Текст книги "Это было в Ленинграде. У нас уже утро"
Автор книги: Александр Чаковский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 39 (всего у книги 46 страниц)
– К чему вспоминать то, что давно прошло? – откидываясь на спинку кресла, с недоумением спросила Вологдина.
Доронин молчал. Ему было приятно, от души приятно её взволнованное недоумение.
– Я вам уже сказала однажды, что изменила мнение о вас и признала свою ошибку, – снова заговорила Вологдина, и в голосе её прозвучала нотка обиды. – Не понимаю, что вам вздумалось в такой день… – Она замолчала, опустив голову и чуть прикусив нижнюю губу.
– А знаете, – точно не замечая её настроения, сказал Доронин, – я думал над тем, что нас примирило. Сначала мне показалось, что вы просто пожалели меня после той истории… Но потом решил: нет, вы не такая…
– Хорошо, – резко сказала Вологдина. – Я изменила мнение о вас, потому что вы прекрасный, изумительный, талантливый директор… Этого достаточно? Можно идти?
– Минуточку.
– Меня Черемных ждёт, Андрей Семёнович.
– Подождёт, ничего ему не сделается.
Доронин, прищурившись, кивнул на кресло. Вологдина передёрнула плечами и села.
– Я только что побывал в рыболовецких колхозах, Нина Васильевна, – тихо сказал Доронин. – Видел много интересного и крайне важного для нас всех. Люди приехали на Сахалин с горячим желанием наладить здесь такую же советскую жизнь, как и на материке. Посмотрели бы вы, в какой оборот взяли они эту землю… А вот в море ходить им не на чём.
Он вышел из-за стола и прошёлся по комнате.
– В полеводческих колхозах дело кипит. Там все есть: земля, семена, орудия… А у рыбаков хуже: они ведь совсем недавно приехали. Мало флота, очень мало… Вместо того чтобы налаживать коллективный труд, укреплять колхозы, люди с завистью смотрят вслед счастливцам, которым сегодня выпала честь идти в море.
Доронин остановился перед Вологдиной и, глядя на неё в упор, спросил:
– Что делать, Нина Васильевна? Как помочь колхозам?
Брови Вологдиной чуть сдвинулись.
– Но государство поможет колхозам, – пожав плечами, сказала она.
– Конечно, – согласился Доронин. – Рыбаки уже получили деньги, лес, материалы… Но сейчас начался период штормов.
Связь с материком затруднена. Вы знаете это не хуже меня…
– Что вы хотите сделать? – медленно спросила Вологдина.
– А что вы посоветуете?
Вологдина встала и подошла почти вплотную к Доронину. Губы её внезапно пересохли.
– Вы говорите неправду, – глухо сказала она. – Вам не нужен мой совет. Вы уже все решили…
Вологдина отступила назад и спросила вдруг жалобным совсем детским голосом:
– Андрей Семёнович, что вы решили? Вы хотите… отдать наш флот?
– Нина Васильевна! – горячо воскликнул Доронин. – Поймите!.. Вы отлично знаете, что такое для нас колхозы. Здесь, на сахалинской земле, колхозы – это же и есть советская жизнь! Им надо помочь, пусть даже в ущерб себе! Им надо предоставить все возможности для настоящего коллективного труда.
– Вы хотите отдать флот? – почти беззвучно повторила Вологдина. – Вы хотите отнять у наших людей то, чего они ждали всё это время? – Она повысила голос. – Разве наши люди не хотят трудиться? Что же остаётся – закрыть комбинат?…
– Нина Васильевна, – прервал её Доронин, – я хочу напомнить вам кое-что. Вспомните Северный Сахалин, Пилево, тридцать восьмой год. Морозы, снег, на комбинате нет одежды, продовольствия… Нашлись люди, предлагавшие свернуть комбинат. Кто разгромил этих людей? Кто отстоял комбинат? Кто прошёл в Агниево по льду Татарского пролива?
– Откуда вы все это знаете? – тихо спросила Вологдина.
– Не важно. Но ведь это было, было! Как же вы можете теперь…
Он задохнулся и умолк. Лицо Вологдиной залила краска. Но Доронин уже овладел собой.
– Вот что я предлагаю, – спокойно сказал он, – часть новых судов отдать колхозам, а оставшийся флот использовать так, чтобы возместить потерю. Но вы должны подсказать, как это сделать.
– Почему же именно я?…
– Потому что вы хозяйка этой земли. Потому что вы тогда возненавидели меня, подумав, что я здесь случайный человек. Потому что вы знаете, что именно колхозы помогут превратить эту землю в остров счастья. Потому что вы начальник лова, чёрт побери, и ваше дело – думать о рациональном использовании флота!
– Сколько единиц вы хотите отдать? – спросила Вологдина, не глядя на Доронина.
– Обсудим вместе.
Вологдина села в кресло и вдруг широко улыбнулась.
– Ну и человек вы, оказывается! – сказала она.
– Я был убеждён, что вы меня поддержите, – с облегчением сказал Доронин.
Проще всего было, конечно, передать флот административным порядком.
Но Доронин решил поступить иначе. Он хотел, чтобы люди не только поняли, но и сердцем почувствовали огромную важность помощи рыболовецким колхозам.
Для чего это ему было нужно?
Прежде всего он считал, что, помогая таким образом росту колхозов, люди вырастут и сами. Повысится уровень их политической сознательности, а этому Доронин придавал первостепенное значение.
Кроме того, самостоятельно придя к решению помочь колхозам, люди станут напряжённо думать над тем, как рациональнее всего использовать оставшийся флот, а эту проблему уж никак нельзя было решить приказом сверху.
Сделав вид, что окончательное решение им ещё не принято, Доронин стал посылать людей в колхозы с различными поручениями. Одному он поручал отвезти дель для сетей, другому – яруса и крючки, третьему – принять заказ на изготовление тары.
Доронин рассчитывал, что, побывав в колхозах, воочию увидев, в каких условиях живут и трудятся там рыбаки, люди сами поймут необходимость помочь колхозникам.
Через несколько дней было созвано открытое партийное собрание. На нём присутствовало уже не трое коммунистов: за последнее время партийная организация комбината значительно выросла. Немало пришло и беспартийных. Люди расселись на стульях и табуретках собственного производства: лесозавод недавно приступил к выпуску мебели.
Открыв собрание, Нырков сказал, что на повестке дня стоит вопрос об использовании вновь прибывшего флота. Потом он предоставил слово директору.
Доронин встал и взял со стола папку с бумагами.
– В этой папке, товарищи, – сказала он, – лежит план использования новых судов, которыми снабдила нас страна. Я и парторг внимательно изучили этот план. Он составлен хорошо. Каждая команда получает сейнер или дрифтер. В этом отношении мы можем спокойно встретить предстоящую путину. Таким образом, можно было и не выносить этот план на обсуждение партийного собрания, а объявить его в виде приказа директора. Однако мы решили поступить иначе…
Он сделал паузу и медленно перелистал страницы плана.
– Прежде чем познакомить вас с существом дела, – продолжал Доронин, – я хочу коротко рассказать вам о своей поездке по рыболовецким колхозам.
И он, будто забыв о том, что речь идёт об использовании флота, снова видя перед собой Жихарева, Марию, маленьких японцев и все больше загораясь, подробно рассказал о колхозе «Советская родина».
Незаметно для самого себя Доронин заговорил уже не только о том, что видел, но и о том, какие мысли возникали у него при этом.
Случайно взглянув на часы, лежавшие перед ним, Доронин с испугом обнаружил, что говорит уже около часа. И тогда, словно очнувшись, он сказал:
– Мы предлагаем, товарищи, сегодня же, немедленно, передать колхозам треть полученного нами флота…
Положив папку на стол, Доронин сел.
Один за другим посыпались вопросы. За счёт чего директор думает повысить эффективность использования флота? Собирается ли он отдать часть новых, только что прибывших судов или те единицы, на которых до сих пор работал комбинат? Сумеют ли колхозники освоить новые катера, оборудованные по последнему слову техники?
Доронин внимательно слушал, всматриваясь в лица выступавших, и чувствовал, что люди боятся отдать то, чего они ждали с таким нетерпением, и вернуться к вынужденному безделью.
Он спокойно отвечал на вопросы. О том, как повысить эффективность флота, должен подумать весь коллектив и в первую очередь коммунисты. Если уж давать колхозникам флот, то, конечно, новый, вполне пригодный для работы. Колхозники, безусловно, сумеют освоить его, ибо большинство из них работало на материке в прекрасно оснащённых рыболовецких колхозах.
Потом выступили Антонов и Дмитрий Весельчаков. Оба безоговорочно высказались за передачу флота колхозам. Их поддержали Вологдина и даже Венцов.
…Поздно ночью, после собрания, единогласно решившего передать колхозам часть новых судов, когда Доронин писал приказ о порядке передачи, в кабинет вошёл Дмитрий Весельчаков.
Доронин с радостью встретил Дмитрия. Он не ошибся, когда выделил этого спокойного, сильного парня из множества людей, приехавших тогда на Сахалин. Дмитрий не случайно оказался сегодня на собрании среди тех, кто сразу же поддержал его, Доронина.
Весельчаков подошёл к столу. Вид у него был сосредоточенный, глаза глядели в сторону.
– Я… по делу пришёл, товарищ директор.
– Садитесь, – кивнул Доронин на плетёное кресло, но Весельчаков продолжал стоять.
– У меня короткое дело, – сказал он. – Я прошу перевести меня на другой комбинат.
– Что? – Доронин даже привстал от удивления.
– Прошу оформить перевод, – хмурясь, повторил Весельчаков.
– Да что такое произошло?
Весельчаков молчал.
– Сядьте, – настойчиво сказал Доронин. Весельчаков нехотя сел.
– Так что же случилось? – снова спросил Доронин.
– Вы извините меня, – угрюмо сказал Весельчаков. – Сам понимаю, только что прибыл – и вот…
– Погодите, нельзя же так, – прервал его Доронин, твёрдо решивший, что этого человека он с комбината не отпустит. – Вы чем-то недовольны?
Молчание.
– Может быть, квартирные условия? Я обещаю, что в доме, который сейчас строится, вы получите комнату…
Весельчаков нетерпеливо постучал пальцами по подлокотнику кресла.
– Может быть, вас не устраивает заработная плата? Но в путину рыбаки зарабатывают у нас очень большие деньги.
Доронин чувствовал, что его слова бьют мимо цели. При упоминании о деньгах Весельчаков нахмурился, но промолчал. Наконец он поднял голову и твёрдо сказал:
– Я уйду от вас, товарищ Доронин.
Доронин решил сделать последнюю попытку.
– Нельзя же так, товарищ Весельчаков, – сказал он. – Ведь ты коммунист. Давай поговорим откровенно. Не могу же я поверить, что ты хочешь уйти беспричинно?
Весельчаков встал.
– Кончим этот разговор, – сказал он. – Мне и самому… неудобно. Разве я не понимаю… Но только работать у вас не могу. Куда угодно пойду. Пусть на меньший заработок, мне всё равно.
Доронин начал раздражаться:
– Тогда вам придётся поговорить с парторгом. Без его согласия я не могу вас отпустить.
Весельчаков повернулся и пошёл к двери.
– Погодите, Весельчаков, – твёрдо окликнул его Доронин, – я передумал. Я устрою вам перевод.
Весельчаков исподлобья посмотрел на Доронина и вернулся к столу.
– Только прежде чем отпустить вас, – продолжал Доронин, – мне хочется сказать… Я очень верил в вас, Дмитрий Алексеевич. Сам не знаю почему. Там, на пароходе, вы мне сразу понравились. Узнав о том, что вы кандидат партии, я решил во что бы то ни стало заполучить вас к себе на комбинат. Мне казалось, что я не ошибся. Вы первый поддержали меня сегодня на собрании. И теперь вы уходите.
Он замолчал. Весельчаков стоял и крутил пуговицу на своём брезентовом плаще.
– Простите меня, Андрей Семёнович, – тихо сказал он. – Знаю, что виноват. Но только не держите.
– Это не разговор между коммунистами, – вдруг вскипел Доронин. – Вы… вы понимаете, что делаете? Вот вы поддержали сегодня передачу флота колхозам. А теперь в кусты? Что же будут говорить беспартийные? Они скажут: «Ему-то что, он весь комбинат согласится разбазарить, а сам в другое место подастся». Так ведь?
По мере того как Доронин говорил, лицо Весельчакова все более хмурилось. Он покраснел и, оторвав наконец пуговицу, сунул её в карман.
– Есть у. меня причина, – глухо сказал он. – Не хотел говорить… Отец мой, Алексей Весельчаков, тут работает. Пятнадцать лет не видались… И вот…
Этого Доронин никак не ожидал и невольно смутился.
– Ну и что же? – стараясь собраться с мыслями, спросил он.
– Как же вы не понимаете, Андрей Семёнович, – так же глухо продолжал Весельчаков, – ведь я с тринадцати лет по рыбе работаю. Всегда на лучшем счету был. В колхозе, на рыбозаводах… Восемь грамот имею… В правлении колхоза состоял… В прошлом году в партию вступил. А тут приехал – и вдруг такое дело… О родном отце все говорят: рвач, выжига, волком держится… Стыдно мне, перед людьми стыдно, понимаете… Говорил я с ним… ничего не понимает… чужой человек…
Доронин вышел из-за стола и, положив руки на плечи Весельчакова, усадил его в кресло.
– А знаешь, – сказал он, – твой отец – замечательный рыбак. Скажу честно, не будь этого, мы бы давно с ним распрощались. А вот человек он действительно… Скажи, Дмитрий, почему он такой?
– Не знаю… Пятнадцать лет не видались… Мне десять лет было, когда он ушёл. С пути сбился… Деньги его с пути сбили… Вы знаете, мне вот кажется, что в душе он теперь сам себя ненавидит… а признаться не хочет.
Он замолчал.
Доронин подошёл к окну.
– Нет, ты не уйдёшь с комбината, Дмитрий, – медленно, точно раздумывая, сказал он. – Это трусливое решение, недостойное коммуниста. Ты должен работать, работать во всю силу. Пусть твой отец увидит, как работает сын. И пусть ему станет стыдно. И тогда… Посмотрим, что будет тогда.
– Не могу я, – покрутил головой Весельчаков.
– Глупости, Дмитрий! Не имеешь права уходить, не имеешь права. Ты вот что мне скажи: знает кто-нибудь на комбинате, что он твой отец?
– Нет. Говорю, что однофамилец.
– И пусть не знают. Пусть до поры до времени не знают… И он пусть молчит. И работай, Дмитрий. Ну как ты можешь уйти от нас в такое время?
Наступило молчание. Весельчаков встал. Несколько секунд он стоял, смотря себе под ноги.
– Решено? – подходя к нему, спросил Доронин.
– Подумаю, – нехотя ответил Весельчаков.
Глава XII
Наступила зима. Дикие ветры завыли над Сахалином. Они неслись не с Тихого океана, как летом, а с азиатского материка.
Вьюги запели над островом свои унылые песни. Глубокий снежный покров лёг на землю. Случалось, что за ночь снег засыпал дома до самых крыш…
Море штормило. Днём и ночью оно было покрыто белыми, точно осыпанными снегом гребнями волн.
Японцы боялись сахалинской зимы. Ведь это была настоящая русская зима! Каждый год, как только она наступала, японцы бежали с острова. Тысячи рыбаков, брошенных хозяевами на произвол судьбы, мёрзли в портах, ожидая пароходов в Японию. Этих полуголодных, нищих людей привозили сюда только на лето, а зимой прогоняли на все четыре стороны.
Тогда побережье пустело. Лишь немногие смельчаки на свой страх и риск продолжали выходить в море…
В один из зимних вечеров к Доронину пришёл Венцов.
– Что ж, Андрей Семёнович, – сказал он, – надо бить отбой до весны. Будем зимовать, набираться сил. Займёмся вплотную строительством. Заготовить приказ?
Эти слова не были для Доронина неожиданностью. Он уже давно ждал их.
Видя, как плотная стена снега все чаще закрывает море и как леденеют борта судов, возвращающихся в ковш, Доронин понимал, что ловить рыбу становится всё труднее и что скоро выходы в море, видимо, придётся прекратить.
Это и радовало и пугало его.
Радовало потому, что сама природа как бы предоставляла ему возможность сделать передышку, осмотреться, подвести кое-какие итоги, проанализировать ошибки, спокойно составить план на будущее.
Пугало потому, что распорядок жизни на комбинате, заведённый с таким трудом, снова нарушался. Вынужденное безделье могло расхолодить людей, разобщить коллектив, который уже удалось сколотить.
Но это, очевидно, мало беспокоило Венцова. Иначе он не предлагал бы издать приказ, фактически означавший консервацию комбината на зимнее время.
– Я против такого приказа, Виктор Фёдорович, – сказал Доронин. – Все лето и всю осень мы боролись за то, чтобы подчинить жизнь комбината твёрдому трудовому распорядку. Если мы сейчас фактически распустим людей, нам не удастся организованно провести весеннюю путину.
– Но кто предлагает распустить людей? – удивлённо возразил Венцов. – Мы займёмся бытом, жилищными делами…
– Это значит, что мы морально демобилизуем людей, – прервал его Доронин.
– Не понимаю, чего вы хотите, – пожал плечами Венцов. – Всем известно, что зимой здесь рыбу не ловят.
Доронин посмотрел в окно. Тяжёлыми хлопьями падал снег. Огромные волны неслышно катились к берегу.
– Я хочу, – медленно сказал Доронин, – чтобы мы уже сейчас начали готовиться к весенней путине.
– Но, Андрей Семёнович, – опять возразил Венцов, – ведь дополнительный флот, рыбонасосы, гидрожелоба и всё прочее прибудет к нам только в марте.
– Нам нужно работать так, – убеждённо сказал Доронин, – будто мы должны провести путину только собственными средствами.
– А люди? – воскликнул Венцов. – Ведь две трети людей, необходимых нам для проведения путины, тоже приедут только весной!
– Да, людей нам не хватает, – задумчиво сказал Доронин. – И всё-таки мы должны уже теперь начать подготовку к путине.
– Вы знаете, Андрей Семёнович, – сказал после паузы Венцов, – мне кажется, что мы не совсем правильно собираемся хозяйствовать здесь. Японцы всё-таки были не дураки. На весну и лето они бросали сюда крупные силы. Зимой, когда содержать эту армию становилось просто невыгодно, они распускали её. А мы, вместо того чтобы законсервировать комбинат на зимнее время, собираемся держать на государственном иждивении множество людей. И чтобы как-то оправдать эту несообразность, придумываем для них видимость деятельности.
Доронин пристально посмотрел на главного инженера. Теперь уже не только со слов Костюкова, но и по личному опыту он знал, что Венцов – далеко не бесполезный человек на комбинате. Но как сочетается в нём презрение, даже ненависть к японской кустарщине с этой нелепой оглядкой на японский метод хозяйствования?… С одной стороны, Венцов – советский инженер, работавший на крупных рыбных промыслах, человек с опытом и знаниями. Он, по-видимому, искренне мечтает о том, чтобы рыбокомбинат был оснащён передовой советской техникой. Но, с другой стороны, он явно убеждён в непогрешимости японских методов хозяйствования на Сахалине. Чем иным можно объяснить упорство, с которым он отстаивает вредную мысль о консервации комбината на зимнее время?…
Откуда же все это у Венцова? В чём тут дело?
Доронин чувствовал, что пока ещё он не в силах ответить на этот вопрос.
– Приказа о свёртывании работ издавать не буду, – сухо сказал он. – Наоборот, с сегодняшнего дня мы начнём разрабатывать план подготовки к путине. Не задерживаю вас больше.
Они расстались.
Теперь, после разговора с Венцовым, Доронин с особенной отчётливостью почувствовал свою правоту.
«Да, нужно немедленно начинать подготовку к путине. На какое-то время следует забыть обо всём том, что Москва пришлёт весной. Прежде всего необходимо отремонтировать собственный флот. Лишние единицы во время путины – огромное дело? Да и свои орудия лова тоже пригодятся. Мало ли что может случиться! Если сейчас, в период зимних штормов, невозможно перегонять флот из Владивостока, то кто знает, какая погода будет ранней весной на этом диком море?… А мы будем гарантированы тогда от любых случайностей.
Вот только люди… Да, в этом Венцов прав. Во время путины понадобится вдвое-втрое больше людей, чем теперь. Приедут же они только весной… А если опоздают? Задержатся? Или приедут перед самой путиной и уже не хватит времени их обучить, подготовить?…»
С этого вечера мысль о людях не оставляла Доронина. Составляя вместе с Венцовым и Вологдиной план зимних работ, он не мог не думать о том, что одна из самых важных проблем – проблема кадров – всё-таки оставалась неразрешённой.
Доронин поехал в райком. Но как только он заговорил о нехватке людей, Костюков сейчас же прервал его.
– Люди всем нужны, – сказал Костюков. – На шахтах тоже задыхаются, кадров не хватает. Начнёшь путину – рассчитывай на нас, поможем. А сейчас не взыщи, не выйдет.
Когда приунывший Доронин уже спускался по лестнице, кто-то крикнул сверху:
– Здорово, директор!
Доронин оглянулся. На лестничной площадке стоял человек в кожаном пальто. Черты его лица скрадывались слабым вечерним светом, видны были только густые тёмные усы.
– Не признаешь, богатый стал? – громко, с хрипотцой сказал он, грузно спускаясь по лестнице.
Доронин узнал начальника шахты Вислякова, с которым познакомился здесь же, в райкоме.
– Ну как, прижился в наших местах? – спросил Висляков.
– Понемногу приживаюсь, – улыбнулся Доронин.
– Что ж в гости не приезжаешь?
– Времени нет. А потом, к другим ездить – к себе приглашать.
– Ну и что ж? Пригласил бы.
– Нечем хвалиться. Вот устроимся – приглашу.
– Вона! – усмехнулся Висляков. – А у меня, брат, другая забота: почти вдвое могу добычу увеличить, а людей нет.
– К секретарю за людьми ходил?
– Ходил. «Жди, говорит, весны. Придут пароходы…» Они вышли на улицу. У подъезда стояли две полуторки.
– Твоя? – спросил Висляков.
– Моя, – ответил Доронин.
– А это моя. Когда-нибудь мы с тобой в «зисах» раскатывать будем. По должности положено.
Они попрощались.
На другой день Доронин снова отправился к секретарю райкома. Они проговорили около часа, а затем Доронин, не заезжая домой, поехал в гости к Вислякову.
В Шахты – так назывался теперь посёлок, где добывали уголь, – он приехал рано утром.
Чёрная угольная пыль резко выделялась на снегу. Доронин вышел из вагона и зашагал к посёлку. Со стороны посёлка, оттуда, где на фоне сопок виднелось несколько домиков русского типа, раздался тонкий, пронзительный свисток. Навстречу Доронину по едва заметной в снегу узкой колее, набирая скорость, мчался маленький паровоз, тянувший за собой длинный хвост гружённых углём вагонеток. В одной из них на куче угля сидел чумазый парень. Поезд пронёсся мимо, вздымая тучу снежной и угольной пыли. «Вот это я понимаю, – подумал Дорония, – не даром государственный хлеб едят». И он мысленно представил себе то время, когда нескончаемым потоком хлынет на берег рыба, когда пойдёт она по всей стране и где-нибудь на Украине или в Прибалтике люди будут есть первоклассную сахалинскую сельдь, добытую трудами его рыбаков.
Доронин вошёл в посёлок. Здесь уже всё казалось черным. Даже воздух был подёрнут неоседающей серой пылью.
Лебёдка со скрежетом вываливала уголь, и одна из маленьких чёрных сопок быстро росла. Двое рабочих стояли у подножья этой сопки и лопатами сгребали осыпающийся уголь. Кто-то чёрный, в ватнике и ушанке, торопливо прошёл по направлению к домикам. Пронзительно завизжал невидимый паровоз, лязгнули буфера вагонеток, и все это снова покрыл скрежет лебёдки.
И Доронин инстинктивно почувствовал напряжённый темп работы. Это ощущение создавали и быстро растущая гора угля, и периодически повторяющийся скрежет лебёдки, и торопливая походка человека, и резкий свисток паровоза.
Перед глазами Доронина возникли пустынный, заснеженный пирс, дикие волны, вздымающиеся над стенкой ковша, и он подумал: «Да, у нас потише… Ну, ничего, придёт и наша пора».
Чёрный человек возвращался. Ещё издали Доронин крикнул:
– Не скажете, где тут начальника найти? Товарища Вислякова.
– Вислякова? – переспросил человек, подходя ближе, и вдруг взмахнул руками:-Ба! Рыбный директор пожаловал!
Только теперь Доронин узнал Вислякова. Издали его тёмные усы были неразличимы на фоне чёрного, покрытого угольной пылью лица. Вблизи же он походил на диковинного усатого негра, поблёскивающего зубами и белками глаз.
– Не узнал? – рассмеялся Висляков. – Нас, брат, сразу не узнаешь. Ну, пойдём ко мне. Наваги привёз?
– Какая сейчас у меня навага?
– Знаю я, это я так. Постой, брат, куда же это я иду? – воскликнул Висляков и остановился. – Ты уж прости, до дому доведу, а сам – на станцию. В полчаса обернусь. Заминка там у нас с платформами, понимаешь, какое дело…
Они подошли к небольшому деревянному домику, в окнах которого белели занавески.
– Вот и моя хата, – сказал Висляков и постучал в дверь. – Веруня, гостя принимай! – крикнул он.
«Жена, наверное», – подумал Доронин, но, когда дверь отворилась, он увидел на пороге худенькую, невысокую девочку, которой можно было дать не более четырнадцати лет.
– Прими гостя, Веруня, а я скоро вернусь, – сказал Висляков и торопливо зашагал в сторону.
– Проходите, пожалуйста, – очень серьёзно сказала девочка.
У неё был низкий голос, неожиданный для её возраста и вида.
Доронин вошёл.
– Раздевайтесь, папа скоро вернётся.
Сняв пальто, Доронин повесил его на вешалку рядом с брезентовым шахтёрским костюмом.
– Проходите, – повторила девочка и распахнула дверь в комнату.
Доронин зажмурился от неожиданности. Перед ним была комната, залитая светом. Казалось, что свет струится не только из окон, проникая сквозь занавески, но и из мебели: из белых, некрашеных, но аккуратно сделанных стульев, стола, буфета, из свежепобелённого потолка, из светлых обоев.
Всё это настолько отличалось от серых и чёрных цветов, к которым уже начал привыкать Доронин, что он удивлённо остановился на пороге.
– Ну, что же вы? – раздался за его спиной голос девочки.
– Сколько у вас света! – восхищённо сказал Доронин и шагнул в комнату.
– Мы любим свет. Все шахтёры любят свет. Садитесь, пожалуйста. – Она показала на диван, а сама села на стул, с достоинством выполняя обязанности хозяйки.
– Значит, вас зовут Вера? – спросил Доронин, думая, что глупо говорить отцу «ты», а его четырнадцатилетней дочери «вы».
– Вера, – ответила девочка.
– И давно вы здесь?
– Я приехала вместе с папой.
– А как же школа?
– Когда мы приехали, школы ещё не было, а теперь есть.
– В каком же вы классе? В седьмом?
– В восьмом.
– Значит, через три года на материк?
– Почему?
– Надо же будет поступать в вуз.
– К тому времени здесь будет вуз, – тоном, не допускающим возражений, сказала Вера.
Доронин улыбнулся, ему понравилась эта уверенность.
– В какой же вы хотите?
– В сельскохозяйственный.
– Не думаю, чтобы такой вуз тут скоро открылся, – сказал Доронин. – Прежде всего тут будут горный, нефтяной, рыбный… Сельское хозяйство имеет на Сахалине второстепенное значение.
– Это предрассудок, – спокойно возразила девочка, – японский предрассудок.
– Почему же? – смущённо улыбнувшись, спросил Доронин.
– Потому что японцы выкачивали из этой земли все и не вкладывали ничего. А сельское хозяйство требует заботы и внимания.
Вера прямо сидела на стуле, её острые коленки выступали под сереньким платьем. Закинутыми назад руками она обхватила спинку стула.
– Пожалуй, вы правы, – сказал Доронин. – Здесь, конечно, должно быть сельское хозяйство. Я знаю один такой колхоз… Да и земля позволяет.
– Прекрасная земля, – убеждённо ответила девочка. – Тут есть такие места, еланями называются, где рожь в один месяц двух метров вышины достигает. Совсем как у нас на Украине.
– Японцы, говорят, уверяли, что некоторые виды овощей тут вовсе не могут родиться… – увлекаясь, сказал Доронин.
– Японцы сажали в тюрьму тех, кто пробовал разводить здесь помидоры, – сказала Вера.
– За что же?
– Им было выгоднее привозить помидоры из Японии и продавать по дорогим ценам. А насчёт того, что не родятся… Пойдёмте. – Вера вскочила со стула.
Они вышли из дома и очутились в тесном дворике. Доронин увидел маленький сарай, примыкавший к дому и скорее напоминавший большой ящик со стеклянной крышей. Вера открыла дверь, и на Доронина сразу пахнуло теплом.
– Входите, – предложила Вера, – вдвоём там не уместиться.
В сарайчике топилась крошечная железная печь. На столе стояли ящики с землёй. Доронин увидел зреющие помидоры, стрелки зелёного лука, листья капусты…
«Чёрт побери, вот это девчонка!» – подумал он, выхода из сарая.
– Ну, как? – спросила Вера.
– Здорово! – вырвалось у Доронина.
Вера улыбнулась. Вся её серьёзность сразу исчезла.
– Вам нравится, правда? – затараторила она. – Я и дома овощи сажала… Кругом уголь, все чёрное, а тут свет и зелень… Правда, здорово?
В это время у входной двери раздался энергичный стук.
– Иду, иду! – закричала Вера и бросилась открывать. Вошёл Висляков.
– Ну, ясно, – сказал он ещё с порога, – в свой ботанический сад таскала? Вот, понимаешь, Мичурин в юбке! – Висляков говорил как будто с осуждением, но Доронину было ясно, что он очень любит дочь и гордится ею.
– Веруня, умываться! – крикнул Висляков, снимая ватник и шапку.
Вера повернулась на одной ноге, подпрыгнула и скрылась. Через минуту она возвратилась с кувшином и стала поливать отцу, склонившемуся над белым эмалированным тазом. Потоки чёрной воды полились между пальцами Вислякова, а он, фыркая и захлёбываясь, говорил:
– Понимаешь, директор, не дают вовремя платформы. Все на японцев ссылаются – подвижного состава мало! А почему я на японцев не ссылаюсь?
Вера вылила на руки Вислякову последние капли и снова убежала за водой. А он стоял над тазом, зажмурив глаза и растопырив пальцы.
– С японцами тут покончено, ну и довольно о них вспоминать, – продолжал он. – Мы добычу разворачиваем, я уже три телеграммы от министра получил…
Вера принесла полный кувшин, и в таз потекли новые потоки чёрной воды. Постепенно цвет её стал меняться, и наконец вода стала прозрачной.
Висляков повернулся к Доронину, и тот увидел знакомое лицо с желтоватой, точно дублёной кожей, на котором топорщились чёрные усы. Казалось, Висляков держит во рту два куска угля.
Подхватив Доронина под руку, он повёл его в дом.
– А я к тебе в гости приехал, можно сказать, на экскурсию, – сказал Доронин, чтобы предупредить возможные вопросы.
– Ну и хорошо, – скороговоркой заметил Висляков и снова принялся ругать железнодорожников.
– Байбаки, черти! – кричал Висляков, и усы его при этом укорачивались, точно он сжёвывал два куска угля, которые держал во рту. – Ведь как будто обо всём договорились, график подачи угля выработан, подписан, а тут – на тебе, пожалуйста! Сваливай уголь, пусть выветривается!.. Ну, чего ты зубы скалишь, директор?
– Да так, – улыбаясь, ответил Доронин, – послушать тебя, так покажется, что мы не на острове сидим, а где-нибудь близ железнодорожного узла Липки. Не Донбасс же у тебя тут?
– А мне плевать, что остров! Что я, Робинзон, что ли! Почему не Донбасс? Земля советская? Уголь есть? Шахты имеются? Шахтёры рубают? Какая же разница?!
Висляков расправил усы и уже тише сказал:
– Ты извини, Доронин, что я кричу. Совсем ошалел. Будто не тебя, а начальника станции вижу. Он мне говорит: «Сейчас период особый, шторма»… Ах он сукин сын, капитан дальнего плавания! Будто его вагоны по морю плавают.
– Так он заносы имеет в виду, – попробовал защитить начальника Доронин.
– «Заносы»! – пробурчал Висляков. – Вот я телеграмму министру грохну, будет ему занос! Да чего же ты стоишь? Садись!
Он чуть подтолкнул Доронина к дивану, а сам подошёл к буфету, отворил дверцу и начал там что-то искать.
