Текст книги "Цезарь (др. перевод)"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

XXXII

Мы уже упоминали, что Помпей в то время отсутствовал – занимался снабжением Рима продовольствием. Он отправился на Сицилию, Сардинию и в Африку, делал там запасы.

Но едва он собрался возвращаться, подул сильный ветер. Все твердили, что Помпею не следует отправляться, но он сел на первый корабль и, приказав поднять паруса, добавил:

– Мне нужно плыть, а жить не столь уж необходимо!

Помпей еще находился в зените своей славы, так что история фиксирует все сказанные им слова. Но произойдет Фарсальская битва и история забудет о нем, чтобы начать цитировать Цезаря.

Пока Помпей воевал весной, летом и осенью, Цезарь со своим двором прибыл в Лукку[293]293
  Лукка – город в северной Этрурии, со 180 г. до н. э. римская колония.


[Закрыть]. Именно со своим двором, иначе не скажешь.

В Риме, если и заговаривали о нем, то только затем, чтобы вновь напомнить о его очередной победе. В то время как противники его слабели и теряли позиции на всех перекрестках истории, солнце Цезаря входило все выше над горизонтом.

Все сколько-нибудь значительные и знатные люди Рима и провинций направляются в Лукку: Аппий, правитель Сардинии, Непот, проконсул Испании, и так далее. Зимой 696 года в Лукке находилось сто двадцать ликторов со своими фасциями и более двухсот сенаторов.

Прибыли сюда и Красс с Помпеем.

Связи, объединявшие триумвиров, немного ослабли, но после этой встречи вновь окрепли. Именно там было решено, что Цезарь сохранит за собой еще на пять лет проконсульство над Галлией, что Помпей и Красс будут назначены консулами, что Красс и Помпей будут именоваться губернаторами провинций, чтобы таким образом держать в своих руках все войска Республики.

Чтобы добиться избрания Красса и Помпея, Цезарь написал своим друзьям в Рим. Многим солдатам он предоставил отпуска, чтобы те могли отдать свои голоса в комициях. Эти планы были рассчитаны на 699 год от основания Рима, за 55 лет до нашей эры.

Но события, о которых мы говорили, возвращают нас в 698 год. Он проходит относительно спокойно. Клодий почти полностью низвергнут. Порой он взламывает чьи-то двери, поджигает дома, ломает несколько ребер кому попало, но он уже напоминает бульдога, которому надели намордник, и вынужден позволять другим собакам лакать из его миски.

Цицерон довольно сытно питается из этой миски. И вот однажды, воспользовавшись отсутствием Клодия, он отправляется в Капитолий и разбивает там несколько таблиц трибунов, на которых записаны отчеты о действиях, совершенных во время правления трибуна Клодия.

Вернувшись, Клодий тут же стал кричать, что за его спиной произошло бесчинство – так воры, пойманные с поличным, начинают кричать: «Держи вора!»

Цицерон отвечает со свойственным ему красноречием:

– Происходя из патрицианского рода, Клодий не имел права быть народным трибуном, а потому принятые во время его правления законы недействительны. А раз законы трибуна недействительны, их вправе уничтожить любой гражданин.

Однако, уничтожив таблицы, Цицерон имеет малоприятное объяснение с Катоном, к чему он вовсе не стремился. На таблицах, в частности, были записаны деяния Катона в Византии и на Кипре, а Катон вовсе не хотел, чтобы его участие в политической и общественной жизни исчезло бесследно.

Чем же закончилась эта ссора?

К сожалению, Цицерон не упоминает об этом в своих письмах, ну а Плутарх говорит лишь несколько слов:

«Этим Цицерон нанес большой удар Катону, но не имел особых неприятностей, если не считать того, что дружба их немного поостыла».

Весь год прошел в мелких дрязгах, придирки и обвинения звучали то с одной, то с другой стороны.

Помпей отдал распоряжение Габинию восстановить Птолемея на египетском престоле, и Габиний возвращается, согнувшись под тяжестью миллионов, чем только разжигает желание Красса немедленно отправиться в Сирию; но, как мы уже говорили, для этого необходимо, чтобы Красс и Помпей стали консулами.

Так и прошло время до 699 года от основания Рима.

Повсюду распространялись слухи, что вследствие тайного сговора мир поделен между тремя мужами. Когда же узнали, что Красс и Помпей выдвинули свои кандидатуры в консулы, все сомнения отпали.

– Ты выставил свою кандидатуру в консулы? – спросили Марцелл и Домиций у Помпея.

– Может, да, а может, и нет, – ответил тот.

– На конкретный вопрос нужно и отвечать конкретно.

– Хорошо, – сказал Помпеи. – Да, я стал кандидатом в интересах добрых людей и в пику скверным!

Этот союз, конечно же, не устраивал всех в одинаковой мере, особенно тех, кто искренне радел за Республику или хотя бы делал вид, что радеет.

Красса тоже спросили – его ответ прозвучал несколько скромнее:

– Выставлю свою кандидатуру, если сочту, что смогу быть полезен государству. Если нет, то воздержусь.

Тщеславный ответ Помпея и двусмысленный Красса заставили некоторых римлян тоже выставить свои кандидатуры, но, когда ситуация прояснилась, когда увидели, что Красс и Помпей официально метят в консулы, все кандидаты отступили, все, кроме Домиция.

Его поддерживал Катон, как в свое время поддерживал Бибула против Цезаря. Известно, что Катон не отличался скромностью. Он ходил по площадям, публичным местам и везде говорил, что Помпей и Красс на самом деле хотят стать вовсе не консулами, а тиранами, что их цель – не магистратура в Риме, а власть над основными провинциями и командование армейскими легионами.

Распространяя эти слухи, он всячески подстрекал Домиция, советуя ему не терять надежды и убеждая, что он, и только он, борется за истинную всеобщую свободу.

А вокруг все только и твердили:

– Да, похоже, Катон прав. Почему эти люди, которые уже однажды были консулами, хотят стать ими еще раз? Почему вместе, а не один из них? Неужели во всем Риме не отыскать человека, достойного встать рядом с Помпеем и Крассом?

Помпей испугался. В подобных ситуациях он всегда пугался, но затем прибегал к силе, как настоящий солдат. Он подготовил заговор против Домиция. И вот, когда Домиций рано утром направлялся со своими друзьями, в том числе и Катоном, на Форум, люди Помпея набросились на эту небольшую группу, словно то были разбойники Клодия, перебили слуг, державших факелы, и ранили Катона.

К счастью, все это произошло невдалеке от дома Домиция, и он вместе со своими друзьями успел укрыться в нем. Люди Помпея окружили дом и никого оттуда не выпускали. В отсутствие конкурента Помпей и Красс спокойно были избраны консулами.

Но и им тоже угрожала опасность.

Катон метил в преторы. Катон, ставший их заклятым врагом, у которого едва затянулись раны, полученные при нападении на Домиция.

Они решили избавиться от Катона, не прибегая к силе.

У Катона, как мы уже упоминали, была луженая глотка – когда он говорил, любой мог его слышать, даже тот, кто этого вовсе не хотел. Но Красс и Помпей были богаты. Они потратили несколько миллионов на подкуп трибунов, и Катон проиграл.

Преторами были избраны Антий и Ватиний – оба люди Помпея и Красса. Уверенные в том, что больше не встретят никакого сопротивления, они заставили Требония, народного трибуна, объявить о декретах, подготовленных в Лукке.

Цезарю продлили еще на пять лет срок правления Галлиеи. Красс и Помпей тянули жребий: Сирия досталась Крассу, Испания – Помпею.

Каждый получил, что хотел.

Красс, добивавшийся Сирии, чтобы начать войну против парфян, был доволен; Помпей, хорошо знавший Испанию и надеявшийся собрать на пороге Италии солдат, которые могли ему пригодиться для достижения иных целей, получил свое. При этом ему не надо было покидать молодую жену, в которую он влюблялся все больше и больше. И наконец, народ, считавший, что в Риме без Помпея никак не обойтись, сохранил своего Помпея в Риме.

Самым счастливым из них был Красс. Миллионы Габиния не давали ему покоя. Между Митридатом и Фемистоклом шел спор о лаврах; между Габинием и Крассом – о богатстве.

XXXIII

В глазах пессимиста Катона дела обстояли хуже некуда.

Цицерон на собственной шкуре познал искусство быть мудрым. Конечно, он порой иронизировал, но так, слегка – ведь по натуре своей он не мог без этого обойтись, – однако он все равно приветствовал Помпея, улыбался и писал Цезарю, на которого смотрел, как на свое второе я.

Правда и то, что Цезарь высказал ему кое-какие любезности, но исключительно в эпистолярном форме.

«Ты рекомендуешь мне М. Орфия, – пишет он Цицерону. – Я сделал бы его царем галлов, если бы ты не предпочел назначить его легатом Лепты».

«Если у тебя есть кого послать ко мне, чтобы я его обогатил, немедленно высылай!»

Вот как поступали в Риме; и Цицерон послал Трибания, передавая его, как он сам говорил, из своих рук в «верные и победоносные руки Цезаря».

Затем заканчивал послания следующими словами:

«Береги свое здоровье и люби меня, как я тебя!» (Et me ut amas, ama.)

Бесполезно говорить о том, что Цицерон более не издевался над Крассом, хотя бы вслух и прилюдно, он позволял себе это лишь в самых конфиденциальных письмах, продолжая называть его Лысым и Миллионером. При встрече восхищался его планами и заранее поздравлял с победой над парфянами.

Его победы над парфянами! Цицерон не ограничивался просто поздравлениями, он говорил, что победы Лукулла над Тиграном и Помпея над Митридатом – всего лишь детские игры, что Красс обновит триумфальный марш Александра, проникнув в Индию через Бактрию, и остановится только у края земли!

И все же декрет, назначавший Красса проконсулом в Сирию, не упоминает о войне с парфянами, хотя все знают, что это – идефикс Красса; даже Цезарь, писавший ему из Галлии, хвалит его планы и желает довести их до счастливого конца.

Говоря об этом периоде, Плутарх упоминает лишь о любви Помпея; самая главная забота консула – вывезти на прогулку по всей Италии свою жену; он показывает ее жителям, он хочет, чтобы его любимой восхищались, ну а что касается самой Юлии, то она была известна лишь своей верностью Помпею.

В атмосфере фривольности, что царила тогда в Риме, их любовь вызывала взрывы эмоций – ведь речь шла о двадцатилетней девушке и пятидесятилетнем муже. Поэтому Плутарх считает себя обязанным дать некоторые пояснения:

«Эта нежность объясняется мудростью мужа и природной серьезностью Помпея, в натуре которого никогда не отмечалось жестокости, что делало его общество приятным, даже восхитительным».

Ну а в интимные подробности можно верить, так как приводятся они – кем бы вы думали – женщиной, которая знала толк в подобных делах – куртизанкой Флорой.

К сожалению, Помпей не всегда коротал время со своей женой.

Нужно было избрать новых эдилов, и в связи с этим Помпею вменили в обязанность руководить выборами. Он пошел на Марсово Поле. Выборы были бурными, дошло до прямых столкновений. Немало людей погибло и получило ранения, в том числе и те, кто находился рядом с Помпеем. Его тога была забрызгана кровью, так что он вынужден был переодеться. Помпей попросил принести ему другую тогу, а ту, испачканную кровью, отправил домой.

При виде крови Юлия подумала, что муж ее убит, и потеряла сознание. Она была беременна.

Обморок был глубоким; это повлияло на плод – ребенок погиб в чреве матери. Юлия родила его мертвым.

Эта маленькая семейная драма вызвала огромный интерес во всей Республике к Помпею, все поверили в истинную любовь жены к мужу.

Три месяца спустя Рим снова стал свидетелем этой любви: всем обитателям виллы на холме Альбано было официально объявлено, что Юлия беременна снова. Чтобы приумножить популярность, а возможно, и отпраздновать эту счастливую новость, Помпей сообщил, что устраивает игры. Впрочем, Рим мало интересовали мотивы – народ радовался, что может развлечься. Помпей же говорил, что хочет отпраздновать таким образом день победоносной Венеры.

Игры, устроенные Помпеем для Рима, представляли собой охоту на диких зверей – самая любимая забава римлян, она запомнилась своим великолепием и жестокостью одновременно.

Около 503 года от основания Рима в цирке погибло от стрел и копий сто сорок два слона. Избиение было не роскошью, а необходимостью: слоны были захвачены во время одного из сражений с карфагенянами, а Республика была слишком бедна, чтобы прокормить этих гигантов, и слишком осмотрительна, чтобы отдать их союзникам. Поэтому и было решено убить их.

В 583 году на играх, устроенных Сципионом Назикой и П. Лентулом, были разыграны сражения с шестьюдесятью тремя пантерами и сорока другими зверями, среди которых были медведи и слоны.

В 655 году во время пребывания на посту эдила Клодий Пульхр – отец нашего Клодия – устроил битву между слонами.

Римский гражданин, некто П. Сервилий, достиг определенной популярности тем, что устроил охоту, во время которой было убито около трехсот медведей и столько же пантер и леопардов.

Сулла, претор, устроил охоту на сто гривастых, точнее, атласских львов, в результате чего Нумидия, Абиссиния и Йемен лишились царского украшения природы.

И наконец, перещеголяв всех, Помпей устраивает охоту на шестьсот львов, из них триста пятнадцать гривастых, и двадцать слонов.

Гладиаторы и преступники бились со львами, пары, вооруженные стрелами и копьями, – со слонами.

Один старый сенатский указ запрещал ввозить в Италию пантер из боязни, что звери могут сбежать, размножиться и натворить немало страшных бед. Но в 670 году, за 30 лет до нашей эры, в эпоху, которая нас интересует, трибун К. Ауфидий поднял перед народом эту проблему. Народ, которому было безразлично, съедят какие-то там звери нескольких провинциалов или нет, проголосовал – и указ был аннулирован.

Скавр, бывший эдилом, перехватил, как говорится, мяч на лету и доставил на убиение сто пятьдесят пантер. Во время своего первого консулата Помпей выставил четыреста десять пантер.

Естественный вопрос, который у нас возникает: откуда и как брали этих зверей, например, триста гривастых львов, убитых на глазах у публики?

Ответ крайне прост: одни народы платили дань деньгами, другие – дикими животными, к последним принадлежали жители Африки.

Представляете, какое количество зверей должна была прокормить Африка, чтобы уплатить такую дань и чтобы источник ее не иссяк? К тому же обратите внимание, что речь шла не о простой охоте – звери должны были быть пойманы живыми, без ран и повреждений. Кого же отлавливали? Гиппопотамов, крокодилов, пантер, львов, носорогов и слонов!

В ожидании игр звери сидели в клетках, народ мог любоваться ими до начала представления, воображая, как они дерутся, а потом увидеть это наяву.

Помпей достиг пика своей славы и богатства. Но постигшее его несчастье стало первым сигналом к повороту судьбы. Юлия не могла выйти из того шокового состояния, в которое повергло ее лицезрение окровавленных одежд мужа; ее вторая беременность протекала болезненно, и женщина скончалась при родах. Ребенок родился живым, но через неделю умер и он.

Помпей был в страшном отчаянии: он хотел похоронить жену на своей вилле на холме Альбано, чтобы постоянно видеть ее надгробие, но народ бросился во дворец, силой отнял тело и отвез его на Марсово Поле. Там тело сожгли с большими почестями, среди моря цветов и благовоний.

Однако народ отдавал почести вовсе не жене Помпея, который при этом присутствовал, а дочери Цезаря, которого в Риме не было. Имя Цезаря склонялось по всему городу в связи с похоронами, как всегда бывает в подобных ситуациях. Никогда прежде народ не проявлял такого интереса к нему.

Тем временем Красс готовился к походу в Сирию. Но перед этим в Риме произошло важное событие.

XXXIV

Годичный срок консульства Помпея и Красса подходил к концу. Свои кандидатуры выставили Анний Милон, Плавтий Гиспей и Метелл Сципион.

Объявился и Клодий – как кандидат в преторы. Мы уже говорили, что в преторы обычно метили разорившиеся люди; человек, желавший стать претором, заявлял своим кредиторам: «Отдайте мне свои голоса, и я вам хорошенько заплачу, мое избрание вернет вам долги сторицей».

Все знали о вражде между Милоном и Клодием. Клодий понимал одно: его преторство сведется к нулю, если Милон станет консулом. И он тут же начал копать под Милона и поддерживать кандидатуры Сципиона и Гиспея.

Поджоги и убийства, о которых мы упоминали, возобновились. Эти инциденты подрывали работу комиций, и, когда римляне дожили до января, выяснилось, что ни консулов, ни преторов так и не избрали.

Порядочные люди были на стороне Милона, народ – заметьте, в античные времена народ всегда отделяли от порядочных людей – народ стоял за Гиспея и Сципиона. Сенат, видя, что ничего не решается, назначил интеррекса. Этим интеррексом стал Эмилий Лепид.

Что же такое интеррекс?

Когда из-за оппозиции трибунов или из-за неблагоприятных знамений комиции на протяжении длительного времени не могли принимать решений, а консулы не избирались к началу года, наступал так называемый интеррекс, или междуцарствие: консулы сдавали свои полномочия, не дождавшись преемников.

Тогда Сенат, заботясь об управлении государством, назначал интеррекса – это был магистрат с законной силой, равной консульской, однако его полномочия длились не более пяти дней. В его обязанности входило создание комиций, направление их работы и предоставление полномочий консулам сразу же после их избрания. Если в течение пяти дней консулы не избирались, то выбирали другого интеррекса.

Почитайте Тита Ливия, он пишет, что однажды случилось так, что на протяжении пятидесяти пяти дней власть находилась в руках одиннадцати интеррексов, назначаемых один за другим.

На второй день после того как Лепида назначили интеррексом, или на тринадцатые календы февраля Милон направился в Ланувий, муниципальный город, где он был жрецом одного из местных культов. Около трех часов пополудни он встретил Клодия, который, идя из Арриции, остановился возле храма Благой Богини, чтобы поговорить с местным декурионом.

Клодий был верхом, за ним следовало десять рабов, вооруженных мечами, бок о бок находились римский всадник Кассидий Скола и двое плебеев, а также двое новых граждан, два крестьянина и еще какие-то двое неизвестных людей.

Милон был в повозке, он выехал на Аппиеву дорогу с бокового ее ответвления и двигался в сторону Альбано, пока не столкнулся с Клодием. С ним была его жена Фауста и его друг М. Туфий, свита рабов, почти в два раза превосходившая клодиеву, к тому же при нем находилось еще около двадцати гладиаторов, двое из которых особенно прославились своей силой и ловкостью – Эвдамий и Биррия.

Эти двое замыкали шествие. Они-то и схлестнулись первыми с рабами Клодия. Услышав шум, он тут же примчался. Мы ведь уже знаем Клодия. Он угрожающе двинулся на гладиаторов. Один из них взмахнул пикой и проткнул ему плечо.

Серьезно раненный Клодий упал с лошади. Два гладиатора, не зная, правильно ли поступили, поспешили догнать эскорт Милона. Милон заметил среди своих людей какое-то волнение.

Рабы отнесли Клодия на постоялый двор. Люди Милона оборачивались, шептались, одни смеялись, другие выглядели озабоченными. Милон спросил, что случилось.

Старший над рабами приблизился к повозке и рассказал хозяину о случившемся, о том, что один из гладиаторов серьезно ранил Клодия, которого унесли на постоялый двор, – и он пальцем указал, куда именно.

Милон раздумывал недолго:

– Раз он все равно ранен, лучше уж пусть умрет! Хуже мне не будет, скорее, наоборот.

И, обратившись к старшему над рабами, добавил:

– Фустений, возьми пятьдесят человек, напади на постоялый двор и организуй все так, чтобы Клодия убили во время стычки.

Фустений взял пятьдесят рабов, отправился к постоялому двору и начал искать Клодия. Тот спрятался, но Фустений перевернул все вверх дном и нашел его.

Десять минут спустя на Аппиевой дороге валялся труп лицом вниз.

Понятно, что Милон не стал задерживаться и наблюдать эту расправу, он продолжал путь, полностью доверившись Фустению. И, как мы убедились, Фустений не подвел хозяина.

Некий сенатор Секстий Тоедий возвращался в Рим из деревни. Внезапно он увидел на дороге тело и вышел из лектики. Осмотрев труп, он узнал Клодия. Тогда он приказал положить тело в лектику, а сам пошел рядом пешком.

После того как у Клодия отобрали дом Цицерона, он купил у Скавра нечто вроде дворца на Палатинском холме. Туда-то Секстий Тоедий и доставил тело. Услышав об этом, прибежала Фульвия – Клодия любили все женщины, в том числе и жена. Фульвия начала громко плакать, кричать на пороге дома, она рвала на себе волосы, царапала лицо, показывая всем окровавленную тогу.

Дом вмиг наполнился народом. Смерть Клодия оживила приувядшую его популярность.

Тело доставили на Палатинский холм около шести часов вечера. Ночь сопровождалась плачем Фульвии, сторонники же Клодия строили планы мести.

Наутро толпа возле дома увеличилась – там собралось уже около шести тысяч человек. Была такая ужасная толчея, что троих или четверых даже раздавили.

В этой толпе находились и два народных трибуна: Минуций Планк и Помпоний Руфий. По их приказу плебеи отнесли голый, но обутый труп – именно в таком виде его уложили на кровать, чтобы осмотреть раны, – в ростру, где Планк и Руфий, сторонники Клодия, начали пылкими и страстными речами призывать народ отомстить убийцам.

Затем приспешники и рабы Клодия, которым он столь часто обещал свободу, подняли тело, спустили в курию Гостилия, где и сожгли, соорудив костер из лавок и столов, находившихся в трибунале и Сенате. Костер разожгли тетрадями книжников.

Из-за ветра загорелась и курия, от курии огонь перекинулся на изящную базилику Порция, которую, как мы помним, ценой собственной жизни защитил Катон и которая теперь сгорела дотла. Отсюда фанатики помчались брать штурмом дома Милона и интеррекса. Милона дома не оказалось, хотя против него и был направлен этот акт мести. Лепиду предъявили уже политические требования: собрать комиции и, воспользовавшись ситуацией, немедленно утвердить назначение Сципиона и Гипсея.

Но Лепид был не из тех, кто легко сдается. Он запер ворота, созвал рабов, слуг и личную охрану, которая полагалась ему по должности, взял на себя командование и отбросил нападавших ураганом стрел. Около двенадцати человек остались на поле боя.

Остальные, увидев это, вернулись на Форум, взяли фасции с похоронной постели и отправились к домам Сципиона и Гиспея, которые, однако, не осмелились их принять.

Тогда фасции отнесли Помпею, который, как всегда, держался в стороне. Его нашли в саду и начали приветствовать громкими криками: «Сенатор! Диктатор!»

Затем та же толпа, вспомнив, что более десятка из них были убиты или ранены людьми Лепида, вернулась и окружила дом интеррекса, который в конце концов на пятый день его полномочий был захвачен.

Ворота взломали, и озверевшие толпы кинулись в дом, переворачивая статуи предков семьи Эмилия, хранившиеся в атрии. Нападавшие разбили кровать и прочую мебель Корнелии, жены Лепида, и загнали всех обитателей в глубину дома, где бы они непременно погибли, если бы не Милон, вернувшийся в Рим с целой армией своих сторонников. Он вовремя подоспел на помощь и разогнал погромщиков.

Рим полыхал в огне и купался в крови, кровь текла по улицам. Пламя, охватившее курию и базилику, уже догорало.