Текст книги "Цезарь (др. перевод)"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

XXII

По правилам войны в античные времена, особенно в первый период после основания Рима, у побежденного отбиралась вся его собственность. Захваченная территория делилась на три доли: доля богов, доля Республики и доля победителей.

Последняя распределялась между ветеранами, и из нее создавались колонии.

Доля богов распределялась по храмам, и распоряжались ею жрецы и священнослужители.

Оставалась еще доля доля Республики, государственный земельный фонд: ager publicus.

Теперь представьте, что составляла эта доля Республики после того, как была завоевана вся Италия, а вслед за ней – Греция, Сицилия, Испания, Африка и Азия. Это были огромные территории, которые некому было обрабатывать, территории, которые Республика не имела права продать, но могла сдать в аренду.

Каков же был закон, позволявший сдавать эти земли в аренду? Он предполагал организацию небольших фермерских хозяйств на одну семью, причем крестьяне могли зачастую снимать с этой земли очень богатый урожай по два-три раза в год.

На деле этого, разумеется, не было. Работа на земле предполагала тяжкий и упорный труд, доставляла множество хлопот сборщикам податей. К тому же трудно было сосчитать, сколько кувшинов вина нужно взять за два или три погона земли. Вначале земли сдавались в аренду сроком на пять-шесть лет.

Умные фермеры сообразили, что при меньших затратах можно получить больше, то есть землю не пахать, но заниматься выпасом скота. Земли превратились в пастбища, на них расплодились овцы и крупный рогатый скот. Были места, где земли даже не превращали в пастбища – там просто выращивали свиней. Было и еще одно преимущество: для того, чтобы вспахать, засеять и собрать урожай с площади в четыреста погонов, нужно было иметь десять лошадей и двадцать рабов, а если имелись и стада, то вдвое больше рабов.

Аренда взималась натурой, как это и сегодня принято в Италии. За земли платили десятую часть полученного продукта, за леса – пятую, за пастбища – какое-то количество голов скота в зависимости от общего поголовья и площади земель.

Когда становилось ясно, что выгоднее заниматься скотоводством, чем земледелием, тогда пшеницу, овес, дерево закупали в другом месте и отдавали в качестве оплаты, после чего спокойно выращивали рогатый скот вместо пшеницы.

Постепенно аренда на пять лет превратилась в аренду на десять лет, а та, в свою очередь, удлинилась до двадцати. А потом уже растянулась на неопределенное количество лет.

Народные трибуны, заметившие, к каким нарушениям приводит такое положение дел, издали новый закон, запрещавший брать в аренду более пятисот погонов земли и выращивать более ста голов крупного рогатого скота и пятисот – мелкого. Этот закон обязывал фермеров нанимать определенное количество свободных граждан, чтобы те следили за их собственностью.

Но ничего из этого, конечно же, не вышло, закон не соблюдался. Квесторы получали кувшины с вином и на все закрывали глаза. Вместо положенных пятисот погонов наделы, благодаря различным комбинациям и подставным лицам, доходили до тысячи, двух, а то и десяти тысяч погонов земли. Вместо ста голов крупного рогатого скота имели по пятьсот, тысяче, полторы тысячи.

Должность свободного инспектора была упразднена под предлогом набора в армию. Какой квестор посмеет возразить, когда речь идет о служении отечеству? Закрыли глаза на отсутствие инспектирующих, как и на многое другое.

Рабы, которых не призвали в армию и которые не носили оружия, плодились в свое удовольствие, тогда как число свободных граждан, из которых периодически убивали каждого десятого, неуклонно сокращалось. Дошло до того, что самые богатые и почитаемые граждане возомнили себя хозяевами этой земли, которая, судя по самому своему названию, принадлежала всей нации.

Можете себе представить, какой отчаянный крик подняли эти лжесобственники, когда встал вопрос о том, что для спасения отечества, ради высшей идеи необходимо пересмотреть аграрный закон, на котором держалось все их благополучие, причем какое еще благополучие…

Братья Гракхи в этой борьбе потеряли свои жизни.

По возвращении из Азии Помпей также пригрозил Риму аграрной реформой. Он, конечно же, ничуть не тревожился о народе. Помпей как представитель аристократии нисколько не беспокоился об этом, он верил только в армию и хотел обогатить солдат. Но, как и следовало ожидать, он столкнулся с сопротивлением Цицерона.

Цицерон, человек половинчатых решений, предложил, чтобы земли выкупались, а не делились, и хотел использовать для покупки земель доходы Республики за последующие пять лет.

Отметим вскользь, что Помпей почти удвоил государственные доходы, подняв их с пятидесяти до ста тридцати пяти миллионов драхм, или с сорока до ста восьми миллионов франков.

Сенат восстал против предложения Помпея и, как это принято при конституционных правительствах, просто перешел к рассмотрению следующего вопроса.

Явился Цезарь и тоже поднял этот вопрос, но ему, в отличие от Помпея, удалось совместить интересы народа с интересами армии. Эта новая трактовка наделала много шума.

Естественно, что люди опасались нового аграрного закона – ведь интересы слишком многих были связаны с этими непомерными арендными платами, размерами угодий и прочим, о чем мы уже говорили. Но самым опасным, по мнению Катона, была бы популярность человека, добившегося решения этой проблемы. Надо сказать, что больше всего шансов было у Цезаря. По всей видимости, закон Цезаря был самым лучшим из всех, предложенных ранее.

Перед нами «История консулата Цезаря», написанная Дионом Кассием. Вот что он пишет:

«Цезарь предложил аграрный закон, к которому нельзя было придраться. В то время существовало множество ленивых и голодных людей, которых просто необходимо было отправить на сельскохозяйственные работы, с другой стороны, Италия со временем обезлюдела и ее надо было заселять.

Цезарь решил вопрос, не причинив Республике ни малейшего ущерба, он поделил эти общественные земли, в особенности Кампанию, между теми, у кого было по трое и больше детей, а Капуя становилась колонией Рима.

Но так как этой общественной земли все равно было недостаточно, то земли покупались еще и у владельцев за деньги, добытые Помпеем в войне с Митридатом, на общую сумму двадцать тысяч талантов; эти деньги надо было использовать для основания новых колоний, куда бы расселялись солдаты, завоевавшие Азию».

И действительно, о законе Цезаря нельзя было сказать дурного слова, он удовлетворял почти все слои, кроме Сената, боявшегося популярности Цезаря. Он устраивал народ, которому отдавались для освоения великолепные угодья, одно из самых красивых мест Италии, где были самые плодородные земли. Он устраивал и Помпея, который видел в нем исполнение своих чаяний, а точнее – получение привилегий для солдат, которыми он командовал. Он устраивал и Цицерона, чья идея легла в его основу.

Но, как известно, коллегой Цезаря стал Бибул, в нем Сенат видел серьезную оппозицию Цезарю. И Бибул воспротивился этому закону. Решительно и твердо!

Сначала Цезарь не хотел прибегать к силе. Он заставил народ упрашивать Бибула. Бибул не сдался.

Тогда Цезарь решил взять быка за рога, как это говорится в современной поговорке и как, наверняка, говорилось в одной из поговорок древности. Он зачитал закон в Сенате, затем стал спрашивать каждого сенатора в отдельности о его мнении.

Все соглашались кивком головы, но отклонили закон при голосовании.

Тогда выступил Цезарь и обратился к Помпею:

– Помпей, знаком ли ты с моим законом, согласен ли с ним, поддерживаешь ли его? – спросил он.

– Да! – ответил Помпей громко.

– Каким образом? – осведомился Цезарь.

– О, будь спокоен, – ответил Помпей. – Если кто-нибудь атакует его мечом, я защищу его мечом и щитом!

Цезарь протянул руку Помпею, Помпей протянул руку Цезарю.

Народ зааплодировал, видя, что два великих человека нашли общий язык при решении столь важной проблемы, напрямую касавшейся их.

Красс в это время выходил из Сената. Подошел к Помпею, с которым, как мы уже говорили, благодаря Цезарю помирился.

– Если речь идет о согласии, то я тоже участвую, – сказал он.

– Хорошо, – обратился к ним Цезарь. – Соединим наши руки.

Сенат проиграл. Против него была популярность, то есть Помпей, гений, то есть Цезарь, и деньги – Красс.

С этого момента ведет свой отсчет первый триумвират.

Голоса этих людей приравнивались к голосам миллионов других.

XXIII

Итак, соглашение между Помпеем, Цезарем и Крассом должно было решить возникшие проблемы.

Но против них восстал Сенат. Всю его ненависть олицетворяли Катон, Бибул и Цицерон. Последний, бывший верным и преданным сторонником Помпея, так и не удостоившись, по его словам, благодарности, становится отныне самым заклятым его врагом.

Сначала решили скрепить союз весомым договором.

Как мы уже упоминали, Помпей прогнал свою жену из-за простого подозрения, правда, позднее было доказано, что она все же была любовницей Цезаря. Помпей женился на дочери Цезаря.

Цезарь в свою очередь тоже прогнал жену, дочь Помпея, под предлогом, что жена Цезаря должна быть выше всяких подозрений. И женился на дочери Пизона. Пизон станет консулом в следующем году.

Цепион, обрученный с дочерью Цезаря, которая вышла замуж за Помпея, женился на дочери Помпея.

– О, Республика! – воскликнул Катон. – Вот и стала ты сводницей, а твои провинции и консулаты – свадебными подарками!

В чем же подозревалась жена Цезаря? Расскажем.

Человек, скомпрометировавший ее, сыграет весьма своеобразную роль в событиях 693, 694 и 695 годов от сотворения Рима, так что стоит немного заняться и им.

В Риме существовал праздник, всеми очень почитаемый, в честь Благой богини[250]250
  Благая Богиня – древнеримское божество плодородия и изобилия; в ее честь римские матроны при участии весталок ежегодно устраивали праздник в доме консула или претора (1 мая и особенно – в начале декабря).


[Закрыть]. Местом его проведения всегда избирался дом важного магистрата, претора или консула. В январе 693 года празднование проходило в доме Цезаря. К его началу дом должны были покинуть все особы мужского пола, даже животные, из дома выносились и статуи с мужскими половыми символами.

Кто же была эта Благая богиня?

Ответ весьма сложен, так как основывается лишь на предположениях.

Благая богиня была, по всей вероятности, символом плодородия и изобилия, «матерью возрождения», если можно так выразиться. Для одних это была Фавна, жена Фавна[251]251
  Фавн – древнеиталийский бог плодородия, покровитель скотоводства и земледелия, соответствовал греческому Пану, считался сыном Пика (одного из воплощений Марса), отцом Латина.


[Закрыть], но имя это читалось вульгарным, для других – Опа, жена Сатурна[252]252
  Сатурн – древнеримский бог земледелия и урожая, отец Юпитера, первоначально отождествлялся с греческим богом Кроносом.


[Закрыть], или Майя, жена Вулкана[253]253
  Вулкан – римский бог огня, отождествлялся с греческим Гефестом.


[Закрыть]. Специалисты называли ее Террой, Землей, носившей семя всего сущего.

Откуда же явилась эта Благая богиня? Вероятно, из Индии, и в связи с этим отметим, что символическое ее изображение хранилось в Пессинунте[254]254
  Пессинунт – город в Галатии, на южном склоне горы Диндимы, центр культа Кибелы.


[Закрыть], городе в Галатии. Камень, очень похожий на статую, упал с небес и стал предметом культа у галатинцев.

Расчеты римлян строились на следующем: необходимо было собрать всех богов в своем Пантеоне. Таким образом Рим становился центром не только Италии, но и всего мира.

Они отправили почетную депутацию к Атталу[255]255
  Аттал – имя нескольких греческих царей.


[Закрыть] – просить статую. Аттал передал послам священный камень. По понятиям одних, это был метеорит, другие считали его куском магнита.

Хотите знать, какой путь прошел корабль со статуей на борту от берегов Фригии до Рима? Тогда почитайте Овидия. Он плыл по Эгейскому морю, затем через пролив Мессина вошел в Тирренское море[256]256
  Тирренское море – Нижнее море в отличие от Верхнего, как называлось Адриатическое. Название заимствовано у греков – так они именовали часть Средиземного моря, а порой – и все Средиземное море.


[Закрыть] и наконец доплыл до священного острова на реке Тибр, посвященного Эскулапу. Там корабль остановился и не мог тронуться с места ни с помощью других кораблей, ни с помощью парусов.

В те времена жила в Риме весталка по имени Клавдия Квинта. Ее подозревали в том, что она не сдержала обета целомудрия. И ее ждала скорая смерть. Она вызвалась доказать свою невиновность, отправив корабль в дальнейший путь. Предложение было принято.

И вот Клавдия Квинта пошла к Тибру, на берегах которого раскинулся Рим. Привязала свой поясок к мачте корабля и потянула. И корабль последовал за ней с такой легкостью, словно был игрушечным суденышком, забавой ребятишек, что в наши дни тянут на веревочке где-нибудь у пруда в парижском парке.

Само собой, обвинение тут же было снято, и Клавдия Квинта прославилась на всю Италию репутацией чистейшей и непорочной женщины. Весталки построили храм в честь Благой богини на холме Авентин.

Давайте же посмотрим, что происходило на праздниках, посвященных этой богине.

Теперь трудно воспроизвести во всех подробностях, что происходило в Риме в день праздника Благой богини. Мужчинам присутствовать категорически запрещалось, потому как, по всей вероятности, у женщин были причины хранить кое-какие дела в тайне.

Одни говорили, что там исполнялись бесстыдные танцы, другие утверждали, что там устраивались настоящие оргии, связанные с культом фаллоса, аналогичные тем, что происходили в Фивах[257]257
  Фивы – древнеегипетский город, политический, религиозный и культурный центр. Со времен фараонов XI династии (XXII–XX вв. до н. э.) – столица Египта. В VIII–I вв. до н. э. сохранял значение религиозного центра.


[Закрыть] и Мемфисе[258]258
  Мемфис – крупный религиозный, политический и культурный центр Древнего Египта.


[Закрыть].

Ювенал[259]259
  Ювенал Децим Юний (около 60−127 гг.) – римский поэт-сатирик. Известен как классик «суровой сатиры»


[Закрыть] более точен, а потому мы отправляем любопытного читателя к нему, но предупреждаем, что Ювенал презирал женщин.

Итак, обряд, как мы уже говорили, должен был свершиться в доме Цезаря, точнее – у Помпеи, жены Цезаря. И вдруг неожиданно разнесся слух, будто бы среди матрон был пойман мужчина, переодетый в женское платье. Разразился невероятный скандал.

Вот как описывает Цицерон этот случай в письме к Аттику от 25 января 694 года от основания Рима:

«Кстати, произошел здесь один ужасный случай, и я очень опасаюсь, как бы эта история не развилась еще дальше и не принесла больших осложнений, чем кажется на первый взгляд. Думаю, ты уже знаешь, что мужчина, переодетый женщиной, проник в дом Цезаря и именно в тот момент, когда там свершался обряд жертвоприношения. Так что весталки были вынуждены затем начать весь обряд сначала, а Корнифаций доложил об этом Сенату. Сам Корнифаций, понимаешь? И не подумай, что инициатива исходила от кого-нибудь из наших. Затем последовали сообщение от Сената понтификам и декларация понтификов о совершении тяжкого преступления с требованием прибегнуть к правосудию и осудить этот поступок. В связи с этим и с сенатским постановлением выходит обвинительное заключение и… Цезарь прогоняет свою жену».

Это известие взбудоражило весь Рим в начале января 60 года до нашей эры; оно наделало много шума и стало на несколько дней притчей во языцех у всех болтунов и сплетников, как мы назвали бы их сегодня. И нет ничего удивительного в том, что Цицерон, самый что ни на есть большой сплетник своего времени, тут же сообщил Аттику эту новость.

Надо признаться, становится весьма любопытно, когда натыкаешься на столь грандиозную сплетню в частном письме, которому около двух тысяч лет.

Мужчиной, застигнутым в доме Цезаря, оказался Клодий. Мы уже упоминали вскользь об этом знаменитом развратнике, который во времена Цезаря и Катилины заслужил титул «распутного царя». Говорили, что он принадлежал к роду Пульхров, а слово «пульхр» означает «красивый».

Вспомним – именно он был послан против гладиаторов. Флор[260]260
  Флор – римский историк времен Трояна и Адриана.


[Закрыть] считает, что то был Клодий Глабер, но Тит Ливий[261]261
  Тит Ливий (59 г. до н. э. – 17 г. н. э.) – римский историк, автор «Римской истории от основания города».


[Закрыть] утверждает, что Клодий Пульхр. Мы склонны принять сторону Тита Ливия.

В походе Клодию не повезло. Затем, служа Лукуллу, своему тестю, он подтолкнул к восстанию его легионы в поддержку Помпея.

Что же убедило Клодия перейти на сторону Помпея и стать противником своего тестя? Может, то были амбиции? Прекрасно. Но в этом случае все было бы слишком просто.

Вот что говорили, и не шепотом, а во всеуслышание о Клодии в Риме.

Говорили, что он был любовником трех своих сестер: Теренции, вышедшей замуж за Макса Рекса – не забывайте имя Рекс, потому как Цицерон скоро о нем заговорит; Клавдии, жены Метелла Целия, которого прозвали Квадранарий[262]262
  Квадранарий (лат.) – состоящий из сорока.


[Закрыть], так как один из любовников пообещал ему в обмен на чары и расположение жены полный мешочек золота, но отправил кошелек, набитый квадрантами – самыми мелкими римскими монетами; и наконец еще одной, самой молодой из них, которая вышла замуж за Лукулла; возможно, именно из-за нее и произошла стычка Лукулла с Клодием, и после выяснения отношений Клодий предал Лукулла.

Не очень красиво и порядочно копаться теперь во всех этих дрязгах, зато почти все становится понятно.

Упомянем мимоходом: у Клодия была еще одна сестра, четвертая, незамужняя, в которую влюбился Цицерон и к которой Теренция, жена Цицерона, так ревновала.

Как же поймали Клодия?

Вот что известно нам об этой истории.

Влюбленный в Помпею, он, переодетый певицей-арфисткой, проник в дом. Будучи молодым и безбородым, Клодий надеялся, что его не узнают, однако заблудился в огромных помещениях дома и его встретила одна из служанок Аврелии, матери Цезаря. Он хотел бежать, но движения, слишком уж мужские, выдали его. Аура, так звали служанку, спросила: «Ты кто?» Он с трудом ответил, голос подтвердил худшие подозрения. Служанка подняла тревогу, римские матроны примчались тут же и, смекнув, о чем идет речь, заперли все двери, а затем начали тщательно искать, как это умеют делать любопытные по природе женщины, и в конце концов обнаружили Клодия в комнате молоденькой рабыни, которая была его любовницей.

Вот подробности, о которых Цицерон не сообщил Аттику, так как они стали известны не сразу, а лишь в ходе расследования.

Цицерон сам расскажет об этом процессе. Он выступал там свидетелем. Некогда Цицерон был большим другом Клодия и очень помогал ему во время заговора Катилины. Но вот что произошло во время расследования.

Цицерон был влюблен в незамужнюю сестру Клодия. Она жила в двух шагах от дома знаменитого оратора. Некоторые слухи о связи Клавдии и Цицерона дошли до ушей Теренции, женщины властной и ревнивой, державшей Цицерона в ежовых рукавицах. Цицерон вознамерился прогнать ее и взять в жены сестру Клодия.

Что же говорил Клодий в свою защиту?

Он сказал, что в то время, когда все считали, что он находился в доме Цезаря, он на самом деле был на расстоянии ста лье от Рима. Говоря современным языком, он хотел обеспечить себе алиби.

Конечно же Теренция, ненавидевшая его сестру, ненавидела и брата. Она видела Клодия накануне того рокового дня, он заходил к Цицерону. А если Клодий заходил к ее мужу накануне пресловутого события, он никак не мог оказаться на расстоянии ста лье от Рима в день праздника. И она пригрозила Цицерону: если не скажет он, заговорит она.

У Цицерона сложились напряженные отношения с женой из-за сестры Клодия. Желая сохранить покой в доме, он решил пожертвовать своим другом. Итак, он явился как свидетель.

Теперь понятно, почему Цицерон, каким бы он ни был сплетником, не упомянул об этом в письме к Аттику. Зато Плутарх, родившийся через двенадцать лет после этих событий, или за 48 лет до нашей эры, Плутарх, не меньший сплетник, чем Цицерон, весьма подробно рассказывает об этом происшествии.

Если скандал, вызванный самим событием, был велик, то скандал, сопровождавший процесс, совершенно затмил его. Многие из видных граждан Рима осуждали Клодия – одни за бесчестие, другие за обман.

Клодий упорно отрицал основное обвинение, продолжая твердить, что находился за сто лье от Рима в день праздника Благой богини, но тут поднялся Цицерон и сообщил, что это ложь, что Клодий накануне заходил к нему обсудить кое-какие дела.

Свидетельство Цицерона произвело эффект разорвавшейся бомбы. Клодий не ожидал предательства со стороны друга, человека, ухаживавшего за его сестрой. Вообще весь этот процесс выглядел довольно жестоко, что правда, то правда.

И безусловно, стоит послушать, что говорит Цицерон об этом процессе, в слова он вкладывает всю свою ненависть. Вот как он отзывается о судьях, причем, заметьте, то были судьи-сенаторы:

«Еще никогда в общественном месте не собиралась такая публика: нечестные сенаторы, всадники в лохмотьях, трибуны, охранники казны, должники без гроша за душой, и среди них – горстка честных людей, которых ренегаты не смогли облить грязью; те стояли печально, с душой, погруженной в траур, и красным от стыда лицом».

И все же обстановка на этом августейшем собрании складывалась не в пользу Клодия. Не было человека, заранее не уверенного, что он будет осужден.

В тот момент, когда Цицерон завершал свидетельские показания, друзья Клодия, возмущенные, по их словам, этим предательством, ворвались в зал с криками, ревом и даже угрозами.

Но тут все сенаторы, как один, встали, прикрыли Цицерона и, приставив палец к горлу, дали понять, что готовы защищать его ценой собственной жизни.

В ответ Красс сделал другой знак – приложил палец к кошельку.

«О Муза! – восклицает Цицерон. – Поведай же теперь, как разгорелся этот пожар! Знаешь Лысого, мой дорогой Аттик? (Лысый – это Красс). Знаешь Лысого, наследника Нания, который недавно держал речь за мое здоровье и в мою честь и о котором я тебе уже рассказывал?.. Вот человек, который управлял и дирижировал всем в течение двух дней при помощи одного раба. Скверный раб, он вышел из гладиаторов, всем все обещал, давал под залог. И еще давал – о, какая наглость, какое бесстыдство – давал вдобавок к деньгам красивых девушек и молодых парней…»

Запомните это хорошенько, потому как я еще смягчаю краски. Запомните хотя бы, что судьи, продавшиеся за деньги, считались честными судьями. Правда, на сей раз они попросили охрану – проводить их домой.

– Эй! – крикнул им вслед Катул. – Чего боитесь? Что по дороге у вас украдут деньги, которыми вас подкупили?

Цезарь, вызванный для дачи свидетельских показаний против Клодия, заявил, что ему на этот счет нечего сказать.

– Но ведь ты потом прогнал свою жену! – бросил ему Цицерон.

– Да, прогнал жену, – ответил ему Цезарь. – Но не потому, что считаю ее виновной, а потому, что жена Цезаря должна быть выше всех подозрений!

Само собой разумеется, Клодия оправдали.

Посмотрим, что же случилось дальше.

На главной площади собралась огромная толпа.

Оправданный после тяжкого обвинения, на основании которого его вполне могли сослать, Клодий вконец обнаглел. Его оправдание превратилось в настоящий триумф. Двадцать пять судей все же устояли и настаивали на его осуждении.

«Но, – пишет Цицерон, – тридцать один из них больше опасались голода, нежели стыда, и оправдали его».

Таким образом, движение консерваторов во время консулата Цицерона и заговора Каталины было полностью разгромлено в ходе этого процесса самим фактом оправдания Клодия, а партия демагогов, представленная Помпеем, изменившим аристократии, Цезарем, преданным народу, и Крассом, преданным Цезарю, полностью победила.

Так вот: счастлив Рим, имевший возможность родиться во времена консулата Цицерона – О, fortunatam natarn, me consule, Roman! Этот Рим повернул туда, куда толкал его Катилина, который, встретив на своем пути Цицерона, вынужден был уйти с его дороги.

Это первое поражение вызвало у Цицерона несвойственную ему храбрость. Сенат собрался на майские иды, и когда пришел черед Цицерона выступать, он сказал следующее:

– Римские сенаторы, не стоит из-за нанесенной вам раны покидать Сенат или же отказываться от своего положения. Однако вы не должны забывать нанесенных вам ударов, ведь это тоже позиция – делать вид, что ничего не произошло. Но было бы предательством, если бы вы стали трусами. Ранее Катула оправдали два раз, Каталину тоже. Теперь вот еще один оставлен на свободе этими продажными судьями Республики!

Затем, повернувшись к Клодию, который, как сенатор, присутствовал на высоком собрании и презрительно хохотал над словами Цицерона, великий оратор воскликнул:

– Ошибаешься, Клодий! Ошибаешься, если думаешь, что судьи оставили тебя на свободе! Отныне Рим тебе тюрьма! Они не захотели лишить тебя свободы как гражданина, но лишили тебя свободы изгнания. Храбритесь, сенаторы, честь превыше всего! Честные люди сплочены в своей любви к Республике!

– Тогда ты, человек порядочный, сделай одолжение и сообщи нам, что делал в Байи[263]263
  Байи – город в Кампании к западу от Неаполя с теплыми сернистыми источниками. Любимое дачное место римлян.


[Закрыть]! – крикнул Клодий.

Известно, что Байи был как бы публичным домом Италии. Мужчину, ездившего в Байи, можно было серьезно заподозрить. Женщину, если она отправлялась в Байи, можно было считать пропащей.

Поговаривали, что Цицерон ездил в Байи, чтобы видеться там с сестрой Клодия.

– Байи? – ответил Цицерон. – Во-первых, я не был в Байи, а потом, даже если б и был, что из того? Разве Байи – запрещенное для мужчин место? Разве нельзя поехать в Байи попить воды из источников?

– Прекрасно! – продолжал Клодий – Но скажи мне, разве арпинские крестьяне употребляют эту воду, какой бы там лечебной она ни была?

– Тебе осталось спросить об этом у своего великого патрона, – парировал Цицерон. – Был бы он счастлив испить этой арпинской воды?

Великим патроном был Цезарь, но при чем здесь арпинские воды, нам о том неведомо, дело темное, и мы не знаем ни одного историка, который объяснил бы это, однако, по всей вероятности, тут крылось нечто страшно оскорбительное для Клодия, так как он сильно занервничал.

– Римские сенаторы! – воскликнул он. – Сколько еще мы будем терпеть среди нас этого царя?

На это Цицерон ответил каламбуром, смысл которого мы попытаемся объяснить.

– По-латыни Rex значит «царь». Сестра Клодия была замужем за Марком Рексом, очень богатым человеком. Клодий был любовником своей сестры; благодаря ее влиянию он надеялся получить кое-что от него по завещанию, но на деле все это оказалось бесплодными грезами.

– Царь, царь! – ответил Цицерон. – Ах, что ни говори, но у тебя есть все же что-то с этим Рексом, наверняка! Правда, он так и не вписал тебя в свое завещание, тебя, промотавшего уже добрую его половину!

– А ты, – начал Клодий, – ты что, купил дом у Красса на деньги из отцовского наследства?

Действительно, Цицерон купил у Красса дом, за который заплатил три с половиной миллиона сестерциев.

Вот письмо, которое он отправил проквестору Сексту:

«Поздравь меня с покупкой дома Красса, ты подвиг меня на этот шаг, и только после твоих слов решился я отдать за него три с половиной миллиона сестерциев. И сейчас вижу себя по горло в долгах, так что готов войти в любую коалицию, лишь бы меня приняли».

– Купил? – парировал Цицерон. – Когда Клодий говорит о покупке, тут же начинает казаться, что речь идет о судьях, а не о домах!

– Я уже убедился, что ты настроен против судей. Ты утверждал перед ними, что я был в Риме в день таинств Благой богини, но они тебе не поверили!

– Ошибаешься, Клодий, напротив, двадцать пять человек поверили моим словам. В твои же не поверили тридцать один, и потому тебе пришлось заплатить вперед.

Тут поднялся страшный шум, и Клодия заставили замолчать.

Все это мало походило на парламентские дебаты, как мы сказали бы сегодня, но нам доводилось видеть и слышать и не такое.

Понятно, что с этого момента между Цицероном и Клодием началась война. Позже увидим, что эта война довела Цицерона до ссылки, а Клодия – до могилы.

Клодий выжидал удобный момент для мести. Он горел желанием отомстить Цицерону, чьи слова повторяли в Сенате и на Марсовом Поле. Они жгли его, словно клеймо, оставленное раскаленным железом.

У Цицерона была своеобразная болезнь – он не умел держать язык за зубами. Этот дьявольский язык постоянно жалил и друзей, и родителей, и даже его союзников.

– Кто привязал моего зятя к мечу? – спросил он, увидев мужа своей дочери с мечом на боку, мечом, длиной почти в его рост.

Дела у Суллы младшего шли из рук вон плохо; он продавал вещи и для того вывешивал их списки.

– Я предпочитаю списки сына спискам отца, – говорил Цицерон.

Его брат Ватидий болел золотухой; в один прекрасный день, когда тот уехал, Цицерона спросили:

– Как ты находишь Ватидия?

– Нахожу его немного опухшим, – ответил Цицерон.

Цезарь предложил разделить Кампанию, сенаторы взволновались.

– Не позволю этого, пока буду жив. Я против раздела – заявил Луций Гелий, которому к тому времени стукнуло восемьдесят.

– Цезарь подождет, – заметил Цицерон. – Гелий просит не так уж много времени.

– Из-за своих колкостей ты потерял куда больше сторонников, чем выиграл своим красноречием, – заметил ему как-то Метелл Непот.

– Возможно, – ответил Цицерон. – Но это означает, что у меня больше порядочности, чем таланта.

– А я тебя добью бранью! – крикнул ему некий молодой человек, которого обвинили в том, что он отравил своего отца лепешкой.

– Я охотнее приму от тебя брань, чем лепешку.

На одном из процессов свидетелем вызвали Публия Косту, который, ни на йоту не разбираясь в юриспруденции, мнил себя великим законником.

На поставленный вопрос Публий ответил, что ему на этот счет ничего не известно.

– Прекрасно! – сказал Цицерон. – Ты что, думаешь, тебя спрашивают о юриспруденции?

Метелл Непот чаще других служил мишенью для его нападок.

– Кто твой отец? – спросил он как-то Цицерона, желая уязвить того происхождением.

– Дорогой Метелл, – ответил Цицерон, – тебе по милости твоей матери на этот вопрос ответить куда труднее.

Тот же Метелл, которого осуждали за то, что нечист на руку, устроил своему наставнику пышные похороны и установил на могиле каменного ворона.

Какое-то время спустя его встретил Цицерон.

– Как хорошо, что ты поставил ворона на могиле своего наставника! – сказал оратор.

– Почему?

– Он скорее научил тебя воровать, нежели произносить речи…

– Друг, за которого я здесь выступаю, – говорил на процессе Марк Аппий, – просил употребить на его защиту всю внимательность, логику и порядочность.

– К сожалению, ничего из того, о чем просил тебя друг, нет в твоем сердце! – прервал его Цицерон.

Луций Котта исполнял обязанности цензора, когда Цицерон был кандидатом в консулы. Луций Котта был известным пьяницей.

Во время выступления перед народом Цицерон попросил напиться. Друзья, воспользовавшись паузой, собрались вокруг него и поздравляли.

– Так, так, друзья мои! – сказал он. – Собирайтесь теснее вокруг меня, чтобы цензор не увидел, как я пью воду. Этого он никогда мне не простит!

Марк Галлион, о котором говорили, что он сын раба, стал сенатором и зачитывал на одном из собраний письма своим громким и звучным голосом.

– Какой красивый голос! – заметил один из присутствующих.

– Согласен! – сказал Цицерон. – Ведь он был глашатаем улицы!

Через две тысячи лет эти шутки могут показаться не столь уж смешными, но мы уверены, что тем, кому они были адресованы, было не до смеха.

Антония он называл Троянским[264]264
  Троянский (от троянского коня) – в переносном смысле – скрытая опасность.


[Закрыть], Помпея – Эпикратом[265]265
  Эпикрат (лат. – могущественный) – афинский философ, кроме того, это слово использовалось как прозвище Помпея.


[Закрыть], Катона – Полидамантом[266]266
  Полидамант – троянец, сын Пантоя и Фронтиды, храбрый воин, друг Гектора.


[Закрыть], Красса – Лысым, Цезаря – царицей, а сестру Клодия – богиней с бычьими глазами, так как она, подобно Юноне, была женой брата своего.

Все это, конечно, приумножало стан его врагов, причем врагов злых и яростных, так как наносимые им удары больно били по самолюбию.

И если Антоний приказал отрезать ему голову и руки и показывал с трибуны на Форуме, а Фульвия вонзила ему иголку в язык – все только потому, что Цицерон некогда больно уколол ее, и потому, что рукой Цицерона были написаны «Филиппики».

Посмотрим же, как сумел отомстить Цицерону Клодий.