Текст книги "ДНЕВНИКИ"

Автор книги: Александр Протоиерей (Шмеман)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 58 страниц)

3 "…и я прочитал все книги" (фр.). Первая строка стихотворения С.Малларме "Плоть опечалена, и книги надоели…" (перевод О.Мандельштама).

на время, "Иерархия ценностей", тезисы о литургическом богословии, письма.

Письмо маме по случаю ее восьмидесятилетия, заставившее вдруг снова остро пережить ее присутствие, ее огромное место и значение в моей жизни. Писал действительно "от души"…

Вторник, 19 августа. Преображение

Преображение. Ясно и холодно. Чудная служба. До Литургии много исповедников. И такое ясное чувство: что все – и грехи, и сомнения наши – от измены внутри себя свету и радости, тому, что составляет всю суть этого удивительного праздника. "Земля вострепета…" Чувствовать этот "трепет" во всем: в словах, в вещах, в природе, в себе – вот и вся христианская жизнь, или, вернее, сама жизнь, христианством дарованная и даруемая.

Как всегда в этот день, так отчетливо "поминались" на проскомидии: митр. Евлогий, о.Киприан, о.С.Булгаков, о.В. Зеньковский, о.М. Осоргин, о.С. Четвериков, все те, кто, так или иначе, дали мне этот "трепет" почувствовать – "о нем же" все "мое" богословие. О радости, "которой никто не отнимет от вас"1 …

Пятница, 22 августа 1975

Все эти дни – за писанием "Иерархии ценностей". Как всегда, то, что кажется простым в замысле, оказывается бесконечно трудным в исполнении. Мне кажется, что я всегда испытываю то же самое: а именно, что трудность от того, что статья, в сущности, уже готова (tout est pret, il ne reste qu'a ecrire2 , как говорил Расин о «Федре»), но «воплотить» ее, разгадать – трудно, почти невозможно.

Суббота, 23 августа 1975

Длинный разговор с Алешей Виноградовым о Солженицыне. Разговор полезный, потому что пришедший как раз тогда, когда я впал в уныние от невозможности "выразить" "иерархию ценностей" и уже готов был бросить ее, как на прошлой неделе бросил Hartford. Теперь буду снова пытаться.

На дорожке в лесу], после обеда ("весь день стоит как бы хрустальный"3 ) – разговор с Л. о… старости и смерти. Я говорю ей, что мне иногда кажется, что я уже получил от жизни все, что хотел от нее получить, узнал то, что хотел узнать, и т.д. Начало старости – и вот думается, что это должно было бы быть временем подготовления к смерти. Но не в смысле сосредоточивания на ней внимания, а, наоборот, в смысле очищения сознанием, мыслью, сердцем, созерцанием – «квинтэссенции» жизни, той «тайной радости», из-за которой душе уже "ничего не надо, когда оттуда ринутся лучи. "4.

Молодость не знает о смерти, а если знает, то это "нервоз", как было у меня в пятнадцать лет. Смерть не имеет ко мне отношения, а если вдруг получает

1 См. Ин.16:22.

2 все готово, остается только написать (фр.).

3 Из стихотворения Ф.Тютчева "Есть в осени первоначальной".

4 Из стихотворения А.Блока "Все на земле умрет – и мать, и младость…".

его, то это возмутительно, и в этом возмущении затемняется вся жизнь. Но вот постепенно – уже не извне, а изнутри – приходит это знание. И тут возможны два пути. Один – все время заглушать это знание, "цепляться за жизнь" ("еще могу быть полезным"), жить так – мужественно. Как если бы смерть продолжала не иметь ко мне отношения. И другой, по-моему – единственно верный, единственно подлинно христианский: знание о смерти сделать, вернее, все время претворять в знание о жизни, а знание о жизни – в знание о смерти. Этому двуединому знанию мешают заботы, сосредоточенность жизни на жизни…

Современная "геронтология" целиком сосредоточена на первом пути: сделать так, чтобы старики и старухи чувствовали себя "нужными" и "полезными". Но это одновременно и обман (на деле они не нужны), и самообман – ибо они знают, что не нужны. В другом плане, однако, они действительно нужны , только не для тех же «забот», в которых раздробляется и уходит вся жизнь. Нужна их свобода, нужна красота старости, нужен этот отсвет «лучей оттуда», в них совершающееся умирание душевного тела и восстания духовного…

Поэтому аскезу старости, это собирание жизни нестареющей нужно начинать рано. И мне все кажется, что мой срок настал. Но сразу же встает столько "забот" и "проблем"…

Прибавлю еще: потому, что молодость не знает о смерти, не знает она и жизни. Это знание тоже приходит "видевше свет вечерний…". И был вечер, и было утро – день первый1 … Молодость «живет», но не благодарит. А только тот, кто благодарит, знает жизнь.

"Ce doux royaume de la terre…"2.

Воскресенье, 24 августа 1975

Сегодняшний апостол (1 Кор.3:10-15):

"Каждый смотри, как строит. Ибо никто не может положить другого основания, кроме положенного, которое есть Иисус Христос. Строит ли кто на этом основании из золота, серебра, драгоценных камней, дерева, сена, соломы – каждого дело обнаружится; ибо день покажет, потому что в огне открывается, и огонь испытает дело каждого, каково оно есть. У кого дело, которое он строил, устоит, тот получит награду; а у кого дело сгорит, тот потерпит урон; впрочем, сам спасется, но так, как бы из огня…"

Это прямо об "иерархии ценностей".

1 См . Быт. 1:5.

"Это сладостное царство земли…" (фр.).

Тетрадь III
АВГУСТ 1975 – МАЙ 1976

Labelle, 27 августа 1975

Увлекательная книжечка Maurice Clavel'a (Qui est aliene)1, которую два года тому назад я начал и не кончил и которую теперь прочел с огромным интересом (потому что в связи с размышлениями этого лета о "правом" и "левом" и со статьей об "иерархии ценностей").

28 августа 1975 , Успение

Вчера с Л. [в соседней деревушке] La Minerve, на кладбище. Тишина, солнце, вечность…

Успенская всенощная, вся удивительная, ни с чем не сравнимая радость именно этого праздника, смысл которого, конечно, в том, что он светится "зарей таинственного дня".

Сегодня служили втроем – с о.И.Мейендорфом и о.Леонидом Кишковским. После обедни "заседание" вчетвером (с Томом) у Мейендорфов. Впервые за лето, в Labelle, погружение в "церковные дела". Чувствовал почти физически, как от этого "убывает праздник".

Разговор вчера за ужином у Лопухиных о старости (Зишка служит в Nursing Home2 на Reed Farm). Ужас этих nursing homes, куда сгоняют стариков и где они в полной власти social workers3 с их теориями.

Последние дни Labelle – и уже "отрешенность" от него. Уже он переживается, как прошлое. Ясность и красота этих – здесь уже первых осенних – дней, ярко-красных кленов. Очевидная для меня "одушевленность" природы, только совсем не "пантеистическая", а вся целиком состоящая в откровении именно Лица, Личности. И это так потому как раз, что природы нет "самой по себе". Она "становится" каждый раз, когда из-за нее, в ней, благодаря ей происходит встреча личности с Лицом, совершается "епифания".

Crestwood. Среда, 3 сентября 1975

Вчера весь день под проливным дождем за рулем – вдвоем с И.М.. Возвращение из Labelle домой. И сразу же – шумный, энергичный визит Давида

1 Морис Клавель "Кто отчужден?" (фр.).

2 доме для престарелых (англ.).

3 cоциальных работников (англ.).

[Дриллока]. Лава проблем, дел, забот – лава, словно уже захлестывающая сознание и жизнь.

Сейчас утро: 8.30. Только что кончил скрипт для радио "Свобода". Впереди семинария, а потом – заседание церковной администрации. Слава Богу, солнечно и прохладно. Тут, в отличие от Labelle, все еще зелено, все по-летнему.

В последние дни в Labelle прочел любопытный роман Michel Tournier "Vendredi ou les limbes du Pacifique"1 : попытка написать Робинзона Крузо в «перспективе» нашего времени и наших «проблем».

Также четвертый выпуск "Континента": в нем сто пятьдесятстраниц Виктора Некрасова, которого я никогда не читал, – "литература", то есть то, что – говоря парадоксально – с такой силой отсутствует у Солженицына.

9 часов. "Le vent se leve, il faut tenter de vivre…"2.

Четверг, 4 сентября 1975

Семинария. Syosset. Все утро вчера в суматохе, всегда предшествующей началу учебного года, привычной и даже радостной.

Пятница, 5 сентября 1975

Вчера в "Свободе" В.Р. слушает мой "скрипт", потом говорит: "Прекрасно, о.А., прекрасно, но почему Вы говорите о "библейских", а не просто "христианских" истоках учения о личности?.." Наши "бытовики" и защитники "истинного Православия" не подозревают о подспудном сопротивлении в нашей Церкви – Ветхому Завету…

Воскресенье, 7 сентября 1975

Два дня в Hartford'e, на втором собрании "хартфордской группы"3 . Сегодня утром месса, которую служит о.Avery Dulles и на которой все (восемнадцать) участников, кроме одного меня, – причащаются, хотя большинство из них – «консервативные» христиане других исповеданий. Но если так, в чем же тогда разделение Церкви и какого единства еще искать? Вообще, несмотря на дружественную атмосферу, сильно чувствовал свое внутреннее «православное» отчуждение от всех этих дебатов, от самого их духа. Православие очень часто в плену у зла и греха. Христианский Запад действительно в плену у ересей – из коих ни одна in the long run4 не проходит безнаказанно.

За чтением сильной и увлекательной книги Maurice Clavel "Ce que je crois"5.

1 Мишеля Турнье "Пятница, или Преддверия Тихого океана" (фр.).

2 "Крепчает ветер! Значит – жить сначала!" Из стихотворения Поля Валери "Кладбище у моря" (перевод Е.Витковского).

3 В январе 1975 г . группа американских богословов, принадлежавших к разным Церквам, приняла на встрече в Хартфорде (штат Коннектикут) текст "Призыва к богословскому утверждению", более известному как "Хартфордский призыв". Среди подписавших его был о.А.Шмеман. В сентябре 1975 г . группа встретилась еще раз. Текст "Призыва" и доклад о. Александра см. в сборнике "Церковь. Мир. Миссия" (X. Экуменическая боль), изданном в Москве в 1996 г .

4 в конечном счёте (англ.).

5 Мориса Клавеля "То, во что я верю" (фр.).

Среда, 10 сентября 1975

Начало учебного года. Суматоха. Новые студенты (до сорока!), заседания и – сегодня – первые лекции. И хотя я начинаю тридцатый год преподавания (или даже тридцать первый – с осени 1945 года!), знакомое и радостное чувство подъема, надежды, что из всего этого выйдет что-то хорошее, веяния духовного "присутствия".

Работа (довольно мучительная из-за срочности) над "хартфордской" статьей. Беседы для "Свободы"… уже ни минуты времени, но пока что без уныния и отчаяния от этого пленения "делами".

Четверг, 11 сентября 1975

Вчера вечером у Ани в Wappingers Falls – [ее] именины. Маленькая Александра, ощущение ее теплого тельца на коленях…

Через два дня – пятьдесят четыре года!

Пятница, 12 сентября 1975

Пасмурно, сыро, дождь. Опять осень. Льяна начала работать – и, слава Богу, с успехом – в ее новой должности (dean of the faculty). Опять будильник в 6.30; утреня – в уже полутемном храме. Я всегда любил "порядок" и "ритм", через которые только и можно воспринять "дары, которых мы не ценим за неприглядность их одежд"1 , то есть в сущности – саму жизнь. «Освобождение от…» совершается только через «приятие»…

Воскресенье, 14 сентября 1975

Вчера – день рождения: пятьдесят четыре года. Разговор по телефону с Андреем. В Париже опять трагедия: гибель в автомобильной катастрофе старшего мальчика Рунге.

Вечером – торжественная, радостная всенощная: Воздвижение Креста. Сегодня – такая же Литургия с огромным числом причастников. Масса исповедников. Проповедовал о Кресте. После обедни у нас – Трубецкие, Алексей Шидловский, Алеша Виноградов, Сережа и Маня с детьми. Изумительный прохладно-солнечный день…

Письмо от Никиты [Струве] с "церковной" статьей А.И.С.[олженицына] – которая, по словам Никиты, "вся рядом, нецерковная и в итоге – бессмысленная…". Много думал об этом и о том, как на это реагировать.

Вторник, 16 сентября 1975

Из-за отъезда в пятницу – в Париж и затем в Финляндию – ужасно суматошные дни в семинарии и дома, где только сегодня, встав в пятьчасов утра, закончил, наконец, несчастную статью о Хартфорде.

1 Из стихотворения И.Ф.Анненского "Что счастье?": "В благах, которых мы не ценим / За неприглядность их одежд?".

Запомнить: в воскресенье вечером с Сережей и Маней на Mulberry Street1 на празднике San Gennaro2 . Лучше чем в Италии! Какой удивительный город Нью-Йорк!

Визит вчера некоего Харитонова – диссидента из России, желающего поступить к нам в семинарию. Очень светлое впечатление. На мое сомнение – не учиться ли ему лучше в Париже, где преподавание хотя бы отчасти по-русски, его ответ: "Да нет, у нас там молва-то о Вашей академии…" Но вот, все впопыхах, ни на что не хватает времени.

Пятница, 19 сентября 1975

За несколько минут до отъезда на аэродром – в Париж и в Финляндию. Весь день впопыхах – лекции, трехчасовой совет профессоров, последние письма, напоминания…

Вчера Алеша В.[иноградов] показал письмо от А.И.[Солженицына]: упреки, что "в телефонном разговоре упомянул Вермонт! – Теперь КГБ все знает и будет там до нас… Надо годами учиться конспирации…". Господи Боже мой! Что это – ребячество или психоз? В обоих случаях за него страшно… Как будто, если он переедет в Вермонт, КГБ не узнает этого, как и мы, грешные, просто из газет!

Новые студенты, новые лица. Всегда тот же вопрос, та же надежда: сколько из них окажутся "настоящими"?

И опять, в который раз, тот же опыт: читаешь лекции самому себе, прежде всего учишь себя – и потому только они и могут быть чем-то…

Париж. Суббота, 20 сентября 1975

Ночной полет через океан, на полупустом аэроплане Finnair. Пересадка в Амстердаме. В десятьутра в Париже. Солнце, совсем тепло. Завтрак с мамой, Андреем и всей его семьей. В пять часов дня – чудным, совсем летним вечером – [племянница] Елена подбрасывает меня на St. Germain des Pres – мой вечный парижский "исходный пункт". Тихая двухчасовая прогулка по любимейшим во всем мире местам – Rue de Seine, Pont Royale, Tuileries… Деревья чуть-чуть тронуты ржавчиной осени. Удивительное освещение, словно все блаженствует в этом теплом свете. Удивительное, высокое парижское небо. Perfect bliss3.

Потом захожу за Андреем и вместе едем ко всенощной. Вечером ужинаем вдвоем в "Le Colisee" на Champs Elysees4 – дружно, близко.

Воскресенье, 21 сентября 1975

Литургия на Olivier de Serres. Кофе на углу в cafe с Никитой Струве, но серьезные разговоры – о "письме в редакцию" Солженицына – откладываем на завтра…

1 Улица в "Маленькой Италии" – итальянском районе Нью-Йорка.

2 св. Януария.

3 Совершенное счастье (англ.).

4 Елисейских полей (фр.).

Днем на подворье1 свадьба двух братьев Ребиндеров на Соне Лопухиной и Наташе Розеншильд. Первое «свиданье» с подворьем. Все разворочено, растет трехэтажное здание. Но если встать к этому спиной – все тот же дряхлый профессорский домик: окно о.Киприана, окно о.Сергия Булгакова. Чувство совсем такое, как в «Соррентинских фотографиях» Ходасевича: все просвечивает прошлым, для меня – сквозь толпу молодых – реальны наполняющие это место дорогие тени… Одиннадцать лет жизни!

Вечером втроем: мама, Андрей и я – по [нашей улице] Lecourte. И каждый раз мысль: не в последний ли раз?

Понедельник, 22 сентября 1975

Рано утром – в восемь часов утра – прогулка с Андреем и [его дочерью] Наташей по Булонскому лесу. Чудное солнечное утро. И снова тот же свет, в котором я блаженствую весь день. Андрей довозит нас до rue Jacob2 . Наташа идет на службу. А я начинаю опять свое «приобщение» Парижу, ставшее для меня настоящей потребностью, – погружение в это медленное движение по городу, который каждый раз мне что-то открывает – не внешне, нет, а именно внутренне. Словно встреча с самим собой на глубине.

По rue Bonaparte до Сены и направо по набережной. Все больше и больше разгорается солнечный день. Уже "ритуально", не думая, захожу в Notre Dame3 . Торжественная месса – с органом – какого-то немецкого паломничества. Оттуда – на ile St. Louis4 и по Quai de Bourbon до Pont Marie, Quai Henri Quatre – до Gare de Lyon5 , где в 10ч. у меня свидание с Mother Mary из Bussy6 … В одиннадцать часов, кончив разговор с ней, опять пешком к Сорбонне, где у меня завтрак с Никитой и Машей Струве.

Никита дает мне письмо Солженицына. Гораздо хуже, чем я думал. Долго обсуждаем с Никитой – как быть? Решаем так: он будет ждать ответа на свое письмо, в котором он умоляет Исаича взять письмо обратно. Если не возьмет – писать ответ "начистоту" в том же номере.

Гельсингфорс. Вторник, 23 сентября 1975

Весь день путешествую… Выехал в 7:30 утра, после кофепития с Андреем. Бесконечное ожидание на Bourget7 . Затем – полет в Амстердам и там – новое ожидание, полета в Гельсингфорс, с получасовой остановкой в Гамбурге. Но я в сущности люблю эти «пустые» аэропланные дни, это совершенное одиночество в толпе.

Весь день солнце, но в Гельсингфорс спускаемся через тучи и на земле – пасмурно, ветрено, темно. Меня встречают оо. Veikko Purmonen (учившийся у

1 Св.-Сергиевский богословский институт.

2 Улица в квартале Сорбонны, парижского университета.

3 Собор Парижской Богоматери.

4 Остров св. Людовика.

5 Лионского вокзала.

6 матерью Марией из Бюсси.

7 Аэропорт под Парижем.

нас в семинарии) и Мстислав Могилянский. "Закуска" у Purmonen'a, с обеими женами. Но я так устал, что, несмотря на чувство дружбы, простоты, чувство "дома", мечтаю остаться один. Везут меня в guesthouse1 университета. И, наконец, один… Завтра начало очень загруженной финской недели.

Странное чувство: я сижу на расстоянии получасового полета от места, где я родился: от Ревеля, могилы [сестры] Елены. И так близко от России…

С годами – все труднее, все мучительнее каждая разлука с Льяной.

Еще забыл: посещение вчера St. Etienne de Monts: могилы (вернее, места могил) Паскаля и Расина.

Среда, 24 сентября 1975

Утром – короткая прогулка в одиночку по ближайшим кварталам. Но это новые кварталы – все чисто, все обычного скандинавского типа. Чудная погода, солнечно, но не жарко.

В 10.30 заезжает за мной о.Вейкко Пурмонен, и мы едем в приходской дом. Первая встреча со старым Гельсингфорсом. Желто-белые с колоннами здания, петербургский ампир, памятник Александру II-му. Огромный безвкусный Успенский собор "имперского" стиля, Троицкая церковь (1850-х годов) – все снова кругом того же ампирного стиля. Как будто прикосновение к невиданному мною, "папиному" Петербургу.

Завтрак в ресторане с настоятелем прихода о.Александром Корелиным и о.Вейкко. Их рассказ о своей церкви, о религиозном положении здесь.

Русские кладбища. В три часадня чай и лекция в лютеранском миссионерском центре. Встреча с переводчицей на финский язык моего "For the Life of the World".

В [газете] "Herald Tribune",купленной на вокзале, – новое покушение на президента Форда!

Сейчас еду в университет – на лекцию.

Завтра – отъезд в Kuopio.

10.30 вечера. После лекции в университете и ужина в необычайно роскошном ресторане с канцлером и тремя профессорами. Некая европейская торжественность, но и море добродушия и благожелательства. Сердечно приглашают сюда на год или на полгода – "visiting lecturer"2 …

Всегда после такого вечера спрашиваю себя: что есть в Европе, чего определенно нет в Америке, что есть в Америке, чего определенно нет в Европе? Или, по-другому, более лично и экзистенциально: что из Америки меня тянет в Европу, а из Европы – в Америку? Я чувствую, что обычный, ходячий ответ: Европа – это культура, корни, традиции, а Америка – это свобода, но и некультурность, и беспочвенность, и т.д., – неполный, односторонний, упрощенный, а потому, в сущности, и неверный. Я бы сказал – неуверенно! – так: в Америке есть все, что есть в Европе, а в Европе нет почти ничего из того, что есть Америка. И тянет, собственно, не столько в Европу, сколько из

1 гостиницу (англ.).

2 приглашенным лектором (англ.).

Америки, потому что в Европе духовно легче, есть всегда к чему прислониться почти физически, а Америка духовно трудна . Люди веками бегут в Америку для более легкой жизни, не зная, что жизнь там – на глубине – гораздо более трудная. Во-первых, потому, что Америка – это страна великого одиночества. Каждый – наедине со своей судьбой, под огромным небом, среди необъятной страны. Любая «культура», «традиция», «корни» кажутся маленькими, и люди, истерически держась за них, где-то на глубине сознания, подспудно знают их иллюзорность. Во-вторых, потому, что это одиночество требует от каждого экзистенциального ответа на вопрос «to be or not to be»1 , и это значит – усилия. Отсюда столько личных крушений. Здесь даже падающий падает на какую-то почву, там – летит в бездну. И потому – такой страх, такой Angst2 …

Но именно это – встреча с личной судьбой – и тянет в Америку. Вкусив этого, уже кажется невозможным быть только "финном" или даже только "французом", быть, иными словами, раз и навсегда детерминированным. Уже совершилось болезненное освобождение от этого. Но и "освободившегося" рано или поздно тянет в иллюзорную устойчивость Европы, в сон и мечтание. И тянет тем более, что сон приходит к концу, что почва распадается, что Европа превращается постепенно в карикатуру Америки (острое чувство этого на аэродромах: Charles de Gaulle, Hamburg, Amsterdam…), никогда не смогущую стать "оригиналом", а тем самым – и карикатурой на саму себя с отречением от своего собственного "оригинала". Ходя по Парижу, чувствую, что Notre Dame, перспектива rue de Seine, place de Vosges, то есть все то, что я так болезненно люблю, – иллюзорно, ненужно, не имеет никакого отношения к Франции Жискара, Миттерана и "Le Monde", то есть к реальной Франции. Она хочет стать Америкой, но так же, как Америка не может стать Францией, так и Европа не может стать Америкой (кроме как карикатурой)… Только вот Америка и не хочет стать Европой, и потому она подлинна, а Европа с каждым днем теряет свою подлинность. И потому, что Америка подлинна, – она есть постепенное рождение традиции. А потому, что Европа отреклась от своей «подлинности», в ней распадается традиция… «Аще не умрет, не оживет»3 . Европа «родила» Америку из своей мечты и в ней умирает как Европа, тогда как Америка из этого умирания и родилась, и развивается…

Kuopio. Четверг, 25 сентября 1975

В университетской "guesthouse", где я прожил эти полтора дня в ожидании отъезда в Куопио. Все эти разговоры о Православии и Западе, о Православии на Западе, разговоры, раздумья, в которых я буквально прожил всю жизнь, неизменно приводят к вопросу, обращенному уже к самому себе: что же за всеми словами, за "незабудками, здесь помещенными для шутки"4 , что оста-

1 "Быть или не быть" – вопрос принца Гамлета в одноименной трагедии В.Шекспира.

2 ужас (нем.).

3 1Кор.15:36.

Из басни Козьмы Пруткова "Незабудки и запятки".

ется за вычетом всего того, огромного, что так очевидно мешает Православию и его искажает? Что несомненно, вечно и составляет сущность того, о чем, в сущности, я говорю, что проповедую и что защищаю всю жизнь? Иными словами, что не относительно, а абсолютно ? И всегда тот же вывод: во-первых, некое видение, опыт Бога, мира и человека – о которых лучшее в православном богословии, но с которыми оно не совпадает просто («Отцы» об этом, но сами «Отцы» превращаются в объект какого-то мелкого, интеллектуального и скучного культа). Богослужение об этом, но опять-таки если оно само не есть предмет нездорового любопытства. Духовная традиция об этом, но только если не делается pars pro toto1 , рецептом для безнадежных искателей «духовности». И, во-вторых, Таинство – в самом глубоком и всеобъемлющем смысле этого слова, ключ и критерий которого в Евхаристии. Все остальное не только относительно, но и по самой своей природе – преходяще. Но любят православные и потому абсолютизируют почти только «преходящее». Отсюда – все растущая православная «шизофрения»… И только пророчество и неизбежно связанное с ним «мученичество» (отвержение, одиночество, осуждение) могут, должны эту шизофрению исцелить. А этого никому (мне, во всяком случае) ужасно не хочется. А надо сказать в сущности приблизительно так: православный «традиционализм» обратно пропорционален сегодня верности Преданию, и это без всякого парадокса и преувеличения. Православие запуталось в прошлом, обожествленном как предание, оно буквально задыхается под его грузом. А так как подлинное, живое и животворящее Предание приходит к нам из прошлого, через него, в нем действительно заключено и потому что «жаждущие и алчущие» находят все время куски хлеба, подлинной пищи в нем, то и задача бесконечно усложняется. И решить ее можно, по-моему, только при полной укорененности в настоящем , тогда как первый соблазн православного – бежать из него, идти обратно . Именно тогда, однако, прошлое, переставая быть Преданием – передачей в настоящее, делается мертвым грузом и умиранием… «Всякий, положивший руку на плуг и озирающийся назад…»2 – эти слова можно отнести к эмпирическому православию: все оно – либо ностальгическое и романтическое, либо паническое и истерическое «озирание назад». Все православные какие-то «эмигранты» в современности, какое-то «харьковское землячество», суетящееся в случайной парижской или нью-йоркской зале. Развесили портреты, расставили флаги – ну совсем «уголок России». Так и все православие в современном мире какой-то «уголок»… А вот с кафедры лютеранского университета утверждаешь – искренне! – что без православного видения не исцелить миру своих страшных ран и не выйти из тупика…

Одиннадцать часов вечера, в резиденции архиепископа Павла в Куопио. Весь день – то есть пять с половиной часов – вчетвером в машине. Оо. Пурмонен, Могилянский и Кирилл Гундяев, утром приехавший из Ленинграда. Осенний, ясный, но с облаками день. Сосны, березы, озера, пустынно – необыкновенно похоже на наши [холмы] Laurentides в Квебеке.

1 частью, заменяющей целое (лат.).

2 Лк.9:62.

Центр Финской Церкви: архиепископия, правление, семинария – ультрамодерная постройка. Все блещет чистотой, все вылизано. Архиепископ Павел, которого я уже знаю по Аляске, – то же светлое впечатление. Ужин с ним и о.К.Гундяевым. Потом всенощная под Иоанна Богослова в семинарской церкви. Классическая "русская" всенощная, только по-фински. Но этот язык, в котором гласные доминируют над согласными, – красив и удивительно хорошо подходит к нашим мелодиям. После всенощной – прием и чаепитие в семинарии, ректор которой "наш" Матти Сидоров, переводчик моих книг… Все очень дружно и трогательно: студент играет на флейте, другой поет. Все красавцы-блондины…

Под конец прогулка по мокрой, пустой улице с о.Кириллом. Разговор о Церкви в России, о диссидентах. Гундяев – "никодимит" (ему двадцать девять лет, и он уже архимандрит и ректор Академии!), то есть умница и "clever"1 . Но то, что он говорит и как , кажется мне и искренним, и правильным.

Пятница, 26 сентября 1975

Утром архиерейская Литургия, чинная, строгая, вся несущая на себе отпечаток архиеп. Павла. Все "тайные молитвы" читает вслух, во всем смысл, продуманность. Чудная служба.

Потом весь день лекции, так что совсем выдохся. За окнами дождь и туман. Атмосфера – очень дружная, не замечаю никаких подводных течений. Духовенство – почти сплошь молодое и чем-то похожее на наше, в его положительном выражении. Нет "игры в православность", надрыва. Они у себя дома, на своей почве, им не нужно себе и друг другу все время что-то доказывать, как в эмиграции и ее беспочвенной тоске по почве. Насколько мне это ближе всякого показного "духопосничества"…

Вечером, после ужина, часовой визит к лютеранскому епископу. Все очень "цирлих-манирлих". Лютеранство тут – массивное присутствие…

Потом финская баня с Владыкой и о.Кириллом. Когда мы втроем сидели голые и парились, я подумал: вот бы снять эту фотографию и послать кому-нибудь. То-то был бы фурор… Удивительно, как такой человек, как арх. Павел, который весь светел, весь светится миром и святостью, продолжает так же светиться и голым. То, что грубо, смешно, неприлично в "плотяном человеке", в "духовном" – преображено! Я был потрясен этим настоящим для себя откровением…

Конец вечера у милейшего о. Матти. Легко и радостно.

Суббота, 27 сентября 1975

А все-таки пресловутая "финляндизация" чувствуется. При слове "Солженицын" наступает мгновенное молчание и переводят разговор. Гундяева явно пригласили для того, чтобы "уравновесить" меня, и это не то что подчеркивается, но очевидно для каждого – "правила игры"… Сам архиепископ очень твердо держит эту линию. Финская Церковь, как и сама Финляндия, мужественно отстояла свою свободу, но и платит за это постоянным "самоограничением".

1 ловкий, искусный (англ.).

11.30 вечера. Не знаю, как выдержал! Целый день лекций и дискуссий, разговоров, напряжения. Вечерня в соборе. Чай в приходе – с… моей речью. И, наконец, вечер с православной молодежью в каком-то ресторанном подземелье…

Вечерню служит архиепископ с четырнадцатью священниками в дореволюционных, парчевых, с Валаама вывезенных облачениях! Храм маленький, построенный в начале века для какого-то русского полка, здесь почему-то стоявшего. Русская Империя, русское владычество, о котором стараются делать вид, что его вообще не было! Тщета всех этих потуг.

Вечером молодежь поет карельские песни. Они уже все родились на "чужбине", после исхода 1940г., – но рана жива и кровоточит… Безумие нашего мира и несмываемый позор для России.

Мне поднесли за чаем – подарок (карельскую скатерть) и наговорили массу милых слов…

Речь сегодня о.Типани Репо – полуюродивого, двенадцать детей, но с таким удивительным лицом; видно, как он изранен окружающей его духовной грубостью. Явный неудачник. Он говорит, все смеются. А это – единственное живое слово! И талантливое, и тонкое. Как несколько нот Моцарта под шум барабанов. И сразу чувствуешь всю красоту, подлинность – единственную подлинность – такой неудачи.

Завтра: архиерейская служба в соборе, банкет и еще какой-то "экуменический" вечер. Мне нравится Финляндия, мне хорошо в Финской Церкви, но вот уже тянет неудержимо домой…

Воскресенье, 28 сентября 1975

Литургия в Соборе – и опять то же впечатление большой литургической культуры и подлинности, исходящих, очевидно, от арх. Павла. Пение прекрасное – выдержанное, цельное от начала до конца, без "номеров". Без всякого преувеличения: лучшая архиерейская служба, на которой мне довелось быть. В какой-то момент службы – блаженный прорыв вечности: наслаждения "странствием владычным". Белый владыко, возносящий молитву, десять иереев, а за алтарем – золотые, осенние березы. Остановка времени, прикосновение к высшему, вечному, над чем время безвластно.

Потом чай у настоятеля, потом бесконечный, трехчасовой банкет (пятидесятилетие союза священников). Речь архиепископа Павла – о моих лекциях: христоцентричны, пастырски практичны и эсхатологичны. Комплимент от него мне особенно радостен.

Совсем осень: низкие тучи, летящие листья, воскресная пустота улиц и площадей. Близкий моему сердцу север.