Текст книги "Невеста"

Автор книги: Александр Чаковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Но Пивоваров прекрасно понимал, почему молчит. Еще во время телефонного разговора с Волобуевым он почувствовал, что начальнику строительства не безразлично, как будет развиваться следствие по делу Харламова. Но, может быть, еще более ясно он почувствовал, что об этом следует молчать. Вот он и молчал. Однако сейчас наступил момент, когда, по его мнению, молчать было уже нельзя.

И Пивоваров не выдержал.

– Если вы сомневаетесь в моей оценке Харламова, поговорите хотя бы с товарищем Волобуевым, – сказал он.

Это имя, как и ожидал Пивоваров, произвело впечатление. Митрохин высоко приподнял брови, наклонился вперед и удивленно переспросил:

– Вы имеете в виду начальника Энергостроя?

«Начальника Энергостроя, члена бюро райкома и члена обкома!» – хотелось крикнуть Пивоварову, но он ограничился тем, что просто кивнул.

– Неужели он знает этих ребят?

– Видимо, знает, – усмехнулся Пивоваров.

– Его мнение повлияло на ход следствия?

Пивоваров вздрогнул. Он понял, что сам поставил себе капкан. «Зачем я назвал это имя? – мысленно воскликнул он. – Кто тянул меня за язык? Какое дело этому старику до Волобуева! Что ему до авторитетов! Ведь пенсии его никто лишить не может!»

Надо было срочно найти выход из положения.

– На следствие никто повлиять не может, – торжественно произнес Пивоваров. – Его ход определяют только факты.

– Почему же Васин отказался от своих прежних показаний?

– Понятия не имею! С ним надо еще разобраться. Выяснить: какие выгоды он преследовал, подавая свое заявление?

– Какие же выгоды? Он может только пострадать…

– Не знаю, не знаю… – ответил Пивоваров. Ему показалось, что Митрохин забыл о Волобуеве, и он решил отвлечь старика как можно дальше от этой опасной темы. – Мы, юристы, не любим поверхностно судить о мотивах того или иного поступка. Не сомневаюсь, что у Васина есть корыстные интересы. Кстати, ко мне приходила любовница Харламова. Не исключено, что она наведывалась и к Васину. Может быть, передала ему деньги. Возможно, Харламов знает о Васине что-либо компрометирующее. Он мог оказать на него давление с целью добиться пересмотра своего дела. Всякое бывает.

– Бывает, – согласился Митрохин. – Между прочим, вы совершенно исключаете, что эта девушка руководствуется чистыми побуждениями?

– Женщины, связанные с уголовными элементами, редко руководствуются чистыми побуждениями. Практика доказывает это. Вообще бы, на мой взгляд, переоцениваете так называемое нравственное начало. Поверьте мне.

– А вы недооцениваете?

В сознании Пивоварова промелькнула вдруг спасительная мысль: «Нравственное начало!..» Как ему раньше не пришло в голову перевести разговор из юридического русла в нравственное?

– Недооцениваю?! – с обидой и дрожью в голосе переспросил Пивоваров. – Мне очень горько слушать такие слова! Что, кроме нравственных побуждений, заставило меня бросить Москву и перейти на низовую милицейскую работу?

Говоря это, Пивоваров внимательно наблюдал за выражением лица Митрохина. Ему казалось, что старик слушает его с интересом и даже сочувствием.

– Вы давно работаете следователем? – участливо спросил Митрохин.

– Всего полтора года. Именно поэтому в моей практике могут быть случайные ошибки…

– Раньше у вас была другая профессия?

– Я всю жизнь мечтал работать в органах юстиции, – поспешно ответил Пивоваров. – Но осуществить свою мечту мне удалось только в последние годы.

– Почему же?

Пивоваров вспомнил уроки жены. С жаром и подкупающей искренностью он заговорил о несовместимости своих нравственных принципов с практикой культа личности.

Видя, что Митрохин слушает его заинтересованно, Пивоваров увлекся и рассказал ему даже о Лине, о том, как он любит ее и как, в сущности, именно эта любовь дала ему силы уже в пожилом возрасте стать тем, кем он сейчас является…

Неожиданно Митрохин встал. Пивоваров умолк на полуслове и недоуменно взглянул на него.

– К сожалению, у меня больше нет времени, – сухо сказал Митрохин, и лицо его приняло замкнутое и жесткое выражение. – Все, что мне надо было узнать, я узнал. Даже больше, чем ожидал. Спасибо.

Пивоваров растерялся.

– Это все, что вы можете мне сказать? – спросил он.

– Нет, еще не все, – ответил Митрохин. – Видимо, вы очень любите свою жену. Это я понял. Девушка, приходившая к вам, очень любит Володю Харламова. Васин любит свою жену Катю. Но любовь может толкать и на подвиг и на подлость. Вам понятна моя мысль? – Не дожидаясь ответа, Митрохин повернулся и вышел из комнаты.

Пивоваров долго сидел в состоянии полной растерянности. «Провал, – думал он, – полный провал. Дурак, ничтожество! Распустил слюни. Расчувствовался. Старик смеялся надо мной, а мне еще казалось, что он внимательно слушает, даже сочувствует. Теперь побежит к прокурору. Уже завтра можно ждать вызова… Если бы Лина была рядом, она наверняка что-нибудь посоветовала. Но что она могла бы посоветовать? Сказала бы: „Не паникуй. Взвесь факты. Отбрось ложные страхи. Сосредоточься…“»

Пивоваров попытался сосредоточиться. Вскоре положение перестало казаться ему столь угрожающим.

«В конце концов, – рассуждал Пивоваров, – разговор происходил с глазу на глаз. Он может быть воспроизведен так и эдак. Легко себе представить, как перескажет его Митрохин. Но если прокурор обратится ко мне, я перескажу его по-своему. Вряд ли прокурор придет в восторг, если я сообщу ему, что некий народный заседатель берет на себя прокурорские функции. Конечно, заявление Васина может создать определенные осложнения. Но их можно преодолеть. Человек безоговорочно подтвердил на суде все то, что говорил на следствии, а потом вдруг изменил свои показания. При чем же здесь следователь? Разумеется, признание подсудимого не может служить единственным доказательством его вины. Эта популярная теперь формула остается в силе. Но первоначальные показания Васина полностью подтверждаются фактами…»

И тем не менее…

«Только не впадать в панику, – уговаривал себя Пивоваров. – Все мои страхи я сам придумал. У меня за спиной человек, по сравнению с которым Митрохин – ничто».

В конце концов Пивоваров стал успокаиваться. Тревожное чувство нависшей над ним опасности постепенно исчезало.

Но в этот момент в дверь его кабинета кто-то постучал. Затем дверь медленно открылась. На пороге стоял пожилой милиционер.

– Разрешите? – спросил он.

18. Свидетель

– Старшина Толкунов! – вскидывая руку к козырьку фуражки, доложил милиционер. Он вошел в кабинет и остановился в нескольких шагах от стола. – Разрешите обратиться…

Лицо милиционера показалось Пивоварову знакомым. Его фамилию он тоже где-то слышал.

– Я по делу о дорожном происшествии. На Воронинском шоссе, – сказал Толкунов. Он все еще стоял, вытянувшись, посреди комнаты.

«Ну, конечно! – мысленно воскликнул Пивоваров. – Этот самый Толкунов встретил нас с Евстигнеевым, когда мы прибыли на место происшествия! Но какого черта ему надо?»

– Садитесь, – сухо сказал он, кивком указывая на стул.

Толкунов сел, снял фуражку и положил на колени.

– Ну, – с трудом сдерживая раздражение, спросил Пивоваров, – в чем дело?

– Явился доложить, что обнаружен свидетель.

– Какой еще свидетель? Чего?

– Наезда. – Толкунов вытащил из кармана потрепанную записную книжку, полистал ее и прочел: – «Анастасия Петровна Лукина. 1899 года рождения. Проживает по Воронинскому шоссе, на сорок втором километре».

– Откуда она взялась? – уже не скрывая раздражения, спросил Пивоваров. – На месте происшествия не было никаких свидетелей.

– Так точно, не было, – согласился Толкунов, пряча в карман свою книжку, – а теперь обнаружилась.

– Откуда?! – почти крикнул Пивоваров.

– Дело было так… – спокойно, словно не замечая его раздражения, сказал Толкунов. – Когда произошел наезд, Лукина стояла около своего дома. У крыльца. Пеленки снимала.

– Послушайте, – прервал его Пивоваров, – какого черта вы мне докладываете всю эту ерунду насчет пеленок? Говорите по существу!

– Слушаюсь, – чуть привставая, вежливо сказал Толкунов. – Лукина видела, как ехал велосипедист и как его сшиб грузовик.

– Почему вы ее тогда же не опросили?

– Когда я на место приехал, не было ее. В дом ушла. Ребенок заплакал. Так вот, Лукина говорит, что видела наезд.

– Ну и что же? Что это меняет? – уже спокойнее спросил Пивоваров. Сообщение Толкунова шло ему на пользу, так как подтверждало виновность Харламова. – Наезд был, это мы знаем и без вашей… Лукиной. Дело закончено, суд вынес приговор. Чего же вы хотите?

– Обстоятельство есть одно. Обязан доложить…

– Какое обстоятельство? – настораживаясь, спросил Пивоваров.

– Разрешите листок бумаги.

Пивоваров достал из ящика чистый лист и бросил его на стол.

– Сейчас я вам чертежик изображу, – сказал Толкунов, вооружившись карандашом. – Для наглядности. Это, значит, шоссе. – Он провел две жирные параллельные линии. – Справа – дом, где Лукина живет. Слева, – он провел две пунктирные линии, – поворот на Колтыши. Разбираете, товарищ следователь? Димка Саврасов следовал на велосипеде по обочине. – Он провел еще одну линию. – Здесь, – он поставил крестик, – Димка свернул. Видите, что получается?

– Ничего не вижу. Что из этого следует?

– А то следует, что Димка домой ехал! В Колтыши. Хотел напротив поворота свернуть. Наперерез шоссе. Резко повернул, а сзади ГАЗ-51. Ну и наезд.

– Что же здесь нового? – с тревогой спросил Пивоваров. Чутье подсказывало, что этот чертежик не сулит ему ничего хорошего.

– А то, товарищ следователь, – степенно произнес Толкунов, – что водитель-то вроде и не виноват. Не мог он в этом случае обеспечить безопасность движения.

– Что вы мне пинкертоновщину разводите! – чувствуя, как кровь приливает к лицу, выкрикнул Пивоваров. – Откуда появилась эта Лукина?

– К Саврасовой, Димкиной матери, девушка приходила от Харламова. Невеста его. Она у Лукиной дождь в избе пережидала. Лукина ей и рассказала, какой случай на шоссе видела…

– Это все?

– Нет, товарищ следователь, не все. Я как от Лукиной вернулся, опять к Саврасовой зашел. «У тебя, спрашиваю, велосипед где?» – «В сарае, говорит, как ты его принес, так и лежит». Я велосипед ей доставил, как вы тогда с шоссе уехали. Стал я велосипед еще раз осматривать, вижу: переднее колесо погнуто.

– Ну и что из того?

– А то, что права Лукина! Димка попытался левый поворот внезапно сделать, а назад не посмотрел. ГАЗ-51 его по переднему колесу и шибанул. Если бы сзади наехал, заднее колесо помял бы. Верно?

Толкунов с довольной улыбкой, даже торжествующе, посмотрел на следователя.

Но Пивоваров еле сдерживал ярость. Сговорились они все, что ли? Это в самом деле похоже на заговор против него! Девка, бегающая по всем адресам, въедливый старик Митрохин, а теперь еще этот Толкунов!

Пивоваров был уже готов накричать на него, поставить по команде «смирно», отчитать за то, что лезет не в свое дело, и выгнать из кабинета. Но, как и в недавнем разговоре с Митрохиным, осторожность взяла верх над злобой и раздражением.

– Вы, старшина, конечно, поступили правильно, – снисходительно сказал Пивоваров, – хотя то, что вы не обнаружили свидетельницу своевременно, выглядит несколько… – он сделал паузу, – странно. Все это может навести на некоторые размышления…

– Не было ее на шоссе, когда я приехал, второй раз докладываю, – удивляясь, что следователь не понимает такой простой вещи, напомнил Толкунов.

– Когда вы приехали, Лукиной на шоссе не было, – задумчиво повторил Пивоваров. – А может быть, ее вообще не было?

– То есть как? – недоуменно переспросил Толкунов.

– Очень просто. Она выползла на свет божий много позже. После того, как у нее побывала эта… невеста. Зачем невеста пожаловала к Саврасовой? Очевидно, чтобы предложить ей сделку…

– Что вы, товарищ следователь, – поспешно сказал Толкунов. – Ничего она не предлагала. Только прощения просила. За Харламова.

– «Ничего не предлагала»… Только намекнула в присутствии милиционера, что есть одна свидетельница… у которой она к тому же только что была…

Толкунову все стало ясно. Следователь подозревал Валю Кудрявцеву и старуху Лукину в предварительном сговоре.

– Нет, товарищ следователь, – уважительно, но твердо сказал Толкунов, – я ту девушку лично видел. Вы бы на нее только посмотрели! Ей такое и в голову прийти не могло!

– На то есть адвокаты, – сухо заметил Пивоваров. – Им могло прийти.

– Но ведь все совпадает! – воскликнул Толкунов. – Вы представьте себе: вечер, дождь, дорога скользкая, за рулем Харламов… Кабина в ГАЗ-51 высокая, водитель сидит слева, велосипедиста ему не видно… А Димка Саврасов вдруг лево руля дает. Чуть колесо переднее повернулось, его грузовик и шибанул. Димку на обочину отбросило. Что-то о крыло ударилось. Харламов спрашивает Васина: слыхал?

– Откуда вам известно, что он спрашивал Васина? – с плохо скрытой угрозой спросил Пивоваров.

– Как откуда?! Харламов сразу мне об этом сказал. И Васин подтвердил. «То ли, говорит, к столбу прижались, то ли камень о крыло шмякнул». Он и вам, когда его на месте опрашивали, то же самое говорил. Разве не помните?

– Он мне этого не говорил!

– Как не говорил? – изумленно переспросил Толкунов. – Я же рядом стоял, и уши мне не закладывало. Вы, наверное, просто забыли. Капитан Евстигнеев тогда на шоссе замеры делал, а вы задержанных опрашивали. Помните?

– Ничего я не помню! – не в силах больше сдерживать себя, яростно крикнул Пивоваров. Он прекрасно помнил: и Харламов и Васин действительно говорили тогда об ударе. Лишь позднее он дал понять Васину, что ему лучше отказаться от своих слов. – Следствие давно закончено, суд вынес приговор, а вы являетесь с идиотскими воспоминаниями! Почему раньше не явились?!

Толкунов поднялся. Он стоял перед Пивоваровым, держа обеими руками свою фуражку.

– Я, товарищ следователь, – сказал он, чувствуя, как фуражка тяжелеет в его руках, – по долгу службы явился. Идиотом меня еще никто не называл. Ни в армии, ни в милиции. Если я рассказать не сумел, тогда рапорт напишу. Вечер посижу и напишу. Разрешите идти?

Пивоваров понял, что совершил грубую ошибку, которая через несколько секунд может стать непоправимой. Нужно было сейчас же успокоиться и взять себя в руки.

– Садись, старшина, – сказал Пивоваров, указывая на стул, – и… прости меня. Погорячился. Чего вскочил? Садись.

Толкунов сел.

– Ты всего дела не знаешь, – мягко и доверительно заговорил Пивоваров, – а я на него десять дней убил. Так вот, насчет Харламова. Таким гаврикам, как он, ничего не стоит задавить человека. Это не только мое мнение. Знаешь, как о нем на производстве отзываются? Бузотер, склочник, давно хотели от него избавиться. Не было бы, как говорится, счастья, так несчастье помогло…

Пивоваров говорил и в то же время думал: «Это я идиот, а не он! Ну чего разорался? Кто он, этот Толкунов? Простой сельский милиционер. Надо было выслушать его, поблагодарить и отправить с глаз долой. Может быть, даже пообещать благодарность в приказе…»

– А за Васина на производстве – горой, – продолжал Пивоваров. – Общественного защитника ему выделили. Харламов два года получил. Напрасно ты расчувствовался. Эта невеста, если хочешь знать, и у меня была… Только я уже видел таких, закаленный! Да ладно. – Он взмахнул рукой. – За усердие – спасибо. Рапорт, если хочешь, напиши. Я твою Лукину вызову. Только что еще она на допросе покажет. А насчет Васина – учти: он и на следствии и на суде отрицал, что Харламов обращался к нему с вопросами. Решительно отрицал. Ясно?

Толкунов покачал головой.

– Нет, товарищ следователь, не ясно.

– Что ж тебе не ясно? – спросил Пивоваров, чувствуя, как в нем снова поднимается злоба.

– Сразу и не скажешь. А только не ясно, – упрямо повторил Толкунов. – Почему Васин на шоссе говорил одно, а на следствии – другое? И с Харламовым не ясно. Видел он наезд или нет? В общем, рапорт я все-таки напишу.

– Рапорт? – безразличным тоном повторил Пивоваров, но кулаки его непроизвольно сжались. – Если хочешь, пиши. Но, честно говоря, нет в этом смысла. Дело закончено, приговор вынесен…

– Не такие дела пересматривались, товарищ следователь.

– Не вижу никаких оснований для пересмотра, – резко сказал Пивоваров. Все его усилия, видимо, пропали даром. Этот сельский милиционер был вовсе не так прост, как ему показалось. – Впрочем, – добавил он уже мягче, – я поговорю с начальством. Доложу о твоих сомнениях. Тогда и насчет рапорта решим. Позвони мне на днях. Лады?

– Оторвать от дел опасаюсь. Лучше уж я вечерок-другой посижу над рапортом-то. А там уж как начальство… Ему виднее.

Толкунов надел фуражку, козырнул, сделал уставный поворот и вышел.

Пивоваров сидел, глядя на дверь, за которой только что скрылся Толкунов. «Опять ошибка, – думал он, – одна ошибка за другой. Не так говорил с Митрохиным, не так говорил с Толкуновым…»

Пивоваров не удивился бы, если бы интерес к делу Харламова возник из-за того, что у этого парня нашелся бы вдруг влиятельный защитник, лично заинтересованный в пересмотре приговора. Но такого защитника как будто не было. Наоборот. Единственный влиятельный человек, имевший косвенное отношение к этому делу, вовсе не был заинтересован в том, чтобы оно пересматривалось.

Что же происходит? Какие тайные мотивы руководят Митрохиным и Толкуновым? Что им до Харламова? Почему изменил свои показания Васин? Девчонку можно не принимать во внимание. Но Митрохин, Толкунов, Васин – зачем им дался Харламов?

Нет, за всем этим что-то, безусловно, кроется. Что-то непонятное ему, Пивоварову. Но как разгадать? Как узнать, кто все же стоит за спиной Харламова? Узнать это необходимо, и как можно быстрее. Иначе могут возникнуть серьезные осложнения. Но как это сделать?

Пивоваров еще долго сидел, поставив локти на стол и подперев голову руками. Потом нерешительно потянулся к телефону.

– Товарища Волобуева, – негромко сказал он в трубку. – Передайте, что с ним хочет поговорить следователь Пивоваров.

19. Пятеро и одна

Проникнуть в мужское общежитие Энергостроя Вале удалось не сразу. Суровая женщина-комендант объявила: «Девчатам сюда ходить не положено». Валя ответила, что поймать Воронина на работе невозможно, так как он всегда на линии. «А ты добейся, чтобы парень за тобой бегал, а не ты за ним», – поучительно сказала комендантша. Валя объяснила, что Воронин нужен ей по серьезному делу, оставила паспорт и дала слово уйти из общежития не позже чем через полчаса. Только тогда ее пропустили.

Бригадир электромонтеров пятого участка Алексей Воронин жил на втором этаже, в комнате номер восемь. Валя поднялась по широкой деревянной лестнице и пошла по коридору, вглядываясь в таблички с номерами.

Из-за двери комнаты номер восемь слышались мужские голоса. Валя постучала. В ответ раздалось многоголосое: «Давай, давай, входи!»

Войдя в комнату, Валя увидела квадратный, покрытый клеенкой стол, уставленный бутылками и тарелками с остатками еды. За столом сидело несколько парней. Когда на пороге появилась Валя, они смолкли и с удивлением уставились на нее.

– Мне… Воронина нужно… – смущенно сказала Валя. – Алексея Воронина.

– Скажем, я Воронин, – отозвался один из парней, худощавый и голубоглазый, с копной небрежно расчесанных русых волос.

– Мне надо с вами поговорить, – все еще стоя у двери, сказала Валя.

– О чем? – не поднимаясь с места, спросил Воронин.

Его сосед по столу, парень в синей спецовке, привстал и сказал преувеличенно громко:

– К тебе, Алешка, гости пришли, а ты гавкаешь, как сторожевой пес из будки! Вы, девушка, на это внимания не обращайте. За грубой оболочкой скрывается нежное, любвеобильное сердце. А ну, хлопцы, место гостье!

Ребята вскочили и задвигали стульями, освобождая место для Вали. Парень в синей спецовке подчеркнутым, цирковым движением выхватил из кармана носовой платок, обмахнул им сиденье одного из стульев и сказал:

– Прошу занять место в президиуме!

Валя сделала несколько неуверенных шагов к столу и внезапно остановилась. Среди сидевших за столом она увидела Васина. Сердце ее забилось учащенно. Она не ждала этой встречи.

– Может быть, я в другой раз зайду, – робко сказала она, – мне бы с товарищем Ворониным поговорить… Но лучше в другой раз…

– Тет-а-тет? – усмехнулся парень в спецовке. – Ясно! А ну, гвардейцы коммунистического труда, очистить помещение! Но сначала…

Он взял с полки чистый стакан, налил в него немного красного вина и протянул Вале.

– Перед началом частного совещания просим присоединиться к коллективному тосту. После этого милиция очистит зал. Итак, с чувством черной зависти и заслуженного почтения я поднимаю этот бокал за успехи нашего бригадира на производственном поприще и в личной жизни. Прозит, как говорят иностранные представители…

Валя нерешительно взяла стакан. Это разрядило обстановку. Ребята засмеялись, заговорили, потянулись к бутылкам.

Валя выпила немного, потом села.

– Официальная часть окончена! – объявил парень в спецовке. – После небольшого перерыва состоится концерт. Вход по специальным приглашениям. А ну, гвардейцы, подъем!

– Подождите! – поспешно произнесла Валя. – Я к Воронину по делу пришла…

– Ясно! Деловые переговоры должны протекать в обстановке секретности. Подъем!

– Погодите! – громко сказал Воронин. – Раз по делу, давайте при всех.

Вставшие было ребята снова опустились на свои места.

– Поступило предложение допустить на конференцию представителей общественности, – провозгласил парень в спецовке. – Одна из высоких договаривающихся сторон не возражает. Как вторая?

Он вопросительно посмотрел на Валю.

– Что ж, – откликнулась она, – мне все равно. Я ведь только спросить…

– Предложение принято единогласно. Разрешите представить присутствующих. Прославленный бригадир Алексей Воронин, далеко опередивший свое время, поскольку работает где-то в тумане семидесятых годов. Блестящее созвездие гвардейцев коммунистического труда. Андрей Кузнецов, электромонтер. Олег Шаповалов, его коллега. Вячеслав Васин, рыцарь баранки и домкрата. В бригаду не входит, но примкнул к ней по велению своего шоферского сердца. Наконец, я, Михаил Удальцов, по профессии электромонтер, по призванию историограф Алексея Воронина. Почти все без исключения по вечерам учатся, некоторые состоят в комсомоле, исправно платят профсоюзные взносы. Все, кроме Васина, не женаты. Вопросы есть?

Но Валя уже не слышала его. Она глядела на помрачневшего Васина и думала о том, что от этого человека еще совсем недавно зависела судьба Володи.

– Какое же у вас ко мне дело? – тыльной стороной ладони отодвигая недопитый стакан, спросил Воронин.

– Я пришла поговорить о Володе Харламове, – сказала Валя, – он ведь с вами работал…

Как только она произнесла это имя, в комнате наступила тишина.

– Пожалуйста, расскажите мне, – продолжала Валя, – каким он был на работе. Мне надо это знать. Надо!

– Собственно, почему? – недружелюбно спросил Воронин. – Кто вы ему? Сестра? Или вы от какой-нибудь организации?

– Я… его невеста!

Удальцов громко расхохотался.

– Невеста, невеста!.. – повторял он сквозь смех. – Невеста была в белом платье, жених же весь в черных штанах!

– Прекратите! – неожиданно для самой себя крикнула Валя. – Как вам не стыдно! Вы тут пьете вино, а он… Я пришла к вам, как к людям…

Смех оборвался.

– Кто еще раз засмеется… – медленно произнес Воронин и погрозил кулаком.

– Прославленный бригадир еще не целиком преодолел пережитки… – начал было Удальцов.

– Помолчи! – прервал его Воронин. – Не в цирке! Что вас интересует, говорите, – обратился он к Вале.

– Не знаю, с чего начать… На суде была зачитана характеристика. В ней говорилось, что Володя плохо работал… что его не любили в коллективе… Но я не верю этому… до сих пор не верю…

Она умолкла, не в силах справиться с охватившим ее волнением.

Воронин побарабанил пальцами по столу.

– Что ж, – угрюмо произнес он, – Харламов был парень с недостатками.

– С недостатками? – переспросила Валя. – С такими большими, что вы даже не подумали о нем, когда он попал под суд?

– А он подумал о нас?! – с неожиданной горячностью воскликнул Воронин. – Он подумал о бригаде, когда выставил нас на позор?

– О чем вы говорите?

– Не знаете?! – подхватил Удальцов, теперь уже без всякого шутовства. – Что ж, мы вам расскажем… С товарищами надо честным быть, вот что! Заметил недостаток – скажи! Сейчас Алешка мне кулаком погрозил. Так неужели я в завком побегу? Харламов, можно сказать, в лицо бригаде плюнул! По несчастной десятке нам за простои приписали. Подумаешь, преступление! А он в газету! Я ребят гвардейцами коммунистического труда назвал. Было, да сплыло. Бывшие мы теперь гвардейцы. По милости вашего Володи, уважаемая невеста. Когда по две смены вкалывали, высоковольтную тянули, в дождь, в снег между небом и землей качались, тогда товарищ Харламов ничего не писал!

– Он написал неправду? – спросила Валя.

– Правду! – крикнул Удальцов. – Теперь объелся этой правдой! Наверное, сыт по горло!

Наступило молчание. Валя посмотрела на Васина. Он тоже молчал, но уголки его губ подергивались.

– Так, – сказала Валя, вставая. – Значит, вы согласились с тем, что написано в характеристике. Не могли простить заметки в газете. Значит, пусть Володя сидит в тюрьме. А вы будете каждое утро спокойно ходить на работу и бороться за звание бригады коммунистического труда, которого лишились из-за Володи. Будете смотреть кино или выпивать, как сейчас, и думать, что все верно, все справедливо? – Валя с трудом перевела дыхание. – Вы даже не замечаете, что Володи нет среди вас. А если беда случится с кем-нибудь другим? Тогда что? Снова будете жить как ни в чем не бывало? – От волнения у Вали перехватило горло, она говорила почти шепотом. – Тот, кто сказал правду о вас, пусть пропадает. А те, кто кладет в карман незаработанные деньги, – ударники коммунистического труда? Так получается?

– Каждому – свое, – пробурчал молчавший до сих пор Кузнецов, низкорослый, веснушчатый парень.

– Каждому свое? – Валя покачала толовой. – Значит, вам работать и учиться, а ему сидеть в тюрьме?!

– Насчет тюрьмы вы бросьте, – решительно сказал Воронин, – мы тут ни при чем. Тюрьму он за дело получил, Васин вот знает.

– Он знает. – Валя поглядела на Васина в упор. – И Катя тоже знает.

Когда Валя произнесла это имя, Васин вздрогнул. Он бросил быстрый взгляд на дверь, словно хотел сейчас же уйти.

– Васин знает! – с горечью повторила Валя. – Он нашел в себе силы сказать правду жене, он написал эту правду в заявлении, но бригаде, к которой примкнул по велению своего шоферского сердца, не сказал ничего. Что ж, – добавила она, – каждому – свое!

– Что это значит, Слава? – строго спросил Воронин.

Васин молчал.

– Я кого спрашиваю? – повысил голос Воронин. – О чем она говорит? Какое заявление?

Внимание сидевших за столом ребят сосредоточилось теперь на Васине. Восемь пар глаз, не отрываясь, смотрели на него.

Васин пробормотал что-то себе под нос и двинулся к двери.

– Стой! – властно сказал Воронин. – Ты куда? Приходят тут… – Он кивнул в сторону Вали. – Нотации читают, стыдят… Куда же ты? Рассказывай, в чем дело. Сам говорил, что Володька врал на суде и следствии!

Васин остановился.

– Не врал Володька, – глухо сказал он.

– Как не врал?! – почти одновременно воскликнули ребята.

– Она знает, – все тем же глухим голосом сказал Васин. – Вас ведь Валентиной звать? Скажите им все. А я…

– Нет! – прервал его Воронин. – Она – дело особое. Мы тебя спрашиваем. Ты что нам после суда говорил?

– Не помню…

– Не помнишь? Так мы тебе напомним, чтоб ты при ней все повторил. А не повторишь, – угрожающе сказал Воронин, – так мы тебя…

Он поднялся с места и, опершись руками о стол, подался вперед.

– Бить, что ли, будете? – крикнул Васин. Лицо его побагровело, он выпрямился и сжал кулаки. – Бейте! Я защищаться не буду! Врал я! Понимаете, врал! И следователю и на суде. Ясно?

Воронин вышел из-за стола и, тяжело шагая, направился к Васину. Валя вскочила и заслонила его собой.

– Не трогайте! Себя бейте, себя! Он нашел в себе силы правду сказать. Его теперь, может быть, в тюрьму посадят. Хотите все кулаками решить? Володя два года с вами бок о бок работал. Ведь знали, что не мог он такое сделать! Не мог раненого на шоссе бросить. А вы поверили! Почему? Потому что так легче! На душе спокойнее!

Глаза Воронина округлились, и Вале показалось, что еще секунда, и он зажмет ей рот или даже ударит. Но это ее не пугало. Наоборот, хотелось найти еще более резкие, еще более обидные слова.

Но вопреки ожиданию, Воронин вдруг как-то враз сник и медленно пошел к столу. Некоторое время он стоял молча и растерянно глядел на бутылки, как бы не понимая, откуда они появились, затем грузно опустился на стул.

– В чем же дело? – тихо спросил он у Васина, не глядя на него. – Почему ты врал следователю? Бил он тебя, что ли?

– Не было этого, – покачал головой Васин.

– Так… почему же?! – с ноткой отчаяния спросил Воронин.

– Не знаю… – уныло ответил Васин, потом сделал резкое движение, словно беря себя в руки, и с силой сказал: – Опять вру. Знаю. Понял я тогда, что следователю от меня нужно. Понял, как мне себя вести, чтобы на воле остаться. «У Харламова, говорит, песенка все равно спета. Его, говорит, вся бригада подонком считает. Даже сам Волобуев…»

– И ты… – гневно начал Воронин.

– Я на воле остаться хотел, – с тоской прервал его Васин. – Меня Катя ждала!..

– Так… – протянул Воронин. – Значит, тебя Катя ждала. А Харламова, выходит, никто… – Он взглянул на Валю и тихо сказал: – Прости, невеста…

Наступило молчание.

– Бывшие гвардейцы коммунистического труда отступают, бросая пушки и знамена, – начал было Удальцов, но никто его не поддержал.

– Помолчи, клоун, – не глядя на Удальцова, резко сказал Воронин. Потом снова взглянул на Валю и медленно подошел к ней.

– Иди домой. Нам подумать надо. Одним. Неладно получилось. Мы подумаем. Не бойся – в случае чего себя не пожалеем. А теперь иди…