Текст книги "Три птицы на одной ветке"

Автор книги: Александр Чуманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

А между тем самолет начал рулежку, он повернулся к зданию аэропорта задом, будто к самой России задом повернулся, отъехал сколько-то, погазовал на взлетной, изготавливаясь к затяжному прыжку в чернеющее небо, изготовился, получил, по-видимому, соответствующую команду, да как заревел, как задрожал всем многотонным туловищем, как помчался все стремительней, все яростней, отбрасывая опостылевший вонючий воздух невидимыми лопатками турбин!..

22.

Уже в четвертый раз улетала Эльвира за рубежи. Из ее поколения мало кто этим похвастает. Казалось бы, грех жаловаться на судьбу – прекрасно обошлась без богатого «спонсора», всего добивалась всегда сама, многое повидала, многое и многих перепробовала, вот только счастья не было ни разу. Хотя тысячу раз оно виделось совсем близко – если и не на расстоянии вытянутой руки, то, самое большее, – один перелет без дозаправки. А вот – не далось. И какого, спрашивается, рожна ему нужно?..

Всякий момент отрыва от земли представлялся ей переломным. Не стал исключением и этот, несмотря на возраст, опыт и возрастающий с каждым годом пессимизм. Сердце рвалось из груди, душа – непонятно откуда, поскольку анатомы и богословы до сих пор не пришли к единому мнению относительно ее местонахождения, а рассудок в такие моменты оказывался слаб для объятия необъятного.

И все же Эльвира изловчилась глянуть в иллюминатор, когда лайнер, разворачиваясь, заложил вираж. А через десять минут, когда самолет набрал высоту, сменил режим и разрешили отстегнуть ремни, иллюминатор стал не нужен, потому что ничего там, кроме звезд, не осталось, и звезды были ничуть не ближе, чем при взгляде с земли…

Стюардессы, надо отдать им должное, никого своим вниманием не обделяли и, пожалуй, даже были несколько назойливы, без конца что-нибудь предлагая и мешая размышлять, но они так мило обращались к Эльвире по-английски, что она с удовольствием отвечала им на йоркширском диалекте.

Эльвире потом уж было неловко притворяться иностранкой, а кроме того, вдруг некстати вспомнилось читанное в школе со сцены: «У советских собственная гордость – на буржуев смотрим свысока», но, ответив один раз по-английски, она, как ей казалось, не оставила себе выбора.

А между тем, как поняла она из обрывков доносившихся случайных фраз, русских в самолете набиралось довольно много.

Так что, если иметь в виду общероссийскую наклонность притворяться коренными обитателями йоркширского графства Великобритании, то, вероятно, большинство следовавших до Сингапура этим рейсом было одной с Эльвирой крови.

И выходит, что не зря бывший «отец народов» так воевал с «низкопоклонством», есть это в нас, и оно наверняка не прибавляет нам очков на международной арене. Вообще, надо признать, – «отец народов» хотя и сволочь порядочная, однако в отличие от славянофилов, будучи инородцем, иллюзиями по поводу того человеческого материала, с которым ему пришлось иметь дело, не страдал…

Конечно, можно было бы и в стесненном самолетном пространстве попытаться завести с кем-нибудь знакомство. Правда, смысла в этом почти не было. Если даже в лайнере имеется пара-тройка транзитников до Перта, то разыскать их среди двухсот с лишним пассажиров – дело совершенно немыслимое.

Познакомилась бы Эльвира с непосредственными соседями – просто время за разговором скоротать, – но возле иллюминатора сидела препротивная, судя по всему, старушонка, возможно, настоящая чистокровная англичанка, которая пару раз недвусмысленно усмехнулась, невольно слыша корявый обмен любезностями между пассажиркой и стюардессами; а слева обитала юная, вызывающей наружности девица с замысловатой татуировкой на плече, которая, едва плюхнувшись в кресло, немедленно достала из сумки какую-то электронную игрушку и отключилась от окружающего мира. Из игрушки доносились звуки игрушечных взрывов, игрушечных автоматных очередей, вопли игрушечно изнасилованных женщин, что-то еще там неопределенно пикало, но надо признать, звуки не были слишком громкими, и девчонка не особо мешала. Хотя, разумеется, временами сильно раздражала самим фактом своего существования.

Что за цаца такая голливудская в одиночку путешествует на Боинге, имея при всем том типично российскую внешность – курносый нос в веснушках и васильковые есенинские глаза?!

И каким теперь, после некрасовских женщин и тургеневских барышень, станет литературный идеал, если, конечно, не умрет сама российская литература?..

И вдруг Эльвире пришло в голову нечто весьма занятное: «Мама родная, а ведь я лечу по маршруту Эммануэли Арсан!»

Конечно, через мгновение Эльвира, знавшая географию в пределах школьного курса на «отлично», сообразила, что скандально знаменитая сочинительница «генитальных романов» летела из Парижа, следовательно, траектория полета была совершенно иной. Но это уже никакого значения не имело. Потому что полетная скука разом улетучилась, и Эльвира стала глазеть по сторонам с новым интересом.

«Взглянуть бы на эту сучку Арсан, – раздраженно подумалось само собой, – наверняка страшная да тощая. Либо, наоборот, толстуха. Иначе просто невозможно…»

Эльвира ту тогда еще запретную книжку прочла одной из первых в кировском райпищеторге. Это была самопальная бумажная штука со множеством опечаток и бездарно переведенная. Разумеется, портрета авторессы там не ночевало.

Но с той поры много воды утекло, плодовитая сочинительница еще немало начирикала, и, конечно, ее внешность не была тайной для истинных знатоков. Эльвира, приняв к сведению «первую ласточку» знаменитой просветительницы советского народа, в число знатоков и ценителей не вошла, книг подобного сорта больше в руки не брала – зачем их вообще писать и читать, если куда доходчивей видео, – а «инженерку» человеческих душ вспомнила теперь лишь затем, чтоб внести оживление в мысли, прибавить пикантности к довольно вялому сюжету такого, вообще-то, необычайного путешествия. Черт подери, русская бабка летит нянчить внука аж в Австралию, – это же само по себе – поэма Гоголя и роман Достоевского одновременно, куда там всем Эммануэлям вместе взятым!..

Однако что же так долго не несут еду?..

И дальше, пытаясь натощак погрузиться в сладкую, поглощающую любые расстояния дрему, Эльвира решила думать о самом приятном – о Кирюше, Софочке, Джоне, о скачущих прямо по улице кенгуру с детскими потешными личиками. Мысли пошли довольно бессвязные с неназойливым тонким привкусом, похожие на один огромный зеленый «чупа-чупс», и Эльвира впрямь заснула, хотя обычно ни сидя, ни лежа на спине спать не могла.

Ей показалось, что вздремнула она совсем чуть-чуть, но, проснувшись, обнаружила, что прошло больше двух часов. В иллюминаторе уже брезжило, звезды бесследно растворились, а главное, усталости как не бывало, путешественница наша чувствовала себя замечательно отдохнувшей после трех суток гостиничной бессонницы.

И вдруг ужасно захотелось супа. С капустой, картошкой и куриной ножкой. Пусть даже американского происхождения. Да перчику бы. Да черного хлебца…

«Вот заразы, по-английски научились, а сервис – ни в зуб ногой! Или – проспала?!»

Но тут из сумрачных глубин выплыла стюардесса. И лицо ее не было ни заспанным, ни усталым. Оно лучилось любезностью и вниманием, словно девушка была автоматическая.

Так что Эльвира лишь пальцем слегка пошевелила – это она спросонья пыталась сконструировать соответствующую йоркширскую фразу, а стюардесса уже стояла подле, бегло щебеча по-инострански как раз на нужную тему.

Общий смысл сказанного сводился к тому, что почтенная леди так хорошо спала, что ее побоялись тревожить, однако оснований для беспокойства нет, фирма гарантирует пассажиру ужин в любой удобный для него момент, и если этот момент настал, то нужно подождать не более пяти минут, которые можно потратить на туалет, к примеру…

Едва дождавшись окончания длинной фразы, «почтенная леди» (слово «почтенная», конечно, слегка царапнуло) Эльвира ответила кратко: «Йес, ай вонт ту ит!» И улыбнулась по-американски. Хотя как лицо, оплатившее услугу, вероятно, не должна была так делать.

И минут через десять – как раз Эльвира успела сходить в туалет и слегка умыться – ей принесли. Правда, супчика, о котором она грезила, не было, а был стандартный аэрофлотовский комплект, приготовленный в бортцехе энное количество часов тому назад, а теперь разогретый. Но куриная ножка на подносике присутствовала.

И Эльвира с большим аппетитом покушала, съела все подчистую, но от предложенной добавки отказалась с английским, как она себе его представляла, высокомерием.

Запах еды, кажется, разбудил старуху возле иллюминатора, но ей ничего не предложили. Напрасно она возилась под своим маленьким одеялком…

А настроение после полуночного ужина сделалось великолепным. Кроме того, вскоре принесли завтрак, который Эльвира тоже охотно съела. А потом самолет стал снижаться и сел в индийском аэропорту, название которого не запомнилось, впрочем, это был столичный аэропорт, в окрестностях которого удалось немного размять затекшие ноги, погулять, пока лайнер заправлялся горючим да едой для летящих дальше.

Эльвира совершила «познавательно-представительский» моцион под пальмами и прочей экзотической растительностью, она даже увидела одного рикшу – именно таким, изможденным безжалостной эксплуатацией, но не унывающим, он и представлялся – и хоть даже предместий Дели на горизонте было не видать, путешественница сочла возможным присовокупить к мысленному списку посещенных ею стран и городов родину Радж Капура, Джавахарлала Неру, а также прародину всех российских цыган, в том числе тех, на которых она некогда работала.

А потом опять пришлось проходить изнурительный досмотр, пожалуй, даже более изнурительный, нежели в Шереметьево, потому что в штате Джамму и Кашмир было, по обыкновению, неспокойно.

Опять Эльвира, очутившись одной из первых в самолете, всматривалась в лица пассажиров, среди которых не оказалось «бедуина» – сошел, видать, бандюга, – зато вместо него село множество не менее угрюмых бородачей «кавказской национальности», как сказали бы в России, а здесь их, наверное, ругают за глаза «сепаратистами», от которых настоящие индийцы отличаются отсутствием бород и бесконечной добротой лиц.

Тридцатиминутная прогулка по экваториальной жаре сильно утомила Эльвиру, и она, едва самолет набрал высоту, снова решила поспать.

В конце концов, дотащились и до Сингапура. Но незадолго до того, как загорелось табло, Эльвира, преодолев стеснительность и гордыню, попросила-таки противную старуху поменяться местами. Объясняясь, она плюнула на йоркширское произношение – кто, в конце концов, ее тут знает – более того, тыча себя пальцем в грудь, отрекомендовалась «рашен коллектив фамэ», и это замечательно сработало, лишний раз доказав универсальность основных приемов практической психологии, которые, вне зависимости от образования и эрудиции, без всякого Карнеги известны любому неглупому человеку любой национальности не моложе сорока лет и не вредному по природе.

Словом, старушка оказалась совсем даже не противной, по крайней мере, сама Эльвира вряд ли с такой же легкостью поступилась бы своим законным – разве что под настроение, и ей удалось несколько минут поглазеть в иллюминатор, где в лучах восходящего солнца блистал великолепный Индийский океан, в котором еще не успел вымыть сапоги Жириновский, по которому, насколько хватало глаз, вне всякого порядка разбросаны были острова и островки, густо населенные человеками, а один из островов выделялся изобилием непогашенных огней, что не оставляло никакого сомнения – где тут у них, собственно, Сингапур.

А потом включилось табло, пассажиры дружно исполнили приказание, турбины загудели в посадочном режиме, лайнер выпустил закрылки – в иллюминатор было замечательно видно и это – стал стремительно, рывками, снижаться.

Эльвира инстинктивно сжалась, подобралась, как учили в кино про авиакатастрофы, приготовила себя к любому исходу, быстренько покаялась в грехах, мысленно перечислив основные, потому что на всякую мелочь уже не оставалось времени, а тут самолет и сел.

Ощутимо тряхнуло в последний раз, а дальше катились по безупречно гладкой поверхности, хотя усмиряемая турбинами сила инерции довольно чувствительно натягивала врезающийся в плечо ремень. Но еще эта сила была не до конца укрощена, а люди, оцепеневшие перед посадкой, уже приходили в движение, уже начинали, не дожидаясь команды, отстегиваться, собирать манатки, готовиться на выход.

А когда машина окончательно остановилась – ни минутой раньше, с явным сожалением оторвалась от своей игрушки девушка с рязанским лицом и выправкой супермодели. Она хрустко потянулась, вытащила из-под ног сумочку, сунула игрушку туда, и все – готова.

Неожиданно Эльвира встретилась глазами с пожилой леди, которая оказалась столь любезна. Похоже, они обе наблюдали за своей юной соседкой, и обе при этом думали об одном. Во всяком случае, старуха чуть заметно покачала головой, в ответ на что Эльвира, выражая полное согласие, слегка повела плечом. И подумала, что, как доберется до места, обязательно скажет Софочке: пусть будут они поосторожней с электронными игрушками. А ребенку несмышленому их лучше вообще не давать, хотя такое теперь вряд ли возможно. Конечно, Софочка ее, скорее всего, не послушается и сделает наоборот, но главное – сказать, чтобы потом виноватой не оказаться.

Весьма вероятно, что нерусской старушке пришли в голову аналогичные мысли о внуках и даже правнуках…

Российский экипаж простился с пассажирами по-английски, всех вместе довезли до здания аэропорта, а потом и эта хрупкая общность распалась на отдельные неприкаянные единицы.

Так вышло, что Эльвира и нерусская пожилая леди до самого конца держались вместе, а когда пришло время расстаться, Эльвира нечаянно сказала: «Гуд бай!», в ответ на что услышала на чистейшем великорусском: «До свидания, девушка!»…

На прощанье они помахали друг другу, как добрые знакомые. Мадам исчезла из виду, и Эльвира вдруг почувствовала себя вселенской сиротой.

23.

Тропические сумерки мгновенно превратились в ослепительный, с оттенком экзотической театральности день, Эльвире, так вышло, еще долгонько нужно было куковать здесь, в Сингапуре, в ожидании заключительного броска через океан, но она напиталась в самолете как бы впрок, а потому, взяв себя в руки, решила никакие достопримечательности не осматривать, а стоически ждать.

Она устроилась в тенечке возле какого-то фонтана, достала из сумочки книжку и попыталась на ней сосредоточиться.

Экваториальная жара особого впечатления не произвела, в Дели было куда хуже. И не из-за фонтана, а просто – океан же со всех сторон.

В латиноамериканских телесериалах ходят в строгих костюмах, на жару никто не сетует – там без нее полно забот и проблем, которые выдумывает для них суперплодовитый тропиканец М. Пимштейн, а также и другие знатоки тропической проблематики. Тем не менее пресловутая «сиеста» упоминается то и дело, но придумана она, скорее всего, в оправдание обыкновенной лени, потому что есть в мире места пожарче, но сиесты там нет…

А потом мгновенно наступили следующие сумерки. И стало как-то неуютно под открытым небом. Эльвира решила переместиться в здание аэропорта, чтобы продолжить свою вахту «мужества» там. В здании аэропорта одновременно гудела не одна сотня кондиционеров, так что выходило даже немного зябко для уральской женщины. Захотелось кофту из баула достать. Но, глянув вокруг, Эльвира передумала. В теплых кофтах не было видно ни одного человека, а потных лысин и лбов наблюдалось предостаточно, потому что никто больше не стоял вот так, соляным столбом, посреди необъятного зала, все точно знали, зачем они здесь и куда им надлежит спешить.

Только теперь осознала Эльвира, как далеко она от родного дома забралась и до чего велика планета, если ей еще лететь и лететь, тогда как, разглядывая дома цветные картинки в атласе, она расстояние от Сингапура до Перта вообще не принимала в расчет.

Впрочем, и Родина ведь фантастически велика – по сути дела, она сейчас где-то в Иркутске, а разве Иркутск казался когда-нибудь краем вселенной?

Эта мысль, пришедшая как нельзя кстати, сразу несколько притупила вновь подступивший ужас космического одиночества, сразу немного приободрила Эльвиру – подумаешь, какой-то Иркутск посреди Индийского океана – глушь, конечно, однако еще отнюдь не Австралия, тем более не Антарктида…

Потом, изнывая от австралийской тоски, Эльвира для самопроверки заглянет в атлас мира и поймет свою ошибку: Иркутск – это Дели, а Сингапур – Южно-Сахалинск. А Южно-Сахалинск – это очень далеко. А Перт даже не вписывается в габариты самой большой в мире Родины. Но как знать, возможно, та ошибка была спасительной в критическую для русской души минуту?..

Эльвира перекинула ремень сумки через плечо, подхватила тяжеленный, но привычный для русской бабы саквояж, сделала деловое, независимое лицо и пошла куда глаза глядят.

А глаза, само собой, глядели на бесчисленные таблички, развешанные там и сям. Таблички-то все без исключения наша путешественница расшифровала легко, но заговорить с живым человеком не смела. И смотрелась здесь глупой деревенской бабой посреди ГУМа.

Впрочем, внимания на нее никто не обращал. Полицейский с желтой рожей бойца народно-освободительной армии Китая даже демонстративно отвернулся, когда она поглядела с вызовом прямо ему в глаза. Либо глупые деревенские бабы здесь были не в диковинку, либо, наоборот, никто тут не догадывался, что такая баба – это очень забавно и смешно, гораздо смешней кришнаитов и тех же свирепых «бедуинов» в бородах и тюрбанах. Видимо, Сингапур – это не московский ГУМ, это – околица цивилизации…

В общем, погуляв по аэропорту, Эльвира легко убедилась – все, о чем они с дочерью письменно и по телефону условливались, ну, буквально все чудесным образом совпадало с действительностью. Она нашла нужный зал, предъявила куда надо свой шереметьевский еще билет, в нем сделали необходимые отметки, а ей – необходимые пояснения. В том числе – и на пальцах. Они тут всему обучены. Кроме русского языка.

Но осталось скоротать еще пять часов! И на этот счет дочь ей никаких указаний не давала. Видимо, положилась на мамину творческую фантазию. Или просто решила, что мать, просидев весь день у фонтана, сможет и еще пять часов провести в каком-нибудь закутке – в России-то, особенно при социализме, и не по столько сидеть, а чаще даже стоять приходилось человеку, которому не жилось спокойно в своей деревне.

Но не учла Софочка маминых чисто российских комплексов. Попросту не подумала о них. А мать, встав или сев где-нибудь, тут же начинала сомневаться – а можно ли здесь стоять, можно ли сидеть, не нарушает ли она этим каких-нибудь неписаных, но суровых законов свободного мира, ведь прежде-то она по нему всегда перемещалась под присмотром, в чем, оказывается, большое облегчение было советскому человеку.

Вдобавок в какой-то момент вдруг вспомнились Эльвире виденные в кино ужасы тюрем Юго-Восточной Азии, вдруг представила она себя по ошибке заключенной в сияющее чистотой узилище, что делало его куда страшней российских узилищ, также виденных в кино.

Но тут явилось ей знамение в виде того православного батюшки, с которым она летела от самой Москвы на одном самолете. Батюшка, удивительным образом напоминающий артиста Михаила Пуговкииа из «Двенадцати стульев», куда-то деловито шел по залу, и его никто даже не сопровождал. И Эльвира, не помня себя, кинулась навстречу, так что святой отец в испуге от нее отпрянул.

– Батюшка, простите ради Христа, но я тут совсем одна, мне так страшно, мне отчего-то ужасно страшно, а самолет в Австралию еще только… Да говорите ли вы по-русски, батюшка?!

– Вот как, – священник быстро оправился от неожиданного нападения незнакомки, сразу заговорил так, как и подобает говорить духовному наставнику, – значит, ты, дочь моя, тоже в Австралию… А куда конкретно, если не секрет?

– Какие могут быть секреты от священника, – радости Эльвиры в этот момент не было предела, и поп, заметив это, приосанился, – конкретно, в Перт. Это западное побережье…

– Знаю, знаю, – священник ласково, как умеют только православные батюшки, улыбнулся, может, их этому специально обучают в академиях, и они потом зачет сдают, – дело в том, что я сам проживаю в нашем славном Перте и там служу. Однако среди моих прихожанок я тебя, кажется, не видел. Хотя лицо вроде бы знакомое…

– Мы в одном самолете летели из России!

– Надолго к нам, дочь моя?

– Увы, не очень. Только на полгода. Дочка у меня там и внучек. Ну, и зять, разумеется… – Эльвире вдруг стало неловко – поп спросит про вероисповедание родственников, а они…

Нет, не спросил. Из деликатности, а скорее просто не счел нужным. Зато обратил внимание на другое.

– Почему «увы»? – батюшка слегка посуровел. – Это мы в Австралии – «увы», а вы – на Родине… Эх, не умеют нынче русские люди Родину любить, не умеют, мамона им важнее, в каждом бес сидит. Да впрочем, и в прежние времена… А ты, дочь моя, значит, православная…

– Разумеется, батюшка, а как же! – у Эльвиры вдруг мелькнула дерзкая мысль: а вы-то, мол, патриоты образцовые, чего в Россию не возвращаетесь учить нас Родину любить, так сказать, личным примером, а только поучаете из-за бугра? Но сказать такое вслух она, конечно, не посмела.

– Да, мы же не представились! Отец Федор – прошу любить и жаловать!

– Эльвира, – ужасно смутившись, поспешила ответить Эльвира, ведь она впервые в жизни знакомилась со священником – до сих пор в этом как-то даже надобности не было.

Смущение усугублялось еще и тем, что она сразу мысленно нарекла незнакомого батюшку этим именем, и оно вдруг совпало…

– Что ж, так мы и будем стоять? – видимо, священник решил вести себя и дальше без лишней чопорности. – Пойдем, я знаю здесь одно уютное местечко…

И он решительно двинулся первым, так что дама с баулом и «сумочкой» за ним едва поспевала. Но не мог же он взять себе ее поклажу, как и на «вы» перейти не мог. Сан есть сан, и ничего тут не поделаешь.

Они пришли в какую-то действительно уютную забегаловку, где Эльвира моментально ощутила зверский аппетит, поели чего-то, благо никакого поста в эти дни не было, выпили сладкого вина чисто символически, за знакомство, название вина Эльвира не запомнила, но это был точно не «кагор», а после до самого отлета они болтали о том, о сем в каком-то закутке под раскидистой пальмой – мало им на улице пальм, лучше бы березку или ту же «раскидистую клюкву» в горшок воткнули, была бы, как и подобает, экзотика…

Австралийский служитель православия возвращался, как он выразился, из «служебной командировки по делам епархии», свой маленький саквояжик пристроил в камеру хранения, здесь, на краю света, подобный сервис, оказывается, тоже существовал, и теперь о. Федор ждал своего самолета налегке.

Австралийский поп, при внешней идентичности с российскими своими коллегами, был явно раскованней и демократичней; начальства, судя по разным признакам, никакого не боялся и, возможно, даже не знал по-настоящему, что это такое, в общении с Эльвирой он если и выдерживал некоторую дистанцию, то она была минимальна.

А еще о. Федор позволял себе довольно громко смеяться, когда было ему действительно смешно, живо интересовался положением в российской глубинке, слегка хмурился, когда Эльвира рассказывала ему о делах прихода, в котором одно время числилась активисткой. Сам весьма охотно делился своим житьем-бытьем, а также историей своего появления на «зеленом» континенте.

Эльвира сразу про себя отметила, что язык отца Федора довольно архаичен, излишне правилен, но вполне понятен, она тоже старалась изъясняться этим языком, что, как ни странно, легко получалось, доставляя удовольствие – вот бы каким-нибудь чудесным образом нынешняя Россия однажды заговорила так.

Выяснилось, что простоватый с виду батюшка вообще-то потомственный священнослужитель, академию заканчивал в Америке, а предки его попали в Перт сразу после революции и стояли, так сказать, у истоков австралийского православия, впрочем, среди прихожан нерусских людей – раз-два и обчелся, да и те – родственники русских, а все потому, что заниматься миссионерством решительно некогда, территория прихода огромна, но приход довольно беден, можно сказать, слаб.

И между прочим, прадед о. Федора в позапрошлом веке был членом Священного Синода всея Руси, хотя отец и дед, конечно, высокими чинами уже не располагали – в Австралии это решительно невозможно – зато есть тихая, богоугодная, полная созерцания и провинциального целомудрия жизнь вдали от всех начальств. Разве она не прекрасна сама по себе?

И возрастом о. Федор мало отличался от Эльвиры, тоже маленьких внуков имел, правда, у него, счастливца, их было аж семеро. И разговор о внуках, пожалуй, более всего сблизил собеседников, так что у Эльвиры даже мимолетно вспыхнула в голове совершенно крамольная мысль: «Эх, отчего я не попадья!»

«Интересно, – еще потом размышляла Эльвира, – получился бы разговор таким же непринужденным и задушевным, если б ехала я к ним навсегда, если бы планировала стать постоянной прихожанкой пертского прихода?»

И сама себе она отвечала отрицательно, хотя и не без доли сомнения – да Бог их знает, этих эмигрантов, может, они по части традиций на голову выше нас, безвылазно обитающих на просторах, подконтрольных «Третьему Риму». Может, в той России, о которой теперь многие любят меланхолично взгрустнуть, так все и было: православие непринужденно обреталось в каждом доме и в каждой душе, невидимо витало в воздухе, пропитывало собой и хлеб, и воду, и вино, и человеческие помыслы, и даже государственную надстройку?

Или наоборот, той России, которую увезли в своих котомках несчастные пилигримы, вообще никогда не существовало, а в котомках помещался лишь незатейливый скарб, да семейное золотишко, да Библия, никем не прочитанная целиком?..

За съеденное и выпитое они расплатились поровну, опять же конфузясь слегка, но опять же – сан есть сан, а потом еще говорили да говорили, почти во всем приходя к взаимопониманию, но если в чем-то не приходя, то обоим с лихвой хватало и деликатности, и такта, и терпимости, чтобы ни одна сторона не была ни в чем уязвлена.

А в самолете их места опять оказались далеко друг от друга. И это хорошо, потому что в долгом полете мог бы получиться неприятный вакуум, когда новых тем и свежих слов ни у кого больше нет, а говорить о чем-то надо…

Ночью лайнер приземлился в Перте – он двигался почти строго по меридиану, поэтому никаких коллизий со временем не происходило – в единственном большом городе на западе материка, напоминающем очертаниями и размером Нижний Тагил, а на самом деле ничего общего не имеющем со среднеуральским монстром.

Он и встретил-то отважную путешественницу типично нижнетагильской погодой – шел ледяной дождь, и дул пронизывающий ветер. Эльвира, конечно, прекрасно знала, что летит из лета в зиму, но на такой холодный прием не рассчитывала, хорошо, что теплая кофта в багаже имеется – восемь градусов по Цельсию, в пересчете на Нижний Тагил – все тридцать с минусом…

Ну, это она, конечно, загнула…

Эльвира кинулась получать багаж, всего-то на несколько минут забыв про о. Федора, но, когда спохватилась, его уже нигде не было. Она получила свой баул, промерзнув до костей, а к ней уже бегут по необъятному, щедро освещенному залу двое – сердце так и зашлось – Софочка, доченька, а с нею ее верный Джон, такие оба иностранцы – дальше некуда!

Софочка с разбегу – на шею, слезами залилась, Эльвира чудом на ногах устояла от такого чувствоизъявления, Джон – к ручке, как полагается. А Эльвира трясется в ознобе, хотя в зале тепло, слова сказать не может – от нервов это, конечно, – слезы глотает – свои вперемешку с дочкиными – кофту одной рукой из сумки тянет – вытянуть не может, а где же внучек, Кирюша где, так дома, отвечают, с няней остался, спит себе, ночь ведь, ах, да, разумеется, совсем я что-то ополоумела от радости, дура старая…

Джон подхватил тещин баул, сумочку ее на плечо закинул, ничего, молодой мужик, чего ему бабья норма, кофту наконец удалось надеть, и они, обе-две, пошли в обнимку, перебивая друг друга на никому здесь не понятном странном языке.

Вот и машина, БМВ называется, Софочка же говорила, что у них две тачки и обе БМВ – сейчас отопитель включат, нормально будет, главное, долетела, все-таки долетела, ни сингапурские, ни индийские менты в тюрягу не закатали, и «бедуин» самолет не взорвал, значит, есть Ты, Господи, значит, не совсем Тебе на нас, русских, наплевать…

Между тем покидал Джон тещин скарб в багажник, усадил ее в пахнущее благородной пластмассой нутро, сам сел вперед на пассажирское место, а Софочка, ничуть не колеблясь, – за руль, завела мотор, и сразу со всех сторон потянуло теплым ветром. И поехали. Домой. Домой?..

24.

А минуло уже пять дней с того момента, как простилась Алевтина Никаноровна с дочерью. По идее, пора бы и позвонить. Давно пора. Но звонка все не было и не было.

Бабушка уж боялась лишний раз в магазин выйти, подъедала старые запасы, а за хлебом попросила соседку сходить, с Билькой – тоже. И было старухе тревожней, чем когда-то в московской гостинице, тревожней, пропорционально квадрату расстояния.

Но звонка все не было и не было, Элька ж не позаботилась уведомить мать о своих мытарствах в шереметьевской пересылке, а может, ей хотелось сразу посредством космической связи доложить об успешном преодолении пространств.

Наконец телефон зазвонил. И бабушка, никогда не бросавшаяся к нему сломя голову, по причине собственного достоинства, взяла трубку не после четвертого, как обычно, звонка, а после второго.

– Але.

– Мама, мамочка, я долетела, все нормально, только в Шереметьеве трое суток просидела!

– Гора с плеч. А как встретили?

– Хорошо встретили, замечательно, а как ты?

– Нормально, – сказала мать подчеркнуто будничным голосом, вполне овладев своими эмоциями, – чего мне сделается. Ну, хватит, теперь письма буду ждать, а на телефон не траться, нечего. Пока.

И Эльвире тоже пришлось положить трубку. Мама была в своем репертуаре – когда дело касалось чужих денег, она являла предельную щепетильность. Зато если бы сама набирала австралийский номер, то про погоду непременно поговорили б…

И пошли письма косяком в старую екатеринбургскую квартиру аж с противоположного конца земли. В обратную сторону они тоже, конечно, пошли, но в количестве существенно меньшем.

Эльвира писала часто, как солдат-новобранец пишет своей оставленной без хозяйского догляда подружке, наивно веря, что сие гомеопатическое средство удержит ее от непоправимых контактов с особями противоположного пола. Алевтина же Никаноровна отвечала на письма дочери предельно кратко и не чаще одного раза в месяц, потому что у нее, как у свято блюдущей себя юной солдатки, был естественный дефицит впечатлений и новостей.