Текст книги "Цезарь (др. перевод)"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

X

Катилина направляется в Апеннины, чтобы встретиться там с Манлием, своим легатом; там уже находились два легиона, насчитывавшие десять-двенадцать тысяч человек.

Он выжидал месяц. Каждое утро Катилина ждал вести о том, что в Риме осуществился заговор. Но узнал лишь, что Цицерон отдал приказ казнить Лентула и Цетегу, а также их друзей и руководителей заговора.

– Как это казнить?! – воскликнул он. – Разве они не граждане Рима, разве закон Семпрония не гарантирует им жизнь?

Естественно, да, но вот аргумент, который использовал Цицерон: «Это верно, что закон Семпрония гарантирует защиту римским гражданам, но только враг отечества не является его гражданином!»

Аргумент, конечно же, был хиловат, но ведь не зря Цицерон обладал красноречием.

Армия Сената приближалась. Катилина понял: ему ничего не остается, кроме как умереть, и он принимает решение умереть достойно. Он спокойно спустился с горы и встретил консерваторов, как мы назвали бы их сегодня, на окраине города Пистория[209]209
  Писторий – город в северной Этрурии, место последнего сражения с войсками Катилины, где он героически пал.


[Закрыть]. Битва была жестокой и кровопролитной. Катилина дрался не ради победы, но чтобы красиво умереть.

Прожив грязную жизнь, он принял, действительно, красивую смерть. Его нашли в первых рядах бойцов, среди гор трупов, перебитых солдатами Сената. Все его сторонники пали там, где их настигла смерть на поле брани.

Так умирают воры, убийцы и поджигатели?!

Наполеон был прав, когда говорил на Святой Елене, что за всем этим кроется нечто еще, о чем мы не знаем, о чем толком не говорилось и остается только гадать.

Вот оно, письмо-манифест, сочиненное бунтовщиками, которое передает нам Саллюстий. Может, оно как-то прольет свет на эту тайну?

Оно адресовано бунтовщиками военачальнику Сената. Сенатский военачальник – это своеобразный Кавеньяк[210]210
  Кавеньяк Луи Эжен (1802–1857 гг.) – французский генерал. Будучи в 1848 г. военным министром и главой исполнительной власти Французской республики, руководил подавлением Июньского восстания.


[Закрыть] нашей эпохи.

«Командующий!

Мы призываем в свидетели богов и людей, что если и взялись за оружие, то не против отечества своего и не за тем, чтобы подвергнуть опасности наших сограждан; мы хотим лишь защитить наши собственные жизни. Несчастные и обнищавшие, мы лишились всех средств из-за произвола и жестокости ростовщиков, мы почти все лишились отечества, потеряв свое доброе имя и имущество. Нам отказывают даже в законной защите согласно обычаю предков, а утрата имущества не дозволяет сохранить личную свободу – так велика жестокосердность ростовщиков и претора. В прежние времена Сенат часто жалел народ и облегчал своими постановлениями его участь. Уже в наши времена ввиду огромных долгов, образовавшихся у многих честных граждан, была, не без их согласия, разрешена уплата этих долгов не серебром, а медью; часто сам плебс либо из амбициозных устремлений, либо подстрекаемый обидой, причиненной ему магистратами, отдалялся от Сената. Но что касается нас, мы не стремимся ни к власти, ни к богатству, из-за которых все время возникают войны между людьми. Мы просим лишь свободы, которую свободный гражданин волен потерять лишь раз вместе с жизнью. Заклинаем тебя, а точнее – тебя и Сенат, пожалейте и позаботьтесь о несчастных гражданах ваших! Верните нам защиту закона, которой лишил нас претор, не заставляйте нас искать исход в смерти, ведь смерть наша не останется неотмщенной».

Оцените это письмо-манифест, философы всех времен, оно выдвигает весьма веские доводы в исторической оценке ситуации. Разве не напоминает оно лозунг несчастных лионских ткачей: «Живи в работе, умирай в борьбе»?

Ранее мы уже говорили, что заговор Каталины не был собственно заговором, однако опасность все же существовала, причем большая и серьезная, что бы там ни говорил Дион Кассий. Настолько большая и серьезная, что превратила Цицерона в храбрейшего из героев и мастера закулисных интриг.

Наверняка Цицерону было очень страшно, раз он с таким рвением взялся за Каталину. Разве Цицерон, когда может бежать, не бежит? Во время восстания против Клодия, семь или восемь лет спустя, разве он не бежит?

И все же Клодий – человек другого склада, нежели Катилина. Вернувшись из Фессалоники[211]211
  Фессалоника – город-порт в Македонии, основан Кассандром в 315 г. до н. э. в честь его супруги.


[Закрыть], Цицерон рассказывал, что творилось на Форуме: «Люди Клодия начали плевать нам в лицо, мы теряли терпение. И понятно почему. Наши атакуют их и обращают в бегство. Клодия столкнули с трибуны, я тоже побежал, опасаясь ранения». Так писал он своему брату Квинту.

А если вы не верите, то прочитайте выступление Катона – он не из трусов, но тоже перепугался. И другие боялись, потому что Цезарь сидел тихо и не вмешивался.

Цезарь спокойно выжидал, зная, что если победит Катилина, то он достаточно доказал демократам свои симпатии, чтобы быть уверенным в своем куске пирога. Цезарь спокойно выжидал, потому что, если Катилина потерпит поражение, все равно нет достаточно улик, чтобы осудить его. Кто бы мог его обвинить? Катон, конечно, мечтал об этом, но он тоже выжидал.

Во время собрания, на котором выступали и Катон, и Цезарь, Катон – за жесткие меры, Цезарь – куда более сдержанно и всепрощающе, Цезарю вдруг принесли письмо.

Думая, что это политическая новость, Катон вырвал у него из рук письмо и прочитал. Но это была любовная записка от Сервилии, его сестры, адресованная Цезарю.

Катон швырнул ему письмо в лицо со словами:

– На, пьяница!

Цезарь поднял его, прочитал, но не сказал ни слова. Положение и без того было сложное, не стоило усугублять его еще и личными распрями.

Но если в открытую никто не мог обвинить Цезаря, мало кто возражал, если бы несчастный случай избавил от него порядочных людей. При выходе из Сената прямо на ступеньках его окружили всадники, спекулянты, ростовщики, простолюдины – они были готовы разорвать его на куски.

Один из них, Клодий Пульхр, тот самый Клодий, который был побит гладиаторами, приблизил меч к горлу Цезаря и ждал только знака от Цицерона, чтобы прикончить его. Но Цицерон подал знак сохранить Цезарю жизнь, и Клодий опустил свой меч.

Как могло случиться такое?! Клодий, который чуть позже будет внимать Цезарю разинув рот, станет любовником Помпеи и захочет убить Цицерона, тот самый Клодий, бывший тогда другом Цицерона, жаждал убить Цезаря!

Это кажется непонятным. Но мы объясним тебе все, будь уверен, дорогой читатель. Правда, придется рассказать довольно неприятные вещи, но зато все станет ясно.

Во всей этой истории с Каталиной самым счастливым, гордым и великим человеком выглядел, разумеется, Цицерон.

В господине Дюпоне[212]212
  Дюпон Пьер (1821–1870 гг.) – французский поэт-песенник.


[Закрыть] очень много от Цицерона, хотя в самом Цицероне усматривалось мало общего с Дюпоном. Довелось ли вам видеть господина Дюпона на второй день после восхождения на трон короля Людовика Филиппа? Если бы он мог писать по-латыни, то написал бы, наверное, то же, что и Цицерон.

 
О, счастлив Рим, что родился
Во времена моего консулата!..
 

Ну да ладно… Восемь дней спустя Цицерон защищает Мурену, обвиненного в махинациях, именно он, требовавший прежде сурово наказывать виновных в махинациях ссылкой на десять лет; затем защищает. Суллу, соучастника заговора Каталины, защищает именно он, Цицерон, требовавший прежде смертной казни для заговорщиков.

Как уже отмечалось, на некоторое время он стал повелителем Рима.

Помпей был в отъезде, Цезарь проявлял сдержанность, Красс молчал словно немой.

– Третий царь – чужак, – говорили о нем римляне.

Первыми двумя были Татий[213]213
  Татий Тит – царь сабинян, современник Ромула.


[Закрыть] и Нума. Татий и Нума происходили родом из Куры[214]214
  Куры – древняя столица сабинян, родина Тита Татия и Нумы Помпилия.


[Закрыть], Цицерон – из Арпина. И правда – ни один из этой троицы не был римлянином.

XI

После раскрытия заговора, после убийства Цетега и Лентула, после того как на поле боя у Пистория обнаружили тело Каталины, все подумали, что Рим спасен.

Примерно то же происходило во Франции в 1793 году после каждого раскрытия заговора. За один лишь месяц Франция была спасена одиннадцать раз. «Еще одна такая победа, и я побежден», – говорил Пирр[215]215
  Пирр – царь эпирский; победил римлян в 280 г. до н. э. при Гераклее и в 279 г. – при Аскуле (Апулея), но потерпел от них поражение при Беневенте в 275 г. Погиб при осаде Аргоса в 272 г. до н. э.


[Закрыть] после битвы при Гераклее[216]216
  Гераклея (лат. – город Геркулеса) – приморский город в Лукании в устье реки Сирис, место победы Пирра над римлянами в 280 г. до н. э.


[Закрыть], где потерял половину своих солдат, лошадей и слонов.

Сам Цицерон был уверен, что именно он спас Рим. Победа ослепила его: он поверил в союз Сената со всадниками и денежной аристократией, к которому стремился и о котором мечтал. Теперь, после зыбкого мирного промежутка он даже боялся в этом усомниться. Как иначе можно было бы трактовать его выражение: concordia conglutinata – «временное перемирие», или нечто вроде этого.

Цезарь, как мы уже говорили, был счастлив оказаться в стороне.

Когда он выходил из Сената, Цицерон, пересекавший Форум, крикнул: «Смерть им!», имея в виду заговорщиков Каталины. Несколько всадников из охраны Цицерона набросились на Цезаря с мечами в руках, но Цицерон, как мы уже говорили, прикрыл его своей тогой.

Точно так же, как толпы народа бросаются на защиту гладиатора, который дрался красиво и храбро, так и на вопросительные взгляды молодых всадников Цицерон ответил спасительным знаком, хотя Цезарь и был, на его взгляд, подозрительным человеком, погрязшим в долгах. Но все равно его нельзя было убить столь же просто, как кого-нибудь из Лентулов и Цетегов. Конечно, его могли убить и на пороге Сената, и на Форуме, и на Марсовом Поле, и Бог весть где еще. Каталину тоже могли убить, но ведь никто не посмел этого сделать.

Хотя данный случай и описан Плутархом, мы часто ставим под сомнение рассказ знаменитого историка из Херонея[217]217
  Херонея – город, где родился Плутарх (Беотия).


[Закрыть].

Светоний утверждает, что все всадники обнажили свои мечи и обратили их против Цезаря. Цицерон, однако, не упоминает об этом эпизоде из истории своего консульства. Однако Плутарху был хорошо известен этот случай и он немало ему удивлялся.

Как могло случиться, что Цицерон, похвалявшийся деяниями, которых не совершал, забыл вдруг упомянуть о таком важном поступке, приумножавшем его честь и достоинство?

Вообще чуть позже нобилитет осудит Цицерона за то, что тот не использовал эту ситуацию, чтобы избавиться от Цезаря, а также за то, что переоценил любовь народа к себе.

И все же эта любовь много значила, и лучшим тому доказательством служат события, происшедшие через несколько дней. Устав от обвинений, преследовавших его повсюду, Цезарь прибыл в Сенат объясниться. И, едва войдя, объявил о цели своего прихода. Между сенаторами разгорелись бурные дебаты, и, поскольку они слишком затянулись, народ начал опасаться, что с Цезарем может произойти несчастье. Люди окружили Сенат и громкими криками требовали, чтобы им показали Цезаря.

Катон, опасавшийся неудовольствия толпы и особенно голодных, которые, по словам Плутарха, больше всего надеялись на Цезаря, тут же, воспользовавшись этим, получил знаменитое разрешение на ежемесячную раздачу пшеницы, что стоило по тем временам никак не меньше десяти-двенадцати миллионов.

Цезарь понимает, что ему нужна немедленная поддержка и выставляет свою кандидатуру в преторы.

Любой молодой человек из хорошей семьи изучал право с каким-нибудь известным законником, а красноречие с ритором. Римская жизнь была общественной, она принадлежала отечеству, на правителей или нападали, или защищали их мечом и словом.

Чтобы быть знаменитым, надо было донести на проконсула – это уже сам по себе был поступок. Таким образом человек переходил на сторону народа против одного власть имущего.

Так поступил и Цезарь.

Вначале он восстает против Долабеллы, затем – против Публия Антония. Проиграв в первом случае, он вынужден покинуть Рим. Потом, уже в Греции, он обвиняет второго перед Марком Луцинием, претором Македонии, и добивается такого успеха, что Публии Антоний из боязни быть осужденным обращается к народным трибунам, моля их о защите, так как понимает, что в Греции от греков ему не защититься. «В Риме его красноречие, – говорит Плутарх о Цезаре, – принесло ему большую славу».

Затем, приобретя таким образом популярность, Цезарь выставляет свою кандидатуру в эдилы. Быть эдилом – это примерно то же, что в наши дни быть мэром.

Вспомните английские выборы с митингами, урнами для голосования, избирательными кампаниями, со своим взяточничеством и подкупом. Это всего лишь бледная тень того, что творилось на выборах в Риме.

В Риме существовало то, о чем не мечтали ни во Франции, ни в Англии – «Учебник кандидата». Он датируется 688 годом от основания Рима, автор его Квинт Цицерон. Не следует путать его с Марком Туллием Цицероном.

В нужное время кандидат обряжался в белую тогу – символ чистоты души и помыслов. Отсюда и candidatus, что означает «выбеленный», или «белый». Сперва он наносит визиты сенаторам и магистратам, затем богатым людям, всадникам, нобилитету и в конце концов встречается с народом.

Народ собирался на Марсовом Поле – триста, а то и четыреста тысяч голосующих поджидали там кандидата. Кандидат появлялся не один, а с номенклатором, человеком, подсказывавшим ему имена и профессии людей, к которым он обращался.

Уже за два года до выборов кандидат начинал добиваться популярности в народе: организовывал игры, покупал напрямую или в обход, через своих людей, места в цирке, которые затем раздавал бесплатно народу, отправляя таким образом развлекаться целые трибы[218]218
  Триба – 1) согласно римской традиции, древнейшее население Рима состояло из трех триб: рамнов (латинян), тициев (сабинян) и луцеров (этрусков). Эти трибы составляли римский народ; 2) территориально-избирательный округ, имеющий один голос на выборах.


[Закрыть]; наконец, устраивал публичные пиры не только перед своим домом и для своих родственников, не только в ближайших кварталах, но буквально по всему городу.

Цицерон приводит исключительный пример того, как Луций Филипп достиг многого, не воспользовавшись этими методами. Зато Туберон[219]219
  Туберон Элий, Луций – друг Цицерона, историк и философ, сторонник Помпея в гражданской войне.


[Закрыть], племянник Павла Эмилия[220]220
  Павл Эмилий Луций – старший брат триумвира Лепида, консул (50 г. до н. э.).


[Закрыть] и Сципиона Африканского, проиграл в попытке стать претором только из-за того, что, когда накрывал большой стол для горожан, как это было принято в день выборов, выставил для гостей лавки, покрытые козлиными шкурами, а не дорогой тканью.

Видите, какими сибаритами были римляне, они не только хотели плотно и вкусно поесть, но еще и жаждали уважительного к себе отношения во время застолья.

Многие путешествовали по провинциям, собирая там голоса. Патеркул[221]221
  Патеркул Веллей – римский историк (конец I в. до н. э.).


[Закрыть] приводит в пример одного гражданина, который, захотев стать эдилом, всякий раз, когда в Риме или его окрестностях вспыхивал пожар, тут же отправлял туда своих рабов на борьбу с огнем. Эта процедура оказалась настолько внове и так пришлась по душе, что его избрали не то что эдилом, его избрали претором. К сожалению, Патеркул забыл упомянуть имя этого филантропа.

А вообще, выборы были дорогостоящим мероприятием: звание эдила нельзя было получить меньше, чем за миллион, должность квестора стоила полтора, а чтобы стать претором, тут уж на карту ставилось все.

И действительно, ведь претор – это нечто вроде вице-короля в провинции. Еще учтите, что провинция по тем временам была все равно, что нынешнее королевство. И в, этом королевстве в течение пяти лет правил претор. Он находился там со своей армией, в его распоряжении оказывались деньги всей провинции, в его руках – жизнь и смерть граждан. В этом королевстве претор встречался со своими кредиторами, здесь сколачивались колоссальные состояния, собирались коллекции картин и статуй и, наконец, там же собирались судебные исполнители и кредиторы, договаривались и утрясали разные вопросы с учетом взаимных интересов.

Конечно, иногда, когда провинция нищала, когда она доставалась претору после «царствования» таких людей, как Долабелла или Веррес, или же когда не было уверенности в моральных качествах дебитора, кредиторы в центре старались не допустить подобного назначения.

Перед тем как отправиться в Испанию, Цезарь увидел такую огромную толпу у ворот своего дома, что был вынужден позвать Красса. Красс, уже знавший, что Катилина умер, уверенный, что Цицерон долго не продержится, Красс, который не мог простить Помпею истории с гладиаторами, прекрасно понимал, что будущее за Цезарем или Помпеем. Он также понимал, что, окажи он вовремя услугу, Цезарь вскоре отблагодарит его. И он одалживает Цезарю пять миллионов, теперь Цезарь может ехать в Испанию.

Еще добавим – и это является на две трети причиной столь неожиданной щедрости со стороны обычно скупого человека – добавим, что Цезарь был любовником жены Красса, Тертулии. С нашей точки зрения, это вроде бы должно принижать Цезаря в глазах современников, но Цезарь смотрел на это иначе.

По дороге в Испанию, проезжая маленькую деревушку в Заальпийской Галлии, он произнес ставшие знаменитыми слова:

– Лучше быть первым здесь, чем вторым в Риме.

Действительно, в Риме рядом с реальной силой, завоеванной мечом и красноречием, рядом с Помпеем и Цезарем стояли, как их называли римляне, семеро тиранов – республиканцы-ростовщики, дававшие в долг под огромный процент на короткое время, а именно: оба Лукулла, Метелл, Гортензии, Филипп, Катул и, наконец, Красс.

Последний только и ждал, когда удастся выйти из списка семерки и стать одним из членов славной троицы.

А точнее, он мечтал о триумвирате: Помпей – победа, Цезарь – удача и он сам – деньги.

Убедимся вскоре, что Красс оказался неплохим пророком.

Через год Цезарь вернулся из Испании. Что он там делал? Этого никто не знал. Никто не пытался его осудить, но, вернувшись, он раздал все долги, и отныне уже никому не довелось давать ему в долг.

Светоний писал:

«Было доподлинно известно, что в Испании он получал от проконсулов и союзников деньги, которые настойчиво выпрашивал в качестве вспомоществования, чтобы отдать долги».

Впрочем, эти займы весьма условно можно было назвать долгом – деньги брались, но обычно никогда не отдавались.

Светоний добавляет еще: «Он ограбил немало городов в Лузитании, хотя жители почти не оказывали ему сопротивления и открывали ворота тут же, как только он подходил к ним».

Вернувшись в Рим, Цезарь нашел там Помпея.

Итак, два достойных друг друга противника столкнулись теперь лицом к лицу.

Посмотрим, что же произошло с Помпеем за то время, на которое мы его покинули, после его победы над гладиаторами.

XII

Победителю Митридата исполнилось тридцать девять лет, хотя все его друзья, а вернее сказать, подхалимы не дают ему больше тридцати четырех – возраст Александра Великого, когда тот достиг вершин своей славы. С этого дня начинается падение Помпея, слава же Цезаря будет только расти.

Раз Помпею тридцать девять – а Плутарх это уточняет, – тогда Цезарю тридцать три.

«К Помпею, – пишет Плутарх, – римский народ испытывал, по-видимому, те же чувства, какие эсхилов Прометей испытывал к Гераклу, своему спасителю, которого он приветствовал следующими словами: «Любимый нами сын враждебного отца».

За что же римский народ ненавидел Страбона, отца Помпея? Плутарх отвечает всего лишь одной фразой: «Потому что не мог простить ненасытной его скупости».

Итак, отец Помпея не устраивал римлянам игр, не накрывал публичных столов, не раздавал билетов на представления, что было непростительным проступком в глазах всех правителей мира, которые, возлежа под портиками, моясь в бане или попивая вино, постоянно говорили о политике. И действительно, ненависть была столь сильной, что они извлекли тело Страбона из костра, вспыхнувшего от молнии, и надругались над ним, как только могли.

Но, повторяем, сына они обожали.

Вот что говорит далее Плутарх на своем великолепном греческом:

«Никто из римлян, кроме Помпея, не пользовался такой любовью народа, которая возникла столь рано, столь стремительно возрастала и оказалась столь надежною в несчастиях».

Возможно, более всего подкупала римлян, этот чувствительный народ, красота Помпея, его внешность. У Помпея были идеально гармоничные черты лица, мелодичный голос, изысканные манеры, сочетавшиеся с открытостью и доброжелательностью. В повседневной жизни он вел себя сдержанно и взвешенно, был атлетически сложен, легко управлял своим телом, умел убеждать в речах, с легкостью одаривал, причем делал это так грациозно, что ничуть не оскорблял достоинства принимавшего от него любой дар. Волосы, которые он носил слегка зачесанными назад, и чарующий взгляд делали его похожим на Александра, точнее – на статую завоевателя Индии, сходство, льстившее молодому человеку и делавшее его узнаваемым в народе, так что однажды консул Филипп, произнося речь в его защиту, заметил с улыбкой: «Не удивляйтесь моему пристрастию к клиенту, это объясняется тем, что я, будучи Филиппом, люблю Александра».

Говорили о его сдержанности, умеренности во всем. Вот один пример. После очень тяжелой болезни врачи порекомендовали ему диету, позволили есть только дроздов. К несчастью, дрозд был перелетной птицей, а так как сезон перелета в ту пору еще не наступил, напрасно его слуги рыскали по всем базарам Рима.

– Да, ситуация безвыходная, – заметил один из друзей Помпея. – Дроздов можно отыскать только у Лукулла, у него любая птица – круглый год.

– Клянусь, никогда! – воскликнул Помпей. – Я не хочу просить у этого человека ничего!

– И все же, – настаивал друг, – ведь врач рекомендовал тебе только дроздов, ничего более.

– Да уж, как же! – ответил Помпей. – Ты хочешь, чтобы я поверил, что в книге судеб написано, будто Помпей непременно погиб бы, не будь Лукулл таким обжорой и не выращивай он у себя в клетках дроздов?

И Помпей прогнал своего врача.

Упоминали мы и о его красноречии. Вот доказательство.

После смерти Страбона ему пришлось защищаться от обвинения в растрате каких-то общественных фондов, имевших отношение к его отцу. Вину в определенной степени пытались свалить на него. Но он защищался так искусно, с таким блеском и твердостью, что претор Антистий, разбиравший эту тяжбу, тут же решил отдать ему в жены свою дочь – предложение это он сделал через общих друзей.

Помпей согласился.

О помолвке стало известно народу, и это так понравилось римлянам, что в момент оправдания Помпея толпа закричала словно по команде:

– La Talasius! La Talasius!

Что же означают эти два слова, которые произносили римляне, желая счастливого брака?

Сейчас объясним.

Они были связаны с древней римской традицией, существовавшей еще со времен похищения сабинянок. Когда произошло это знаменательное событие, приведшее только что созданную Ромулом империю к краю пропасти, пастухи и скотоводы похитили столь молодую и прекрасную собой сабинянку, что тут же испугались, как бы не пришлось из-за нее каждый день драться. Тогда им пришла мысль отдать ее самому уважаемому и знатному человеку в Риме. И вот они бежали и кричали: «К Таласию! К Таласию!» Словно специально похитили красавицу для Таласия.

Действительно, молодая сабинянка вскоре вышла замуж за Таласия, и брак их оказался очень счастливым. С тех пор в Риме остался обычай: на богатых и особо пышных свадьбах, желая счастья молодым, люди кричали:

– La Talasius! La Talasius!

Помпей взял в жены Антистию.

Но супружеская жизнь его сложилась не столь счастливо, как у Таласия, поскольку, как мы уже говорили, Сулла заставил его отвергнуть эту женщину и жениться на Эмилии, своей племяннице и дочери Метелла Скавра.

Столь жестокий приказ был вполне в характере тирана – ведь Эмилия уже была замужем и к тому же беременна, да и вообще было стыдно подчиняться такому приказу, учитывая еще и то обстоятельство, что тесть Помпея Антистий был убит прямо в Сенате под тем предлогом, что Помпей – сторонник Суллы.

Мать Антистии, увидев свою дочь отвергнутой, не смогла пережить бесчестия и покончила с собой. За этой смертью последовала еще одна: Эмилия умерла при родах.

Однако вся эта ужасная трагедия, непременно наделавшая бы в другую эпоху немало шума, растворилась в другой, всеобщей трагедии, охватившей Рим, – в междоусобной войне Суллы и Мария.

Мы уже упоминали, что в аналогичное положение попал и Цезарь, но имел мужество воспротивиться воле Суллы и ослушался его. Сама сущность, природа этих двух личностей проявляется в этом сопоставлении: когда один сдается, другой противостоит.

Да простят нас за то, что мы так много говорим о Помпее. Но, наверное, все же стоит чуть больше рассказать о человеке, который вскоре будет делить с Цезарем власть над миром.

Признаемся также, что счастливы сделать для античности то, что делаем по отношению к собственному времени, что сделали для истории Италии и Франции, а точнее – достойно представить эту картину всем желающим. А что от нас для этого требуется? Просто сделать ее привлекательной.

Когда нам показывают греков или римлян, то прежде всего показывают статуи, за редчайшим исключением – людей.

Но поскольку мы сами люди, то и интерес наш направлен на тех, кто составляет гордость человечества. Однако, скинув тунику с Алкивиада[222]222
  Алкивиад (около 450–404 гг. до н. э.) – афинский полководец и политический деятель, племянник Перикла, ученик Сократа.


[Закрыть] и тогу с Цицерона, что мы увидим? Просто людей.

Необходимо скинуть тунику и тогу, чтобы осуществить свой замысел: показать этих героев, этих своего рода близнецов во всех интимных подробностях.

Помните времена, когда говорили, что историю трудно изучать, поскольку она очень скучна? Конечно скучна в работах многих историков, но привлекательна в хрониках, мемуарах, легендах.

Отчего так прославился господин де Барант своей работой «Бургундские герцоги»? Только оттого, что он был первым, кто заменил историю летописной формой изложения, переиначив то, что принято было называть историей.

Разве не больше рассказали мы нашим читателям об эпохах Людовика XIII и Людовика XIV в своих романах «Три мушкетера», «Двадцать лет спустя» и «Виконт де Бражелон», чем тот же Левассер[223]223
  Левассер Пьер Эмиль (1828–1911 гг.) – французский экономист и историк.


[Закрыть] в своих двадцати пяти томах французской истории?