиться с Шико, что его ряса не была даже как следует застегнута, и через прореху ее виднелись мускулистые ноги в коротких, вполне мирского вида штанах. К тому же глубоко запавшие углы рта придавали его лицу выражение отнюдь не богомольное, когда же ухмылка переходила в смех, во рту обнажались три зуба, похожие на колья палисада за валами толстых губ. Руки, длинные, как у Шико, но толще, плечи такие, что на них действительно можно было взвалить ворота Газы, большой кухонный нож за веревочным поясом да мешковина, закрывавшая грудь, словно щит, – таков был набор оборонительного и наступательного оружия у этого монастырского Голиафа.

“Решительно, он здорово безобразен, – подумал Шико, – и если при такой наружности он не несет мне приятных известий, то, на мой взгляд, подобная личность не имеет никакого права на существование”.

Когда Шико приблизился, монах, не спускавший с него глаз, приветствовал его почти по-военному.

– Чего вы хотите, друг мой? – спросил Шико.

– Вы господин Робер Брике?

– Собственной персоной.

– В таком случае у меня для вас письмо от преподобного настоятеля.

– Давайте.

Шико взял письмо. Оно гласило:

“Дорогой друг мой, после того как мы расстались, я хорошенько поразмыслил. Поистине, я не решаюсь предать пожирающей пасти волков, которыми кишит грешный мир, овечку, доверенную мне Господом. Как Вы понимаете, я говорю о нашем маленьком Жаке, который только что был принят королем и отлично выполнил Ваше поручение.

Вместо Жака, который еще в слишком нежном возрасте и вдобавок нужен здесь, я посылаю Вам доброго и достойного брата из нашей обители. Нравом он кроток и духом невинен: я уверен, что Вы охотно примете его в качестве спутника…”

“Да, как бы не так, – подумал Шико, искоса бросив взгляд на монаха, – рассчитывай на это”.

“К письму этому я прилагаю свое благословение, сожалея, что не смог дать Вам его при личной встрече.

Прощайте, дорогой друг”.

– Какой прекрасный почерк! – сказал Шико, дочитав письмо. – Пари держу, что письмо написано казначеем: какая прекрасная рука!

– Письмо действительно написал брат Борроме, – ответил Голиаф.

– В таком случае, друг мой, – продолжал Шико, любезно улыбнувшись высокому монаху, – вы можете возвратиться в аббатство!

– Я?

– Да, вы передадите его преподобию, что мои планы изменились и я предпочитаю путешествовать один.

– Как, вы не возьмете меня с собою, сударь?! – спросил монах тоном, в котором к изумлению примешивалась угроза.

– Нет, друг мой, нет.

– А почему, скажите, пожалуйста?

– Потому что я должен быть бережлив. Время теперь трудное, а вы, видимо, непомерно много едите.

Великан обнажил клыки:

– Жак ест не меньше меня.

– Да, но Жак – настоящий монах.

– А я-то что же такое?

– Вы, друг мой, ландскнехт или жандарм, что, говоря между нами, может вызвать негодование у Богоматери, к которой я послан.

– Что вы мелете насчет ландскнехтов и жандармов? – сказал монах. – Я инок из обители святого Иакова – что вы, не видите этого по моему облачению?

– Человек в рясе не всегда монах, друг мой, – ответил Шико. – Но человек с ножом за поясом – всегда воин. Передайте это, пожалуйста, брату Борроме.

Шико отвесил гиганту прощальный поклон, и тот направился обратно в монастырь, ворча, как прогнанный пес.

Что касается нашего путешественника, он подождал, пока тот, кто должен был стать его спутником, скрылся из виду. Когда же он исчез за воротами монастыря, Шико спрятался за живой изгородью, снял куртку и под холщовую рубаху поддел уже знакомую нам тонкую кольчугу.

Переодевшись, он напрямик через поле направился к Шарантонской дороге.

XXVI
ГИЗЫ

Вечером того дня, когда Шико отправился в Наварру, в большом зале дворца Гизов, куда в прежних наших повествованиях мы не раз вводили читателей, мы снова повстречаемся с быстроглазым юношей, что попал в Париж на лошади Карменжа, и, как мы уже знаем, оказался не кем иным, как прекрасной дамой, явившейся на исповедь к дону Модесту Горанфло.

На этот раз она отнюдь не пыталась скрыть, кто она такая, или переодеться в мужское платье.

Госпожа де Монпансье, в изящном наряде с высоким кружевным воротником, с целым созвездием драгоценных камней в прическе по моде того времени, нетерпеливо ожидала, стоя в нише окна, какого-то запаздывающего посетителя.

Сгущались сумерки, и герцогиня уже с большим трудом различала ворота парадного подъезда, с которых не спускала глаз.

Наконец послышался топот копыт, и через несколько минут привратник, таинственно понизив голос, доложил герцогине о прибытии герцога Майенского.

Госпожа де Монпансье вскочила с места и устремилась навстречу брату так поспешно, что забыла даже ступать на носок правой ноги, как обычно делала, когда не хотела хромать.

– Как, брат, – удивилась она, – вы один?

– Да, сестра, – ответил герцог, целуя герцогине руку и усаживаясь.

– Но Генрих, где же Генрих? Разве вы не знаете, что здесь его все ждут?

– Генриху, сестра, в Париже пока нечего делать, но зато у него немало дел в городах Фландрии и Пикардии. Работать нам приходится медленно и скрытно: работы там много, зачем же бросать ее и ехать в Париж, где все уже устроено?

– Да, но где все расстроится, если вы не поторопитесь.

– Ну, вот еще!

– Можете говорить “вот еще!” сколько вам угодно. Но все эти ваши доводы не убеждают парижских буржуа: они хотят видеть своего Генриха Гиза, жаждут его, бредят им.

– Когда придет время, они его увидят. Разве Мейнвиль им этого не растолковал?

– Растолковал. Но вы ведь знаете, что его голос совсем не то, что ваш.

– Давайте, сестра, перейдем к самому неотложному. Как Сальсед?

– Казнен.

– Не проговорился?

– Не вымолвил ни слова.

– Хорошо. Как с вооружением?

– Все готово.

– Париж?

– Разделен на шестнадцать кварталов.

– Ив каждом квартале – назначенный вами начальник?

– Да.

– Ну, так будем спокойно ждать, хвала Господу. Это я и скажу нашим славным буржуа.

– Они не станут слушать.

– Вот еще!

– Говорю вам – в них точно бес вселился.

– Милая сестра, вы так нетерпеливы сами, что и другим склонны приписывать излишнюю торопливость.

– Вы меня за это упрекаете?

– Боже сохрани! Но надо выполнять то, что считает нужным брат Генрих. Ну, а он не хочет никаких поспешных действий.

– Что ж тогда делать? – нетерпеливо спросила герцогиня.

– А что вынуждает нас торопиться?

– Да все, если хотите.

– С чего же, по-вашему, начать?

– Надо захватить короля.

– Это у вас навязчивая идея. Не скажу, чтобы она была плоха, если бы ее можно было осуществить. Но задумать и выполнить – далеко не одно и то же. Припомните-ка, сколько раз наши попытки уже проваливались.

– Времена изменились. Теперь короля некому защищать.

– Да, кроме швейцарцев, шотландцев и французских гвардейцев.

– Послушайте, брат, я сама покажу вам, как он едет по большой дороге в сопровождении всего двух слуг.

– Мне сто раз это говорили, но я ни разу этого не видел.

– Так увидите, если побудете в Париже хотя бы три дня.

– Какой-нибудь новый замысел?

– Скорее новый план.

– Ну так сообщите мне, в чем он состоит.

– О, это чисто женская мысль, и вы над ней только посмеетесь.

– Боже меня упаси уязвить ваше самолюбие. Рассказывайте.

– Вы уже смеетесь надо мною, Майен!

– Нет, я вас слушаю.

– Ну так вот, коротко говоря…

В это время привратник поднял портьеру:

– Угодно ли их высочествам принять господина де Мейнвиля?

– Моего сообщника? – сказала герцогиня. – Впустите.

Господин де Мейнвиль вошел и поцеловал руку герцогу Майенскому.

– Только одно слово, ваше высочество. Я сейчас из Лувра.

– Ну? – вскричали в один голос Майен и герцогиня.

– Догадываются, что вы приехали.

– Каким образом?

– Я разговаривал с начальником поста в Сен-Жермен-Л’Осеруа. В это время мимо прошли два гасконца…

– Вы их знаете?

– Нет. На них было новое, с иголочки, обмундирование. “Черт побери, – сказал один, – куртка у вас великолепная. Но при случае вчерашняя ваша кираса послужила бы вам лучше”. “Ну-ну, как ни тверда шпага господина де Майена, – ответил другой, – бьюсь об заклад, что этот атлас он так же не проколет, как и ту кирасу”. Тут гасконец принялся бахвалиться, и из его слов я понял, что вашего прибытия ждут.

– У кого служат эти гасконцы?

– Не имею ни малейшего понятия.

– И они ушли?

– Не тут-то было. Говорили они очень громко. Имя вашего высочества услышали прохожие. Кое-кто остановился и начал расспрашивать – правда ли, что вы приехали. Те собирались было ответить, но тут к гасконцу подошел какой-то человек и тронул его за плечо. Или я ошибаюсь, ваше высочество, или этот человек был Луаньяк.

– А что дальше?

– Он шепотом сказал несколько слов, гасконец поклонился и последовал за тем, кто его прервал.

– Так что…

– …так что я ничего больше узнать не смог. Но полагаю, надо остерегаться.

– Вы за ними не проследили?

– Проследил, но издали: опасался, что меня узнают как дворянина из свиты вашего высочества. Они направились к Лувру и скрылись за мебельным складом. Но прохожие потом на разные лады повторяли: Майен, Майен.

– Есть простой способ ответить на это, – сказал герцог.

– Какой? – спросила его сестра.

– Пойти сегодня вечером приветствовать короля.

– Приветствовать короля?

– Конечно. Я приехал в Париж и сообщаю ему, как обстоят дела в его верных пикардийских городах. Что против этого можно сказать?

– Способ хороший, – сказал Мейнвиль.

– Это неосторожно, – возразила герцогиня.

– Это необходимо, сестра, если действительно известно, что я в Париже. К тому же брат наш Генрих считает, что я еще в дорожном платье должен явиться в Лувр и передать королю привет от всей нашей семьи. Выполнив этот долг, я буду свободен и смогу принимать кого мне вздумается.

– Например членов комитета. Они вас ждут.

– Я приму их во дворце Сен-Дени после визита в Лувр, – сказал Майен. – Итак, Мейнвиль, пусть мне подадут коня, как он есть, в поту и пыли. Вы отправитесь со мною в Лувр. А вы, сестра, дожидайтесь нашего возвращения.

– Здесь, братец?

– Нет, во дворце Сен-Дени, где находятся мои слуги и вещи и где, предполагается, я остановился на ночлег. Через два часа мы там будем.