Текст книги "Я люблю время"

Автор книги: (Александр Чесноков) О'Санчес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

Но это все была реальность, пусть и заимствованная мною из компьютерных программ, а мой Боливар, благодаря делегированным ему возможностям, творит иное, почти противоположное… Так я захожу, к примеру, в покои Калигулы, как их сумел воссоздать Боливар, проанализировав абсолютно всю информацию по данной теме, что в электронном виде содержится на всех электронных носителях планеты. Это совсем иначе выглядит, чем у голливудского невежды Тинто Брасса, потому что Боливар скрупулезно сопоставил все, от письменных «архитектурных» воспоминаний современников и оцифрованных фото дворцовых мозаик, вплоть до изображений критской одежды на сохранившихся и описанных археологами глиняных черепках. По трудам и плод: я сравнивал полученное сейчас и виденное когда-то, и порою дух у меня захватывало от чисто человеческого изумления, – насколько близко к действительности можно подойти с помощью тщательного и разумного анализа имеющейся информации. Или взять довольно старый дворец в Кноссе, многовековые слухи о руинах которого послужили первотолчком для рождения легенды о Минотавре – людоеде с телом человека и головою быка – и о его лабиринте. Лично я не был в том лабиринте, врать не буду (хотя по прообразу, дворцу Кносскому, бродил неоднократно и в самые разные эпохи), да и лабиринта как такового не было, однако Боливар построил для меня виртуальную модель, как можно более реальную, непротиворечивую в рамках древнегреческой легенды. Ерунда какая-то: здоровенный лоб, с рогами, с клыками(!) – в бычачьем-то рту, с бычьими же мозгами… Ничего он там не ждал, пока жертвы к нему дойдут – он с голоду бы подох при малоподвижном образе жизни. Жертвы Минотавра, попав глубоко в лабиринт, точно так же не знали дороги в центр, как и к выходу, ни одного указателя «пожалте к столу» там не было, и они скитались наобум, дрожа и плача. Пустить все на самотек, рассчитывать, что они точно к обеду найдут дорогу в его логово – это даже слабоумнику Минотавру, в его бычью голову, не приходило и ему самому приходилось бегать по своему лабиринту, впрочем, без риска заблудиться, потому что все тропы и закоулки он выучил наизусть. А что еще ему было делать, куда время девать? – только жрать, переваривать, да охотиться – сиречь изучать подходы. В лабиринте «по Боливару», оказывается, было достаточно света в дневное время, проникавшего сквозь многочисленные окна, проемы, щели, которые были расположены высоко и неудобно, чтобы предприимчивые люди не могли с их помощью сбежать. Для чего свет? Я тоже хотел было расспросить об этом старину Бруталина, да не успел, он сам объяснил: это источник не только света, но и свежего воздуха, и… дождя! Будучи временно бессмертным, Минотавр постепенно уподоблял свой лабиринт авгиевым конюшням, а в дворники идти к нему никто не хотел. Ну и смывало время от времени дождями все эти экскременты, кости, одежды… Стоки были для этого достаточно просторны. Запах навоза Боливар воспроизвел простой коровий, без затей.

– При чем тут сила Кориолиса, Боливар? Смерчи ведь и в Северном, и в Южном могут закручиваться как им заблаговре… А, понял, понял… А при чем тут пассаты? Мы же о турбулентности речь вели?… Нет, нет, оставь. Мне как раз вдруг стало все это интересно.

Ну-ка взгляни, здесь получается не что иное как рефлекторная дуга! А?… Довольно похвал, я просто пошутил. Хотя… Смотри, а вот здесь, в отличие от тупых пассатов, почти как условный рефлекс. Потом. Теперь посчитай мне вероятность для вышесредних широт, в промежутке 55–65 градусов северной, в условиях сильно пересеченной местности, типа городских каменных строений, плюс река, плюс тепловые источники, плюс залив… Сейчас, не тарахти, я не успеваю с постановкой… Поправку на этажность возьми, помнишь на каком Светка живет? Еще бы ты не помнил. Стоп.

– Бергамот…

– Да, сударь!

– Приготовься ассистировать мне с какао.

– Я готов, сударь.

«Какавы» навернем, это просто замечательно! И опять – что за наказание! – с третьего глоточка, не позже, какао пьется ртом, горлом, языком, желудком – но только не сознанием! Голова моя, почти пустая четверть часа назад, вдруг заполнилась целым табором идей, громких, цветастых, сумасшедших и не очень. И далеких от первоначально осмысляемых проблем. Черные дыры! Я аж поперхнулся, в оставшиеся глотки прикончил кружку и немедленно дал задание Боливару воспроизвести условно-трехмерную модель черной дыры, исходя из современных о ней представлениях, так, чтобы за основу были выбраны (из противоречивых) и взяты те, которые внедрены в наибольшее количество публикаций и авторов, «хитов» и «хостов». Вот тут-то мой старик Боливар и захромал на все четыре копыта! Нет у него в информационной палитре средств для отображения такого физического феномена – «черная дыра», как его привыкли описывать: астрономический объект, материя в котором сжата до такой плотности, а самой материи столько, что даже его величество фотон, не обладающий массой покоя и настолько привыкший двигаться со скоростью света, что и сам стал считаться светом в воспаленных умах землян, не способен вырваться с поверхности этой самой черной дырки! Белого «карлика» – черного «карлика» – только попроси – тут же предъявит мне старик Боливар, а классическую черную дыру – ни в зуб ногой.

А если бы этот эффект, если бы подобное чудо возникло, то никто и никогда об этом бы не узнал, даже я, ибо не существует материальных признаков и доказательств – хоть прямых, хоть косвенных – его существования. Эй, эй, – лениво прикрикнул я на моего верного компьютерного джинна (а сам сижу, довольный по брови, ибо ответ уже знаю), – а как же эффект свечения чего-то там, какого-то газа, на границе черной дыры, исчисленной по каким-то там формулам?… Но не сплоховал Боливар и подробно мне все объяснил, но если передать вкратце – этот феномен свечения и самой черной дыры – позорная попытка измерить аршином «ньютоновской» физики эффекты физики «эйнштейновской». С формулой исчисления критического диаметра для физического тела все в порядке, а вот с «релятивистским» осмыслением оной – слабовато.

Ну, грубо говоря: в какой системе координат, в какой системе отчета эти «ученые» чернодырники собираются измерять диаметр вновь образовавшейся черной дыры, или хотя бы критический размер оной, после достижения которого должен возникнуть эффект так называемого коллапса??? Кто не дурак – поймет сей вопрос, да вот кто его правильно услышит?…

Но мне какое дело до других? Понял сам – и молодец. Однако я, как наша Светка, начал про одно, про документы и подписи к ним, а сам ушел хрен знает в какие дебри. Да еще воздушные потоки приплел… Хотя – мне теперь главный интерес не в судьбе Андрюши Ложкина, не в качестве подделанных подписей и даже не в деньгах, которые через денек-другой пора будет получать у Арсения Игоревича… Что за странная магия вторглась в мои владения, при том, что магии-то как раз и нету? Тревожно мне от самого себя и неуютно… Может быть… Да, вполне может быть, что я знаю ответ, но не готов к нему, не хотел бы его получать или подтверждать.

Когда-то и где-то я уже упоминал, что относительно всемогущ, смиренно понимая принципиальную невозможность достижения абсолюта, ибо в логике и во вселенной полно парадоксов, ограничивающих сей абстрактный абсолют. Ну, например это замшелый камень: смогу ли я создать камень, который не смогу создать (поднять, разгрызть, разогнать до ста гигагерц)? Ну, предположим, смогу, презрев законы логики и здравого смысла. И что? До тех пор, пока эти самые законы украшают и ограничивают мое человеческое бытие, это «смогу» бессмысленно для меня, а стоит мне приподняться над добровольно принятыми мною законами, как всякий смысл потеряет сама дилемма и проблема «могу – не могу».

Также и в реальном пространстве-времени полно ситуаций, где я сам себе выступаю тормозом, барьером, ограничителем и альтернативой. Ну никак у меня не получается без этого. Чего, чего не получается? – Реальности однородной и непротиворечивой, говорю, не получается, дурь одна. Вот я сажусь перед компом и велю Боливару строить для меня какую-нибудь очередную модель устройства вселенной. Зачем мне, нам с ним, пыхтеть над ущербными теориями, если я в силах поэкспериментировать с пространством-временем в натуре? И я пытался, причем неоднократно, за миллионы лет до того, как мне пришла в голову идея об использовании двоичного исчисления в изучении обобщенного перцептивного образа и построении плоских информационных моделей. И распробовав как следует, я крепко закомплексовал из-за бесчисленного количества парадоксов и пространственных «спецэффектов», каждый из которых истово кланялся мне большим поклоном, а вместе – нагло саботировали мои самодурские инстинкты. Так уж лучше пусть Боливар в великом трепете от очередной неудачи докладывает, что «невозможно»! Да, все сразу становится чики-чики, ибо это он не справился, а не я, для него невозможно, а не для меня.

Однажды я выдумал для себя идею «Большого Взрыва Вселенной», чтобы развлечься, конечно, однако и объяснить самому себе, откуда я есть такой взялся, раз сам этого не помню. Сказано – сделано. На уровне планеты еще так-сяк, почти без сбоев, а уже при жалких трех-четырех миллиардах километров расстояния идут дилеммы: либо сигнал не желает перескакивать фотонный порог скорости, а масса покоя стремится при разгоне всосать в себя бесконечное количество материи, либо рассыпается в прах сама материя, не желает, дуреха, в планеты и звезды слипаться, по орбитам бегать, комбинаторные цепочки из элементарных частиц выстилать… Все вкривь и вкось идет. Это как если бы я попытался поставить полномасштабный спектакль «Войну и мир» на сцене сумасшедшего дома силами его участников… Кошмарное дело. Оставил я в покое физические законы, пусть живут себе уродами, как сложились, да и принялся ими пользоваться, тот же Взрыв изучать… Не было никакого взрыва! Боливар не знает, что это я спросонок, или в потеху, брякнул про взорванную Первокаплю, а любители звонких сенсаций подхватили и развили… Иначе бы он не был бы так смел в опровержениях, но я благоразумно молчу и Боливар вещает и лепит, и показывает… Пространство, – объясняет мне Боливар (смышленый, сукин сын, да только я и до него сам все понял, поскольку и выдумка моя), – это тебе не здоровенный мешок с пушистым веществом внутри, не подушка, которую можно смять, а можно взбить, чтобы не слеживалась. Если, к примеру, мы, как на обратной съемке, провернем вспять этот самый мифический взрыв, то с удивлением увидим, что Закон сохранения вещества перестает действовать, ибо пространство сжимается, «скукливается», а количество материи в нем остается прежним, – некуда ему деваться, веществу, кроме как менять форму, становиться полем, либо волной, оставаясь при этом – материей, некуда деваться родимой! – ибо так постулировано «большевзрывовцами», послушными бредням моим, что нету ничего за пределами пространства (иначе это было бы всего лишь часть пространства). Так вот, по законам любезной их сердцу ньютоновской физики, прежняя энергия в меньшем объеме дает повышенную плотность. Но если пространство не имеет формы и измеряемых границ, то для внутренних наблюдателей (а даже мне во внешние никак не выпрыгнуть) получается ничем не объяснимый рост количества материи во вселенной! Непонятно? Ну, если в безбрежной, бесконечной вселенной стало теснее – то что? Какой вывод?

И вообще, придурки: что значит – «сжимается пространство», если ему не в чем сжиматься, кроме как в самом себе, что уже абсурд, если вдуматься в слово «сжиматься» с помощью нынешней физики, а хотя бы даже и с помощью ортодоксальной, так называемой, ньютоновской? Сакраментальный вопрос, о котором всегда забывают недоучки от современной физики с абсолютом вместо мозгов в башке: для какой системы отсчета, в какой системе координат оно сжимается? Относительно чего? Это как в случае с пресловутой черной дырой: непротиворечивость, стройность той или иной теории Большой физики должна обеспечиваться единой системой смысловых координат, в которой исследуется тот или иной феномен. А то и я запросто опрокину незыблемое: разгоню во синхрофазотроне какой-нибудь электронишко до суб-суб-суб-световой, сложу на калькуляторе скорость его со скоростью Земли, которая в этот момент по тому же вектору двигалась вокруг Солнца, – вот и преодолен сверхсветовой барьер… Попран, проклятый! До тех пор, пока терпеливый психиатр не попросит меня поточнее определиться – что и относительно чего я считал, по каким формулам и в какой системе отсчета?…

Или наоборот: при расширении бесконечной вселенной, плотность материи (энергии, вещества) падает, то есть, это все равно, что ее становится меньше, поскольку бесконечного пространства в цифрах и фактах, грубо говоря, для включенного наблюдателя больше не стало.

Да, перезагрузись, Боливарушко, перезагрузись, по-моему ты перегрелся…

Время. Все карты путает так называемое время. Современная наука пользуется этим смысловым пережитком, ибо лучшего термина пока не придумало, а я, пока я человек, также вынужден пользоваться именно им. Вот и пользуюсь – а что делать? – и укоризненно качаю головой. Да – материя, да – пространство. Стерплю термины сии. Но материя, во всех ее проявлениях, имеет некий универсальный эквивалент в количестве энергии, в ней содержащейся (или, если угодно – ею являющейся), пространство же, при всем его терминологическом несовершенстве, имеет трехмерные координаты, векторы, а – время??? Время ведь – даже не векторная величина! Почему не векторная, если имеет условную ось и направление вдоль по ней вперед? Ну, милый мой, ты бы это сам должен. Потому не векторная, что если данный вектор однозначен, неколебим – вперед, как ты выражаешься – то есть, нельзя вернуться назад по времени, а вбок отпрыгнуть – и смысла нет под такое утверждение, то значит, именно как вектором этой константой можно пренебречь. Повторяю: раз при любых условиях этот вектор не поддается никаким корректировкам в описываемой системе координат, то им можно пренебречь в любых векторных расчетах, что непонятного? Оно, время, не то чтобы абсолютно, там, или относительно, оно… как бы это попроще… чтобы Боливар въехал… оно феноменологически – суть искаженные представления человеческого разума о взаимоотношениях ипостасей материи в – скажем для простоты – пространстве. Которое тоже отнюдь не пустота, а стало быть… НУ, ЗНАЧИТ, ЕЩЕ РАЗ ПЕРЕЗАГРУЗИСЬ, КАНАЛЬЯ!

Все. Все. Хватит на сегодня. КАМЕНЬ ТЫ ТУПОЙ! Спокойно. Полчетвертого. Хотелось бы, конечно, еще посидеть и определиться с теоретическими границами по уровню негоэнтропии для человеческой цивилизации, но… Бергамот!

– Да, сударь.

– Обед готов?

– Нет, сударь.

– Нет, сударь??? А поч… М-да. Приготовь, пожалуйста. Борщок со сметаной на первое. Второго не хочу сегодня. Салат из помидорчиков. Ну, там… зелень, то-сё, знаешь. Лаваш. Такой, как я когда-то в Бейруте, ну, ты помнишь. Потом вместе, неспешно и со смаком еще раз какао заварим и уж тут я не собьюсь на посторонние промыслы, всю чашку вдумчиво изопью, а Бергамот? Поддерживаешь?

– Да, сударь. Когда подавать на стол?

– Тотчас же. Проголодался я с этим… У, идол!

– Чем изволите запивать, сударь?

– Борщ запивать? А, пожалуй… Свежеотжатый арбузовый сок. Прохладный. Подай в кувшине, в том, зеленого стекла… Эстетики хочу, панимаеш. Накрой у Бруталина, чтобы мне в этого циклопа не пялиться.

– Да, сударь.

Вот так вот с этими компьютерами. И нервов никаких не хватит, и обедаешь ни свет ни заря, когда у нормальных людей не то что ужин – часовые стрелки на будильниках к сигнальным подкрадываются, к завтраку готовятся.

Справедливости ради скажу, что компьютеры, во главе с моим впечатлительным Боливаром, не так уж и виноваты. И без компьютеров люди напрочь отрывались от действительности, в попытках ее объяснить. Мыслители…

Вспоминаю, как пришла мне в голову блестящая идея: познать нечто с белого листа. Вырасти от нуля до приемлемого уровня квалификации в какой-нибудь из так называемых наук. Но только без этих латиноамериканских страстей с амнезией! Сферою эксперимента я выбрал, кстати сказать, астрономию. Забрался однажды наобум, в дальнейший из миров, где и солнечная система не та, не земная, и карта звездного неба ни разу мною не смотрена. Поразмыслил я, тык-мык – а от себя не уйдешь, я ведь понимаю, что такое орбиты, чем планета от звезды отличается. От этих знаний не уйдешь, а они концептуальны, они – ключ к пониманию очень большого количества наблюдаемых на небе явлений. Нет, не то, грязноват эксперимент. И тогда я выдумал и чуть ли ни в пляс пустился от собственного остроумия! Нашел я в одном царстве-государстве одного юношу из благородной и богатой семьи, настолько богатой и благородной – королевской крови без права наследования – что мелкие административно-хозяйственные бури того королевства (или халифата?…) не касались его благополучия и не вредили его повседневности. Юноша получил огромное наследство, вредных привычек и подспудных претендентов на его имущество не имел, жены попались скромные и смирные. Дед его, халиф, был относительно молод и круто сбит как властитель, никто при нем и не помышлял о мятежах и гражданских войнах. Одним словом, юноша не на шутку увлекся астрономией и стал строить жизнь в угоду своему увлечению. Я немало потрудился, поспособствовал, чтобы внушить ему сию благородную страстишку: собеседников подбирал, трактаты на руку подпихивал, а когда процесс пошел – то ввинтился к нему в доверие и стал ему наперсником и подручным, хранителем башни, с которой и шли все наши наблюдения. Ах, сколько же удовольствия я получил за эти годы поисков, сомнений и открытий! Так дряхлый старец сопереживает любовным победам юного удальца, упивается его рассказами, любуется его любовницам, сам уже не способный к страстям и горению… Я очень тщательно подбирал ему первоначальную, «стартовую» литературу, то же касается и рассказов умудренных предшественников, так что мой Гилуз (имя моего принца) начал свои наблюдения по самую маковку исполненный невежества, суеверий и энтузиазма. Первые месяцы были бестолковы, ибо открытия сыпались каждую ночь как из рога изобилия, одно красочнее и фантастичнее другого, и каждая следующая ночь опровергала предыдущую, или подтверждала ее ненадолго и забывалась, в суете последующих открытий. Я был юношей благородной фамилии, из бедного, но хорошего рода, и мне позволялось не только сопровождать принца Гилуза в его скитаниях по морям сомнений и океану познания, но также и подавать ему скромные советы, почтительно дискутировать по тем или иным частностям… Так я подвел его к мысли завести книгу наблюдений, «ночной дневник», можно сказать, дабы плоды наблюдений не исчезали в складках ненадежного человеческого сознания, но всегда были наготове, буде возникнет нужда освежить в памяти понятое и увиденное. Пословица гласит: доносчику первый кнут!… Но очень редко кто знает вторую ее половину: а советчику – второй и все остальные! Так я и был назначен вести эту самую книгу, ежедневно, а вернее еженощно пополнять ее ценными наблюдениями. Но мне отнюдь не в тягость был кропотливый этот труд, неблагодарный, на первый взгляд, но воистину бесценный. С точки зрения истинного познания первый год пропал впустую, но это только казалось моему нетерпеливому уму – на самом же деле в этот год свершилось главное чудо: принц вдруг обнаружил, что ночной небосвод – это не черное полушарие, вид изнутри, с бесчисленным количеством брешей и дырочек, расположенных в беспорядке, но – целый мир, живущий по своим законам. Полутора лет не прошло, как он научился определять время ночи по расположению звезд и Луны (почти такая же как спутница Земли, чуть подальше и чуть поменьше в размерах) и даже сезон, время года.

Еще год – и в небе из мешанины звездных светлячков появились устойчивые созвездия со своими именами и эти имена им дал принц. И сами звезды… У меня и сейчас хранится звездный кадастр, в последней редакции насчитывающий более восьми тысяч поименованных звезд! А вдруг обнаружились странные звезды, общим священным числом пять, которые не пожелали принадлежать созвездиям, но скитались по небу согласно своим, непонятным человеческому разуму, законам. Он тогда еще не знал и не представлял, что такое планеты и орбиты, но обратил внимание на странности… О, я был в восхищении от тех невероятных лет и смертельно боялся разрушить, прервать, испортить разворачивающуюся предо мною дорогу к истине. Только четырежды за все тридцать с малым хвостиком лет отпрашивался я у него на войну, как бы в отпуск, чтобы размять мышцы и просто для развлечения, и каждый раз менее, чем на полгода, и все четыре раза честно возвращался в нашу обсерваторию, к фолиантам, зрительным трубкам, картам звездного неба, расчерченным искуснейшими художниками дворца под его, принца, неусыпным оком.

Ни сном, ни духом, ни намеком не подвигал я принца Гилуза к той тропе, что я считал правильною, о, нет! Но я помогал ему в том, что составляло для него главную радость и смысл жизни, чему не мешала моя щепетильность: подсказал ему, как лучше ухаживать за линзами в примитивном телескопе, когда он сумел изобрести его (или почти изобрести, усовершенствовав придуманные до него очки), как математически грамотнее разграфить таблицы для простейших эфемерид. Гений – это большой и необычный склад ума. Вот он был гений, и за тридцать лет жизни на башне и возле нее он сумел пробежать путь, который под стать был бы целой плеяде гениев земных, живущих не вдруг, не в одно время, а в течение столетий, передающих друг другу по эстафете факел накопленных истин. Принц так и не стал никогда халифом и умер сорока пяти неполных лет… С собой я взял только первые два тома «ночных дневников» из семидесяти, повествующих о первом годе наблюдений, да звездный кадастр, да карту звездного неба, на которую ушло четыре телячьих шкуры. Остальное я сжег собственноручно, том за томом, свиток за свитком (том – на самом деле это связка из двунадесяти пергаментных свитков большого стандарта), год за годом. Иначе бы их без меня сожгли, порвали бы, или как-нибудь иначе надругались здравомыслящие растения – людишки-наследники. Ведь и Медный Всадник – с точки зрения голубя – простой унитаз…

Принц мой при жизни слыл слегка поврежденным в рассудке и это помогало мне удерживать придворную гопоту от интриг в его адрес, ибо никто не боялся его, не видел в нем соперника и врага, и мне оставалось только приглядывать, чтобы никто не почуял в нем легкую для себя добычу.

А не отдохнуть ли мне после сытного ужина? – Мой разум мне изменяет с моими мыслями, так что пора, пора, пора… На боковую. Я люблю видеть сны. Мне под силу помнить их все, и я волен воплотить любой – в формате бытия, кинофильма, либо в виде подробного описания. Но чаще всего я просто засыпаю, просто просыпаюсь и просто вспоминаю обрывки…